(Река времени 11 http://proza.ru/2010/06/22/35
Лиепая. Зима-Весна 1961г.
В феврале 1961 года на нашей подводной лодке начались ответственные работы по замене носовой группы аккумуляторной батареи. Такого рода работы проводятся как авральные, с привлечением всего экипажа. Но, конечно, самая ответственная часть работы выполнялась личным составом БЧ-5.
Для выгрузки батареи надо было отдавать болты и вскрывать в прочном корпусе люк, специально предназначенный для этих целей.
В это время электрики под руководством мичмана Красикова, лежа на передвижных тележках в аккумуляторной яме, отвинчивали специальными обрезиненными ключами клеммные болты, снимая токопроводящие шины. Аккумуляторные баки готовили к выгрузке.
На бак, предназначенный к выгрузке первым, а это тот, который расположен непосредственно под люком, крепили болтами специальное приспособление, позволяющее закрепить трос подъемного крана и извлечь бак сначала из аккумуляторной ямы, а потом и из отсека подводной лодки.
Болты подъемного приспособления вкручиваются в резьбовое отверстие внутри свинцовых клемм, и ошибка в правильности закрепления может грозить падением поднимаемого бака. Автолюбители, имеющие дело c автомобильными аккумуляторами, знают какие они тяжелые. А лодочный аккумулятор больше и тяжелее автомобильного во много десятков раз.
При подъеме краном через люк ямы, люк в прочном корпусе и надстройку легкого корпуса весьма вероятны непредвиденные наваливания бака на выступающие кромки. В тяжелых случаях это может привести к повреждению стенок бака и выливанию электролита – серной кислоты. А так как по всему пути движения бака стоят люди, то потенциальная опасность процедуры очевидна.
Вынутый из недр подводной лодки аккумулятор грузится на автомобиль для отправки на утилизацию или временно устанавливается на пирсе. В это время внутри аккумуляторной ямы удаляют распорки, отделяющие элементы один от другого, и с помощью специальных талей подтягивают очередной аккумулятор под створ люка. Далее операция повторяется. Так как в яме 112 аккумуляторов, то одна только выгрузка затягивается на много часов.
После удаления последнего элемента необходимо тщательно вымыть и очистить внутренние поверхности ямы, высушить и покрасить кислотоупорной краской поврежденные места.
Установка новой аккумуляторной батареи происходит в обратном порядке: погрузка нового элемента краном в яму, перемещение с помощью талей на определенное ему место, дистанционирование от стен и друг от друга специальными изолированными клиньями. После того, как всю батарею загрузили в яму, начинается работа по ошиновке батареи.
Нам очень важно было не допустить случайного падения инструмента или крепежа в пространство между баками, поэтому перед началом этих работ
командир БЧ-5 и Красиков подробно инструктировали нас. Еще одной памятной подробностью был инструктаж о работе со спиртом.
В процессе установки батареи, чтобы сопротивление изоляции было в пределах нормы, необходимо протирать ветошью и обрабатывать спиртом («шилом») поверхности бака. Спирта для этих целей полагается много, но так как на флоте «шило» – своеобразная валюта, то на всех этапах, от получения на складе береговой базы до последнего исполнителя работ, идет его естественная усушка-утруска.
Начальники разного уровня понимают, что надо предотвратить «не целевое» использование спирта матросами, но, как правило, это плохо удается. Проводя инструктаж своих подчиненных, Красиков не только взывал к совести, но и рассказывал разные байки на тему «шило на подводной лодке».
Мне запомнилась одна такая история. Старшина команды выдал командиру отделения очередную порцию спирта, отлив его в специальную прорезиненную банку, в которую макают ветошь при протирке в аккумуляторной яме. Командир отделения до начала работ, от греха подальше, поставил банку в сейф старшинской каюты и отлучился на пару минут. Когда же, решая начать работу, открыл сейф, в банке спирта осталось чуть на донышке.
Похитителя «шила» не нашли, и только через год, перед демобилизацией, один из матросов сознался Красикову, что высосал спирт из банки с помощью простейших приспособлений – резиновой груши для забора кислоты из бака и тонкой трубочки системы механического перемешивания электролита, которую он исхитрился засунуть в банку через замочную скважину сейфа.
Через неделю после замены носовой группы аккумуляторной батареи я принял участие еще в одном аврале, но уже более приятном. Перед выходом в море надо было загрузить продовольствие. Я сейчас не помню точно, кто осуществлял общее руководство этого важного и щепетильного дела, но непосредственно на пирсе у машины, подвезшей продукты, суетился лейтенант медицинской службы – экипажный врач, а принимал добро в провизионки ( кладовые для хранения продуктов) наш кок - матрос по второму году службы.
Обязанностью носильщиков, расписанных на погрузке, было перенести соответствующий груз из машины и сдать коку. Пока грузили мясо, картофель, овощи, банки с сухарями, все шло гладко. Даже ящики с вином «Каберне» и коробки с шоколадками благополучно нашли свое место на полках. Но когда дело дошло до фруктовых и овощных консервов, банок с колбасой и сыром, добро стало таять на глазах.
Когда погрузка закончилась, прибывший с ревизией старпом обнаружил серьезную недостачу.
Пришлось ему собрать всех, участвующих в погрузке и в популярной форме, включающей и не нормативную лексику, объяснить, что мы - недоумки. Через полчаса из разных «шхер» стали появляться пропавшие продукты. Первыми полностью вернулись банки с колбасой и сыром.
Но наибольшей популярностью у «недоумков» пользовались литровые банки китайских маринованных огурцов и болгарского абрикосового компота, они шли к своим полкам особенно неохотно. Но в конце концов сдались и они. Восстановив попранную справедливость, старпом разрешил участникам работ взять по одной банке на двоих полюбившегося лакомства. До сих пор могу с уверенностью сказать, что ничего вкуснее тех огурцов и ароматнее того компота я в жизни не пробовал.
Через пару дней после этих событий ПЛ С-116 вышла в море «для выполнения боевой задачи». Что это была за задача и в каком районе Балтийского моря мы ее выполняли, я сейчас не помню - скорее всего потому, что для матроса, находящегося внутри прочного корпуса, это и не очень существенно.
Были в море мы дней 20, в основном, под водой или под РДП. Не помню, чтобы во время всплытия я выходил на мостик. Я был некурящий, а особенно рвались на мостик курящие моряки. Количество одновременно выпускаемых на мостик ограниченно, поэтому у «молодого», еще не несущего самостоятельно вахту, должно быть довольно много нахальства, чтобы составлять конкуренцию кадрам.
Я нес вахту дублером, вместе с Пилипенко. Его основная обязанность – управлять по команде с ГКП электродвигателями ПГ-101 при движении в подводном положении. А при переходе на режим повышенной скрытности переходить на управление двигателями эконом-хода ПГ-103.
Конструкцию этих типов электродвигателей я представлял хорошо, так как их делали в 51 цехе на «Электросиле», где я работал, но управлять ими во время похода мне так и не довелось. Даже несмотря на то, что у пирса я не единожды показывал и Красикову, и Пилипенко, что я знаю, как это делается, в море мне электродвигатели не доверили. Да, наверное, это и правильно. Нужен навык, а не просто знание.
Когда неожиданно зазвенит над ухом телеграф управления, можно запросто врубить «полный вперед» вместо «полный назад». Когда лодка шла в надводном положении или под РДП, вахта у главных электродвигателей была попроще, но и то только в тех случаях, когда одновременно не было зарядки АБ.
Когда же ПЛ шла под дизелями и не «били зарядку», боевой номер 5-6-1 (то есть, я) мог позволить себе немного расслабиться. После часов вахты можно было поспать в свободной койке, а если такой не оказывалось (своей дублеру не положено), то я выискивал местечко, где придется.
Припоминаю, что несколько раз устраивался в пятом отсеке, рядом с дизелями. Шум от них был такой, что даже если кричишь в ухо, ничего не слышно. Но, помню, уснуть это не мешало. Кроме вахты, которая для меня была, по сказанной причине, не очень обременительной, я регулярно лазил в аккумуляторную яму для производства замеров, наводил чистоту в отсеке и трюмах, учился снаряжать РДУ (регенеративная дыхательная установка).
В подводном положении, когда естественная вентиляция невозможна, уничтожение излишков углекислого газа и пополнение запасов кислорода в воздухе отсека осуществлялось химическим способом.
Специальные пластины регенерации поглощают углекислый газ, а выделяют кислород. По виду они похожи на вафли, но изготовлены из надперекиси калия. На открытом воздухе они разогреваются, поэтому их хранят в специальных запаянных банках без доступа воздуха. При повышении содержания углекислого газа банку вскрывают и перекладывают пластины в РДУ ("снаряжают РДУ").
Так как пластины выделяют кислород, то при попадании на них органических веществ возникает возгорание. А если это масло или солярка, то возгорание идет в форме взрыва. Поэтому все манипуляции с регенерацией надо проводить крайне осторожно.
При работе РДУ необходимо контролировать содержание кислорода в воздухе отсека, так как при повышенной температуре, (а при работающем электрооборудовании в отсеке всегда жарко), пластины регенерации сильнее выделяют кислород, что может служить побудительной причиной пожара.
Обед, ужин и завтрак у матросов и старшин 6 отсека были всегда на одном и том же месте – в районе станций управления двигателями эконом-хода. Там, вдоль прохода, были слева и справа две покрытые дерматином стационарные скамеечки. Это и была наша "кают-компания".
Пищу из камбуза четвертого отсека приносил «бачковой», назначаемый в очередь командиром отсека. В обед на каждого полагалось 50 грамм сухого вина, но, обычно, все по-очереди, отдавали свои порции кому-то одному, чтобы набралось хотя бы грамм 250. Еще на обед полагалась маленькая шоколадка. Их наиболее бережливые собирали «на отпуск».
В те годы морякам срочной службы раз в 4 года полагался месячный отпуск, и многие стремились, приехав к себе на родину, показать, что они истинные подводники, которых Держава шоколадом кормит.
Обычно, к моменту объявления приема пищи есть не хотелось. Мы пеняли на то, что кок у нас еще не достаточно опытный и готовит не очень вкусно. И первое, и второе всегда были, на мой взгляд, излишне жирными, с большими кусками сала. Чтобы не возиться с картошкой, кок чаще пускал на гарнир макароны или кашу. Правда, компоты были всегда хороши. Кроме сухофруктов и сахара, кок, не скупясь, добавлял баночные компоты.
Но главную роль в отсутствии аппетита играли недостаток свежего воздуха и малоподвижный образ жизни. Особо неприятные воспоминания оставили последние сутки, когда мы в надводном положении возвращались с полигона боевой подготовки. Сильно качало, и на еду даже смотреть было противно.
Или командир решил лишний раз отработать маневр, или он пожалел наши желтые лица, но объявил срочное погружение, и последние три часа до подхода к Либаве мы шли в подводном положении. Уже через 15 минут после погружения, когда перестало качать, вместе с естественной благодарностью к заботливому командиру пришло и улучшение самочувствия.
После возвращения с моря я в первый раз был записан на увольнение и в очередное воскресение, после обеда, стоял в строю увольняемых. Прослушав обычный в таких случаях инструктаж дежурного и получив заветную увольнительную до 24 часов, отправился в город.
В группе уволенных с нашей ПЛ самым старшим был наш боцман, Петр Андреев. И его не малая для меня должность, и редкое для моряка срочной службы звание не могли не вызывать у меня к такому «годку» двойное уважение. Был он невысокого роста, коренастый, веселый, разбитной парень.
Как я уже слышал от нескольких наших матросов второго года службы, не дурак выпить за счет «молодых». Поэтому когда он уже за КПП подошел ко мне и стал намекать, что первое увольнение надо бы обмыть, я особо не удивился. Но денег на выпивку у меня с собой не было, и я сказал, что на мели, но в следующее увольнение, после получки, обязательно «обмою».
Андреев без всяких амбиций похлопал меня по плечу и сказал: «Я вижу, ты парень нормальный, в следующий раз обмоем, а сейчас пойдем, пропустим по кружечке пива - я угощаю»!
Мы зашли в первую попавшуюся столовую, Петр заказал две бутылки «Рижского» пива, достал воблу, одну из тех, что нам «для аппетита» давали на ужин в море, и мы с удовольствием выпили.
После столовой мы расстались - он пошел по своим делам, а я решил посетить Лиепайский художественный музей, а к вечеру пойти в парк Райниса на танцы. Вход в музей для матросов был бесплатным, чему я обрадовался, так как не знал, хватит ли моих денег, чтобы купить билет на танцы.
В раздевалке музея скучала пожилая латышка, предложившая мне самому повесить шинель. В залах музея народа почти не было, и я подумал, что ни в Русском музее, ни в Эрмитаже так не бывает. Конечно, и музей был классом пониже, но посмотреть было что. Была и русская классика, и неизвестные мне латышские художники. Я с удовольствием и обстоятельностью обошел все открытые залы и пожалел только, что нет денег, чтобы купить проспект музея.
Вышел из музея я около пяти, мартовское солнце успело растопить проталины вокруг деревьев бульвара, на крышах и асфальте снега уже не было, а голубизна неба ясно свидетельствовала, что скоро настоящая весна. А там и конец стажировки, сулящий совсем другую, веселую и интересную, курсантскую жизнь в Ленинграде.
Денег на билет мне хватило, и вскоре я уже стоял в танцевальном зале, недалеко от входа, заинтересованно разглядывая присутствующих девушек. Не в пример клубу, где матросов обычно было в несколько раз больше, чем девчонок, и где нереально было пробиться к любой юбке, если ты не «годок» со всеми регалиями или не голливудский красавчик, здесь сохранялся относительный паритет.
А главное, симпатичных молодых девчонок было немало. Мне понравилась одна высокая стройная блондинка, стоящая справа от оркестра. Некоторое время я наблюдал за ней. Она отказала пригласившему ее чернявому худенькому пареньку, а вскоре пошла танцевать со знакомым мне матросом из соседнего экипажа. Видно было, что парень стеснительный и, танцуя, даже не пытается с девушкой заговорить. Она тоже танцевала с достаточно постным лицом.
На следующий танец - заиграли мою любимую мелодию «Брызги шампанского» - и я пошел приглашать. Девушка согласилась и улыбнулась в ответ на мою улыбку. «У вас хорошо получается», - сказал я - «Наверное, ходили в танцевальный кружок»? «Нет, я специально не училась, но танцевать люблю», - ответила девушка с заметным латышским акцентом.
Мы разговорились и, когда закончился танец, я, подведя ее туда, где она стояла, спросил: « Если мы здесь продолжим разговор, это вас не стеснит»?
«Нет», - сказала девушка просто и добавила: «Меня зовут Лайма».
«Извините, что, не успев познакомиться, уже провинился, не сказав первым, как меня зовут! Я – Юра Бахарев». «И обязательно называть с фамилией»? - тут же подкусила Лайма. «Да нет же, конечно, это я от смущения, что провинился»!
Следующим объявили белый танец, и Лайма пригласила меня. Мы танцевали танго под какую-то незнакомую мне мелодию, и девушка сказала, что это музыка латышского композитора. В ответ я рассказал, что сегодня я первый раз в городе и успел сходить в местный музей. Лайма спросила, как мне там понравилось.
Я ответил, потом стал рассказывать о себе: что я из Ленинграда, здесь на стажировке, а с первого сентября начну учиться в Военно-морском инженерном училище, что интересуюсь живописью и у меня хорошая коллекция открыток французских и русских художников. Лайма рассказала, что в этом году оканчивает школу, и хочет поступать в педагогический институт.
Разговаривая и танцуя, мы непринужденно перешли на "ты" и около 22-х часов Лайма сказала, что ей пора уходить, так как родители не разрешают ей возвращаться позднее 23-х. Я попросил разрешения ее проводить и уже через пятнадцать минут мы шли тротуару, по знакомой мне дороге в сторону музея.
Девушка мне определенно понравилась, и в уме я прикидывал, когда смогу в очередной раз пойти в увольнение. Получалось, что никак не раньше второго воскресенья апреля. На этот день мы и договорились встретиться в семь вечера на танцплощадке. Мы подошли к ее дому и скромно попрощались.
Я своевременно и без замечаний прибыл из увольнения, о чем с достоинством доложил мичману Красикову, дежурившему по казарме.
«Судя по возвращению - после 23-х часов и вполне трезвым - были долгие проводы! Понравились туземки»? – беззлобно посмеиваясь, спросил мичман.
«Всё-то, Вы товарищ мичман, с лету рубите! От Вас ни чего не скроешь»! - Подхалимски ответил я, - « А вот если вы меня на апрель запишите на увольнение во второе воскресенье, то я на сто процентов буду уверен, что начальник не только мудрый, но и заботливый» .
Красиков вытащил из кармана кителя записную книжку с вложенным карандашиком и что–то пометил там. «Ну, а почему нет! Тем более, может статься, что ты еще вернешься через пяток лет сюда моим начальником!»- пошутил он привычно.
На следующей неделе я узнал, что в мае лодку предполагают поставить в док для подготовки к автономному походу, который намечают на лето, и в ближайшие недели выходов в море не будет. Значит, с учетом обещаний Красикова, предстоящее свидание превращается из моего желания во вполне достижимую реальность.
Две недели до второго воскресенья апреля прошли незаметно
И вот, после обеда, я снова стою в строю увольняемых. Возглавляет группу, как и прошлый раз, теперь почти уже «кореш», боцман Андреев.
«До назначенной с Лаймой встречи еще много времени ! Еще успею «проставиться» боцману, раз уж так тут заведено. Тем более, он прошлый раз меня угощал», - думаю я.
Петр, как будто слышит мои мысли, и подмигивает мне. «Сегодня деньги у меня есть, была получка, да и Люда прислала небольшой перевод. Гуляем»! - продолжаю я начатые мысли. Выходим за КПП и я сразу подхожу к боцману: « Если ты не возражаешь, давай обмоем мое первое увольнение, оно прошло отлично, наверное, и
потому, что ты не дал начаться ему по сухому».
«Что ж, правильное решение, я сразу понял, что ты наш человек! - весело говорит Андреев, - « Я знаю тут хорошее местечко, где можно с
комфортом посидеть. На два пузыря у тебя будет»? - добавляет он деловым тоном.
«На два будет, но не много ли нам»? - несмело пытаюсь я протестовать.
«В самый раз, мы же идем к людям в гости! Не будем же мы пить водку в столовой! Сходу патруль накроет», - резонно отвечает он.
«Кого-кого, а патрулей в городе хватает! Это я уже заметил», - думаю я про себя.
Осторожно оглядываясь, заходим в магазин, и я выбиваю чек на две бутылки водки «Кристалл». «Давай чек - возьму я, с твоими погонами могут водку не отпустить; и возьми еще пару пива»! - говорит он мне, забирая чек. Пока я выбиваю чек на пиво, он успевает взять водку и ловко спрятать ее в карманы брюк под шинель. «Учись»! - говорит он назидательно, помогая мне таким же образом спрятать у себя пиво.
Через полчаса мы стоим в подъезде двухэтажного дома, в ста метрах от знакомого мне парка Райниса. На двойной звонок Петра дверь открывает
женщина лет 28, довольно симпатичная, но, как мне показалось, слегка выпившая. «О, Петя, привет! Проходи»! - говорит она прокуренным голосом, не обращая на меня внимания.
«Это мой сослуживец, Юра», - представляет меня Петр. «Ну что же, проходи с Юрой, только ты же знаешь, я девушка честная и двоих сразу не принимаю», - весело отвечает женщина. «Конечно, Аллочка, знаю! Он только выпьет с нами и тут же уйдет, у него свои дела», - вторит ей боцман. Мы входим в темный, пропахший табачным дымом коридор, заставленный разным барахлом, и направляемся к полуоткрытой двери, очевидно, принадлежащей хозяйке.
Комната довольно светлая, но чувствуется, что в ней давно не убирались. Круглый стол, покрытый несвежим ватманом, с немытыми тарелками и стаканами, между которыми сиротливо стоит пустая бутылка водки, пепельница, полная окурков.
У дальней стены расстеленная кровать, из которой, по-видимому, поднял спавшую женщину двойной звонок Петра. Вокруг стола четыре венских стула. В углу у двери вешалка для верхней одежды. С другой стороны старинный шкаф, похоже, красного дерева. Мы раздеваемся, одновременно выставляя на стол принесенные бутылки.
Вид бутылок определенно произвел на женщину впечатление. Она засуетилась и, первым делом, засунула пустую бутылку за шкаф. Там звякнуло - сиротка была не первой. Вынесла пепельницу и грязную посуду на кухню. Вернулась с тремя чистыми стаканами и вымытой пепельницей. Смахнула со стола крошки и поставила принесенные предметы.
«Я сегодня еще не ходила в магазин, так что на закуску у нас только два плавленых сырка и соленые огурчики», - доложила нам диспозицию Алла и снова ушла на кухню. Вернулась она с тремя блюдцами и двумя тарелками. Блюдца поставила рядом со стаканами, уже готовыми к началу банкета, а на тарелки нарезала плавленые сырки и огурцы, которые достала из расположенного под подоконником ящика, служившего ей холодильником.
Очень довольная получившимся натюрмортом, хозяйка села за стол и жестом пригласила сесть нас. Петр открыл бутылки и разлил водку по стаканам, наполовину разбавляя пивом. «Первый тост - за хозяйку дома!» - сказал боцман и легко осушил свой стакан. Алла поморщилась и тоже выпила до конца.
Мне ничего не оставалось делать, как поддержать компанию. Напиток пробежал на удивление легко и неприятные предчувствия от всего увиденного постепенно покинули меня.
«Между первой и второй, перерывчик не большой!»- продекламировала Алла и мы снова выпили. Я взял кусочек огурчика на закуску, а Алла и Петр закурили сигареты «Друг», которые боцман картинно достал из за пазухи форменки.
«Третий тост, за тех в море, на вахте и на гауптвахте»! - выкрикнул Петр через несколько минут, когда в голове у меня уже изрядно кружилось.
Алла с энтузиазмом поддержала приятеля. А мне уже не хотелось пить. Увидев, что я только пригубил стакан, Алла возмутилась: «Ты что не пьешь! Петя, скажи ему! Он что, думает меня пьяную трахнуть?! Знаю я таких ухарей»!
«Юра, выпей и уходи, видишь, девушка созрела, пора ее успокаивать», - шепнул мне боцман. «Хочешь, можешь и ты отваливать, скажи, какой успокоитель нашелся, я же сразу сказала, что я баба честная»! - буянила Алла.
Я с испугу выпил свой стакан до конца и стал надевать шинель. Алла сразу успокоилась и сказала, икнув: «Ладно, можешь остаться, только двоим я все равно не дам».
Но я уже понял, что отсюда лучше побыстрее убраться. И примирительно махнув рукой, вышел из комнаты. К счастью, с квартирной дверью проблем не было, замок был на простой защелке и я с радостью, что хорошо отделался, захлопнул за собою дверь.
Когда я вышел на улицу, в голове у меня изрядно шумело, но я чувствовал, что контролирую ситуацию, и пошел, стараясь не шататься, в сторону парка.
До назначенной встречи с Лаймой было более полутора часов, и я рассчитывал, что за это время хмель выветрится.
Весна в городе уже развернулась в полную силу. Солнце сияло во все небо, а в шинели и зимней шапке мне, разгоряченному выпитым, было жарко. Я вошел в парк и сел на скамейку недалеко от танцевального зала. Мне показалось, что все проходящие мимо люди, были сегодня, как-то особенно доброжелательно настроены.
Как я заснул, сидя на скамейке, я не заметил. Но когда меня обнаружил патруль, я сидел с распахнутым воротом шинели, а шапка лежала на скамейке.
В таком расхристанном виде меня, совсем тепленького, погрузили на патрульную машину и без всяких разбирательств отвезли прямо в комендатуру. К этому времени меня развезло окончательно, и я смутно помню, как меня грузили и выгружали.
Очнулся я без ремня и шапки, лежащий на высоком помосте в одиночной камере. Помню, что в углу камеры, на уровне моей головы, была узкая щель, через которую была видна соседняя камера, в которой сидели два матроса. Чтобы понять, где я нахожусь, я начал переговоры с сидельцами из соседней камеры, а когда они мне сказали, что они подводники со 116-й, подумал на том ли я свете.
Правда, вскоре разобрался, что они с «зажигалки» с бортовым номером 116. Беседа продолжалась до тех пор, пока к 10 часам утра за мной не прибыл командир БЧ-5.
Он вежливо сказал все, что он обо мне думает, добавив, что про училище Дзержинского я могу забыть. И что в день, когда в Космос полетел наш соотечественник и мой тезка, майор Юрий Гагарин, позорить такое имя особенно неприлично.
За мою долгую жизнь, вполне естественно, были у меня разные жизненные неприятности, в которых я мог винить только себя. Но самые тяжелые переживания о невозвратности совершенного я испытал в то апрельское утро.
По прибытии в часть меня сдали на руки Красикову, уже ожидавшему меня. Воспитывать меня он не стал, а только завел в Ленинскую комнату и сухо потребовал, чтобы я в письменном виде изложил все свои воскресные приключения, начиная с прохода через КПП.
Я долго мучился над текстом и, наконец, у меня родился такой документ:
Старшине команды электриков мичману Красикову А.И.
От матроса Бахарева Ю.И.
Объяснительная записка
Настоящим докладываю, что 12 апреля 1961 года я получил увольнительную записку, действительную до 24 часов указанных суток, и в 14.30 убыл в увольнение в г.Лиепаю. Я планировал посетить Художественный музей, а потом пойти на танцевальный вечер, который должен был начаться в 18 часов.
В музей я пришел в 15.20 и там услышал по радиотрансляции, что Советский Союз запустил в космос баллистическую ракету с человеком на борту. Из окон музея я видел, как местные жители шли в сторону парка Райниса. Я решил, что там собирается митинг по поводу радостного события и, покинув музей, присоединился к ликующей толпе.
В парке незнакомые люди обнимались и поздравляли друг друга с этим великим событием. Несколько молодых латышей, празднующих покорение Космоса, пригласили меня выпить с ними. Мне было неудобно отказаться, чтобы они не подумали, что я не понимаю, что это подвиг всего нашего многонационального советского народа.
Поднимали тосты за Родину, Коммунистическую партию и Юрия Гагарина. В такой ситуации я не мог оказаться и три раза выпил с ними. После этого я пошел к танцевальному залу, и сел на лавочку, дожидаясь открытия. На солнцепеке я, видимо, задремал и меня обнаружил патруль, проходящий мимо.
Офицер патруля решил, что я не совсем трезв, и вызвал патрульную машину, на которой меня доставили в комендатуру, где поместили в камеру. В камере я, мучаясь угрызениями совести, пробыл до утра 13 апреля 1961г. Из комендатуры в казарму меня привел командир БЧ-5, который по дороге гневно осуждал мой поступок, в котором я сам искренне раскаиваюсь.
Обещаю, что ничего подобного со мной больше не повторится. А я дальнейшей безупречной службой постараюсь смягчить свою вину.
12.05. Понедельник 13 апреля 1961 г. Матрос Бахарев Ю.И.
Красиков прочитал мое сочинение, хмыкнул и сказал, что теперь он возьмется за мое воспитание по-настоящему.
Вот это все, что я помню о ближних последствиях моего проступка. Точно знаю, что на гауптвахту меня не отправили, а объявили строгий выговор с занесением в личное дело. А вот было ли комсомольское собрание – не помню.
Наверное, если и было, то не слишком меня пинали, тем более, что
боцмана я не «заложил» - в то время «годки» о нашем с ним банкете, скорее всего, знали.
Но меня тревожило не наказание, которое мне могли вынести на экипаже, а то, что Шведов подтвердил слова командира БЧ-5. Правда, он сказал не так определенно: «Боюсь, что, исходя из нынешнего положения вещей и учитывая неснятое взыскание, я не смогу Вас рекомендовать к поступлению в училище».
Хватаясь, как за соломинку, за эту слабую неопределенность, я решил сделать все возможное, чтобы «положение вещей» изменилось. Более того, я себе дал клятву, что если меня в училище возьмут, то я буду учиться, а не валять дурака. И эту клятву я выполнил: все семестры обучения с первого по пятый курс я заканчивал «отличником учебы».
А когда наша ПЛ стала в док, появилась возможность «отличиться».
Одной из работ, которые должны быть выполнены силами экипажа, была покраска внутренних поверхностей цистерн главного балласта. Эта работа
обычно выполняется силами боцманской команды, но с привлечением матросов и из других подразделений.
Боцман, видимо чувствуя некую долю вины за инцидент со мной, подошел с предложением, чтобы я вызвался добровольцем на эти неприятные работы. А он обещает, что замолвит за меня слово по их окончании. Я без колебания согласился.
Работа была действительно тяжелая и вредная. Пространство цистерны между цилиндрами легкого и прочного корпусов очень узкое. С трудом не только пролезаешь в технологический люк на легком корпусе, но и там, внутри, тяжело даже развернуться. А надо не просто ползать между ржавыми стенками, а работать.
Сначала металлическими щетками, а потом малярным валиком или кистью. Был май, стояла вполне теплая, солнечная погода, и внутри цистерны было не просто жарко, а очень жарко. Работать при покраске следовало в противогазе, так как сурик, разведенный растворителем, имел сильный, раздражающий запах.
Так как из-за жары долго было не выдержать даже в противогазе, то я чаще всего залезал в цистерну без противогаза - на более короткие промежутки времени. Хотя и приходилось чаще залезать и вылезать, чтобы отдышаться, но без противогаза работа шла быстрее.
Боцман видел мое рвение, похваливал и не забывал говорить об этом моим начальникам. А в конце работ написал рапорт о моем поощрении за ударную работу. Поощрением оказалось снятие ранее наложенного взыскания. Но неопределенность в моем положении оставалась до прибытия из училища офицера, который должен был нас сопровождать в Ленинград.
Этим офицером оказался знакомый мне капитан 3 ранга Бураков, с
которым, как я уже писал, с прошлого лета у меня были хорошие отношения. Он поговорил со Шведовым, и Шведов согласился написать на меня рекомендацию. Более того, в мое личное дело мой, уже снятый, выговор не занесли.
Так что я и с чистой совестью, и с хорошим уроком на будущее убыл в Ленинград, сохранив наилучшие воспоминания и о командире ПЛ, капитане 3 ранга Шведове, и о старшине команды электриков мичмане Красикове, и о командире отделения Сахе Пилипенко.
На заставке "Губа" в Лиепае
Река времени 13 http://proza.ru/2010/06/26/21
/