На следующий день Настя отправилась к Ирэн с визитом. В доме подруги царило веселье и праздничное настроение. Всё было модно убрано и сияло чистотой и достатком. Ощущались материальная стабильность и счастье безбедного существования. В углу, на новом дубовом паркете, выросла пышная, сочная сосна до потолка, на которой красовались стильные игрушки: большие одноцветные шары, блескучие гирлянды и звёзды. Пахло хвоей и новогодними яствами. Из комнаты в комнату бегала и резвилась заводная детвора, заливалась смехом, пищала, визжала и прыгала. В зале, на тумбе, шиковал большой телевизор с плоским экраном, а посередине стоял огромный новый диван, силиконовый и утопающий, как перина.
В зеркальных дверцах раздвижного шкафа-купе, длинного, на весь коридор, она увидела всё ещё красивую молодую женщину, очень стройную после сознательного голодания, изящную и грациозную, на бледном лице которой блестели чуть запавшие, но яркие, набравшие цвет глаза. «Зимняя вишня!,- отметила Настя с горечью.- Как это могло быть? После стольких страданий и голода? И красота пришла сейчас ненужной, невостребованной и неоценённой, - она подошла ближе к зеркалу. Вблизи стали заметнее желтизна и сухость истощённой кожи с мелкими морщинками.- Если бы кто знал, что с ней было днём раньше! Но пусть об этом никто никогда не узнает.»
Ирэн что-то ставила на стол, а Настя вышла на веранду с сигаретой. Она любила раньше здесь курить и смотреть на закат солнца. Странно, но ничего не изменилось. Как только Настя соприкоснулась с этим миром, она снова вошла в ту же колею, в какой была раньше. Жизнь продолжалась. Какая по счету?
Ирэн пригласила её к столу и за едой для приличия поинтересовалась, как Настя встретила Новый год, что делала. Лицемерные вопросы. Настя не стала врать, но скрыла главное, что с ней происходило, и стараясь показаться равнодушной, ответила:
- Спала, плохо себя чувствовала, разбитой.
- Ой, а со мной что было! - оживилась, словно ждала предлога рассказать, Ир.- Представляешь, на Новый год у меня вдруг резко разболелась голова, вся правая половина. Как раз после того, как позвонил твой Вадим.
- А что он спросил?
- Да так... Где? Не знаю ли я, как ты себя чувствуешь? И чтобы я тебе позвонила, - нехотя ответила Ир, досадуя, что её оторвали от более интересной темы.
«Ах, вот оно что! Сердобольная ты моя! Позвонила, нашла, поздравила… на следующий день после Нового года… по просьбе, по подсказке, по принуждению. А так бы наверное не догадалась».
- И вот, представляешь,- услышала она продолжение,-у меня дико заболела голова, так сильно… Что я только не делала. Таблетки пила, холодное полотенце прикладывала - ничего не помогает. Потом позвонила ведунье, и она сразу сняла. С чего бы это?- И она зорко, испытующе посмотрела на Настю своими раскосыми глазами.
- Не знаю,- спокойно ответила Настя.- Я лично о тебе плохого не думала. Если ты это имеешь ввиду. Мне было, если хочешь знать, не до тебя. Извини. Да, я неважно себя чувствовала. Но я спала,- невозмутимо оправдывалась она.
- Да, странно… Как порча,- отступила Ирэн.- Ну ладно... Давай, угощайся!
Насте не в чем было оправдываться, потому что она говорила почти правду. Она не чувствовала за собой никакой вины. Как раз наоборот. Её стало раздражать такое примитивное язычество. Ирэн вообще была особенно подозрительной насчёт всяких порч и сглазов, потому что очень боялась за своё семейное и материальное благополучие и ничего больше не желала, кроме достатка в доме. Настя, конечно, догадалась, что всё это неспроста.
Да, - рассуждала она.- Может и была обида, что Ир за целую неделю не позвонила, не узнала, как она, и не пригласила на Новый год. Хотя скорее всего она бы не пошла: не любит она отмечать этот праздник вне собственного дома, но тогда у неё было бы немного другое настроение, и может быть ничего не произошло. А может не зря произошло? Может в этом и есть «сермяжная правда», и она вышла преображенной? - с гадливостью к себе и досадой за свой упадок подумала Настя. Ну, а про сам факт, конечно же, рассказывать было ни к чему. Ирэн могла расценить это, как слабость, чудачество и, что еще хуже, умопомешательство. Она и так странно-любознательно заглядывала в прямо глаза подруге, словно хотела заглянуть в Настину душу, и о чём-то, наверняка, догадывалась. Но Настя держалась стойко и холодно, и Ир отстала.
После обеда Настасья ещё раз вышла на веранду. Видимо, вкусная еда и кофе с коньяком оживили её. Нехорошо оживили. В груди снова пошло волнение. Вместо умиротворения и какого-то склепного спокойствия, которые царили в душе в последнее время, ей опять стало казаться, что она любит Вадима. Несколько минут назад она включала телевизор. Там шёл старый фильм «Война и мир» и как раз тот эпизод, где Болконский на балу предлагает руку Наташе. Почему-то это показалось ей жутко трогательным и «волнительным». Так что Настя еле сдержала слёзы и сразу же пошла успокоиться сигаретой на веранду, где огромный малиновый диск заходящего солнца, висевший прямо перед её глазами, постепенно внушил ей мысль, что "Всё проходит. Пройдёт и это."
Бедная Настя!