Игорь ЧУРДАЛЁВ "ЧАСТНЫЕ ХРОНИКИ"
НА ПОЛПУТИ К ХРАМУ
Говорю себе: не надо этого касаться. Есть вопросы, которых не задают вслух. Есть темы, не предназначенные для дискуссий. Не спрашивают у влюбленного: почему ты любишь? Или у верующего: почему ты веришь? Скальпель разума готов препарировать любые явления мира, кроме веры и любви. Лезвие его крошится и тупится мгновенно, столкнувшись с этими твердынями, воздвигнутыми в недрах личности.
Здесь нелепо и неуместно пытливое «почему?». Это алмазный стержень, вокруг которого разрастается мякоть души. Он не может быть поврежден или поколеблен без риска разрушения всего человеческого существа. Система этих аксиом неприкасаема, попытка её задеть не ведет ни к чему доброму, конструктивному, всегда воспринимается как опасная агрессия. Мгновенно включаются все механизмы самосохранения, обогащая кровь адреналином. Эмоции полностью замещают логику. Даже фанаты-болельщики не станут вам отвечать на вопрос, почему, собственно, именно их команда достойна победы. Они вас в лучшем случае не станут слушать, а в худшем — побьют. И боюсь здесь добавить, что по-человечески будут правы.
В той же опасной для разума области лежат многие попытки дискутировать на темы национальные или религиозные, если дискуссия ведется представителями различных наций или конфессий. Лучше таких разговоров вовсе избегать по возможности. Пусть каждый определяется в вопросах веры и религии с собою наедине. Особенно, если осознает человек, что это именно два разных вопроса.
О состоянии веры судить трудно, но дела религии проявлены четче, её бурный постсоветский ренессанс зрим и осязаем. Сотни православных храмов восстановлены и осеняют нижегородский край куполами. Только в одном Нижнем Новгороде более 40 приходов РПЦ окормляют паству. Действующих монастырей в нашей области уже 14. Надо помнить и о множестве приходов старообрядчества всех согласий. Мусульманство на нижегородчине процветает, судя по росту числа мечетей. Количество их в области приближается к 60-ти, большинство отстроены за последнее двадцатилетие. Синагоги численностью не поражают, но подновились и активно работают, тесно взаимодействуя с рядом еврейских общественных организаций вполне светского характера. Католики и протестанты чувствуют себя в наших краях комфортно. Адвентисты седьмого дня, пожалуй, наиболее заметны в этой части духовного спектра — церковь АСД представлена десятками приходов, телекомпания «Три ангела» активно вещает в региональном эфире. Приверженцы и более экзотических для нашей истории и географии культов найдут общины своих единомышленников в Нижнем Новгороде.
Небывалое раздолье религиозной свободы как бы приглашает каждого обрести свою духовную гавань. Рыночные ассоциации в этом контексте едва ли уместны, но широта выбора и конкурентность предложений их навевает, что греха таить. Природа никакого вакуума не терпит, идеологический включая. Его никак не мог заполнить новый божок, карманный идол потребления, обещающий каждому новообращенному больший достаток, чем у соседа. Из этого посула, собственно, проистекала вся этика и мораль новоявленного божка. Никакой иной жизненной цели идеологи послеперестроечного общества согражданам не указали в светлой перспективе.
Предполагалось, что духовный дефицит восполнит реанимированная религия, едва не сжитая со свету упокоившимся большевизмом. Но церковь и не таких временщиков переживала. Из идеологического оппонента она внезапно — в очередной раз — сделалась самым желанным партнером светской власти. Преференции и льготы, полученные духовенством, позволили ему блеснуть на ниве коммерческой деятельности. Обретенные средства быстро поднимали из руин инфраструктуры огромных епархий. Религиозные ценности рекрутировались для реформаторского похода на рынок. Высшие менеджеры государства дружно встали под хоругви со свечами в руках.
Впрочем, в этом стремительном перевоплощении партийных савлов в правоверных павлов было и нечто более глубинное, сокровенное. Здесь уже поприще для психоаналитиков, плутающих в закоулках чужого подсознания, отягощенного грехом. Ровно в те же годы возникла памятная уголовная мода: всякий душегуб, чем больше людей отправит на тот свет, тем массивнее золотой крест повесит на свою обильно татуированную грудь. И сюжеты татуировок были соответствующими: образа да купола.
Впрочем, идеология коммунобольшевизма в реальности существовала именно как вера, насильственно насаждаемая и на страхе взращиваемая. На практике она воплощалась не в науке и убеждении, а в сумме лозунгов и почти пародийных ритуалов. Крестные ходы и богослужения дали форму демонстрациям, партсобраниям. Портретные галереи членов политбюро в обиходе называли не иначе как иконостасами… Потому церковь и подвергалась гонениям, что победившая большевистская вера взревновала к вере исконной, пытаясь её полностью подменить. Хотя, «Кодекс строителя коммунизма», передразнивая Заповеди, много уступал им в осмысленности и художественности.
Но эпоха советского богоборчества не миновала бесследно для духа. Религиозные основы национального уклада буквально вырубались и выкорчевывались. Всходили поколения людей, не помнящих, как перекреститься — справа налево или наоборот. Преемственность веры прервалась…
Как-то ярким итальянским утром, кажется в Падуе, я забрел в католический храм и, едва глаза обвыклись с тенью, смог наблюдать сценку, врезавшуюся в память. Зрелых лет потный мужчина в деловом костюме клерка свернул мимоходом под храмовые своды, нырнув сюда на десяток минут откуда-то из рутинной суеты, с жизненной поверхности. Он оставил свой портфель на церковной скамье и преклонил колено перед Пречистой Девой. О чем он жарко бормотал, обращаясь к Мадонне, я, разумеется, не мог понять. Но это явно была жалоба, искреннее сетование. Так обиженный ребенок рассказывает матери, что во дворе его обидели товарищи, не приняв в игру. Когда мужчина направился к выходу, лицо его вновь повзрослело и сосредоточилось.
Этот итальянец не мог бы понять моего изумления. Он свернул в храм ради краткой молитвы — для миллионов его соотечественников нет ничего естественнее. С тем же автоматизмом он выпивает стакан холодной воды в жару. Возможно, он делает так с раннего детства, ежедневно и не по разу, так же привычно поступали его отец, его дед, прадед. Я спросил себя, возможно ли в моем Отечестве возрождение веры этой органичности, этого качества, лишенного всякого празднично-обрядного пафоса. Веры интимно-частной, обыденной, обиходной и при этом совершенно живой. Поныне не знаю ответа.
Действительно, есть вопросы, которых не задают вслух. Все же приглядываюсь осторожно к своим землякам, пытаясь понять, меняется ли что-то внутри них с явным возрождением церкви, религии. Конечно, любительские мои наблюдения — зыбкое основание для выводов. Выборка не репрезентативна, как сказал бы профессионал-социолог.
В моем кругу, помимо русских, есть татары и евреи, все больше люди инерционно причисляющие себя к интеллигенции. Они не прочь в совместной интернациональной компании опрокинуть рюмку-другую на Пасху, Йом Кипур или даже Курбан-Байрам (да простят их правоверные мусульмане), все эти поводы искренне и равно уважая. В общем, удобно, поскольку поводов в итоге возникает достаточно. Ясно, что мои знакомые не воцерковлены, как выразится православный. Но неверующих среди них точно нет.
Пожалуй, неверующих вообще нет на свете. Самый верный адепт материализма помнит, что вселенная познаваема, но бесконечна, а любой отрезок пути, пройденный в бесконечности, — ничтожен. То есть над нашим бытием громоздиться необъятная и система систем, законов которой мы не осознаем, но согласно этим законам существуем. Непознанное отбрасывает свою тень на судьбу каждого — и каждый ощущает это интуитивно. Возможно, Бог в этой картине — только терминологическая фигура, художественное олицетворение, продукт культурной традиции. Но и тогда он — Бог… А иные приходят к Нему, вовсе минуя лукавые умствования, древней дорогой страдания и любви.
Но все религии, все конфессии существуют теперь в общем и тотальном информационном потоке, ни одна из них не может претендовать на преимущественное право посредничества в отношениях личности с Творцом. Принадлежность думающего человека к тому или иному вероисповеданию определяется сегодня традицией рода, реже — личными пристрастиями, но уже никогда — уверенностью в монополии на истину и добро.
Впрочем, это рассуждения формата не только не газетного — не публичного. Отнесем их к разряду любительских провокаций, адресованных религиозным философам. В сущности, автора интересовал единственный вопрос — меняет ли реально мировосприятие его соотечественников восстановление церковности, расцвет религиозной свободы? Или все эти золотые купола и кресты, полумесяцы и шестиконечные звезды — теперь уже только дизайн, орнаменты на парадном фасаде государства?