Игорь ЧУРДАЛЁВ «ЧАСТНЫЕ ХРОНИКИ»
БЕЗ НАЗВАНИЯ
Среди моих знакомых есть истинные профессионалы газетной журналистики, это люди особого склада. Их отличает умение постоянно существовать в плотном информационном потоке, стоять в нём, подобно утесам – годами, десятилетиями, непрерывно и неколебимо. А ведь поток этот оказывает на человека огромное давление – и не всегда только психологическое.
Автор, такой способностью не отмеченный, претендовать на профессионализм в этой сфере не может по определению. Но за ним остаётся некое преимущество паузы, дающей возможность освежить восприятие, дать отдых взгляду. Кажется, именно эта возможность некогда привела к пониманию того, что дважды войти в одну и ту же реку нельзя.
Привычка вслушиваться в речь заставляет прежде всего в ней искать отражение происходящих изменений. Язык знает нас куда лучше, чем мы его. Словарь газетной публицистики, несколько суконный, всё же особо чуток к обозначению общественных идей и процессов. Пытаясь вернуться в его пространства после изрядной паузы, я испытал странное (и, разумеется, очень субъективное) ощущение. Показалось вдруг, что этот лексический пласт не столько меняется, сколько нищает. Общество как бы оставляет попытки определить свой статус вербально.
В одном из прелестных рассказов американского писателя О'Генри фигурирует несчастный поросёнок, получивший такого пинка, что уносится, «опережая собственный визг». Странно, что иногда я вспоминаю о нём, просматривая новостные сайты в сети. Постинформационное общество развивается быстрее, чем успевает осознать какие-либо закономерности собственного развития.
Техногенные, демографические и геофизические факторы играют с классической экономикой, как кот с полупридушенной мышью. Над интересами отдельных государств царят интересы глобальных, транснациональных денег, какого-либо родства не помнящих.
Общественно-политический строй, экономическая формация – понятия, уже густо присыпанные нафталином истории. Респектабельные учения, ими оперировавшие, нынче не находят сбыта. Но в отечественной глубинке иной гражданин, сознание которого отштамповано ещё советской матрицей, нет-нет, да и задаётся умозрительным, но томящим вопросом: при какой власти живём? В каком общественном строе? Непонятное всегда хочется как-нибудь назвать, тогда возникает убаюкивающая иллюзия понимания.
«Социализм» с «капитализмом» сперва поменялись местами в сознании масс, обескураженных историческими зигзагами, а после и вовсе вышли из употребления. Махровые креативы, типа «суверенной демократии», на информационных грядах цветут по нескольку недель, а после тихо увядают, оставляя после себя душноватый, но быстро развеивающийся аромат общественного недоумения.
Понятие «развитого коррупционизма» пока почему-то не привилось, хотя принцип актуального распределения отражает вполне. Нефтегазократия – как-то слишком утилитарно. Технократический феодализм, в духе фантастики Джорджа Лукаса, требует масштабного переодевания героев и массовки... В общем, есть проблема с декорациями и дефинициями.
Одно можно сказать с уверенностью – так называемые демократические механизмы к этой социальной конструкции не имеют уже никакого отношения. Если сегодня кто-то начнёт уверять соотечественников, что своим участием в ритуалах выборов они как-то на общественное устройство влияют – толпа такому оратору предложит слезть с броневичка и отправиться в ближайшую лечебницу. Сомневающиеся вправе проверить, но вряд ли таковые найдутся...
Не станем останавливаться на принципах формирования российской власти – со времён опричнины о них уже довольно много говорилось, реальных изменений произошло гораздо меньше. Отметим лишь один из её вторичных системных признаков, одну из функций, которую она старательно присваивает. Власть всегда пыталась – хотя бы на словах - рисовать нам наше будущее. Вдохновлять картиной исторических перспектив. Хотя, вряд ли это её задача.
Образ будущего в любые эпохи создаётся мыслителями и художниками, службой не обременёнными, не суетящимися на дворцовых паркетах – теми, кто умеет угадывать истинные чаяния людей. А работать во власти - в её современном понимании - приглашаются менеджеры, способные решать технические вопросы достижения этого будущего. Их дело – отвечать на вопрос «как», а вопросы «зачем», и «куда» - вне компетенции нанятой власти. Её сфера - методы, а не цели.
Но в этом свете потенции высших властных эшелонов, как правило, ограничиваются призывом «неуклонно повышать надои». И если при этом информационная машина построена во фрунт, некому сказать, что призывы такого рода сочетают полную безответственность с крайним бесстыдством. Тем, не менее, на высотах административных по-прежнему долгом своим почитают время от времени предаваться футурологическим фантазиям и старательно их озвучивают.
Власть мыслит себя не иначе, как в образе бронзового памятника с непременной протянутой дланью, указующей, куда, собственно, нам двигаться вдохновенным строем. Но гулкие абстракции, типа «процветание, развитие, справедливость, благосостояние», уже давно утратили всякую действенность, превратившись в смысловые плацебо.
Картинка будущего, рисуемая властью, лишь одним фатально отличается от картины, реально существующей в умах людей, под этой властью прозябающих. Власть вечно пребывает в уверенности, что там, в светлых далях грядущего, она всё ещё стоит у социального кормила. А граждане очень надеются, что её там нет – просто исходя из подозрения, что с такой властью никакое пристойное будущее принципиально недостижимо.
Может, не стоило бы власти о будущем и вспоминать, когда она так уютно обустроились в настоящем - но сваи газонефтяной стабильности вдруг дали трещину. То есть, трещину дала сама идеальная, хорошо просчитанная модель, при которой государство располагает ровно таким техническим и человеческим потенциалом, который обеспечивает бесперебойную добычу, транспортировку и охрану углеводородного сырья. Всё прочее (всё прочее население - в том числе) существует ровно постольку, поскольку необходимо для поддержания общей инфраструктуры этого доходного мега-предприятия. И - что досадно – всё это происходит именно тогда, когда общая численность его работников стала, наконец, оптимизироваться путём как бы естественным...
Но всё-таки, как на классическом советском заводе, инфраструктура государства остаётся слишком громоздкой и затратной, производительность труда – низкой, штаты – чрезмерными. При любом колебании сбыта рентабельность снижается, концессия начинает трещать по швам, однако, акционеры поступиться своими дивидендами не хотят. Тогда, как правило, и всплывает из недр их закрытого собрания очередной призыв «повышать надои».
Лозунг этот, разумеется, имеет ряд модификаций. Люди зрелых лет помнят их десятками, пожили при всяких «ускорениях» и «перестройках». Только в последние годы мы успели с помпой вступить в эры технопарков, инновационного развития, нанотехнологий и вертикально-интегрированных структур.
По поводу последних высшие чиновники теперь вроде бы руками разводят, вяло имитируя удивление: разворовали, дескать. Но в этой связи потрясений и рокировок в чиновных кругах не предвидится: в отставку из-за таких недоразумений никто не соберётся. Тем более, что сезонный лозунг недавно был обновлён, под него уже создаются структуры более актуальные. Поживём и при «модернизации», не привыкать.
И, кстати, лозунг этот куда скромнее и реалистичнее некоторых предыдущих. Призыв к инновационному развитию на руинах обветшавших производств много заметнее отдаёт маниловщиной. А модернизация только и подразумевает необходимость заводики подновить, подтянуть под средненький уровень, хотя бы с китайско-индийским сопоставимый.
Ах, как это актуально для родимого нашего индустриального Нижнего. Но вот беда, и «модернизацию» нынче поминают всё реже. Если призыв не обеспечен реальным действием, и смысл его девальвируется мгновенно.
Займём у экономистов термины для дальнейших аналогий: бесконечная эмиссия ничем не обеспеченных лозунгов ведёт к их инфляции, затем – к полнейшему обесцениванию. Похоже, такой рубеж уже пройден и у нас есть некоторое время на отдых от сезонных политзаклинаний. В этом определённый плюс идеологического дефолта.
Если нет возможности называть вещи своими именами, лучше обходиться вовсе без названий.