Провиант – наиглавнейшая составная боеготовности войск! «Война войной, а обед по расписанию!» – прусский король изрёк, солдат тому неволить нет надобности. «Где щи, там и нас ищи!» – солдат воспринимает как данность...
Солдатская столовая это улей по образу пчелиного, и клиника, где иной щабунька (привереда в еде) становится всеядным. Свинина трескается с хрустом за ушами, строжайшие халяль и кашрут не препятствие. Столовка обычное место для приёма пищи, скажете вы? «Пища» – смело, пока не отпотчуешь медок, вкушаемый нами на протяжении курса молодого бойца! Полный казан липового да во главе стола, но скверна такая – челюсть сводит спазмами от ощущения клея во рту! До сих пор, честное слово!
Правильное словцо в текст подмешал – «липового»! Видишь мёд, пробуешь – липа! Лекарственное деревце не причём, но каждый знавший рацион солдатской столовки курсант желал воспользовать мистифицированную осину, абы вогнать осиновый кол в грудину интенданта, так искусно портившего одну из двух радостей армейской жизни! Вторая сон, но его с лихвой подпарчивали сержанты...
Варился липовый мёд неправильными пчёлками варочного цеха посредством смешения едва уловимых вкусу ингредиентов, одним из которых угадывался картофель. Понимались и другие составляющие, убивавшие желание вкушать медок даже у извечно голодавших курсантов, потому подъедали всё, кроме опостылевшей сладости.
Называлось произведение воинской кулинарии не за зрительный образ, а вкусовые ощущения – клейстер! Сублимат картофеля, смешанный комбижиром и прогорклым маслом, разводился бульоном из несостоявшихся цыплят до жижицы амброзии. Полученная жидель текла с ложки вязкой струйкой словно «пища богов» и принимала вкус крахмального клея для обоев. Недокормленный боец попереливает месиво из ложки в плошку, сглотнёт безвкусную слюну и двинет скоромную снедь в сторонку. Если не сморщится, неровно побухтит обязательно! Брр...
Кисельной консистенции размазня сваривалась пару раз и съедобно, конечно, но куда более пригодной становилась после слива масла из казана и добавки пригоршни соли. Подсол можно было схавать с призакрытым глазом, обманываясь тем, что в рот попадает картофельное пюре. Клейстер редко съедался полностью, а баки отходов утилизировались хрюшками с подшефного свинарника и домашними животными приближённого населения. «Куски» хозобоза держали наподхват приученных дехкан, растаскивающих пищевые отбросы домашней скотине.
Интересно, неужели животные не гнушались объедками солдатской харчовки? Животный нюх на всякий загубленный продукт никакими приправами не обманешь?..
Но не всё настолько симпатично: иногда издевались над нами щами, кашами, весьма приличными шулюмками и колоритным острым супцем с названием «харчо». Также скармливали гречишный помол, получающий некий смак после обильного просаливания. На проводах отец обещал, в армии вдосыть наемся шрапнели «дробь шестнадцать» – перловки, либо «кирзухи» – сечки! Вдосыть не наедался: крупа, проделы, коварный рис, от коего испускаешь газы при каждом приседании, и иными изюминками совращали солдатскую утробу, конечно, но как клейстер в память они не легли. Интендант не ломался закупкой провианта, а с поваров какой спрос? Торта из нечистот не слепишь...
Зато, норма довольствия полагала двадцатиграммовый цилиндрик сливочного масла каждое утро, по выходным с варёным яйцом. Кусок пшеничного хлеба затирали маслом, поверх крошили яйцо, и своеобразный бутерброд запивали сладким чаем, получая какое есть удовольствие. Обессилеть можно! В такие минуты я извечно юродствую любимой присказкой своих родичей близкого круга: «Чай не пил – какая сила? Чай попил – совсем ослаб!»
Помню, на карантине пара сартов включили дурака: «Моя твоя непонимай!» Их раскусили и зараз навтыкали: «Официальный язык команд и приказов каждый военнослужащий обязан знать, понимать и использовать в объёме, необходимом в уставном общении». Мало того, что их повыдернули с кишлаков, но и воспитывали в неведомых традициях. Под командой «приступить к приёму пищи», сарты как беспризорники нахватывали по несколько кусков хлеба, и грабастали масло, каковое в счёт! Видно, в их стороне такое поведение принято нормой? Превентивной зуботычиной невежам проводили ликбез, хотя большинством своим ребята оказались понятливыми, общий знаменатель деления харчей определился сам собой.
Вообще, сержанты нередко шманали бойцов на выходе из столовой, чтобы не ныкали хлеба и чего похавать потемну под одеялом. Пойманных назначали в наряд на мойку, превентивно подвергнув прилюдному наказанию.
Однажды уличили одного сарта хлебом на кармане! Бояркин надрючил весь взвод, поскольку в армии бытует неписаный закон: один за всех ест – все за одного отжима-ются! После поверки поставил на взлётке табурет, водрузил залётчика и заставил всухомятку жрать буханку ржанухи. Пока солдат давил ломти, взвод прокачивался через «упор лёжа». Мы отжимаемся – он зраки лупит! Мы сквозь зубы: «Я твой дом труба шатал, падла!» – жуёт, сучий потрох! Мы, с презрением: «Вешайся, сволота!» – он глотает, не жуя. Мы, на крик: «Кутынгяске джаляб!» – он уже прихлёбывает соплями... Мы в бессилии лежим на полу – этот в слезах сглатывает последний мякиш. Вот это урок!
Вечерняя поверка, отбой. Сержанты слиняли «по делам». Наше время пришло! Бойцы организовались, следуя традиции, на голову возмутителя нахлобучили одеяло и выпестовали сполна. Его соплеменники тоже наискось не стояли – братство братством, но тормозов учить надо. Неуставные методы воспитания прознал ротный – стукачи подсуетились, а как ни старался, битого не вычислил. Узбек оказался плосколиц и чернее арапа, что не оставляло возможности высмотреть на его физиономии синяки.
В результате, хлеб переставали таскать даже чмыри. И даже окаменелое печенье местного производителя или карамельку «Снежок» янгиюльской кондитерской фабрики в дни праздничных чаепитий. Поджатая сроком годности, понимаю, неликвидная бакалея отпускалась со складов долгого хранения на утилизацию в учебные части...
Кстати, страстям еды вкушения: от стряпни солдатской столовой лично у меня мироточили зенки, памятуя мамины гуляши-гарниры или меню из столовой родного профтехучилища, где готовили в той степени лакомо, что обожраться хотелось инстинктивно. Что мы естественно и делали на протяжении минувших трёх лет обучения...
Моя шаражная «девчоночья» группа состояла человек из тридцати: шесть бурсаков, остальные рукодельницы – малинник! Или розарий – тут кому как пахнуло!
Общепит училища был устроен пеницитарно: мастак (мастер производственного обучения) выписывал талон с указанием списочного количества человек в группе, а на раздатке выдавался порционный комплекс. Едоков повара не считали, чему мы потворствовали и нагло пользовались. Девахи нас не объедали. Талии берегли или обманывались оберегами, но легендарная 35-36 группа брала всё. Парням доставалась львиная доля: мы двигали столы, полные жратвы, усаживались вокруг и без зазрения совести предавались в жертву необузданному чревоугодию.
Жрали до отупения, пока жертвенники не пустели.
Остальные группы парней озыривали нас с алчущей юношеской ревностью: первые блюда, вторых на полтора ряда, третьим залейся – эти наглые битюки набиваются в рыготу, боясь икать, чтобы зажёванное и влитое в глотку не выплескалось через отверстия одуревших голов. После пиршества мы вываливались на волю с мафоном в руках и под «я всего лишь уличный повеса, улыбающийся встречным лицам», от команды «Альфа», расходились по домам. Довольные, сытые, молодые – лучшие годы жизни!
Во-от... а от солдатской столовки происходит полное обрушение привычных канонов потребления пищи...
Парадный антураж солдатской столовой был грозен, но опишу пару позиций относительно заднего прохода!
Во время пополнения в роту прибыл отряд рекрутов из Дагестана, половина с высшим образованием. Согласно традиции, вновь испечённые сержанты наехали на духов, и отгребли люлей от моложаво дерзких. Позже Тарасенко с Королёвым прикинули степень управляемости абреков и раскидали по другим ротам, оставив в подчинении с десяток. Таившие обиду сержанты их гнобили потом наиболее тяжёлыми нарядами. Например, попарно, абы не сбились в стаю, назначали в варочный и моечный цех.
Столовая учебки в тот период была подвластна «мафии хитрожопых грузин», занявших хлебные должности. Сержанты хотели одним отомстить, иных видно умерить – так ли иначе, добились от горцев Кавказа столкновений. Конфликт случился на почве дедовщины. Воеводивший в варочном цеху грузин годок наехал раз на дагестанца духа. За духа вступился другой – грузин на попятную, подал клич: «Зовите Вия!» Заступником вызвался грузинский верховода, амбал и разрядник от греко-римской борьбы.
«Вий» ломал и швырял духов по варочному цеху как хотел. Видя сей беспредел, парни из наряда вызвали в помощь Магу. Был у нас в роте великовозрастный и рослый аварец, уже отгоревший юношеским задором, и вроде как спортсмен и семьянин. Мага пошел в армию, чтобы, как не постеснялся говорить, вступить в партию. Коммунистом в его горном ауле по-другому было не стать...
Смертного боя не случилось. Мага за шкирку утащил Вия из столовой, Вий прочуял свою слабину и перешёл от борьбы на понятия, типа им, кавказцам, меряться длиною клинка и начинать враждовать незачем. В общем, всё как-то утряслось без большой бойни, «грузинская мафия» поумерила пыл и над нашими издеваться перестала...
А теперь, вспоминая полученный опыт в солдатской столовой, прошу не слезить, кто тащил сутки в подобных богадельнях, и ликовать тому, кто действу не причастен...
Моечный цех предоставлял взору долгое помещение в двадцать квадратов площади, вмещал четыре чугунные ванны советского сантехширпотреба, торцом припёртые в стенку. Процедура мытья посуды от начала до конца автоматизирована «роботами», доставленными со всех концов Советского Союза. Великая Держава каждые полгода насыщала непобедимую армаду дешёвыми андроидами – малопотребляющими, самообслуживающимися и потрясающе работоспособными – просто чудо-техника! Любого производственного цикла мечта, а для армии дело обычное: в суточный наряд по части почти полным составом заступала рота именно таких безотказных агрегатов.
Мойщик единственная ипостась, дающая ощущение безнадёги. Первый наряд с таким настроем я тарабанил в моечном цеху на «дискотеке». Перепляс начинался раздачей подменки громогласным старшиной Соколовым. Горлопану в армии раздолье, в учебках они сконцентрированы наитесно и расставлены безупречно. Или учебка в них злыдней пробуждала?.. В каптёрках орут, на складах орут, в столовке орут, что не так – хайло дерут как резаные!
Способ раздачи команд представлял собой нарочито громкий лай для подавления в юнцах не затухших притязаний к познанию мира, путём задавания неизменно глупых вопросов. Стоишь и слушаешь бред, шестым чувством понимая, лучше отмолчаться с рожей олигофрена, нежели оправдываться и терпеть неисчерпаемые порции слюней. Либо соплей, от которых не увернуться, поскольку наперво всегда звучит священная мантра «салдат, смир-на!»
Вся бытовая составляющая армии находится в руках прапоров хозяйственников, у них всё есть, они рады есть! Старшина раздавал подмену – обноски обмундирования. Из сусеков каптёрки вываливалась груда замусоленных и истасканных в лохмотья хэ-бэ, мы должны были выбрать согласно размерам. Но какой комплект ты не урвал, пусть соразмерный, всё равно выглядишь имбецилом – зеркала демонстративно морщатся и отворачиваются. Камуфляж, ошеломляющий видом, а не от своей незаметности...
Под ритмы: «Ой, при лужку, при лужке, при широком поле...» – наряд выдвигался наряд по столовую как в кандалах на каторгу. Без сопутствующих вооружений и даже печально вспоминаемых резиновых перчаток, но с гладко бритыми лицами. С подшитыми свежей бязью подворотничками, в начищенных ваксой сапогах и с зерцальными бляхами, до ослепления отшлифованными абразивом...
Столовая имела два солдатских и малый зал Школы прапорщиков. Сервировка стола оригинальностью не отличалась: супница из редкоземельного алюминия, именуемая казанком, украшала край стола. Столовые приборы по счёту количества персон складывались возле супницы кучкой. Вилки и ножи во избежание лишнего вооружения на стол не выкладывались. Берегло нас командование от случайных ран, понимая, что в спешке разделывая куски прожаренной плоти, случись пораниться тупым предметом светского этикета, воин выйдет из строя. Интенданты просчитывали веяния со своего уровня и от мяса нас вообще отваживали. Вместо мясных волокон одомашненных животных нам подсовывали заволосенные ошмётки свиной кожи с прослойкой чернушного сала, отбивавшего аппетит даже самым говённым назойливым мухам.
Кирпичик нарезанной размерными слоями ржанухи короновал стопу плошек. С краю стола трёхсотграммовые эмалированные кружки, полагавшие завершение трапезы заварным нектаром из листа грузинского чайного куста, если доедались блюда стряпчего... Ах, искушение!
Клейстер помните? В клейстерные дни каждый трапезный присест обходился исключительно чаем.
«Раздатчики пищи встать! Приступить к раздаче!»
Хавали бойцы насколько можно наспех. В какой миг поступит команда на завершение приёма пищи, никто не знал, поэтому зубы, нередко, хавчика не замечали совсем. Процесс поедания несъедобного мог быть прерван капризом сержанта, тот не отрывал ягодиц со скамьи и непредсказуемо даже для себя кричал: «Отставить приём пищи! Отделение, встать!» Мол, я поел – значит, все успели. Эхо скакало через табльдоты, убегая в соседние залы: «Отделение, встать, отставить! Встать, отставить! Встать! Отделение, на выходе перед столовой становись!»
Один боец с подразделения должен был задержаться сложить бардак на краю стола ровной кучкой. Тут приходилось показать проворство и не опоздать на построение. Выстроившись у столовки, весёлые, потому как с песнями, сытые роты размаршировывались по казармам с тем же напевом: «...при знакомом табуне конь гулял по воле!»
На первом распределении в наряд мне достался выигрыш. Меня внесли в список счастливчиков, отобранных в моечный цех. Собранную со столов утварь нам предстояло отскабливать и вычищать сутки напролёт. Дежурные по залам стаскивали посуду к окну-проёму в моечный цех, передовики принимали и сразу сортировали, чтобы одну функцию не вторить. Остатки пищи стряхивали в бак для отходов. Далее посуду делили на три потока: поварёшки и ложки, кружки и чайники, казанки и миски. Тарелки в интендантской номенклатуре называют мисками: скотный корм из столовой учебки называть нормальным словом «еда» можно было только с большой натяжкой...
Чайники и кружки ополаскивали в одной из ванн горячей водой и несли в соседний зал на просушку. Затем в чугунную лохань валили половники и ложки, сыпали посудомоечный порошок и замешивали черенками от лопат. Со стороны, солдаты походили на замогильную нежить и лютых дьяволят в аду кромешном, жемыхавших в котлах никем доселе не опробованное зелье и чертыхавшихся на участь. Пар клубит по помещению мойки, черти месят кучевые облака, обливаются семью потами, клянут ломоты тела и нереальность бросить обрыднувшее занятие, поднёсшее поганые тернии воинской службы, разумно подло предусмотренные в писании общевоинского устава...
Примерно так мне представлялась каторга...
Набултыхавшись вконец, усталые посудомои вылавливали из котла алюминиевую массу и добивали кипятком из душевой лейки на огромном дуршлаге в виде дырявого противня. Следующая партия нержавеющего металла повторяла такой же путь. Отмытость определялась легко: не просчитав последствия, дежурный втискивал в глубину пышущей жаром груды железа ладонь, извергался нецензурными глаголами и выдёргивал наружу ошпаренную клешню с нащупанной ложкой. Без умолку поминая нечисть под попустительством знаменитой явойной матери и загробный мир, пальцем тёр углубление лопатки и, не осязая признаков жирности, давал добро на сушку всей партии. Ах... этот дикий техногенный мир!..
Казанки и миски шли потоком. Час за часом мойщики перебирали тысячи посудин. Перекладывая из ванны в ванну партию за партией, меняясь местами, заламываясь в одной позе, чистя и скобля, гнутые в три погибели солдаты пыхтели над котлами во всю мочь. Руки раздувались от кипятка, ноги в набухших от сырости сапогах разъезжались по засаленному полу, тело ломило от монотонных движений, пот хлестал ручьями... но участи покорные душары вопреки дьявольскому процессу подбадривали друг друга байками и анекдотами. Адский конвейер замирал лишь на пять минут в час, пока устраивался перекур.
Выходя на улицу, думали отдохнуть, но отсыревшие сигареты подносили перерывы дополнительной пыткой. Раскочегарить сырой табак не хватало лёгких. Пересидев на воздухе, мойщики вертались в душегубку и отдавались телесным пыткам сызнова. Вспоминать страшно!
Говорят, что от работы кони дохнут – если бы кони ходили в наряды в моечный цех, вокруг столовки стопроцентно возвышались бесчисленные отвалы конины...
По завершении чистую посуду собирали в стопки и несли на просушку. При любом раскладе, всегда успевали закончить за часок-полтора до следующего приёма пищи. На обед, мечтали, чтобы заботварили что-нибудь вкусное. Не для радования желудка, а общей пользы дела. Больше будет съедено на очередном приёме пищи, значит, проще с мытьём, и соответственно меньше ишачить наряду.
С одной стороны, от несметного количества посуды никуда не деться, казалось бы, но когда курсантам давали наипротивнейший клейстер и бигус с волосатыми шкварками сала – огромное количество мисок возвращались в мойку нетронутыми. Крупный плюс наряду. Впрочем, полоскать приходилось и так непомерную груду столовых приборов. Если есть на свете ад – это в мойщиках наряд!
После ужина изможденцы собирали оставшуюся волю в кулак и на эмоциях управлялись как можно скорее. И наряд к концу подходил, и мечтали успеть подольше поспать. Получалось два-три желанных часика...
Слов не подберёшь описать, какой жуткий отходняк ловили измученные конечности в сладостную минуту завершения ночного штурма, а доставка измождённых тел в казарму доставляла ублажение. Изнемогший организм с удовольствием вторил натасканные постоянными тренировками движения, шаг чеканился живостью пионерского актива. Скорее бы уйти от проклятой столовки, скинуть сапоги, размотать портянки и... забыть обо всём на свете.
Знают хозяйственные службы Советской армии, как показать наглядно, что муштра на плацу ни в какое сравнение не идёт наряду в моечном цеху! В казарме переоденешься в чистую форму, присядешь с устатку, откинешь ноги, вскинешь голову – житуха клейстером вкусным кажется! Пардон, девчата... конечно же, липовым мёдом!
После сдачи каторжных бастионов рота познакомилась с местной помывочной. Одна и приятностей в армии, когда: «Рота, на помойку, становись!» Рота выстраивалась и нас отправляли с песней в баню «на помойку»...
Основная масса связистов мыла телеса в бане возле СВВАКУ (Самаркандское Высшее Военное Автомобильное Командное Училище) на границе городка, но семнадцатую роту гоняли в таившуюся на окраинной пустоши. Следуя за учебные корпуса и летний кинотеатр, минуя расположение соседней дружины вроде танкистов, мы выходили на песчаный пустырь, от множества торчащих из тла бетонных блоков похожий на танкодром. Возможно, и здесь когда-то рвались гусеницы бронетехники, на рубеже 1986 – 1987 гг. ристалища коротали вечность заброшенными.
Среди танкистов водились недоумки, ловили молодых связистов, поколачивали и низводили, бравируя сроком службы. Сослуживца остановила пара таких придурков, в грудак наметили, но связисту не составляло трудов противоходом ткнуть в поддых и победно драпануть в казарму пока в подмогу не набежали танки. Второй опешил, и не успел осознать, как за связистом след простыл...
Сбоку к учебке примыкала кадрированная дивизия: войсковое соединение со сведённой к минимуму численностью личного состава срочной службы. Формирования такие называли бумажными. Вспоминая прошлое Дальнего лагеря, со временем разросшегося в большой военный городок, развёрнутый на окраинах Самарканда в двадцатые годы минувшего столетия для противодействия басмачеству, получится наоборот – бригада стояла на разлиновке дивизии и практически была придатком. Заборов отгораживающих даже не существовало, но соседи ходили через наши КПП. Зато, бригадные склады по большей части находились в низинке на территории дивизии. Скандально известный склад обмундирования, куда по приезде попадали будущие связисты – стоял в подбрюшье.
За дивизией на отшибе в огромном котловане стояла и наша банька. Частично латанная, обветшавшая, с битым кирпичом, сколотыми углами, подоржавевшей кровлей, в целом же довольно добротная, банька призывающе попыхивала дымком из собственной котельной. Но какой бы ни была неказистой снаружи, пусть «с трубою пониже, и дымила пожиже», в какой бы не пряталась яме, всё одно среди скучнейшых и однообразно серых строений учебки наша банька оставалась самым желанным сооружением.
Помывочная изнутри была как множество городских бань общего пользования: жестяные шайки мято-круглых форм, каменные топчаны в обшарпанной керамике, иной банно-прачечный инвентарь, самоварные буксы на подаче воды, мыло хозяйственное и лыковое мочало. Отличием являлся старшина Соколов, непрерывно визжащий над непомерными тюками застираных вафельных полотенец, портянок и сменного нательного белья.
Мыть телеса давали без суматох, но горьким опытом ожидания сержантских воплей, наученные курсанты поспешали. Вдруг вожжа захлестнёт под хвост сержанта, тот взбрыкнёт, ты останешься недомытый? Постыдно слыть грязнулей в интеллигентных войсках ВС СССР!..
Раз в месяц и чаще парко-хозяйственный день – ПХД. Солдаты чистили казармы. Отмывали стены и шкрябали полы, сушили подушки и проветривали тюфяки. В матрас сворачивали постельное бельё, несли на воздух, раскидывали по кустам и втихую выкуривали сигаретным дымом интимные запахи. Также с койками: разнимали верхнюю от нижней, выносили, шкрябая лестничные перила, и расставляли среди плаца. Сторожили приближённые к сержантам счастливцы, остальных занимали уборкой территорий. В казарме кипела суета по удалению слежавшейся грязи из укромных мест и мойка опустевших залов. Старшина провёл пальцем, где мухи не спаривались – пыль? Тряпьё в руки, лозунг в помощь: Нам солнца не надо – нам партия светит! Нам хлеба не надо – работу давай!
Продолжение тут --- http://www.proza.ru/2010/07/25/929 >Присяга и другие изюминки >