22 июня 1941 года в воскресенье я разрешила себе полежать в постели подольше, почитать. Надя забрала детей и вышла с ними во двор. День выдался солнечным, без единого облачка, но издалека глухо доносились громовые раскаты то ли невидимой грозы, то ли орудийных выстрелов. Обычное почти каждодневное явление, объясняемое военным учениями нашей армии, граница рядом. Внезапно в комнату ворвался наш сосед технорук с криком: «Что вы лежите, заберите детей со двора. Война!» Я онемела, спрыгнула с кровати и, натягивая на себя одежду, выбежала во двор за детьми. Ко мне быстрым шагом приближался председатель профсоюза - наш плотник. Поравнявшись, он потребовал ключи от завода. Завод уже стоял на ремонте, и ворота закрывались на замок. На мой вопрос: «Зачем?», он ответил: «От имени временного Правительства Самостийной Украины требую немедленно передать мне профсоюзные документы и членские взносы». Он знал, где всё лежит и, не дожидаясь моего согласия, направился к дому. Ни мертва, ни жива, я пошла за ним. Как только мы вошли в фойе, там висел портрет Сталина, он одной рукой сорвал его и бросил на пол. Я потеряла дар речи. Он подошёл к шкафу, где хранились документы, забрал профсоюзные книжечки и деньги (членские взносы), вынул из тумбочки стола ключ от заводских ворот и велел мне убираться.
Первое, что я предприняла – побежала в полицию. И там, как обухом по голове, сообщили, что три машины с советскими людьми уже уехали, и что больше не будет. Обливаясь слезами, я побежала домой. По пути встретила бегущего знакомого молодого человека с чемоданом на плече. Не останавливаясь, он крикнул, что в соседнем районе уже немцы, и они убивают евреев и советских людей. Можете себе представить моё состояние. Дома меня ждали технорук с женой. Они предложили, чтобы я с детьми немедленно уехала на торфяные разработки к заведующему, где смогу дождаться мужа, Надя останется со своим парнем и присмотрит за хозяйством. Что касается их самих, то они надеялись, что немцы польских евреев не тронут. Я с детьми села на подводу и поехали. Заведующий принял нас хорошо, дал комнату, накормил детей. Всю ночь я не сомкнула глаз, разрывы снарядов слышались всё ближе и ближе. Под утро я услышала стук в дверь и окно. Хозяин крикнул нам: «Пан инженер пришёл». Арнольд зашёл в дом. Он был бледен, одежда грязная, местами разорванная. Не мешкая ни минуты, он поднял детей, запряг лошадей, посадил нас на повозку и повёз домой. Приехав, он велел конюху запрягать лучших лошадей. Мы в растерянности не знали, что взять с собой. Сорвали со стены ручной работы шерстяной ковёр и застелили им дно повозки, бросили две подушки для детей, набросали в чемодан самые драгоценные вещи, сберегательные книжки, наличные деньги, лучший костюм мужа. Стояла жара неимоверная, дети одеты были легко, поэтому заполнили детской одеждой плетёную корзину. Технорук вынес из кладовой завода мешок муки одноразового помола. С этими вещами мы двинулись в сторону Львова. Не отъехали и двух километров, как нам сообщили, что немцы в Львове и во всех близлежащих районах. Нужно было ехать на восток в сторону Брод. Кучер развернул лошадей, но везти отказался. Муж взял в руки вожжи и повёз сам. По пути в Броды нас обгоняли машины с оборудованием и войсками. Дорогу временами бомбили, но к вечеру мы благополучно добрались в город и остановились на центральной площади. Подводу окружили люди, расспрашивали, пожилой еврей предложил остановиться у него. Мы с благодарностью воспользовались его приглашением. Хозяйка приняла нас как родных. Дала умыться, накормила детей. Их сыновья с семьями ещё утром уехали в неизвестном направлении. Старики остались одни, надеялись, что немцев остановят. В крайнем случае, не будут же они убивать стариков. В Бродах проживало много евреев, город славился синагогой; в детстве в Новой Ушице я слышала много рассказов о чудесах, происходящих вокруг Бродской синагоги.
День 24 июня подходил к концу. В городе было тревожно, но мы всё-таки решили заночевать. Муж отвёл лошадей в какой-то сарай, хозяин помог ему, хозяйка уступила нам свою постель и дала укрыться перинами – от волнений нас знобило. Ночью близкие взрывы снарядов не оставляли больших надежд, но…. Чуть свет мужчины вышли во двор. Напротив дома находилась школа, и возле неё много машин и повозок с ранеными. В школе организовывали госпиталь. Во дворе рыли траншеи для прокладки водопроводных труб, муж подошёл к работающим солдатам. Стоящий рядом офицер попросил помочь. Арнольд согласился, предупредив меня, что будет занят. Через час дом потряс страшной силы взрыв. Хозяева помогли одеть детей, и повели нас в отрытую недалеко от дома щель-бомбоубежище. Находились мы в нём долго. Взрывы слышались беспрерывно. Когда мы вышли, перед нашими глазами предстала страшная картина. Школа полыхала, солдаты пытались спасти раненых, стёкла в нашем и соседних домах вылетели. Наступил вечер, но мой муж не появлялся. От волнения я, в буквальном смысле этого слова, сходила с ума. Наконец-то я увидела его, весь в глине, он был неузнаваем. «Чудом остался жив, остальные погибли», - только и услышали мы. Через полчаса мы покинули Броды. Хозяева проводили нас с плачем. Город пылал в огне, разрушенные дома, трупы на улицах. Мы двигались по направлению к Волочинску, бывшей границе Западной Украины. В дороге обнаружилась пропажа чемодана, впопыхах сборов забыли его под кроватью. Возвращаться не было смысла, в Бродах уже хозяйничали немцы. Мы остались без единого документа и денег. Наша телега вклинилась в военную колонну. Меня поразило, что многие солдаты шли или ехали в нижнем белье. Я спросила совсем молоденького солдатика: «Почему не видно и не слышно наших самолётов и почему многие солдаты не в форме?» Он ответил с горечью, что аэродромы наши разбомбили, самолёты даже не успели взлететь, и что немцы продвигаются так быстро, что солдаты не успевают иной раз даже одеться. Оптимизм не покидал нас, мы, и не только мы, почему-то надеялись, что немцев остановят под Волочинском. Интервалы между транспортными средствам в двух направлениях равнялись нулю. Солнце припекало, долгие остановки из-за глухих заторов изнуряли. Алику перед самой войной сделали прививку от оспы, он температурил и капризничал. Мы с трудом его успокаивали. Наша повозка двигалась за одной и той же машиной. Вдруг машина перед нами остановилась, водитель вышел и начал что-то ремонтировать. Впереди идущие машины ушли вперёд, образуя дорожную пустоту. Улучив момент, когда в противоположном направлении появилось нечто похожее на брешь, Арнольд направил туда лошадей, стараясь объехать неисправную машину. Но, как только он выехал из ряда, место его заняли. Напротив идущий транспорт не дал ему завершить объезд, и наша повозка остановила движение в обоих направлениях. Всё совершилось быстро. Мы оказались в кузове той самой полуторки, за которой ехали, а повозку вместе с лошадями сбросили с обрыва дороги. Жаль было серых в яблочко лошадей. Дорогу начали усиленно бомбить, но наш водитель, спасибо ему, умудрялся избегать, казалось бы, предназначенных для нас снарядов. Мы оставляли за собой дымящиеся воронки. Поздно ночью 24 июня добрались на станцию Проскуров. Шёл проливной дождь. Площадь перед вокзалом была густо заполнена людьми, в воздухе стоял оглушающий гул. У нас не было ни копейки денег. Я с детьми и уцелевшими вещами осталась на площади, Арнольд ушёл узнавать, куда и когда идут поезда. Так продолжалось вечность. Наконец-то мой муж вернулся с каким-то человеком и продал ему мешок муки за сто рублей. Через два часа ожидался поезд на Киев. Я начала плакать и проситься в Новую Ушицу к родителям, Проскуров от Новой Ушицы всего в ста километрах. Арнольд доказывал, что Новая Ушица уже занята немцами. К Арнольду присоединились и другие люди, слышавшие наши пререкания. Трудно описать, как прошли эти несколько часов под проливным дождём. Мы сняли с себя одежду, накрыли детей, но те продолжали плакать. Плач слышался отовсюду.
Наконец, прибыл поезд, и началась под проливным дождём посадка всей этой массы. Кромешный ад. О закрытых вагонах или теплушках и речи не могло быть, но и платформы были забиты. Нам удалось всё-таки взобраться на платформу, Арнольд всё время повторял: «Всё будет хорошо, всё будет хорошо». Кого он успокаивал? Поезд останавливался только на крупных узловых станциях и во время бомбёжки, а бомбили беспрерывно. На одной из остановок муж сошёл с платформы, сказав, что скоро вернётся. Дождь продолжал лить, казалось, прошла вечность. Ему удалось уговорить начальника поезда поместить меня с детьми в теплушку, но для него места не оказалось. В теплушке оказалось несколько семей, эвакуированных организованным путём, и много ящиков. Каждая семя огораживала себя какими-то предметами. Было сухо и тепло, мы вошли мокрые и голодные, теплушка казалась мне раем. Поезд иногда останавливался не на самой станции, вероятность её бомбёжки была велика, а вблизи. На таких остановках стояли большие котлы с кашей. Арнольду удавалось приносить нам немного каши в газетных листочках. Дети чуть повеселели. Поезд продвигался медленно, прошло более суток. Вдруг сильный взрыв потряс наш состав. Поезд остановился. Появились военные, что-то обследовали. Оказалось, что бомба попала в следующий за нами состав. Прошло много времени, Арнольд не появлялся. У нас кончилась вода. Я попросила у соседей, одна особа сказала, что её детям тоже не хватает воды, другая женщина сжалилась. Ночью Алик начал метаться, он весь горел и поносил. Кто-то дал нам несколько газет, а Арнольда всё не было. Наконец, под утро он появился, бледный с ввалившимися щекам. Все эти дни он ничего не ел, нам относил. Арнольд сразу понял обстановку и ушёл в поисках доктора. Не просто было его найти, тем более привести. Сын терял сознание, доктор осмотрел его и сказал, что у ребёнка калит в острой форме. Если не начать поить его переваренной водой и кормить лёгкой пищей, мы можем потерять сына. Нужно было принимать решение, и Арнольд решил, что в Киев мы не поедем, сойдём на станции Рудница, а оттуда узкоколейкой доберёмся до Чечельника, где проживали его родители. Наше появление и вид испугал родителей. Мы же не могли привыкнуть к тишине, войны как не бывало. Бог дал нам временную передышку. В Чечельнике застали сестру Арнольда Розу. Она жила с мужем в Одессе, но с началом войны мужа её призвали в армию, она осталась одна. Сухар Ицкович Дворцис срочно выехал за дочерью и привёз в Чечельник. Муж Розы погиб при обороне Одессы.
Ещё мы застали в доме Стелочку – полуторагодичную дочку моей сестры Фиры и Абраши - брата моего мужа. Бабушка Голда называла её первой беженкой в местечке. Я уже писала, что Фира, моя сестра, перед началом войны лежала с больным ребёнком в Львовской больнице. Абраша остался со Стелочкой дома. В первые часы войны Абраша выехал с дочкой (старшей) в Чечельник, оставил её у родителей и в тот же день пустился в обратный путь на поиски жены и дочери, но вернуться во Львов ему не удалось, город был уже занят немцами. Тогда, предполагая, что жена будет добираться в Киев, он изменил маршрут.
Львов начали бомбить в 4 часа утра 22 июня. Фира узнала о начале войны, проснувшись от грохота взрывов. Больница быстро пустела. Утро ещё не кончилось, но медицинский персонал покинул больницу, обращаться было не кому. С ребёнком, закутанным в платок, Фира вышла на улицу. Город пылал в огне, бомбёжки не прекращались. Люди старались покинуть город. Фиру подобрала легковая машина, забитая людьми. Когда машина выехала за город, Фира обнаружила, что ребёнок на её руках мертв, она закричала. Остановили машину, случайные люди помогли похоронить дочь.
Несколько дней она добиралась в Киев. Шура, мой брат, работал в Киеве на заводе «Ленинская кузница» ведущим инженером. Завод эвакуировали, и ему удалось забронировать несколько мест для нашей семьи. В это время появилась Фира, и Шура сообщил ей, что Абраша ищет её, и что Стелочка в Чечельнике у родителей. Шура предложил Фире поехать вместе с ним, потому что по его расчётам в Чечельнике должны были быть немцы. Она не согласилась и в тот же день выехала в Чечельник. На четвёртый день после нашего приезда появилась Фира, и через три дня после Фиры появился её муж Абраша.
На второй день после приезда Абраши наши мужчины пошли в военкомат. 21 июля утром мы провожали их на вокзале. Пришло много людей. Больше своего мужа я не видела. Единственную открытку получила из Бершади (тридцать километров от Чечельника) на третий день после его мобилизации. Один из его друзей рассказал, что встречал Арнольда в 1944 году под Ростовым. Город несколько раз переходил из рук в руки. Там, под городом Ростовым, ранили его товарища, там, мой муж Дворцис Арнольд Сухарович пропал без вести в 1944 году. О гибели мужа, как и многих моих родных, я узнала значительно позже, но в июле 1941 года в Чечельнике я не могла себе представить, что мир погружается в созданное им кровавое болото.