С тех пор медсестра раз в неделю заходила ко мне для личных бесед. Это было весьма ощутимой отдушиной после того долгово одиночества и полного отсутсвия общения, которое я пережил. Оказалось, что я находился в госпитале не меньше года, просто из-за дурманящих препаратов которые она вводила мне по моей вине, моё ощущение времени сильно исказилось. Впрочем, адекватное восприятие вернулось ко мне практически сразу же, как я перестал ежедневно получать большие дозы смеси снотворного и успокоительного (а иногда даже морфия). Разумеется, за это мне следовало винить лишь себя самого и я радовался тому, сколь великодушно санитарка простила мне эти чудовищные пригрешения. Она право же была настоящим ангелом во плоти! Постепенно, она начала рассказывать мне о ходе моего лечения (делая это в обход неписанных правил и сильно рискуя). Мне стало известно, что ампутацию обеих ног мне сделали по ошибке. Перепутались бумаги и на самом деле эту операцию следовало провести другому пациенту. Но это выяснилось когда уже удалили одну ногу. В принципе, в тот момент ещё было не поздно пришить уже удалённую конечность обратно, но врачь решил, что если удалить и вторую - то я уже точно не смогу вставать с кровати и не смогу тем самым себе навредить. С этим решением согласилась вся коллегия и мне удалили вторую ногу. Далее мне был прописан курс специальных лекарств и реабелитация после операции, пока не найдуться врачебные документы, относящиеся непосредственно ко мне. Но они всё никак не находились, поэтому врачи были вынужденны лечить меня согласно документам того другово пациента, который на самом деле был уже мёртв. Это было гораздо лучше, чем проводить курс лечения и вовсе не зная не малейшей детали моей утерянной истории болезни. Но это досадная проблема со дня на день могла решиться и мне лишь следовало ожидать. Медсестра даже слышала, что согласно моей настоящей истории болезни, мне следовало пребывать в госпитале всего несколько месяцев. Но этого никто не мог знать наверняка, поскольку её читали лишь врачи из моей прежней больницы и пока не остановленная медсестра, которая приняла документы по приезду машины скорой помощи, доставившей меня в госпиталь. Вполне возможна была неразбериха в случае, если данная неустановленная медсестра положила мою историю болезни на стол врача которому назначили меня лечить, а он не различив её в куче множества ненужных бумаг - сгрёб всё в кучу и, упаковав в коробку, отправил в архив. Для проверки этой версии уже делался запрос в архив и не один, но доколе ответа не поступало. Подобная путанница могла произойти и в архиве с получением запроса должным лицом, но пока что этого нельзя было проверить и согласно правилам, очередной повторный запрос можно было направить лишь в следующем месяце. (В принципе медперсонал проявлял столь сильную активность исключительно на добровольной основе, поскольку своды правил не требовали ни от кого возиться с пропавшими историями болезни какого-то пациента, который скорее всего сам был виноват в этой пропаже. Так что мне следовало быть очень благодарным). Но мой лечащий врач (известный на весь госпиталь своей дотошностью и перфектционизмом) собирается как-то прояснить эту ситвацию, используя свои личные связи в архиве. Он планирует во время обеденного перерыва завести разговор с одной своей знакомой, которая судя по всему работала в архиве и попытаться разузнать приходил ли туда запрос. Но вся проблема была в том, что ему всё никак не удавалось встретить эту персону. Быть может она находилась в отпуске, возможно уволилась или просто перестала ходить в общую столовую (возможен был также вариант, что она там всегда находилась но из-за больших габаритов столовой им не доводилось встретиться), а зайти в помещения не имеющие отношения к его работе мой врач никак мог, поскольку это было бы грубейшим нарушением правил. Поэтому представлялось невозможным узнать, работает ли его знакомая до сих пор в архиве и оставалось лишь надеятся случайно встретить её в служебной столовой...
Время шло и меня продолжали лечить согласно начатой программе ныне покойного пациента (который по рассказам медсестры лежал на кладбище в пределах ограды госпиталя) и всвязи с этим удалили также и обе руки. В этот раз я не видел врачей. Просто моя санитарка ввела мне снотворное и сказала, что мне предстоит ещё одна операция. Проснулся я уже без рук. Таким же образом мне впоследствии удалили гениталии и прописали курс женских гормонов. От негодования и переполняющих меня эмоций я еле сдерживался, чтобы не повысить голос на медсестру, когда выяснял причины подобных манипуляций. Она проявила великодушие и не обратив внимания на мой резкий тон терпиливо объяснила то, что тонкости медецинской методики не дано понять человеку несведующему. Мне действия врача могли казаться непонятными, абсурдными, причиняющими дискомфорт и быть может даже пугающими. Но это лишь от моего невежества в медецинской науке и не знания профессиональных качеств врача. А медсестра, какраз наоборот, его знала и заверяла, что он очень волнуется за каждого пациента и работает гораздо больше положенного, не получая за это никаких сверхурочных. Она ни раз видела, как мой лечащих врачь сидел за медецинскими бумагами поздними вечарами, и когда приходила утром - он продолжал сидеть распивая кофе или чифирь, не спав всю ночь - и на утро выходил на работу. Порой этот самоотверженный человек не спал неделями лишь ради того чтобы больше времени уделять лечению своих пациентов. И ежели я после всего сказанного мне смею считать его плохим специалистом, то я редкостный эгоист поскольку помимо меня у этого врача около сотни других пациентов и он обязан уделить внимание всем, а не мне одному. (большинство остальных пациентов находяться в гораздо более тяжёлом положении чем я и несколько лет лежат в коме, поэтому это просто большое великодушие, что с подобными тяжёлыми больными врач нашёл время на меня и провёл эти две операции). Что касается потери моих документов, тут даже самой косвенной вины врача не было. Во-первых они могли потеряться не достигнув его стола, если медсестра направляясь к нему по дороге получила чьё-то поручение и оставив документы лежать на полу ушла, а они были подняты кем-то из медперсонала и доставленны в соврешенно другое место. Во-вторых, даже если они потерялись после того, как попали на стол врача, он ни в коем разе не был обязан разбираться во всём том множестве совершенно ненужных бумаг, которые то и дело клались ему на стол совершенно случайными проходящими мимо медецинскими работниками. Большая часть этих бумаг относились к совершенно другим должностным лицами, что ни могло не выводить его из себя. Порой перебрав сотни медецинских документов он обнаруживал, что ни среди них не было ни одного, который бы как-то касался его работы и от этого терял самообладание и начинал швырять все эти бумаги окно, скатывать из них бумажные мячики и кидать в проходящих мимо коллег, как только те намеривались принести ему какую-либо новую бумажку. Вполне возможно, что в одной из таких суматох моя история болезни политела в лицо какого-нибудь мелкого рассыльного госпиталя и он восприняв это как приказ о доставке отнёс её кому-то другому. И наконец следовало учитывать то, что вопреки полного отсутствия своей вины, мой лечащий врач прилагал просто титанические усилия в поиске моей истории болезни. Многие врачи из-за них даже начали смотреть на него как на чудака...
Когда у меня выросла женская грудь размера не меньше третьего, врач сменил тактику и посчитал нужным давать мне мужские гормоны. Перед этим была проведенна операция по хирургическому удалению этого самого неестественного образования. И на этот раз я также был введён в безсознательное состояние уколом снотворного и уже потом, в операционной, получил дозу наркозу - так и не увидев своего лечащего врача. Когда проснулся увидел, что вся моя грудь бала покрыта кровавыми бинтами. Спустя два месяца раны полностью затянулись и об операции напоминали лишь шрамы. Информация, которую мне рассказывала санитарка не была обнадёживающей. Моя история болезни всё никак не желала находиться. Я уже начинал впадать в отчаяние, но она успокаивала меня, говоря, что в приделах госпиталя ни один документ не мог исчезнуть бесследно (т.к. все бумаги неизвестного назначения складывались в коробки и с маркировкой даты отправлялись в архив, где впоследствии оставалиь лежать) - а значит рано или поздно найдётся. Что касается отсутствия ответа на многочисленные запросы в архив, то это могло сказаться изобилие тех самых запросов в очереди. Некоторые влиятельные врачи, обходя все возможные инструкции, злоупотребляли своим высоким служеюным положением и желая немедленного получения ответы на свои запросы - писали их в многократном количестве и отправляли по несколько раз в день. В результате эти самые запросы продолжали приходить, пока недобросовестный врач не говорил своему рассыльному, чтобы тот прекратил их отправлять по несколько раз в день. Очень часто в силу большой занятости они попросту забывали о том, что когда-то отдавали подобные команды и рассыльные не получая отмены, продолжали писать запросы. Более того, видя то, что приказ составлять запросы не отменяется (а влезть в работу врача своими глупы уточнениями поставленных задачь рассыльные не смели) - они желая болшей еффективности начинали писать запросы ещё чаще, иногда даже каждый час. В своё время в архиве должны были тщательным образом проверять каждый запрос (из которых уже была громадная, постоянно увеличивающаяся очередь) даже если этот запрос уже приходил по несколько раз в день и фатически был удовлетворён несколько месяцев назад. Поэтому в архиве царила постоянная суета и посыльные архива каждодневно бегали по служебным помещениям госпиталя, принося на столы врачей самые разные документы в нескольких экземплярам. (иногда запрос оказывался настолько старым, что тот лист на которым значилось имя отправителя терялся - тогда им следовало доставлять ответ на запрос на столы абсолютно всех врачей.). Врачи, сильно раздражённые их суетой, гоняли посыльных архива, кидая в них бумажные шары, скатанные из многочисленных ненужных документов, которые те в изобилии кидали на столы. Очень часто эти посыльние изловчившись пробегали к самим столам, пока врач был отвлечён на что-то, и прежде чем он успевал их отогнать, быстро клали кипы бумаги на стол и поспешно удалялись, делая вид, что не слышат его возмущённых требований вернуться и забрать все бумаги. Иногда они прокрадывались в кабинеты во время обеда - и тогда уже оставляли всё то великое множество документов, которое не могли сбыть уже несколько месяцев (а так как бумаги копились очень быстро часто терялась информация касательно того, кому именно их следовало доставить - в таком случае абсолютно всё бумаги скидывались на стол случайного врача. А не получивший документов врачи писал многочисленный запросы в архив - тем чаще, чем выше было их служебное помещение. Порой у врача было до сотни рассыльных, которые только этим и занимались. Штат посыльных архива из-за этого постоянно увеличивался.)...
Далее следовала какая-то непонятная мне операция на головной мозг, после которой я вернулся побритый на лысо и получивший громадный шрам делящий голову напополам от лба до затылка. После неё было ещё несколько аналогичных операций. Они не успевали снять одни швы, как уже накладывали новые. Во время этих операций я несколько раз видел своего лечащего врача. Медсестра привозила меня на каталке и он даже спрашивал как я себя чувствую. "Изначально я думал, что у тебя проблемы в теле, но все проблемы в твоей голове. В твоём мозгу болезнь и я рано или поздно до неё докопаюсь" - говорил он перед каждой операцией. Когда один раз меня привезли в операционную, мне сверлом просверлили во лбу отверстие и вставили туда катетер. Теперь все лекарства вводились через него прямо в мозг. Были и побочные еффекты. Я более уже не мог шевелить мышцами лица и тела. Речь была сильно затрудненна. Во время очередной операции врачь взбесился из-за того, что один особо упорный рассыльный приставал к нему с бумажками прямо во время операции и отрезав у меня язык, швырнул в этого надоедливого персонажа. С тех пор я уже совсем не мог говорить и лишь безмолвно слушал восторженные рассказы санитарки о том, что моя история болезни наконец-то нашлась (оказалось что она всё время использовалась как подпорка для сломаной ножки стола) и врач теперь будет применять совершено новую методику лечения химиотерапией...
Но гораздо хуже всех медецинских процедур, которым меня подвергали, было само ощущение неминуемо прогресирующей болезни. И если в самом начале, я считал моё содержание в госпитале ошибкой, то по мере её усиления - всё более явственно чувствовал правоту врачей. Только на них возлагалась вся надежда моего выздоровления! Я действительно был серьёзно болен... Глубоко внутри сломалась некая жизненно важная часть и для опытных глаз медперсонала это стало заметно гораздо раньше, нежели повлекло за собой какие-либо внешние синдромы. (и даже до того как это осознал я сам) Ощущение этого внутреннего непоправимого недостатка постоянно причиняло ноющую душевную боль и не навало покоя даже во время сна. Я понимал, что во мне что-то не так, и в силу своего заболевания я вижу мир в искажённом свете, но незнал насколько сильным было это искажение. Я чувствовал постоянную тоску и подавленность всвязи с этим...