История эта или, скорее, не история даже, а так — эпизод, имела место в середине второй половины 1980-х у Большой хоральной синагоги в Москве. Тогда «на Горке» в дни еврейских праздников — еще и уже — собирались густые толпы будущих россиян, израильтян и американцев, и милиционеры уже безо всякого энтузиазма, нечасто и механически бормотали в мегафон: «Граждане евреи, расходитесь, служба уже закончена», и водители тяжелых грузовиков как-то вдруг перестали испытывать острую нужду проехаться сверху вниз по узенькому переулку именно в этот день и в это время. Словом, было еще немножко опасливо, но весело, черт возьми!
В один из осенних праздников мы с моим приятелем Мариком отправились на Горку. Там я оставил этого мальчика из приличной семьи (десять лет учебы на скрипке плюс технический вуз) у стенки возле входа в синагогу, а сам внедрился в толпу в поисках сестры и знакомых вообще. Никого не обнаружив на многократно обусловленных местах, я начал протискиваться назад. И что же я увидел? О, ужас! Моего хрупкого, скромного и культурного приятеля прижали к синагогальной стене две довольно габаритные тетки, судя по внешности — родственницы, а по возрасту — мать и дочь. Марк мученически кривил рот и косил глазом-маслиной, словно олень, загнанный охотничьими псами.
Подойдя ближе, я услышал, как та, которая, видимо, мать, жарко шепчет Марику:
— …как она готовит, как она готовит! это нужно не говорить, а пробовать… она делает такие драники, вы даже у мамы не пробовали таких драников… а когда вы поедете к нам на дачу в Малаховку… и клубничное варенье… и прекрасно играет на виолончели…»
— Я-я-я то-то-то… — сдавленный с двух сторон пышными бюстами шепот Марика.
— И отлично, и когда будут уже детишки, так это будет целый ансамбель… ха-ха.
А та, которая, видимо, дочь, ничего не говорила, только играла густой бровью и помахивала ресницами, все теснее прижимаясь впечатляющим контуром к Марку.
Когда-то здесь, на Горке, трудились профессиональные сваты-шадхены и свахи, я даже застал парочку этих одряхлевших реликтов, но к тому времени, о котором я рассказываю, проверенный веками институт практически прекратил свое существование, профессионалы вымерли, и за дело принялись любители. То есть родители. Пытающиеся впарить свое драгоценное дитя какому-нибудь интеллигентному ушехлопу из хорошей семьи. К каковым, по всем статьям, относился и мой приятель. Словом, скрипача-интеллигента нужно было срочно спасать.
Важные детали. Мы с Мариком граждане вполне интернациональной внешности, были тогда оба коротко стрижены, в неопределенного цвета костюмчиках (как у всех, чьи отъехавшие за рубеж родственники еще не преуспели в райских садах и отдаривались сигаретами и жвачкой) и плащах — Марик в быстропачкающемся общенародно-демократическом, я — в длинном габардиновом, доставшемся от деда. Словом, при желании и некоторых актерских данных (которые, как мне тогда казалось, у меня тогда были) вид вполне пригодный для разнообразного использования.
Итак, я подошел к этой теплой компании и что есть сил рявкнул: «Та-а-р-рищ младший лейтенант!!! Что за разговорчики на дежурстве?!» Марик (умница, хоть и интеллигент) мигом нашелся: «Виноват, товарищ капитан. Вот, знакомых встретил!» Тетки моментально утратили монументальность форм и растеклись по асфальту. «Это мы еще разберемся, какие у вас знакомые здесь! А сейчас отставить разговорчики!» «И-йессть!» — взвыл Марик и щелкнул каблуками, и с этим щелчком, как с «бумс» в «крибле-крабле», тетки растворились…
Шутка, соглашусь, довольно жесткая. Но меня оправдывает то, что через пару лет Марик женился на симпатичной и весьма деловитой девице, которая, правда, не умеет готовить драников, варить варенья и играть на виолончели, зато родила ему пару прелестных детишек и тем (а может, и не только) стимулировала его наконец заняться делом. Сегодня он торгует турецкими стульями. И квартиру купил, и дачу построил. Правда, не в Малаховке.