Последние каникулы. Ч. 4. Гл. 4 Спасение

Алена Ушакова
Спасение


Его первые ощущения были поразительно приятными. Ему снилось или это было наяву? Кто-то, наверное, мама укутала его в нежное шерстяное одеяло, боль, раздирающая  тело, давно утихла. Ей на смену, как не удивительно, пришло настоящее блаженство, охватившее каждую частицу, каждую клеточку тела. Не понятно, почему он чувствовал себя словно вновь родившимся, такие силы зрели в его конечностях, руках и ногах, которые хотелось сейчас же размять, раскинуть широко руки, уверенно встать на ноги, и тогда, казалось, ему все будет по плечу. В голове была удивительная ясность, самые разнообразные мысли роились в ней. Например,  он вдруг  понял, каким образом следовало решать одну из задач межрегиональной заочной олимпиады по физике, над которой в апреле бился не одну неделю… И сейчас же он вспомнил добрую половину  «Евгения Онегина», которого на спор выучил наизусть два года назад на зло учительнице литературы, все время пытавшейся доказать его несостоятельность в своем предмете…
Так, а что со мной было? Я вошел  в море, нырнул и … умер? Значит, я в … раю. Нет, этого не может быть. Постепенно ощущения стали более отчетливыми. Он лежал в чем-то мягком и теплом, но это была не ткань, а что же? Дмитрий попытался открыть глаза, но не получилось. Удалось понять только, что глаза сквозь опущенные веки реагируют на какой-то источник света, находящийся вверху над ним. И еще – укутан он не в одеяло, это скорее какая-то вязкая жидкость, теплая, как парное молоко, и шелковистая, как… Значит, это был не сон, он и вправду вошел в море и чуть не умер. Только теперь это «море» ласкало, а не убивало его.
Неожиданно обнаружилось какое-то движение, желеобразная масса, обволакивающая его тело и до этого пребывавшая в состоянии покоя, заколыхалась … и с негромким шумом устремилась в отверстие где-то ниже его ног. Когда Дмитрий почувствовал, что голова находится уже выше уровня жидкости, он открыл глаза, с трудом разлепив веки, и… тут же закрыл их. До боли в глазных яблоках ослепила белизна окружающего. Спустя некоторое время он повторил попытку.
Оказалось, что Дмитрий лежит в замкнутой сфере овальной или яйцевидной формы, превосходящей по размеру его тело раза в два или три, из которой стремительно изливается густая жидкость такого же, как и все вокруг, белоснежного цвета. Юноша вскоре оказался на дне сферы, попробовал надавить руками на ее стенки и понял, что это бесполезно, слюдянистый, теплый на ощупь, и, казалось, дышащий, но абсолютно твердый материал стенки «яйца» не подавался давлению. К этому моменту жидкость покинула сферу, отверстие в ней исчезло. И «яйцо» с Димой внутри резко качнулось, завращалось так, что он  ударился о дно головой, не испытав, впрочем, боли, и быстро понеслось сначала в сторону, потом вниз, затем вверх. Ошеломленный пассажир «яйца» не успел испугаться, как все вокруг окутала тьма, потом вновь вспыхнул свет, а сфера по узкому желобу выкатилась вверх  и остановилась.
Когда Дима, наконец, пришел в себя, сообразил, где его руки, ноги и голова, уселся по-удобнее на дне своего то ли летательного, то ли «катательного» аппарата и увидел, что находится в огромном светлом зале. Неясные звуки, пробивающиеся сквозь стенки сферы, сообщили ему, что кто-то  или что-то приближается. Внезапно часть сферы откинулась в сторону, в отверстии появилась чья-то голова, затем чьи-то руки помогли ему подняться и освободиться из ловушки слюдянистых стенок.
- Ну, что жив, курилка? Пришел в себя?
С трудом перешагнув бортик сферы, закутавшись в предложенное ему белое полотнище, Дмитрий, молча, с удивлением уставился на Ингвальда, словно ожидал увидеть кого-то другого. Затем не то от усталости, не то от бессилия, а скорее от привычки находиться в невесомом, лежачем положении,  опустился на белые плиты пола и обхватил голову руками.
- Вставай, хватит лежать, приятель. – Вновь помог ему подняться Ингвальд. – Вот твоя одежда.
Медленно, с помощью Ингвальда, и все так же молча, одевшись, Дима, наконец, спросил:
- И что это было, черт возьми?
- Ну, как тебе сказать… - замялся космический студент, скрывая в уголках губ насмешливую улыбку, - как говаривает небезызвестный тебе Профессор, ваше полумифическое существо тут совершенно  не при чем.
- Просто, понимаешь, приятель, - продолжил Ингвальд, увлекая Дмитрия к выходу из зала, - понимаешь, не стоит вести себя в незнакомом, чужом мире так же, как в своем собственном. То, что ты принял за земное море, морской пейзаж, таковым совсем не являлось.
- Это было «нечто», - после первых нетвердых шагов Дима уже уверенно держался на ногах и мог теперь передвигаться без помощи друга. – Что это было? Неужели разумное существо? – повторил он вновь свой вопрос.
- Видишь ли, это существо настолько разумно, что нам с тобой, допотопным гуманоидам, и не снилось.
- Это один из обитателей мира Воинов?
- Да. И, заметь, -  самый главный.
К этому моменту разговора, покинув зал, они оказались на открытой поверхности, но мирный зеленый пейзаж и хвойный лес в отдалении более не вызывали у Дмитрия никакого доверия, и он старался особенно не всматриваться в окружающий ландшафт.
- Как ты себя чувствуешь? Впрочем, не отвечай. Знаю, отлично, - проговорил Ингвальд. – После «купания Воинов» ты словно вновь оживаешь.
- «Купания Воинов»? Что это?  - не понял Дима.
- Еще говорят – реабилитация Воинов. Классная штука. Если хочешь, мощная лечебная процедура, которая почти мертвого оживляет. Все странники периодически ей подвергаются.   
Подняв лицо к иллюзорному, нереальному Солнцу, Ингвальд несколько секунд полюбовался им, затем, обратившись  к собеседнику, покачал головой:
- А здорово ты его разозлил.
- Кого? – снова не понял Дима.
- Чудовище мира Воинов. Одного из них. Так их называют. Он был, вероятно, очень стар, давно не общался ни с сородичами, ни с Воинами. Старик назвал его отшельником. Видимо, это редкость. А тут ты, решил в нем… «искупаться». Смешно…   Хотя, мы здорово испугались за тебя...
- Представь себе, я тоже. А чудовища Воинов  - это желеообразные субстанции или сгустки энергии? – задумчиво спросил Дмитрий.
- Представь себе, не знаю, и никто не знает. Наши органы чувств не способны их воспринимать. Под нами я имею в виду не только гуманоидов, их во Вселенной вообще никто  не  может воспринимать, никто не знает и не понимает их природы, их сущности. Никто, кроме Воинов.
Дима остановился:
- А Старик, он что, тоже иллюзия, он так походил на человека?
- Он и есть человек, то есть не человек, конечно, разновидность гуманоида.
- А Лола  и другие дамы-воины? – вновь спросил Дима.
- Вот в этом и вся загадка, над которой пока в Обители, да что в Обители, во всей Вселенной лучшие умы бьются, но не могут разгадать. Женские особи Воинов, извини за цинизм, физиологически и генетически существенно отличаются от мужских. Они могут преодолевать границы разных миров и космическое пространство, а мужчины, как Старик, как и мы с тобой, нет.
- Вот почему странников всегда сопровождают только женщины, - догадался Дима.
- Да, именно поэтому. Я читал еще на первом курсе, - начал рассказ Ингвальд, - несколько веков назад в Обители разгорелся спор, дискуссия, как в одном мире могут уживаться столь разные существа – чудовища и Воины. В твоем мире, например, вряд ли выжили бы представители человеческой расы, если бы динозавры вовремя не вымерли. А чудовища и Воины этого мира живут рядом друг с другом вполне гармонично. Впрочем, эти названия тоже придуманы представителями чуждых для этого мира цивилизаций. Кто они такие, почему  ими движет стремление к прогрессу, если хочешь, к Вселенскому добру? Ведь даже это чудовище, которое тебя потрепало….
При этих словах Дима подумал, что он бы выразился иначе.    
- Даже оно, - между тем продолжал Ингвальд, - вовсе не хотело тебе зла. Оно только … изучало тебя, хотело  усовершенствовать, улучшить…
«Улучшить»,  «усовершенствовать»… ничего себе!» - Дмитрий невольно поежился, вспоминая «объятия» чудовища.
-  Жаль, твоя нервная система не рассчитана на подобное вмешательство. Чудовище не сразу поняло это, но когда поняло…. Кстати, своим выздоровлением ты тоже обязан ему.
- Вот за это отдельное спасибо! Только лучше бы мне не быть ему обязанным вовсе!
- Воины пускают в свой мир не всех, - не слушая Дмитрия, увлеченно рассказывал Ингвальд, - не всем цивилизациям доступен их мир, и уж точно,  космические странники - единственные, кому служат представительницы их прекрасного пола. Заметь, служат совершенно бескорыстно, послушно, почти безмолвно исполняют приказы, не вмешиваясь и не давая советов.
- Да, действительно, идеальные женщины, - пробормотал Дима, вспоминая поведение Лолы, дамы-воина Незнакомца.
- И еще совсем не понятно, что представляет в действительности их мир? Всем представителям иных миров Мир Воинов дарит иллюзорные пейзажи, как и нам, извлеченные, кстати, из нашего же сознания, из нашей памяти. Но, к сожалению, - при этих словах вдохновение покинуло космического студента, - дискуссия, этот научный спор так ничего и не дал. Ответы не были найдены. Вот почему этот мир до сих пор полон загадок. Его обитатели наделены необыкновенными, уникальными  свойствами и характеристиками, небывалыми для всей Вселенной. Второго такого мира нет. И без его обитателей изучение Вселенной было бы более чем затруднительным.
Ингвальд, закончив, облегченно вздохнул.
- Спасибо, конечно, за лекцию, все было безумно интересно, но стоило, пожалуй, рассказать мне все это раньше, - сказал Дима, остановившись и не зная, куда идти дальше.
Ингвальд указал другу на белое пятно на уровне линии горизонта.
- Идем туда, это наше пристанище, там тебя ждут покой и обед. Знаешь, приятель, не раскисай, когда мы тебя «спасали», если это так можно назвать, Старик все время повторял вашу пословицу: чему быть, того  миновать.
- Вот как? – почти возмутился Дима. – А что Профессор?
- Профессор все время как-то странно улыбался. Он в последнее время, вообще, какой-то странный, ты заметил? И все время повторял, что все это неспроста, и что ты чуть ли не избранный.
- Мило, ничего не скажешь. Где они, кстати?
- Наши спутники увлечены своими делами. Им пока не до нас.
«И прекрасно», - подумал Дима, встречаться с ними у него в данный момент не было ни малейшего желания.
Вскоре они с Ингвальдом оказались в просторной белой палатке, изнутри почему-то напоминавшей квартиру Диминых родителей. Здесь, после вполне  земного ужина, юноша из мира Земли-7 улегся на вполне земную кровать, и во сне рассказ Ингвальда мнился ему несуразной шуткой, ведь он прекрасно понимал, что ничего необыкновеннее и уникальнее его собственного мира во Вселенной, как бы она ни была велика, быть не может.


Женя спала и не спала, веки то закрывались, то открывались. Наконец беспокойный сон окончательно покинул ее, девушка открыла глаза. И всегда ей представал один и тот же неизменный вид – каменный потолок, испещренный бороздками, неизвестно каким образом на него нанесенными. Стены смыкались над головой и каменной мощью давили на  плечи, вжимая  тело в грязную, вонючую соломенную подстилку на полу. Свет, узкой полоской проникавший сквозь окованную металлом дверь, не позволял оглядеть небольшое пространство темницы во всех подробностях. Какое-либо оконце отсутствовало, все звуки из вне  тонули в камне, и узницы не достигали. Женя быстро потеряла счет времени, наверное, дня через два или три. Ее не беспокоили  и к ней не приходили. Большую часть времени она ощущала себя дремавшей, когда тяжелый сон уходил, темнота тюремной камеры не давала окончательно проснуться и прийти в себя. Не слишком часто у двери девушка обнаруживала глиняную миску с похлебкой, от которой неизменно исходил неприятный запах. Последнее, а также полное отсутствие аппетита объясняло, почему она почти не притрагивалась к еде.
«Странно, - подумала Женя, - что они,  забыли  обо мне? Если дальше так пойдет, я здесь просто умру, а мои тюремщики и не заметят этого». Эта мысль неожиданно взбодрила девушку, она приподнялась на своем ложе, подобрав полы некогда прелестного платья, уселась по-турецки и решительно притянула к себе миску с едой. «Вряд ли они думали меня отравить, наверное, это было бы слишком просто. Надо есть!»
Это оказалось не так легко, неприятный запах похлебки соответствовал ее вкусу,  но Женя стоически глотала, жевала и делала над собой усилия, чтобы все неизвестное варево  до капли достигло желудка и не вылилось вон. Когда миска опустела, девушка приметила на полу хлебную лепешку и принялась есть, а, вернее, грызть ее. Все, с едой покончено, теперь нужно привлечь их внимание. Отбросив нечесаные волосы со лба и наскоро заплетя косу, девушка набрала побольше воздуха в легкие и что есть мочи закричала: «Откройте дверь! Помогите!!!»    Помолчав мгновение и не услышав ответных звуков, Женя закричала вновь и кричала без перерыва несколько минут, после без сил не упала на соломенную подстилку. Неужели ее крики тонут в каменных стенах тюрьмы, неужели ее не услышит ни одна живая душа?!
Ей почудилось или за дверью действительно раздались                шаги, кованые сапоги застучали по каменному полу, но… затем все вновь стихло. «Уже лучше!» - подумала Женя и принялась кричать вновь. На этот раз движение за дверью усилилось, Женя услышала бряцание оружия, тяжелые шаги нескольких пар сапог. Дверь с лязганьем медленно приоткрылась, в нее просунулась рука, держащая факел, свет которого на миг ослепил девушку. Раздался голос:
- Где ведьма?
- Вот она лежит в углу, - вторил ему другой.
- Она жива?
- Вроде, да. Но она… как-то изменилась! А-а-а!
Дверь немедленно захлопнулась и, судя по звукам, воины в испуге разбежались. Вот это да! Тоже мне вояки! Теперь ясно, почему никто не входил в камеру, они меня боятся, - поняла Женя.
Но через несколько минут вновь забряцали ключи, проворачиваемые в замке, дверь темницы решительно распахнулась, из группы рыцарей выступил массивный человек, которого девушка, привыкнув  к свету, узнала.
- Изменилась?! Чего вы плетете! – повелительно вскричал человек. – Несите сюда скорее воды, да поживее, а то вы тоже «изменитесь», проведя неделю в каменном мешке.
Несколько рыцарей тотчас выбежали вон, а Женя, снизу вверх взирая на их предводителя, уже пожалела о своей затее кричать и привлекать внимание. Предводитель рыцарей, выпятив вперед огромный живот, со злобной, самодовольной усмешкой спросил узницу:
- Узнаешь меня?
Та покорно кивнула.
- И кто же я?
- Вы знаменитый папаша Бушэ, который держит в страхе весь Париж, - повторила Женя слова, сказанные принцем Этьеном на приеме.
- Ну, надо же, как оказывается приятно, что ты меня знаешь! – засмеялся Бушэ.
В этот момент двое воинов внесли в камеру котел с водой.
- Умывайся! – приказал Бушэ.
Женя покорно послушалась и испытала почти приятные ощущения от соприкосновения кожи с водой. Под пристальными взглядами  тюремщиков девушка тщательно умыла лицо и  руки.
- Пошли все прочь! – вновь закричал Бушэ.
Когда дверь захлопнулась, и они остались  одни, Бушэ в свете факела, укрепленного одним из воинов перед уходом у основания двери, заложив руки на свой непомерный живот, стал внимательно разглядывать узницу.
- И вовсе ты не изменилась, девица Джейн! Вот любопытно узнать, кто же ты на самом деле и откуда взялась!  - Бушэ подошел к ней поближе, он и его тень в неровном свете словно нависли над девушкой.
Как совсем недавно принц Ричард, Бушэ взял Женю за подбородок. Девушка содрогнулась от омерзения, когда его жирные пальцы грубо прикоснулись к ее лицу, но и не думала кричать, а только отметила про себя: «Верно, без участия принца Ричарда мое заключение в тюрьму не обошлось».
- И как похожа! – заметил Бушэ и отпустил девушку.
– Почему ты похожа на Анну? – грозно спросил он.
- Не знаю, -  ответила Женя.
- Не знаешь… Хм, а ты смела, люди, оставающиеся со мной наедине в темнице, замертво от страха падают, - Бушэ отошел к двери, стараясь рассмотреть узницу с другого ракурса. – А ты  не боишься.
Женя не ответила, но и глаз не отвела.
- Не боишься, смелая! – Бушэ вновь сложил руки на животе, его лицо вдруг приняло жесткий, почти звериный вид. - Эх, милая, вот прикажу я тебя сейчас раздеть донага и бросить в каменный мешок, что находится ниже под землей и наполовину наполнен гнилой водой, или распоряжусь отвести в пыточный зал испробовать что-нибудь легонькое для начала – «кошки» - тиски, к примеру, что разламывают кости рук и ног за секунды, - и вот тогда ты мне расскажешь, почему так похожа на принцессу!
Выждав мучительную паузу, Бушэ направился к двери и уже на выходе из камеры, небрежно бросил из-за плеча:
- Жаль, не велено тебя трогать… до поры.
Дверь с шумом захлопнулась, Женя медленно опустилась на пол, закрыла лицо руками и беззвучно расплакалась. В тот  день или вечер уснуть она уже не могла. Когда слезы высохли, и нечем стало плакать, лежа на  подстилке, она смотрела пустыми глазами на потолок и силилась о чем-то думать. Мысли не шли в голову.
Но спустя час или два после визита Бушэ внимание Жени вновь привлекли звуки извне. Шаги усилились, после глухого удара и негромкого вскрика на каменный пол упало что-то тяжелое, лязгнул меч,  соприкоснувшийся с камнем. За дверью  явно происходило что-то неординарное.
Женя прислушалась.
И в этот момент в двери ее темницы провернулся  ключ, и она  медленно начала открываться.
- Кто здесь? – вздрогнула девушка.
- Тихо, Джейн, не надо привлекать внимание, -  в камеру вошел рыцарь в доспехах, держащий в одной руке маленький факел. – Пойдемте скорее, нам надо торопиться, пока не очухается охрана.
Вошедший протянул руку, и девушка несмело дала ему свою. Лицо рыцаря скрывало забрало, но Женя уже не сомневалась.
-  Граф Неверский!
- Не надо имен! – Рука Женькиного спасителя, затянутая в кожаную перчатку, решительно схватила ее  ладошку и стремительно повлекла за собой.
Выбежав из тюремной камеры, они оказались в узком коридоре, в стенах которого были вырублены еще несколько дверей. Рядом с одной из них Женя увидела распростертых на полу воинов.
- Это та камера? Джейн там? - В конце коридора на площадке их ожидал еще один рыцарь, голос которого девушке был незнаком. – Приветствую вас, мадмуазель!
- Вы можете бежать? – спросил граф Неверский, разглядывая бледное лицо Жени в свете настенных факелов. – Как вы себя чувствуете? Мы должны были освободить вас раньше, но не знали, в какой камере вас прячут. К счастью, сегодня вы сами дали о себе знать!
- Скорее! Что вы медлите! – закричал сообщник графа. – Бежим!
Троица устремилась к винтовой лестнице, витки которой вели вверх из темницы, когда в противоположном конце коридора послышались тяжелые шаги их преследователей. Граф с Женей бежали впереди, их спутник следовал за ними. Внизу у основания каменной лестницы раздавались крики тюремной охраны, они все приближались, и беглецы ускорили темп. Скоро Женя поняла, что уже не сама карабкается по скользким ступеням, а просто висит на мускулистой руке графа и летит вслед за ним, преодолевая  сразу несколько ступеней.
Дыхание девушки затруднилось, пот и слезы заливали глаза, когда они достигли площадки очередного башенного этажа и навстречу им выбежали четыре воина с криками: «Что случилось?»
Последним потребовалось некоторое время, чтобы понять, что перед ними чужаки, чем не преминул воспользоваться граф Неверский, выпустив Женькину руку, быстрым, отработанным движением он выхватил из ножен короткий меч и ринулся в бой на первого из рыцарей, спутник графа немедленно последовал его примеру. Женя прижалась к стене, когда на небольшом участке площадки развернулось нешуточное сражение.
Вскоре преследователи оказались у конца лестницы. Первый воин, поднявшийся по лестнице, уже закричал:
 - Ведьма здесь!
В этот момент неизвестный защитник девушки, подбежав к последней ступени, ловко проткнул воина мечом, а граф, отбросив последнего побежденного, выхватил его меч и неожиданно вручил   Жене:
- Держи!
- Я? – прошептала испуганная девушка. – Я не умею!
- Держи! – вновь закричал Андре Неверский. – Исход нашей схватки непредсказуем. Держи! И, если тебе дорога жизнь и честь, защищайся!
Он ринулся на помощь своему сообщнику, а Женя осталась одна, сжимая в руках и внимательно разглядывая меч только что убитого графом воина.
- Вперед, Джейн! Бегите вверх по лестнице, пока мы их не остановили! – услышала Женя крик сообщника графа.
Подняв вверх меч, как будто это был факел, освещающий дорогу, Женя с неожиданной для себя прытью устремилась к новому пролету лестницы и с неизвестно откуда взявшимися силами принялась преодолевать одну каменную ступень за другой. Девушка бежала, не оглядываясь, но, слыша, что ее спасители спустя некоторое время последовали за ней. На бегу они отбивались от преследователей, их крики и звон оружия почти оглушили Женю. Девушка оглянулась назад только раз,  в этот же момент, запутавшись в подоле платья, запнулась и упала, больно ударившись коленом о ступень.
После нескольких безуспешных попыток подняться она вновь ощутила свою ладонь в руке графа  и не поняла, как оказалась на ногах. Их бегство ускорилось, хотя Женя вновь ощущала себя скорее летевшей, чем бегущей. Неожиданно граф выпустил ее руку, Женя едва удержалась на ногах, меч, брякнув о ступень, едва не выпал из ее рук, но девушка еще сильнее вцепилась в оружие, которым, возможно, ей еще предстояло защищать свою жизнь и честь. Она подняла голову и поняла причину их остановки – лестница упиралась в глухой потолок. Андре Неверский, выронив меч, уперся обеими руками в каменную плиту, пытаясь сдвинуть ее с места.
- Луи, помоги! Скорее! – крикнул он своему сообщнику, отбивавшемуся в этот момент от ближайшего преследователя.
Тот, кого назвали Луи, на один миг оказался на одной ступени с Женей, осторожно отстранил ее и устремился на помощь графу. Вдвоем мужчины вновь попытались привести в движение плиту, открывавшую путь наверх. Наблюдая за их усилиями, Женя не сразу почувствовала, как кто-то вцепился в ее ногу и потянул вниз. Девушка упала и пролетела вниз на несколько ступеней, прежде чем решилась рубануть мечом. Кровь залила лицо и руку рыцаря, пытавшегося схватить ее. Женя испуганно охнула от ужаса, что  чуть не убила человека и не сразу поняла, как освободилась от его хватки. Ее преследователь повалился вниз, но немедленно послышался топот его сообщников.
- Где ты, Джейн?
Сверху на девушку полился поток дневного солнечного света, отвыкшая от него в темнице Женя на миг зажмурилась, а когда открыла глаза, поняла, что Луи с нею на руках спешит вверх по лестнице к открытому люку. Вскоре граф Неверский, поднявшийся на верхнюю наблюдательную площадку Восточной башни, уже помогал им выбраться наружу. С трудом отдышавшись, девушка встала на ноги, выпрямилась и предоставила лицо, платье и волосы солнцу и ветру. Луи поднялся на вершину башни последним. А граф Неверский немедленно вернул каменную плиту, закрывавшую люк, на прежнее место. Снизу еще доносились голоса воинов, рвущихся по следам беглецам, но здесь, на вершине башни, укрывшись за бойницами, они на какое-то время почувствовали себя в безопасности и почти поверили в сове спасение.
- Напрасные труды, - еще тяжело дыша, произнес граф, когда послышался стук о дверцу люка, - не зная нужного камня, который служит рычагом, приспешникам папаши Бушэ плиту с места не сдвинуть. Можно немного передохнуть.
- Кажется, ушли, - глухо проговорил Луи и, прислонившись к каменной кладке бойницы,  неловко осел на пол.
Женя, подбежав к рыцарю и заметив разрывы кольчуги на его груди, вскрикнула.
- Пустяки, - ответил тот, встал и снял шлем.
И Женя во втором своем спасителе узнала графа Луи де Шервилля. Льняные кудри молодого человека развевались на сильном ветру, а его глаза преданно и восторженно обратились  к Жене. Последняя невероятно смутилась, и слова благодарности, уже зревшие в сознании,  так и не  сорвались с ее уст. Андре Неверский, не заметивший неловкого молчания  спутников, между тем освобождался от доспехов,  с громким стуком падавших на каменную поверхность.
- Поторопись, Шервилль, избавься от металла, не то он может стать обузой, - бросил он товарищу, а, увидев непонимающий взгляд Жени, пояснил. - Мы позаимствовали это железо у охранников внизу. Теперь оно нам ни к чему. Должен вас расстроить, мадмуазель, наше бегство еще не закончилось, самое трудное только впереди. Сейчас нам предстоит спуститься  по  стене башни.
- Но куда? – удивилась Женя, заглянув в прорези бойниц, она обнаружила, что Восточная башня замка с одной стороны… омывалась водами Темзы, словно отвесная скала на крутом берегу моря, с другой стороны выходила на замковую площадь, уже запруженную множеством людей, казавшихся  с такой высоты маленькими черными точками.
- Внизу, вон там, нас ждут. Видите, нос лодки выглядывает из туннеля, что углубляется в башню. В ней ваши друзья, - граф указал на черную точку в том месте, где зеленая вода билась о замшелую каменную стену крепости. – Все складывается как нельзя лучше, им, к счастью, как и нам, удалось покинуть замок незамеченными.
Женя склонилась в нишу между бойницами, ее белокурые волосы, покорные ветру, взвились вверх, когда она, наконец, разглядела лодку и расслышала приглушенный крик, обращенный к ней.
- Сестра Патриция! Она свободна! – обрадовалась девушка.
- Да, а с ней этот Алансонский выкормыш, - подтвердил граф Неверский.
- Анри де Буссардель его зовут, -  обиделась за друга Женя.
- Да, уж настырный, все твердил, что не выполнил приказа принца Этьена защитить вас любой ценой. А монахиня, та просто проходу не давала… Но нам сейчас не до церемоний приветствия. Луи, как ты?
- Не волнуйся, Андре, все пустяки, -   Шервилль с трудом, но самостоятельно поднялся.
И Женя с удивлением увидела, как вдвоем с Неверским они отодвинули камень в основании одной из бойниц, и за ним обнаружился большой моток серого цвета, с трудом выкатив его на свет и укрепив на остром выступе бойницы, мужчины бросили моток вниз в направление к лодке, и веревочная лестница закачалась на ветру.
- Не смотрите вниз, и вам не будет страшно… Джейн, - произнес Шервиль. – Крепко схватившись за каменный выступ, юноша уже  ступил на трепетавшую на ветру первую ступень веревочной лестницы.
- Теперь вы, Джейн, а я за вами, - торопил Неверский, - если рука дрогнет, не бойтесь сорваться, вы не успеете упасть в воду, как  Луи подхватит вас.
- Я не боюсь, если и сорвусь, я умею плавать, - прошептала Женя.
Схватившись за веревочный жгут и повернувшись спиной к   мерцающим внизу водам реки, девушка начала спускаться вслед за Шервиллем. Босыми  ногами (туфли она давно потеряла), Женя нервно  нащупывала опору, руки цеплялись за веревку, а глаза, скорее не от страха, а от яркого слепящего солнечного света, закрывались. Полы длинного платья лохмотьями полоскались на ветру, им в такт летали волосы, и скоро пот  залил лицо. Сердце тревожно трепыхалось каждый раз, как, подаваясь ветру, веревочная лестница прогибалась под тяжестью трех беглецов. Время, казалось, остановилось, когда, наконец, Женя почувствовала, как Луи обхватил ее туловище обеими руками и через секунду поставил на дно лодки, нервно подрагивающей под ритм волн, бивших о каменный бок крепости.
- Девочка, милая, ты цела, как я рада, - теперь Женю обнимали старческие руки монахини, - как мы все волновались…
- Подождите с причитаниями, матушка, - резко осадил сестру Патрицию граф Неверский, спустившийся следом, - лучше уложите ее на дно лодки и укройте  от любопытных глаз, вам самой и тебе, мальчик, - обратился он к де Буссарделю, которого Женя еще не успела разглядеть, -  тоже лучше лечь на дно.
- Лодку поведешь ты, Луи,  - скомандовал граф, - а я здесь покидаю вас, - обернулся он к девушке, легко перепрыгивая на каменный  парапет у основания тоннеля, ведущего обратно в замок, - через минуту меня должны видеть  на главной площади  Шато – Флери.
- Спасибо вам за все, - не успела дрожащими губами прошептать девушка, как мужчина пропал во тьме туннеля, а лодка  оттолкнулась и поплыла прочь в противоположную сторону.
На дне суденышка, выложенного пахнущей опилками дерюгой, лежали трое беглецов, которым теперь не было места в королевском замке. На носу лодки как капитан  расположился успевший закутаться в черный плащ граф Шервилль. Сквозь дырочку  в  одеяле, которым ее укрыла  Патриция, Женя видела, как он ловко гребет веслом, порой оглядывается назад на покинутый замок в ожидании погони, затем облегченно отводит глаза, и уверенность в успехе опасного предприятия вновь рисуется на его челе. «Неужели все позади, нежели я на свободе?» - думает измученная девушка. Вскоре  ее глаза закрываются и, убаюканная волнами, она засыпает…

…Мелодия, сложившаяся из несмелых прикосновений Женькиных пальцев к клавишам музыкального инструмента, представлявшего собой четырехугольный ящик на двух металлических стойках и напоминавшего нечто вроде клавикордов или клавесина, впервые за много месяцев  разбудила ото сна  парадную залу почти всегда пустующего и, казалось, сонного родового особняка де Шервиллей. Клавикорды, показавшиеся ей сначала чересчур диковинными и незнакомыми, не смело, но верно отозвались звуками прекрасной и никогда, конечно,  не слышанной здесь музыки (Вольфганг Амадей Моцарт еще не успел родиться). У окна, спиной к девушке  стоял хозяин дома, приютившего их после нескольких дней нелегкого пути.
- Нет, вы не Анна… не Анна… как жаль… - в смятении шептал он.
Граф Луи де Шервилль медленно обернулся, подошел к музыкальному инструменту  и легко прикоснулся двумя пальцами к его клавишам. Женя  вновь увидела в глазах графа  боль и тоску.
Заметив это, Луи попытался улыбнуться:
- Нас учили в детстве играть на этом инструменте… Меня и Анну. Ее высочество жила в нашем доме одно лето под присмотром нескольких придворных дам. Королевского ребенка здесь прятали от надвигавшейся на Париж эпидемии болотной лихорадки. Тогда мы познакомились и сдружились. Ей было семь, а мне одиннадцать...
Не справившись с волнением, граф вновь отошел к окну.
Впервые - со дня  бегства из темницы королевского замка - они остались наедине, и девушка давно ждала этого разговора, борясь со смущением и не зная как себя вести. Наверное, только сейчас она остро ощутила жалость к незнакомой исчезнувшей девушке, на которую неизвестно почему была так похожа, и к этому молодому мужчине, до сих пор преданному ей.
Нежно погладив клавиши музыкального инструмента, так не похожего на пианино, стоящее в комнате в далеком, потерянном мире, Женя закрыла крышку, приподнялась с  обшитой шелком скамеечки и расправила  складки  атласного платья.
- Вы правы, граф, я не Анна, я знаю это абсолютно точно. Мне жаль, если мое появление подарило вам сомнения…
- Мы боялись этой залы, бежали из нее… Мы – это я и Анна, - Луи вновь обернулся к Жене. – Мы ненавидели уроки музыки, и эти клавикорды, которые мой отец привез из-за моря… Мы так и не научились извлекать из них сладостных звуков и прекрасной музыкой радовать величественных родителей. Просто у нас не было таланта… Вы другая. Анна не умела так играть. Она смертельно боялась воды и спуск с Восточной башни Шато – Флери по веревочной лестнице ей дался бы намного тяжелее. Но в отличие от вас, Джейн, она  прекрасно владела мечом, этому ее научили братья и… я. В день нашего бегства я был удивлен, и мои последние сомнения, мои последние надежды растаяли как дым.
- Джейн, вы милая, прекрасная девушка! – Луи порывисто схватил ее за руки. – Я не знаю, кто вы, не знаю, почему ваши черты так повторяют ее, но очарован вами не меньше, чем его высочество принц Этьен. Вы всегда можете рассчитывать на мою помощь, мой меч и, если потребуется, на мою жизнь.
- Вы с принцессой Анной любили друг друга? – осмелилась спросить Женя.
- Я любил ее, любил и сейчас люблю, всем сердцем, - не сразу ответил Шервилль. - …Она считала меня другом, почти братом, любовной привязанности не испытывая… Простите меня, верно, вам не привычно ожидать от мужчины такой слабости. Вы так молоды, вам не понять…
- Не правда, - Женькины ладони сжали руки графа, - я тоже знаю, что такое разлука с любимыми…
Теперь слезы, которых избежал молодой мужчина, делившийся с ней сокровенным, текли по ее щекам. Образы другого молодого человека и всех покинутых  близких в ее родном и таком безмерно далеком мире, которые уже много дней, чтобы совсем не обессилеть от тоски, она не пускала в  сознание, вновь наполнили разум.
- Неправда, я тоже знаю… - Теперь Женя, как недавно граф, отошла к  окну и принялась рассматривать осенний пейзаж, чтобы скрыть свои чувства.
Они молчали некоторое время.
- Сей же час я должен ехать,  вынужден  вас покинуть, - наконец сказал де Шервилль. – Мое отсутствие при дворе могут расценить превратно. Теперь я  всего лишь придворный, рядовое действующее лицо  Шато – Флери. Это все, что мне  осталось. Не беспокойтесь, здесь вы будете в безопасности, мои люди позаботятся о вас и ваших  спутниках. Я пришел проститься и… искренне выразить вам свое восхищение и надежду, что мы с вами когда-нибудь свидимся.
- Спасибо, граф. Я тоже на это надеюсь, - проговорила девушка, когда молодой мужчина  склонился перед ней в поклоне и церемонно, и в то же время трепетно, поцеловал  руку.
Он пожелал ей спокойной ночи, ибо день  давно клонился к концу, последний раз внимательно вгляделся в лицо, в который раз запечатлевая в памяти черты потерянной возлюбленной, и зашагал к двери. Женя смотрела  ему вслед, и ей вдруг стало больно, как будто от нее уходил не граф Луи де Шервилль, а молодой человек, носящий совсем другое имя.
- Ваше сиятельство, граф, подождите, - невольно вскрикнула девушка, а когда он  обернулся, не зная, что сказать, проговорила первое, что пришло в голову. – Я только хотела расспросить вас о ее высочестве принцессе Анне…
Де Шервилль остановился и трагическая задумчивость, уже хорошо знакомая Жене, нарисовалась на его челе:
- Что вы хотели знать, Джейн?
- Исчезновение принцессы столь загадочно, - с трудом подбирая слова, проговорила Женя, а про себя подумала: «И явно не случайно».
- Можете ли вы мне рассказать что-нибудь о последних днях Анны в Шато – Флери, перед венчанием, - продолжила она, - еще не знаю почему, но мне очень важно  знать это.
Граф ответил не сразу, нервно поправляя снежно-белый галстук и воротник голубого камзола, он словно задохнулся от воспоминаний, затем закрыл лицо руками, сжал виски и, стремительно отбросив в стороны волосы со лба, сказал:
- Я дал себе слово больше никогда не видеть Анну, когда на одном из приемов объявили об помолвке принцессы с Рейярдом Ирландским и скором венчании. Но в последний ее вечер в Шато - Флери, в день венчания я нарушил слово…
- Не знаю, почему я рассказываю вам, Джейн, то, что не рассказывал еще ни одной живой душе… - продолжил свой рассказ де Шервилль. - Наверное, затем же, зачем с графом Неверским мы устроили ваш побег…
Теперь они с Женей сидели вместе на шелковой скамеечке у клавикордов, девушка внимательно слушала, а молодой аристократ, в смятении сжав руки, говорил:
- На балу, который принц  Филипп дал в честь  венчания Анны (ирландского короля заменял его  доверенный вельможа), я вынужден был присутствовать, такова участь придворного, таковы требования этикета. Я старался не смотреть на нее, а когда мой взгляд невольно выхватывал силуэт Анны в серебристом подвенечном платье с приколотой к лифу звездой королевы Марии на фоне величественных лиц ее братьев, мне  казалось,  лицо Анны  сияло счастьем и восторгом. Но я ошибался, также, впрочем, как и все.
- Так ее высочество принцесса Анна не была рада свадьбе и тому, что ее ожидал королевский сан? – спросила Женя.
- Вы говорите так, потому что совсем не знали Анны, - грустно усмехнулся де Шервилль. – Ее королевское происхождение и не менее королевское будущее никогда не производили на Анну сильного впечатления. Она была истинной принцессой, королевская осанка  была частью ее натуры, неизменной и цельной, такой редкой среди наших аристократок.  О своем обручении с Рейярдом Ирландским Анна знала с колыбели. Это никогда не обсуждалось. И мы всегда знали, что это когда-то произойдет, но не думали, что так скоро…
Граф на секунду остановился, а затем вновь продолжил свой рассказ:
- Отсидев положенное время среди  придворной челяди, я бежал как жалкий отщепенец прочь. Я простился  с друзьями, отпустил  пажа и думал покинуть замок засветло… Но не смог, не хватило сил. Когда ночь скрыла от глаз остатки буйного веселья, все пирующие угомонились, а рыцари на сторожевых башнях заступили в ночной дозор, я решился. Решился на неслыханную дерзость, с вершины башни Марии спустился в покои  принцессы по веревочной лестнице. Поверьте, к подобной вольности меня подвигло отчаяние, я хотел увидеть ее еще хотя бы раз. Окно было распахнуто навстречу ночному ветру, я без труда проник в комнату. И что же я увидел? Не счастливую  Ирландскую королеву, а печальную девушку. Она сидела в подвенечном платье на  кровати за пологом,  голубой шелк не скрывал  слез, которые текли по щекам… Я пал к ее ногам, целовал ее руки. Она не удивилась  мне и не возмутилась, называла «своим бедным другом».
Граф порывисто встал и вновь подошел к окну, затем также стремительно вернулся к Жене.
- Джейн, если бы вы видели ее в тот момент. Невидящий, опустошенный взгляд...  «Брат не хочет слушать меня… - говорила Анна, - я  просила его, убеждала... Филипп неумолим, он не понимает, что мой настоящий долг быть здесь, во Франкском королевстве, а не в Ирландии…» Я был поражен как никогда, предложил ей довериться мне, бежать сей же миг, пока не поздно…
При этих словах де Шервилль резко встал и устремился к двери.
- Но Анна не могла согласиться, честь королевской семьи де Флер была дороже, - закончила за графа Женя.
Де Шервилль остановился:
- Вы правы… Анна отвергла мое предложение… Мне тяжелы эти воспоминания, Джейн…
Уже открыв дверь, ведущую прочь из залы, он вдруг резко захлопнул ее, так что девушка вздрогнула. Прислонившись к обитой шелком стене, граф с трудом перевел дух и произнес:
- Но вы не знаете, Джейн, и никто не знает. Я поступил как последний трус, последний болван. Сказав Анне что-то резкое, я бежал. Бежал без оглядки, с легкостью  спустился по веревочной лестнице на землю, преодолел дозорные преграды, вскочил на коня и бежал. Скакал на коне всю ночь, потом еще несколько дней был в пути, менял лошадей. Плохо помню, что было со мной тогда… Пришел в себя в какой-то захудалой корчме уже в Тулузе, тогда и узнал о том, что случилось с Анной… Никогда себе не прощу, я должен был следовать тайно, тенью за ее кортежем, а не пылать от обиды и ревности. Быть может, тогда Анна была бы сейчас здесь…
Дверь за графом захлопнулась. Оставшись одна, Женя некоторое время наблюдала через оконное стекло, как слуги выводили лошадей графа и членов его свиты из конюшни.  Затем ее вниманием вновь завладел диковинный музыкальный инструмент, его звуки  оживили в  сознании события последних дней. Но более отчетливо ей представлялся  влюбленный страдающий граф и похожая на нее девушка, повторявшая сквозь слезы: «Мой настоящий долг быть здесь, во Франкском королевстве».