Дорога домой привычно лилась между холмов, поблескивая мокрым асфальтом. Угрюмый лес по краям выглядел резным черным узором на фиолетовом небе, я была в машине одна, ехала через притихшие деревни с желтыми окнами. Из приемника доносилось латиноамериканское мурлыкание, и я подпевала, отстукивая ритмы пальцами на руле. Ночная дорога была пуста, можно было приоткрыть окна и наслаждаться пахучим воздухом, озоновым после дождя.
Из-за холма навстречу мне приближались огни. Я заметила их слишком поздно, не успела вовремя переключить свет на ближний, ослепила мотоциклиста, он закрылся рукой. Кажется, он въехал в выбоину. Дальше все происходило очень быстро. Он с ревом вылетел на мою полосу, мы с трудом сумели разминуться, на полном ходу он угодил в кювет, там столкнулся с деревом. Я проскользила с десяток метров по мокрой дороге, пытаясь остановить машину, и после визга тормозов наконец водворилась тишина. С пару мгновений я сидела, глядя прямо перед собой, крепко сжимая руль. Потом включила заднюю, подъехала ближе к тому дереву, торопливо отстегнула ремень и ринулась к мотоциклисту.
Чем ближе к тебе я подбегала, тем хуже мне становилось. Цвет байка, шлема, твой рост – все совпадало. В ушах звенело, пока я спускалась с дорожной насыпи к тебе, с хрустом наступая на улиток и обрывая спутанные сочные стебли.
Ты лежал на боку в двух шагах от мотоцикла и не двигался. Я рухнула на колени в мокрую траву, уложила тебя на спину и едва удержалась, чтобы не снять с тебя шлем. До дрожи хотелось скорее увидеть твое лицо, но ты говорил мне когда-то, что зачастую шлем единственное, что способно удержать человека в живых до врачебной помощи.
В панике я все не могла сообразить, что же мне дальше делать. Судорожно шарила глазами по тебе, боялась дотронуться, потом теребила твою руку, плечо, звала тебя по имени. Ты не отзывался. Из моей машины в ночную тишину лилось противное «пим-пим-пим-пим»: я не закрыла дверь.
Крови не было видно. Я прижалась ухом к твоей груди. В кронах деревьев шумел ветер. Трудно было понять, чье сердце издает удары, что я слышала: твое или мое.
В том, что передо мной был именно ты, а не кто-то чужой, я не могла быть уверенной, но ухватилась бы за самый условный признак даже ради иллюзии: иной возможности снова встретить тебя мне бы не представилось.
Кругом не было ни души. Только зловещий шепот леса, луна в желтой пыли на небе и привычные звуки летней ночи. Я позвонила в скорую и сбивчиво объяснила диспетчеру, где нас искать. Женщина на том конце провода задала мне несколько вопросов, а потом посоветовала не трогать тебя до приезда врачей и позвонить в милицию. Сделав, как она сказала, я снова слушала ветер, глядя на тебя. Поджав ноги, нащупала на своей щиколотке маленький шрам - ожог от выхлопной трубы твоего байка.
***
Пять лет назад я видела тебя впервые. Той ночью небо было из черного бархата с россыпью серебристых точек. В августе звезды обычно холодные, плохо закрепленные - они постоянно срываются. Ни одного желания я так и не успела загадать: мне казалось, время и звезды проносились слишком быстро над моей головой.
Луна была белая, как раскаленное солнце. Мы шли вдвоем с тобой по дороге через поле, а позади бормотал лес, вдалеке выли собаки. Луна светила в спину, мы видели собственные тени прямо перед собой. Они стелились под ноги, пока мы ступали по асфальтовой дороге, залитой голубоватым светом. Каждый шаг в тишине казался преувеличенно громким.
Сейчас ты лежишь неподвижно под старой березой, а я на коленях рядом с тобой, прислушиваюсь и поминутно оглядываюсь. Здесь слишком тихо, все будто замерло. Я снова проверяю, не течет ли у тебя где-нибудь кровь. Как же долго едут врачи.
Спустя пять лет после нашей первой встречи я помню каждое твое слово. Мне тогда было шестнадцать. В тот день женился мой двоюродный брат, вы с ним дружили. Ты не явился на регистрацию и не был на венчании - на своем новом байке ты подъехал к ресторану уже поздно вечером, чтобы просто отметиться и поздравить.
Ты не вздумал бы объяснять, почему так, и никому не могло прийти в голову спросить тебя об этом, никто даже не удивился. Ведь это был ты, ты ничего не умел делать правильно или как все. Ты был невозможно свободен, был другой, странный. Как мне было не сойти с ума?
Твои перчатки не покрывают пальцев. Я смотрю на твои руки. Они красивые. И теплые, по счастью. Это значит, ты дышишь.
Уже тогда, в самый первый день, я знала, что ты из тех мужчин, от которых следует держаться подальше. Ты не был так уж красив, но умел привязать к себе, как к наркотику, и делал это так легко. Взгляд, пара фраз, и я уже хочу еще. Я, другие – без разницы. Ты делал это просто потому, что мог.
Когда ты приехал, половина гостей высыпала из ресторана на берег озера - курить, общаться и строить план похищения невесты. На берегу не было тихо, но ты приехал с таким ревом, что на минуту все замолчали. Я хохотала в кругу друзей, когда ты остановился рядом, снял шлем и улыбнулся. Я сочла твое поведение беспардонным, но остальные тебе были рады.
Ты подошел ближе, пожал руки всем парням в компании, взглянул на меня и задержался глазами на какой-то лишний миг. Мне захотелось, чтобы ты смотрел на меня дольше – я понятия не имела, зачем. Просто не могла оторвать глаз от тебя и еле сдерживалась, чтобы не реагировать вслух на каждое твое слово или действие. Когда ты хвастался своим новым байком, я подкалывала тебя - довольно остро, мне ведь было шестнадцать.
-Спорим, если я прокачу тебя, тебе тоже понравится, - добродушно предложил ты.
-Спорим.
Листва шелестит, совсем как тогда. Мы совершенно одни. Сейчас это так некстати.
Чаще всего люди не могут предугадать, как будут растолкованы их действия, что именно о них запомнят, да и запомнит ли вообще.
Но сейчас - мне как дважды два ясно, что ты всегда знал, точно знал, как отзовется во мне каждое твое слово и вся твоя игра. Ты был чуть ли не вдвое старше, и ты все знал наверняка, но не подумал бы пощадить меня.
Иногда я вспоминаю ту ночь и будто вижу со стороны себя шестнадцатилетнюю. Свои горящие глаза, почти мальчишеское лицо. Все еще детские накрашенные губы, лихорадочно-румяные щеки, розовевшие от одной мысли о тебе, становившиеся пунцовыми каждый раз, когда ты оказывался в радиусе хотя бы пяти метров от меня. Свои костлявые плечи, еще угловатые, как у подростка. Я так ждала шанса влюбиться.
Прошло пять лет, мне двадцать один, и я по-прежнему помню каждое твое слово, как будто ты сказал их вчера.
Ты терялся в толпе знакомых и не замечал меня. Я не находила в себе дерзости заговорить с тобой первой, даже подойти ближе стеснялась и только искала возможность встретиться с тобой взглядом, чтобы ты сам все понял.
Пришел фотограф из загса. Он принес готовые снимки, и гости сбились в тесный круг, разглядывали их, искали себя в выгодном ракурсе. Через некоторое время мне принесли фото, на котором я была хороша. Это ты просил передать.
Я хотела сказать спасибо, но ты исчез. Я даже не знала, вернешься ли ты – и никто не знал.
Прошел час или два. По озеру плыл туман, в небе по-прежнему светила белесая луна. Я смотрела на это с тревогой невлюбленной джульетты. Вышла прогуляться с сестрой. А в ресторане тем временем жених и невеста разрезали торт, и первый кусок продавали на импровизированном аукционе. Гости сорили деньгами и предлагали молодым все больше и больше. Когда я вернулась с прогулки, моя мама указала на торт на нашем столе и сказала, что это ты выкупил для меня.
Тебя нигде не было.
Когда все стали танцевать, ты появился. Я подошла, чтобы поблагодарить – а ты запросто улыбался, демонстрируя, что это не было трудно, и в общем ничего не значит. Что ты это сделал «просто». Именно так «просто», после которого до мурашек хочется услышать, зачем же, все-таки.
Гости начали расходиться, ты взглянул на часы и удивился, что так надолго задержался. Потом нашел меня глазами и махнул рукой: вроде как, пригласил. Опустив голову и смотря под ноги, я тут же направилась к тебе, стараясь спрятать счастливую улыбку. Ты помог мне сесть на байк, сказал держаться покрепче и не прижимать щиколотку к трубе, чтобы не обжечься. И наконец увез меня кататься. На часах было три часа ночи, как сейчас.
Что же скорой так долго нет? Ночной ветер пронизывает мою одежду, я пытаюсь перестать дрожать. Сама не знаю, из-за чего: от холода или от того, что мне кажется, я сейчас ума сойду, смотря на тебя и ничего не делая. Я проверила еще раз - шоссе и километр я указала верно, они должны быть уже здесь. Где-то брешут собаки, ты все еще без сознания. Мне жутко.
Ты тогда не носил обручального кольца, и сейчас твой безымянный абсолютно холост. Когда я видела тебя впервые, ты был молодец и сказал мне всю правду. Впрочем, не сразу. К тому моменту я уже успела рассказать тебе слишком много о себе - и влюбиться в тебя успела. Ты понимал это, конечно - сложно было бы не понять, и как всегда между прочим - ты обронил, что женат и вовсе не собираешься ничего рушить.
Но в самом начале… Мы ехали так быстро. Душный летний воздух шевелился на моих руках. Я прижала ладони к твоей груди - к груди мужчины, - и пьянела от одного только осознания этой новости. Ветер спутал мне волосы, я убирала пряди от губ, улыбаясь щекотке. Луч фары освещал нам путь, и кругом было невероятно красиво. Ты отдал мне свою куртку, которую насквозь продувало, а сам остался в джинсах и футболке. но говорил, что не мерзнешь.
Ветер свистел в ушах, когда мы с оглушительным ревом выехали на шоссе. Мы резали ветер и поднимали клубы пыли, снова скользили по асфальту, пугали сонных птиц. Я была в восторге, с трудом дышала, захлебываясь от радости. Ты остановился в поле и спросил: ну как? Смотрел на меня во все глаза, радостный какой-то.
-Что такое? – со смехом спросила я.
-Ты красивая, - так запросто, будто это было все равно, будто ты сказал, что все кругом красивые, и нет в этом ничего особенного. – Вот такой я тебя запомню. Прости, еще раз, как тебя зовут?
Я назвала свое имя.
-Алеся... - с улыбкой повторил ты. - Знаешь, что? – тоном взрослого, который придумал для своего ребенка новую игру, - Давай сейчас пройдемся немного, я покурю, а ты соври мне что-нибудь, пожалуйста? Я бы послушал.
Что я могла ответить на это? Я решила, что ты не в себе, что зря я отправилась с тобой не пойми куда кромешной ночью. Ты пригладил мои брови, которые взлетели под челку, поправил мои волосы. В том, как ты коснулся моего лица, было столько спокойной уверенности, ты сделал это так запросто, что я не смогла бы отказать тебе, кажется, ни в чем. Я старалась запомнить каждое твое движение, все не могла поверить, что это в самом деле происходит со мной.
-Правда, мне интересно, что ты скажешь, - продолжил ты. - Наври с три короба, а? Пофантазируй.
Кругом в радиусе километра не было никого. Несколько мгновений мы сидели в безветренной пахучей тишине и мерили дуг друга глазами. Я не знала, что сказать. Думала, что нужно говорить в таких ситуациях, как правильно...
Байк мы оставили прямо там, на обочине и пошли гулять по дороге с рыхлым асфальтом, залитым пыльным лунным светом и нашими длинными тенями.
-Расскажи то, чего я не знаю. Что произошло, пока меня не было?
Я помолчала немного. А потом сказала, что тебя не было слишком долго, я устала ждать. Что пока ты пропадал, я придумывала за тебя все письма и читала их по сотне раз, каждое. Что помню их все наизусть.
-Но однажды я не выдержала. Ты пропадал где-то слишком долго, и я искала, чем бы хоть на время заткнуть ту брешь во мне, которую мог покрыть только ты.
-С кем, - спросил ты нарочито спокойным голосом. Я видела, что ты прячешь улыбку.
В свои шестнадцать я не могла бы выдумать сколько-нибудь внятную историю для такой взыскательной публики, как ты. Думаю, ты понимал, что, сочиняя, я неминуемо стала бы примерять на себя несвойственные мне амплуа, рассказала бы о том, кем или какой я хотела бы быть. Таким образом я бы облегчила тебе любую задачу, сразу вручила бы тебе все ключи от меня.
В шестнадцать я была еще более впечатлительным ребенком, чем сейчас. Из меня торчал рассказ невесты моего брата о некой абстрактной девочке, которая наломала дров по глупости. История эта была преподнесена мне в пылу пьяного педагогического приступа старшего товарища - номинально. Но только круглая идиотка не углядела бы во всех этих многоэтажных пояснениях и "как не надо" личную печаль самого рассказчика.
Невеста брата была волшебница. Такой она мне казалась, во всяком случае. И я бы лгала себе, если бы сказала, что не хотела бы стать на нее похожей. К тому же, в ночь, когда ты предложил мне поиграть, она была в белом платье - и впечатляла меня тем самым даже больше, чем обычно.
Так что из всего вороха историй, которые я хотела бы рассказывать людям от своего лица, я выбрала именно ее историю.
-Женщины красивыми не рождаются, - произнесла я. - Так говорил мне тот человек, и это была чистая правда. Рядом с ним, особенно когда он обнимал меня по-дружески за шею, я ощущала себя красивой, хотя обычно бываю похожа на невидимку для мужчин. И суть была не в том, любил ли он меня на самом деле, думал ли, что я откажу ему или не откажу. Важно было, как я сама ощущала себя.
Я в подробностях описывала тебе, как соблазняла его – цинично, сознательно, лишь чтобы потешить свое самолюбие.
-Хотя по факту мне ничего не нужно было делать для этого. Я четко знала, какой он хочет видеть меня, и подыгрывала ему. Вот и все. Нужно было только помалкивать чаще и не вытаскивать себя настоящую за ушко да на солнышко, чтоб он мог эффективнее додумывать меня. А внешне я ему в тот период времени очень нравилась – тем сильнее, что не испытывала к нему ответного желания.
Потом я рассказала тебе, как мы отмечали его день рождения. Якобы шумная компания у него дома скоро стала расходиться по домам.
-Была зима. Он напоил меня, потом залил вином мои джинсы, и мне не в чем было идти домой, так что я осталась у него ночевать. Он дал мне свою футболку вместо ночной рубашки и постелил мне отдельно. В этом не было ничего такого: мы ведь были друзья, и знали друг друга уже тысячу лет. К тому же, я была убеждена, что мы взрослые люди, которые вполне способны держать себя в рамках.
Я лгала тебе, что в ту ночь, стоя под душем, я чувствовала, как бесится во мне желание, отогретое вином и вполне дружескими объятиями невзначай…
Вспомнив об этом, я улыбнулась. Не знаю, как тебе удалось это, но я скоро сама поверила в каждое слово своей исповеди и начала говорить как-то даже горячо. А потом холодно, будто имея право тебя наказать, чтобы ты понял, наконец, что меня нельзя оставлять одну: я молода, а значит, похожа на бочку с порохом.
Я лгала тебе, что вышла из душа в его футболке, стыдливо обтягивая края, едва прикрывавшие мои ягодицы.
Ты видел меня впервые в жизни и сам же сказал, что это будет наша последняя встреча – но я видела, точно видела ревность в твоих глазах, когда я лгала тебе, что сказала: «Футболка мне коротка», на что он ответил не сразу. Будто бы сперва он проткнул меня тем встревоженным дурным взглядом, когда глаза нездорово блестят, брови чуть сдвинуты. Немного даже грубо он сказал мне: «Долго обтягивала?» и шагнул навстречу. Он выключил свет у меня за спиной, и в комнате сделалась та темень, которая сама по себе рождает желание, расширяет зрачки, заставляет пульс стучать чаще, наливает тело горячей кровью. На столе у окна остался гореть ночник, от которого были тени на стене. Окно было не зашторено.
Я помолчала немного. Ветер раскачивал деревья, и ночь наполнялась зловещими звуками, от которых обычно хочется идти ближе и прижиматься сильнее.
Тихим голосом я продолжила. Что он набросился на меня с жадностью, и я не могла больше ни дышать, ни думать. Будто бы мой лучший друг, он целовал меня так, будто я была женщиной его врага. Он боролся со мной, хотя я не сопротивлялась ни минуты. Он впивался зубами в мои губы, и у меня от боли наворачивались слезы, но я не препятствовала ему. Мне это было впервой: он будто пытался запутать нас так, чтобы было невозможно разъединить.
Я лгала тебе и следила за тобой. Ты крутил нитку на своем рукаве и никак не мог оставить ее в покое, хмкал иногда и то скрывал улыбку, то становился серьезным.
Я сказала. что смотрела в окно, стоя к нему спиной и нежась от его ласк, каждая из которых была событием для моего тела, была мне удивительна и в новинку. За окном были деревья, облепленные светом фонарей. Я сказала ему: «Смотри, красиво». Не отрываясь от меня, он ответил: «Все равно. Я это вижу каждую ночь».
Дальше я говорила, что мы не спали всю ночь. Иногда он что-то тихо говорил, а я будто бы смеялась и закрывала ему рот ладонью, а потом отпихивала его ногой, когда он глядел на меня глазами кролика, говоря, что любит.
Ты сказал «продолжай». И я продолжила.
Что было утро, и я надела свой свитер на голое тело – а белье свое выбросила тут же в его мусорное ведро. Чтобы ничто не напоминало мне о нелепой ночи бывших друзей.
Я лгала тебе о том, как он жадно вдыхал воздух, теперь наполовину состоявший из моего запаха, пока я молча красила губы и надевала пальто, куталась красным шарфом. Ты спросил меня, какого цвета было мое пальто. Я ответила, что зеленого. Именно такое пальто носила невеста брата.
Я могла видеть только твой профиль, и то ты знал, что я буду стесняться поворачивать голову слишком часто. Ты ведь не предложил мне сесть напротив и говорить, видя тебя и твою реакцию. Ты хотел, чтобы перед собой я видела бесконечность дороги и ночь. Будто я в своей комнате одна. Будто свет выключен, дверь закрыта, и я могу не стесняться.
Мне казалось, ты режиссер, а я твоя актриса. И до тебя за мной никто так пристально не наблюдал. Мне было шестнадцать. И я думала, что вся соль ситуации сейчас во мне и моей уникальности, которую ты первым во мне разглядел и дал мне право довести ее в твоих глазах хоть до высшей точки, хоть до абсурда.
Следующей зимой, когда я для тебя была уже в прошлом, и та ночь – там же, я купила себе зеленое пальто, красные перчатки и шарф. И губы у меня были той зимой постоянно красные. Обветренные, потому что я много бродила по улицам, курила на крылечках детских садов, как делали вы с моим братом, когда он был еще не женат. Я ждала, что однажды одной из черных фигур, бороздящих снег на улицах нашего города, окажешься именно ты, и ты узнаешь меня в толпе, ведь в такой одежде меня было легко заметить.
И я скажу тебе:
-Привет.
Ты сделаешь вид, что это «просто» встреча, а я захочу знать, зачем же, все-таки, она случилась. И я скажу тебе:
-Мне плевать, пусть знают все и пусть все меня осуждают. Называй место и время.
Я хотела бы услышать твою версию лжи.
Я лгала тебе тем летом о якобы прошлой зиме – и уже тогда знала, что грядущей зимой я буду болеть по ночам отнюдь не простудой. Что буду кутаться в свой красный шарф, будто это ты подарил мне его, просто потому, что ты обязан был его запомнить из моего рассказа. Не могло быть такого, чтобы эта история была откровением для меня - а для тебя лишь чем-то вроде газетной статейки, рассчитанной на единовременное прочтение.
Я бы книги могла писать о том, как одна короткая встреча обернулась для меня столькими часами раздумий и не сбывшихся диалогов с тобой. И одного только опыта той несуществующей любви хватило бы мне на сотни сюжетов. В каждом из них я любила бы тебя по-новому, чтобы ты никогда не смог меня забыть.
-Продолжай, - сказал мне ты. Я снова уставилась вдаль и продолжила свой рассказ.
-После той ночи я попала в его копилку, стала всего лишь его женщиной номер двадцать один. И это было… Это было. К сожалению. Однако он для меня не стал проходным. Для меня это стало в некотором роде важно, и как бы я ни убеждала себя, что во мне ничего не изменилось после - изменилось. Как порядочная девочка, со временем я должна была пожалеть о том, что так все необдуманно и как будто понарошку – и пожалела. Даже раскаялась. И оттого, что я все же сумела ни в чем его не обвинить и просто принять его вместе со всеми его желаниями и нашими общими оплошностями – от этого мы смогли снова стать друзьями. Несколько иного свойства, может быть. Поскольку раньше мы дружили, кокетничая будто бы безобидно, ведь мы никогда не были любовниками. А теперь мы стали бывшими. И мы не дружили, конечно. Мы с удовольствием рассказывали друг другу теперь о том, как сильно мы любим кого-то нового, как мы с ними спим, как все им прощаем и как млеем от их слов или запахов.
Мне удалось не ревновать его к новым женщинам – даже к тем из них, в которых он был по-настоящему влюблен. Даже к той, на которой он потом женился. Возможно потому, что мне попросту ничего не было нужно от него. Но главное – в ту ночь нас было отнюдь не двое. Среди нас был ты: я постоянно отмечала, что он проигрывает тебе во всем, я мечтала только о тебе, и даже ту ночь провела с тобой, закрывая глаза, целовала тебя, а не его тело. Хотя ты и не замечал меня вовсе. Возможно, он чувствовал это, и его это злило. Именно поэтому рядом с ним я была по-прежнему красива: он так и не получил меня вполне.
Ты задумчиво изучал темную даль впереди. Я старалась держаться так, будто для всех была «Алеськой» - смешливой, взбалмошной, неуловимой, которую неизбежно запоминали все, раз навсегда. Я пыталась перестать чувствовать себя просто гусеницей, случайно свалившейся на твою ладонь с ветки, на которой не было листьев для меня.
Не знаю, сколько часов подряд я лгала. Но когда мы с тобой той ночью вернулись к байку, где-то за лесом уже занималась заря.
-Ты врешь, - сказал ты, держа руки в карманах джинсов. – Это отлично.
-Конечно, я вру, - ответила, - И в завершение могу сказать, что люблю тебя.
Я не думала, что эти слова произносить так просто. А оказалось – вон оно как. Я смотрела на тебя и думала, что в моей фантазии была доля правды: в мои шестнадцать ты действительно казался мне тем, о котором я мечтала, про которого я знала все до мельчайших подробностей.
Я подошла к тебе близко-близко. Слышала, как ты дышишь, смотрела, не отрываясь, тебе в глаза. На большее я не решалась. Ты был спокоен и молчал. Я прильнула виском к твоей щеке и обняла тебя за шею. Решила, что так и впрямь будет лучше. Ты обнял меня тоже. Я будто проваливалась куда-то, летела, не видя дна, а ты сказал:
-Неужели все так и было?
Я посмотрела на тебя, как будто ты глупый: ведь ты же сам просил меня наврать с три короба. В целом, по рассказам жены брата, все действительно так и было, я приплела лишь несколько несущественных деталей от себя - но ведь лгала я тоже о себе, значит, имела право.
-Малышка, - сказал ты, улыбнувшись, - Я могу сейчас сделать все, что ты захочешь. Но ты должна понимать правила игры: я женат.
Я опешила. Мне больше ничего не оставалось, только продолжать историю, начатую несколько часов назад. В шестнадцать лет так хочется роковых страстей, бурь, даже драк. И я сказала:
-Что если бы я была лучшей независимо от того, кого ты знал до меня? Что если бы я была любима тобой больше, чем другими? Что если бы все сказанное было правдой, и ты простил бы мне это? Думаешь, ты был бы мне интересен так, как сейчас? Нет, в этом случае я бы решила, что ты просто дурачок. И забыла бы тебя в два счета…
Ты молчал. А я тебе:
-Нет, не то. Хочу теперь правду. Послушай... Хочешь, я сделаю вид, что не слышала о том, что ты женат?..
-Ты хорошенькая. Глупенькая еще совсем и хорошенькая, - сказал ты, улыбаясь и гладя меня по щеке. - Давай не будем друзьями. Как бывшие.
Ты помолчал и добавил.
- Не задавай мужчинам вопросов, и не услышишь лжи. Всегда делай, как тебе надо, но прежде подумай хорошенько. Договорились? - ты подмигнул мне и надел шлем.
В ту ночь ты был женат уже восемь лет как. На женщине, которая уже успела родить тебе двоих детей.
А мой брат в ту ночь женился на девушке, которая была когда-то твоей подругой, и ты любил ее. А она тебя - нет. И ты ненавидел, наверное, и брата, и ее - и меня. Их - по старой памяти, а меня - заодно. Когда спустя четыре года я узнала о тонкостях ваших отношений, я подумала, чем мог заканчиваться тот сценарий, который ты себе нарисовал в ту ночь. Не исключено, что я своими излияниями про любовь просто напугала тебя. Но скорее всего, я просто угадала. Передала тебе то, что чувствовала невеста моего брата, - и попала пальцем в самую твою рану. Ведь это ты был тем самым "лучшим другом" для нее, а мой брат оказался тем, о ком она тогда мечтала. И ты решил отомстить.
В ту ночь для меня не существовало никакой необходимости что-то анализировать или искать причины. Мне было шестнадцать, я была счастлива. И моя наивность, конечно, уберегла меня не только от разочарования, но и от твоей жестокости: ты не посмел обидеть ребенка.
Утренний ветер дышал росой и горькой полынью. Небо светлело, и кто-то стаскивал покров ночи с нас двоих и с той дурости, которую я с такой жадностью в себе растила, тщетно пытаясь вовлечь в нее и тебя тоже.
В ту ночь, как и сегодня, мы не здоровались. И ты сказал, что по этой причине прощаться было бы глупо. Все возвращается, а значит, у нас с тобой велики шансы еще встретиться.
Мы не поговорили на прощание: боялись испортить то, чего не было. И каждый день с той ночи я вынуждена была снова и снова слушать все, что не было сказано. В этих грезах я предчувствовала каждое твое слово, но, желая изменить сценарий, кропотливо начинала свою партию каждый раз заново в надежде, что однажды ты отзовешься по-иному.
Но даже в моих грезах тебе ничего не было нужно от меня, и я вновь слушала наше взаимное молчание.
На дороге послышался шум двигателя. Приехала скорая помощь. Они уложили тебя на носилки, понесли в машину, когда приехала милиция. Тебя увезли, а меня оставили, сообщив адрес больницы. Я отвечала на вопросы, мысленно торопя время, чтобы скорее узнать, все ли с тобой в порядке...
Невозможно забыть тех, кто никогда не должен был стать твоим. Я думала так, когда ты вез меня той ночью домой. Я клала подбородок на твое плечо и понимала, что каждое пережитое мгновение лично для меня долго еще будет оставаться значительным, просто потому, что ты не дал мне шанса вовремя в тебе разочароваться - или не дал мне времени заскучать с тобой. Я ехала домой и молилась о нашей следующей встрече, которой не было до сегодняшнего дня.
Спустя четыре года узнав о том, что ты приехал на свадьбу моего брата лишь потому, что все еще был неравнодушен к его невесте, я мечтала о встрече, чтобы отомстить тебе. Это было в той же степени смешно, как и больно.
И все равно это была моя – любовь. Ее след во мне остался, как шрам на моей ноге – от выхлопной трубы твоего байка. Глубокий, рельефный, почти такого же цвета, как вся остальная я, как все мое тело. Ты предупреждал меня, что я должна быть осторожна и не прижиматься к трубе, но я забыла. Было больно, но я даже не пикнула: не хотела, чтобы ты считал меня неуклюжей. Когда тебе шестнадцать, шрамы это ерунда, но то, как ты выглядишь в чьих-то глазах, значит все.
Когда я приехала в больницу, было уже утро. Я нашла палату, в которой лежал разбившийся ночью байкер.
Мне сказали, что с ним все будет в порядке. Я была этому рада. Во что было трудно поверить, глядя на мое перевернутое лицо.
Я не спросила о том, как зовут того байкера. И даже не зашла в его палату, чтобы узнать, ты ли это был. Мы не здоровались, зачем же тогда прощаться.
Тебя никогда не было в моей жизни, а я до сих пор так не хочу терять того, кем ты был для меня. И конечно, реальный ты мне уже давно не интересен. Во всяком случае, до тех пор, пока ты жив.