Она – это я.
Он – это я.
Мы – это альтернативное я.
Впрочем, и мир – это тоже я. Удивляюсь счастью Мы. Мешаю...
Своему же счастью, неосознанно, не даю родиться.
Почему?
Я [одна половина]
Во мне слишком много если и когда, во мне нет совсем. Обо мне слишком часто говорят почти. Невероятно – это не про меня. Во мне есть только лишь.
Обо мне никто не расскажет, путаясь в словах, захлебываясь в чувствах; никто не смотрит мне вслед, когда я прохожу мимо; ко мне обратятся за помощью только в крайнем случае, но я – жилетка, мне можно прийти и поплакаться без особого ущерба для гордости.
Мне слишком часто жаль. других. Себя, потому что жалость – это больно.
Слишком редко я чувствую себя человеком, таким же как они.
И все равно я вынуждена сливаться с толпой.
Иногда обо мне говорят за спиной. «не от мира сего», «странная», «ненормальная». Последнее определение мне льстит, я закрываю лицо волосами, я склоняю голову, чтобы никто не увидел довольной улыбки, играющей на губах, бьющей по логике.
Ночами я не сплю. Я смотрю на луну; я смеюсь в новолуние и плачу, видя умирающую полную луну, готовую разродиться молодым месяцем, я одеваю строгое черное платье и серьезную улыбку.
Я не чувствую.
Для меня моя жизнь – то же самое, что для вас. Для чужих. Не очень увлекательно, но все же временами забавное кино.
Я стараюсь жить тихо, чтобы Сценарист разочаровался в сюжете, и меня отпустили на волю.
Я ношу серьги кольцами, выглядываю из-под широких полей шляпы, выставляю кокетливо носочек туфли из-под черной юбки. Но они не понимают меня, принимают мои попытки женских хитростей за издевательство. Они стараются решить меня, как треугольник, а я ломаю их планы, веду себя не так, как они и не так, как они думают. Необычно. Непривычно.
И все равно я – человек.
Иногда мне кажется, что мы живем под колпаком ученых.
Иногда я уверена, что в прошлом люди собирались всем миром и придумывали будущую историю, чтобы одурачить нас.
Иногда я думаю, что если вспомнить о чем-то, оно затрепещет от удовольствия.
Иногда мне приходит в голову, что забытое исчезает.
Иногда у меня проявляется сострадание, и мне жаль их всех. А иногда – злость, и мне важно помнить, что они смертны.
Мне не спится по ночам, ведь игрушкам с дальней полки холодно и одиноко.
Иногда мне хочется встать на колени и плакать, чтобы слезы впитались в землю и она поняла, что мне тоже больно.
Иногда я хочу петь.
Иногда мне необходимо поднять голову навстречу дождю и улыбнуться небу.
Иногда меня уверяют, что я сумасшедшая.
И в это я всегда верю.
Я одна.
Я не вся.
У меня слишком много меня.
Я [другая половина]
Мне сложно здесь.
Это земля сторожевых псов, здесь ничего нельзя, и то, что кажется естественным, не разрешено, то, что они считают нормальным – опасно, они не думают о себе, они не думают обо мне, они верят в своих жестоких богов, они приносят им в жертву таких, как я. Их мир состоит из цветных картинок и бетонных столбов, мой – из карточных домиков и запаха яблонь, нам не ужиться вместе.
И они побеждают.
Они тянут меня к себе, на дно, и говорят, что все к лучшему. Я сопротивляюсь им так, как могу, я прячусь от их ласковых убеждений и настороженных глаз, но они находят меня и говорят со мной из-за стены, боясь поверить в правду, потерять пелену, которую носят на глазах.
Мне жаль их. Правда. В те редкие моменты, когда их нет рядом, я представляю, каково им. Есть я, есть они, и я им мешаю. Ничего личного, но меня надо убрать.
А я не желаю убираться.
Я хочу жить, я люблю жизнь. Может, не здесь, но хочу.
Возможно, это болезнь.
Пытаясь подрезать меня под свои рамки, они говорят о счастье. Я не знаю, о чем они, но они не правы.
Счастье… Любовь… Они сами толком не знают, о чем говорят, но пытаются убедить меня в своей правоте.
Однажды я обещал себе, что не буду плакать в углу, не буду сдаваться, не буду причинять боль, не буду сражаться. И я прячусь. Я освоил искусство маскировки, с утра в ванной перед зеркалом я наклеиваю на лицо вежливую улыбку, Я выкидываю из головы мои мысли и засовываю туда стандартный набор ответов на стандартные вопросы, я пожимаю им руки и улыбаюсь их шуткам, я запоминаю их слабости, чтобы поискать их в себе.
Мне трудно быть с ними, выносить их общество, но я стараюсь, а в награду проживаю еще один день.
Мне пусто. Изнутри. Холодно, слабо.
Иногда мне так сладко думать о том, что где-то, кто-то способен понять меня, и я готов отправиться на поиски, но потом ядовитые корни их прагматизма душат меня и эту мысль, и я лежу на диване, смотрю в потолок и думаю о судьбе.
Еще они часто говорят о смерти. Похоже, они боятся ее.
А что думаю о ней я?
Не знаю. Знаю только, что жду ее, как избавления.
Я устал жить так, как родился.
Но ничего не могу сделать.
Больно.
Мне холодно…
Время
Прошло.
Мы
Счастье – это когда каждая клеточка трепещет, требуя внимания, когда дождь не смывает с лиц улыбки, а солнце не высушивает сердца, когда знаем, что можем все, когда живем так, как будто каждый день – первый, когда открываем мир заново и удивляемся его содержимому, когда слово «последний» исчезает из словаря, когда не обращаем внимания на неприятности, когда никого нет, кроме нас, когда понимаем, что вечность и никогда – это одно и тоже, что вечно можно быть и никогда – не разлучаться.
Счастье началось, когда мы нашлись.
Счастье – это когда мы вместе.
Счастье – это навсегда.
Счастье – это когда мы поняли, что нам не обязательно быть здесь, что мы можем найти другое место, что там лучше, что они неправы. Что можно уйти легко и изящно, что есть дверь, о которой они не знают.
Счастье – это то, что нам не одиноко, не холодно и не больно, что мы – одни, вдвоем.
Мы не можем разлучаться, потому не можем остаться здесь.
И мы уйдем. Скоро. Вместе.
И мы будем счастливы, и там они не доберутся до нас, не помешают нам, не убьют нашу маленькую Вселенную, которую мы любовно создали специально для себя.
Навсегда.
Скоро. Вместе.
Мир
Она выключает телевизор, она смотрит на свои руки, убирает волосы с лица, она готовится идти. Резким движением задергивает шторы.
Она зла, очень зла. И напугана. Обижена, быть может. Расстроена. Разочарована. Оскорблена.
Она сует ноги в красивые лодочки, щелкает выключателем, хлопает дверью и уходит из дома, только в лифте замечает, что надела туфли на каблуках, чертыхается сквозь зубы.
Нет времени.
Паника скручивает внутренности в тугой комок и начинает катать его внутри ее тела. А что, панике тоже нужно развлекаться.
На улице стоит легкий гул, ее сердце связывает его с ее действиями, в глазах плещется отчаяние, она ускоряет шаг, но высокий каблук скользит по асфальту, нога подламывается в колене, и она почти падает, успев только уцепиться за плащ идущей впереди дамы. Женщина оборачивается, намереваясь сказать что-то грубое, смотрит в широко раскрытые глаза, видит там безумную искру, а затем – злость и, поменяв решение, отворачивается и быстрым шагом уходит – страшно. Этот взгляд.
А она, поднявшись, пытается бежать, дальше, но почти сразу же снова поскальзывается, задумывается на мгновение и, остановившись, выходит из обуви, оставляет ее стоять посреди улицы, как будто владелица испарилась, пылью бессмертной, сияющей взвилась в небо, оставила ненужное.
И она бежит, неровный асфальт царапает босые ступни, по лбу стекают капельки пота, шпильки вылетают из прически – а она бежит. Бежит так, как никогда не бегала раньше и не побежит после. Так, как будто спасает себе жизнь.
В общем, так оно и есть. И жизнь эта – не совсем ее.
Она видит толпу, она понимает, что пришла, но не знает, успела или нет, она пробивает себе дорогу, юбка цепляется за молнии и пуговицы, но ей уже все равно, она выбирается к желтой ленте, за которую нельзя и, задрав голову наверх, смотрит против солнца, и закусывает губу, и почти что срывается с места – он еще там, наверху, он еще не сделал последнего шага, она еще может успеть.
Она приподнимает ленту, она кричит во весь голос: «Подожди!». Кто-то мчится ей наперерез, но слезы в ее глазах и выражение лица остановили их, они поняли, что она заставит его жить – а им того и надо, они пропускают ее, а она продолжает кричать, вбегает в оцепленное здание… она могла бы поехать на лифте, но идет пешком, вверх по этой лестнице, пятьсот тридцать шесть ступенек, она приподнимает длинную юбку и, задыхаясь, подходит к подоконнику, на котором спиной к ней – он.
От облегчения она снова начинает злиться, подходит к нему, обнимает, шепчет на ухо «как же так, ты обещал ведь, что никогда…»
Он оборачивается, смотрит ей в лицо и вдруг улыбается счастливо, спускает ноги на пол, обнимает ее.
- Мы договорились ведь, что мы вместе… А ты… хотел … уйти? Почему?
А он мнется, не находит долго ответа и наконец:
- Прости меня, прости, прости… Я не знаю, почему, я устал, я не дождался тебя, прости, я помнил все, я был уверен, что можно будет еще раз…
Он целует ее глаза и губы, она обхватывает его руками за шею, жмурится от удовольствия быть с ним, несколько минут они стоят так, вместе, и толпа внизу начинает думать, что все закончилось.
А двое наверху смотрят на отражения в глазах друг друга, подходят к окну… он подсаживает ее, аккуратно расправляет складки юбки, взлохмачивает волосы, она протягивает ему руку, они стоят рядом, и солнце слепит…
Толпа внизу затаив дыхание, ждет… чужой просит спуститься и уверяет, что все будет хорошо…
Они переглядываются, улыбаются. У них все будет хорошо, да. Очень, очень хорошо, так, как не бывает здесь.
И они делают этот шаг. Вместе.
Навсегда. Вместе. Они, высота и свет.
Всегда.