Борьба Эроса и Танатоса идет с переменным успехом, но исход ее, предопределенный природой вещей, может быть только один — в конечном счете, всегда побеждает Танатос.
Зигмунд Фрейд
1.
Я люблю слушать старые пластинки. Бог знает, откуда у моей бабки эти записи Марлен Дитрих, но с самого детства, когда накатит грусть-тоска-депрессия, я повторяю, как заклинание, wie einst Lili Marleen…
Это потом я узнала, что «Лили Марлен» была чуть ли не гимном армии вермахта, что слова этой песни перевел на русский язык сам Бродский. А когда мне было пять лет, я танцевала в маминой юбке, подол волочился по полу, я красила губы и распускала косички, я держала карандаш, как микрофон. Я – звезда, я на сцене, и, наверное, под ноги мне стелилась дымка, совсем как в какой-нибудь музыкальной передаче, вроде «Утренней почты».
Теперь другое пространство, бабушкина комната не кажется безграничной, наоборот, мне в ней тесно. Продавленный диван посерел, ковер, побитый молью, выцвел, с фотографии на стене улыбается молоденький солдатик, ему, наверное, меньше лет, чем мне сегодня. Бабушка уже не так стремительно передвигается по дому, все чаще лежит, и тембр голоса поменялся, надломился, поутих, словно где-то на невидимом эквалайзере убавили громкость. Зато характер прежний, жизни мне не дает, а уж после того, как я развелась и вернулась в отчий дом…
- Ты почистила вишню? – слышится из кухни.
Я торопливо протыкаю ягоды булавкой, выковыриваю косточки, по пальцам сочится сок, впитывается в кожу, забивается под ногти. Сегодня мы печем вишневый пирог – на каникулы приехал мой младший братец, уже мчит на всех парах из аэропорта.
Бабушка заходит в комнату, торопливо скидывает пестрый ситцевый халат, замирает на пару мгновений перед зеркалом, с недоумением и жалостью смотрит на то, что осталось от былой красоты и стати… Она по сей день стройная и поджарая.
Но какой была та девчонка, что пленила солдата с фотографии – в сто раз краше Дитрих, натуральная блондинка с тонкими чертами и острыми скулами; они танцевали под «Риориту» и поженились в первый день войны. Он ушел на фронт и не вернулся. А бабушка вышла замуж за дедушку.
- Не можешь выбрать? Надень синее платье, - предлагаю я, - Или новую блузку в цветочек, Самир ее не видел еще.
Бабушка наряжается, как на свидание. Впрочем, она всегда безупречно одета, на шее неизменная нитка жемчуга, в ушах серьги, седые волосы собраны в гладкую аккуратную прическу.
- Ба, а каблуки-то зачем, - не выдерживаю я, - С твоим артритом…
- Молчать, - она сухо обрывает мой монолог.
- Можно подумать, не внук родной, а сам президент в гости собрался, - ворчу я себе под нос и плетусь на кухню, выкладывать вишню на тесто.
Мне двадцать пять лет, я так и не нашла работу. Или, если уж на чистоту, и не искала. Я мотаюсь с Зарифой из соседнего подъезда в Стамбул, скупаю там дешевое шмотье, так и зарабатываю. В нашу квартиру приходят мои бывшие одноклассницы, однокашницы, какие-то знакомые знакомых, чьи-то сотрудницы, привередливо рассматривают барахло, примеряют, забирают и расплачиваются, сразу или постепенно. Когда хотят сделать комплимент, мне говорят, что я похожа на Джей Ло, на эту пышнозадую певичку, невесту Бена Аффлека. На дворе 2002 год.
Вышла замуж, развелась. Не обошлось без бабушки – познакомила с хорошим, положительным, твердо стоящим на ногах, перспективным внуком какой-то профессорши. Мы и не встречались почти, просто я смирилась и покорно пошла под венец. Тому предшествовал год совместных гуляний и традиционная помолвка, когда родственники жениха приходят сватать невесту, приносят сладости, косметику, наряды и украшения. Невеста подношения приняла, сватам налили сладкого чаю, что означает согласие, жених надел мне на палец кольцо – помолвка состоялась. А после каждый праздник взаимные реверансы. Даже мать сподобилась приехать из своей Америки, притащила с собой карапузов-близнецов, Шарон и Билла. С детьми я повозилась, конечно, а ей так и не сказала ни слова. Не прощу, никогда. Самир куда мягче воспринимает мамину новую жизнь, по-моему, даже подумывает о том, чтоб перебраться к ней на калифорнийские холмы – во всяком случае, не побрезговал возможностью учиться в Бостоне за счет Саймона, ее муженька. Одним словом, на моей свадьбе присутствовало все многочисленное семейство, я дефилировала по залу в платье от какого-то кутюрье, даже подружек невесты одели в одинаково розовое, а Саймон все никак не мог взять в толк, почему по нашим обычаям букет бросать можно, а подвязку с ножки новобрачной ни в коем случае.
В первую брачную ночь, которая была для нас, конечно первой – бабушка истово блюла мою невинность – выяснилось многое. Очень многое. И, когда я, приложив лед к разбитой губе, рыдала, запершись в туалете, мой суженый тихо-мирно посапывал на софе. А потом была сумасшедшая неделя, в квартире без телефонов, когда я всерьез думала о том, чтоб выпрыгнуть из окна или пробраться по карнизу к соседям, мои родичи тактично не беспокоили молодоженов, а супруг сам им названивал, рассказывал, как все у нас прекрасно. Однажды ночью в одной шелковой ночной я юркнула такси и, плача, умоляла водителя довезти до дома. Мужик оторопел и даже помог мне подняться на третий этаж, от денег отказался.
Я не стала мстительно снимать побои, писать заявление. Брак расторгли по первому требованию – в течение месяца после регистрации это допустимо. Звонила мать, визжала в трубку «приезжай», а я молчала. Бабушка растерянно гладила меня по волосам, а я молчала. Самир набил моему бывшему мужу морду и сломал руку, а я молчала. Я провела в тишине, не произнеся ни слова, пять долгих месяцев. А потом снова наступил май, и захотелось жить… Wie einst Lili Marleen.
***
- Ты так и собираешься принимать гостей? – удивляется бабушка.
- Каких гостей, скажи на милость? – меня вполне устраивают выцветшие розовые леггинсы и майка с портретом Че, переодеваться ради приезда пусть даже горячо любимого, но всего лишь родного брата, я не собираюсь.
- А Самир не говорил, он приедет с другом? – восклицает бабушка, - Какой-то друг, будущий кинорежиссер.
- Бабушка!!! – я начинаю носиться по квартире, разбрасывая вещи, - Бабушка! Ты бы еще позже вспомнила!
- Может, лучше платье или плиссированную юбку в горох? – старушка в недоумении наблюдает за тем, как я влезаю в узкие джинсы с драными коленками и майку с красноречивой надписью shit happens.
Что делать с руками? Я тщетно пытаюсь вычистить вишневый сок из-под ногтей. Ну да ладно, в конце концов, что я так нервничаю, какой-то студент из какой-то Америки, какое ему дело до моего маникюра – поел, выпил и марш смотреть достопримечательности. Впрочем, вечером мы условились встретиться с Тамерланом. Наши аритмичные отношения бабушка называет дурью, и частенько обещает ее, дурь эту, из меня выбить. Мы знакомы, наверное, лет семь, из которых год я была обручена, а неделю замужем. Все остальное время я ждала звонка. Тамик врывался в мою жизнь всякий раз молниеносно и с музыкой: он приезжал на новой иномарке, из окон слышалась какая-нибудь Цезария Эвора, вручал мне восхитительный букет, целовал руки и говорил банальные, но в его устах звучащие по-особенному, комплименты, мы ужинали в лучшем ресторане города, смотрел он так мягко и медово, а я таяла, плавилась, пьянела… Так продолжалось дня четыре, а после Тамик традиционно исчезал. Сначала посылал время от времени смски, а вскоре и вовсе пропадал из зоны досягаемости. Через полгода раздавался звонок с какого-то нового неизвестного номера, и все начиналось сначала. В общем-то, потому бабушка и занялась обустройством моей личной жизни – уж слишком я переживала от этой неопределенности. Да и соседи шушукались, Баку ведь город маленький – встречается, ходит с молодым человеком, а никакой легализации отношений, помолвки, кольца на безымянном.
На этот раз, правда, Тамик удивительно настойчив, мы видимся каждый день уже неделю - целуемся, когда он останавливает машину за пару кварталов от моего дома, и даже, боже-боже, строим планы на лето. О чем это я? О маникюре? Тамерлан тоже как-нибудь перебьется, отнесу ему кусок вишневого пирога в оправдание.
Наконец раздается хриплое урчание дверного звонка. Я торопливо распахиваю дверь, на пороге загоревший повзрослевший Самир и какой-то ботаник в футболке со знакомой надписью – shit happens. Мы смотрим друг на друга и улыбаемся, так, как будто знакомы давным-давно, я поправляю прядь, он поправляет очки, мы протягиваем друг другу руки и я зачем-то бормочу shit happens.
Пока мальчики располагаются в гостиной, мы с бабушкой носимся туда-сюда с подносами, уставленными яствами – тут и грузинское сациви, и наша долма, и разносортные салаты, соления, закуски.
- Твой янки вино будет или водку? – спрашиваю я брата.
- Водку, если можно, - на чистейшем русском отвечает янки, - Кстати, Самир в спешке забыл меня представить вам, Макс.
- Очень приятно, - растерянно тяну я, бросая яростные взгляды на брата, - Амина.
Мы сидим за столом, скатерть расшита яркими цветами еще в бабушкину молодость, бабушкиными же руками. Мы пьем домашнее вино и мягко пьянеем, мы говорим о кино, о старых фильмах с Дитрих и Тайроном Пауэром, о Лолите Торрес и Грете Гарбо. Самиру скучно, он ковыряется в мобильнике, бабушка восхищена познаниями Макса, она рада похвастать своей коллекцией трофейных пластинок. В воздухе комнаты, сотканном из последних солнечных лучей, еле сочащихся сквозь густую зелень деревьев, витает дух давно ушедших лет, звучит моя «Лили Марлен».
- Ты откуда? – интересуюсь я, стрельнув у него сигарету.
Мы стоим на балконе, солнце громадным апельсином катится за горизонт, галдит где-то внизу детвора, по бульвару прогуливаются парочки, на скамейках восседают старушки, бабушкины подруги, судачат о скоротечности жизни и изменившихся нравах. Макс рассказывает мне о Сочи, о другом море с каменистым дном.
- Вообще, моя прабабка гречанка из Турции, - с гордостью говорит он, - Мама даже умеет готовить настоящую баклаву!
- Я не люблю баклаву, - улыбаюсь я, - Я люблю азербайджанскую пахлаву, она гораздо вкуснее. Пошли пить чай, сейчас сам оценишь по достоинству.
И мы пьем чай из тонких хрустальных стаканов-армуду, на блюде аккуратные ромбики пахлавы с орешками и миндалем посередине – в зависимости от начинки. Пахлава одуряюще пахнет медом, мускатным орехом, гвоздикой и кардамоном, я отхлебываю чай и смотрю на Макса.
Он не такой уж и ботаник, в нем определенно что-то есть, глаза синие-синие с каким-то недобрым колючим прищуром, да и фигура хороша, кабы еще не сутулился. Мне сложно разобраться в том, что происходит. Невероятное, еле сдерживаемое желание прикоснуться к этому почти незнакомому человеку, сплести свои пальцы с его, уткнуться носом в ложбинку за ухом и нести какую-то несусветную околесицу о кино, о книгах, о погоде, пахлаве, море, песке и гальке, Шамбале, повелителе мух и каких-нибудь индейцах майя, говорить все это, касаясь губами его кожи, вдыхая его запах, прикрыв глаза… Что со мной? Я цепенею от понимания собственной беспомощности перед этим нарастающим неконтролируемым чувством. Из этого странного полу-гипнотического состояния меня выводит звонок Тамика. Я вынуждена попрощаться с гостем и, стараясь не смотреть в сторону бабушки, юркнуть в прихожую. В зеркале у вешалки отражается кто-то чужой – у этой девушки блестят глаза, у нее удивительный оттенок кожи, а румянец, а губы, словно подкрашенные помадой. Кто это?
Вечер тянется и тянется, я слушаю Тамерлана вполуха, рассеянно отвечаю на его реплики, с моего лица не сходит блуждающая улыбка. Это глупо, это невероятно глупо, по-книжному, как в кино, не как в жизни, да я просто пьяна. Мы целуемся, и я до конца не понимаю, что ощущаю, прикрыв глаза, о ком думаю – невольно и с недоумением.
2.
- Едем на дачу, - уверенно сказал Самир за завтраком.
- На дачу? – разочарованно протянула я.
Я не поклонница Апшеронских пейзажей, оранжевых барханов и разнокалиберных гротескных дворцов, что выросли на побережье в последние годы. Я люблю лес, траву в мелких росинках утром, прохладу и туманную дымку над озером. Наверное, такое я видела только в кино. Или в прошлой жизни, если верить сказкам о реинкарнации.
- На дачу! – радуется бабушка, - Соберете тут, наконец! Уже время варить варенье.
- Тут? – не понимает Макс, - Что такое тут?
- Шелковица, - объясняет бабушка, - Тутовое дерево, у него очень вкусные плоды. Из них делают джемы, варенье, пастилу. Да много чего делают. Вот Амина, например, чудесные компоты варит.
- Тут, - повторяет Макс, - Тут. Неплохо звучит.
Бабушка собирает нам сумку – полотенца, лосьоны от загара, заботливо складывает мой самый приличный купальник. Я же тайком прячу в сумку яркие бикини.
- За буйки не заплывать! – кричит она нам из окна. Мы послушно киваем – как же, как же, там ведь мель, доплывешь до нее, а потом можно отдохнуть, позагорать в самом центре моря.
Мы мчим по загородной трассе, в колонках Caramel в исполнении Сьюзан Вега.
I know your name, I know your skin, I know the way these things begin…
Я себе нравлюсь, в ушах крупные серебряные кольца, переносицу до боли сдавили самые лучшие очки из дьюти-фри шопа, коротенькие шорты, полупрозрачный топ. Я нравлюсь себе и Максу, я знаю. Он сидит рядом с Самиром, тот сосредоточен на дороге, ворчит, что нигде больше нет таких дебилов, а смотрю в в гладко выстриженный затылок, делаю вид, что держусь за спинки передних сидений и касаюсь этого затылка кончиками пальцев, невзначай, случайно скольжу ногтем по загорелой шее и знаю… , я все прекрасно знаю и так.
Мы подъезжаем к ржавым воротам нашей старой дачи. Домик давно обветшал, как не похож он на многоэтажные громадины и кукольные замки вокруг. Покосилась беседка, но под ней крепкий, сколоченный дедушкой на века стол, за столом сидят садовник с женой, трапезничают.
- Присоединяйтесь, присоединяйтесь!
Никакие отговорки не сработают, мы с Самиром покорно садимся, Макс пытается возразить, но я мягко касаюсь его запястья, и он замолкает.
Домашний сыр, кутабы и гатыг (кутабы – тонкие, в миллиметр толщиной, чебуреки, из крутого теста; гатыг - кисломолочный продукт, похожий на йогурт), салат из свежих огурцов и помидоров, а сверху толстыми кольцами нарезан сочный красный лук. Удержаться невозможно. Садовник, дядя Алик, с интересом рассматривает нашего гостя – в шортах приехал, серьга в ухе, какие-то наколки странные на руках, сразу видно не местный.
- Да и ты, Самир, - говорит он, качая головой, - Совсем там в американца превратился. Ты когда последний раз волосы стриг? Оброс как хиппи!
У дяди Алика все, кто не в белой сорочке со стрижкой "полубокс", хиппи – мы это знаем с детства, привыкли. Макс с интересом слушает, записывает что-то в крошечный блокнот.
- Чего это он? – толкаю локтем брата.
- У него там заметки для сценария, - поясняет Самир, - вернемся в штаты, будет снимать.
Я в восхищении. Смех да и только – заметки для сценария. Того и гляди, в Голливуде снимут фильм, а потом я в титрах увижу благодарственные слова мне, бабушке и, главное, дяде Алику… Или нет, на вручении премии Оскар услышу – на сцену выйдет смущенный Макс и, потрясывая увесистой статуэткой, скажет... Что я несу?
Мы поднимаемся на второй этаж, где кроме огромных матрасов и подушек ничего и нет, а в углу болтается мой гамак. Я забираюсь в него, вдыхаю знакомый с детства запах старой ткани, отталкиваюсь от пола босой ногой и закрываю глаза. В наушниках Сьюзан Вега, сознание плывет, окрашивается в холодную синеву, последней вспыхивает мысль «засыпаю?» и гаснет, тонет в густой вязкой дымке.
Комната чуть изменилась, расширилась, я упираюсь ногой в прохладный пол и вылезаю из гамака, подхожу к спящему Максу, сажусь рядом. Медлю, обвожу по воздуху контуры его лица, а потом наклоняюсь ближе, ближе. Макс открывает глаза, улыбается и целует меня, осторожно, нежно, словно боится, что я растаю или рассыплюсь. Я отвечаю порывисто, жарко, неистово, прижимаюсь к нему всем телом… И… открываю глаза.
Господи! Это не сон?! Макс стоит на коленях у моего гамака. На секунду я теряюсь, я заблудилась между реальностью и выдумкой, я закрываю глаза и становлюсь податливой куклой под его руками, я открываю глаза и, совсем как секунду назад во сне, упираюсь ногой в пол, Макс легко подхватывает меня.
Этажом ниже мой брат играет в карты со стариком-садовником, что нянчил меня трехлетнюю и кормил с ложки. Если один из них услышит нас, увидит, я не прощу себе никогда. Если… А если нет?
Запах, привкус кожи, я понимаю, что это настолько мое, захлебываюсь своим желанием, теряю остатки гордости, самообладания, страха, осторожности. Какая-то сумасшедшая карусель, ни секунды на то, чтоб проанализировать, понять, остановиться, просто дыхание его и мое, просто тело подается навстречу его движениям. Я ничего не вижу, не понимаю, я в бешеной лихорадке, когда пульс зашкаливает, а температура взмывает к сорока. Выше-выше, быстрее, ярче, выше-выше, еще и еще, и еще, все покачнулось, закрутилось в каком-то немом отчаянии и застыло в невесомости. Невесомость и медлительные звуки, я слышу, как течет кровь по жилам, я слышу, как вздрагивают ресницы, я тихо умираю и тут же воскресаю.
Молча, отстраняюсь, пытаюсь пригладить взлохмаченные волосы, натягиваю шорты, оправляю майку. Так же молча, одевается Макс. Мы не смотрим друг на друга. Я от ужаса осознания произошедшего, а он – черт его разберет, почему…
- Эй вы, разлеглись, - я вздрагиваю, с лестницы слышится голос Самира, - Забыли, зачем приехали? Идем собирать тут!
Мы обрываем черные липкие ягоды, я боюсь поднять глаза, я боюсь встретиться с ним взглядом, точнее, я боюсь не встретиться с ним взглядом. Я настолько сосредоточилась на сортировке, что в какой-то момент случившееся меньше часа назад кажется мне выдумкой, плодом моего вскипевшего от жары воображения.
- Амина, - его голос раздается у моего плеча, - Амина, что не так?
У меня дрожат руки, я оборачиваюсь… Как вдруг раздается голос Дитрих.
Мой телефон поет «Лили Марлен», я растерянно перевожу взгляд на экран. Тамик. Я цепляюсь за этот звонок, как за спасительную соломинку, и сбегаю, спасаюсь бегством.
- Ты на даче?! Ты на даче и ничего мне не сказала?! Самир тоже там?! – Тамерлан хорошо знает моего брата, у них добрые приятельские отношения, заметно потеплевшие, благодаря общению по аське в последний месяц. Тамерлан выстраивает фундамент совместного будущего.
- Да, на даче, - я стараюсь отвечать равнодушно, - И Самир здесь.
- Слушай, я в соседнем поселке! Как знал, как знал! Через полчаса у вас.
Он уже дал отбой, а я все еще стою, прижав к уху трубку. Я не знаю, что мне делать, я не понимаю, что со мной происходит, я боюсь думать о том, к чему это все приведет.
- Кто звонил? – спрашивает Самир, - Мне послышалось или меня спрашивали?
- Тамерлан, - глухо отзываюсь я.
- Он приедет? – брат заметно оживился.
- Я слышал, у вас снова что-то происходит, - подмигивает он мне и тут же обращается к Максу, - Познакомлю вас, как раз распробуем тутовку (тутовка – крепкий алкогольный напиток)на троих!
***
Апшеронская ночь, стрекот цикад, шум моря, до которого мы дошли только к закату, поплавали в теплой воде и вернулись на дачу в беседку. Все это время Тамик был непрестанно рядом, поправлял купальник, заботливо прикрывал мои бедра пестрым парео и ласково шипел «ты бы еще голышом, милая, на Нардаранский пляж явилась».
В самом деле, наша дача находится в поселке Нардаран, что славится косными взглядами и жгучей религиозностью жителей. Мы думали показать Максу местные достопримечательности – древнюю мечеть и караван-сарай, но он наотрез отказался снять серьгу и переодеться во что-то «приличное, не хипповое», как сказал бы дядя Алик.
- Береженного бог бережет, - опасливо заключил Самир, и экскурсия сама собой отменилась.
Давно стемнело, стало прохладно, я кутаюсь в плед и наблюдаю за тем, как мальчики напиваются до положения риз. Макс бросает на меня отчаянные взгляды, я еле заметно киваю ему и медленно ухожу в сторону покосившегося старого сарая. Он нагоняет меня через пару минут. Я, смеясь, отворачиваюсь, стараюсь не дышать – запах перегара перебивает самые страстные желания.
- У тебя кто-нибудь есть там? – решаюсь я, наконец.
- Есть, - он понимает с полуслова, - Fiancеe.
- Это еще кто? – не понимаю я.
- Невеста, - поясняет он и зачем-то уточняет, - Амбер.
- Вот что, - не выдерживаю я, - Не хочу я ничего о ней знать.
Макс молчит. Мы оба молчим и понимаем, что ничего не будет. Я останусь с Тамерланом, он уедет к своей янтарной невесте. Понимание безысходности, нереальности опьяняет и притягивает.
- Ну что ты, хватит, - я пытаюсь вырваться, уговариваю то ли себя, то ли его.
Вдруг Макс отстраняется и удивленно смотрит в темноту.
- А ну отойди от нее, скотина! – дядя Алик принял на грудь добрую порцию тутовки, в руках у него топорик для рубки мяса.
- Дядя Алик, - пытаюсь вмешаться я.
- Брысь! – дядя Алик идет с топором на Макса.
Нереальность происходящего, звуки ночи, такие не городские, пронзительные, нависшее низко-низко чернильное небо в кажущихся вырезанными из фольги звездах. Я в тупом онемении наблюдаю за дракой, а потом раздается звук… Такой же, какой бывает, когда рубишь на кухне, на разрисованной палехскими цветами доске, говядину или баранину – чавкающий хруст.
Дергаются ноги в старых резиновых тапках, подрагивают мозолистые серые пальцы, из груди дяди Алика доносится неестественное, булькающее и сиплое… И тишина. Стрекот цикад. Вдалеке смех пьяного в стельку Тамерлана.
Макс смотрит на меня. Кинематографичность нарастает с каждой секундой. И я хохочу, звонко, истерично. Он подбегает и закрывает мне рот рукой, я ощущаю запах – сладкий терпкий запах человеческой крови, меня не тошнит, не мутит, да что там, даже не смущает то, что у моих ног лежит теплый еще садовник, старый добрый дядя Алик – балагур и пьяница…
Я переступила грань - с появлением в моей жизни этого синеглазого мальчика - грань между плохим, хорошим, правильным, неправильным, грань между реальностью и кино. Я умерла вместе с дядей Аликом, а теперь мы снимаем наш блокбастер. Камера. Мотор.
Мы тащим тело в сарай. На радость, старик был невысок и сухощав. От трупа нужно избавиться, но как?
- Может, вывезем его к морю? – предлагает Макс.
- Опасно, - не соглашаюсь я.
Самир с Тамиком уже вырубились, мирно дрыхнут на тахте в беседке, а вот Самая ханум, жена Алика, спит чутко. Наше счастье, что их домик в другой части участка. Она-то, наверняка, легла и видит десятый сон, будучи уверена, что муж ночует с остальными на воздухе. Но звук отъезжающей машины ее разбудит – как пить дать.
- И что делать? – нервничает Макс.
Я стою, прислонившись к старому тутовому дереву, что растет за сараем. На моей памяти оно не плодоносило ни разу. Каждый год дядя Алик обещался его срубить, и каждый год откладывал – настолько оно массивное, раскидистое и в тени его по-особенному тягуче и дурманяще прохладно…
- Глубже копай! – тормошу я Макса, - Быстрее!
Земля мягкая, податливая, лопата входит в нее легко. Нас могут обнаружить в любую секунду. Или – или, пятьдесят на пятьдесят.
Я все продумала. На свежую могилу садовника мы выдвигаем еще одну тахту, что валялась за ненадобностью в сарае. Я приношу из дома матрас, раскладываю на нем подушки. Чудесное ложе для двух влюбленных, которым не суждено быть вместе. Потные, перепачканные землей, наши тела сплетаются в единое, порывистое дыхание переходит в стоны, перед глазами плывут разноцветные пятна и кольца.
- Кольца Сатурна, - почему-то думаю я, теряя над собой контроль.
Вычищенный до блеска топорик занимает свое место среди кухонной утвари.
- За мной, - командую я, - На пляж пешком. Нужно успеть раскидать его вещи у воды. Штормит, море здесь злое, авось решат – утонул спьяну.
И мы идем. Я бросаю в бурлящую воду резиновые тапочки дяди Алика, выцветшие джинсы и майку, их тут же прибивает к ближайшим скалам.
- Готово, - улыбается Макс и обнимает меня.
- Пошли спать, - киваю я, и мы бредем к старому тутовому дереву, чтоб уснуть, обнявшись на старой тахте. Нам не нужно больше скрывать наши отношения. Мы расстанемся через несколько дней, но то, что нас связало, крепче брачных уз. Я засыпаю, по-детски сцепив свои пальцы с его, и нет на свете никого счастливее.
***
- Нет, ты видишь это? – я открываю глаза, темная фигура жестикулирует, а через рваные движения пробивается яркое солнце, и небо такой необыкновенной синевы…
Рядом вырастает еще один силуэт.
- Амина! – я узнаю голос брата, - Амина, что это значит? Макс!!!
Мы сидим сонные на тахте под деревом. Настоящее по капле втекает в сознание, давит грудную клетку, жалит и отпускает смирением.
- Не истери, - огрызаюсь Тамику, - Ну, выпили лишнего, с кем не бывает. Сам не святой.
- Нет, ты видишь это? – повторяет Тамерлан и замолкает.
Мы торопливо собираемся, молча, расходимся по машинам. Меня чуть ли не силком усаживают к Тамику, в его очередной навороченный джип.
- Ну, что? – лениво начинаю я.
- Что? – сухо отвечает Тамерлан.
Лицо его непроницаемо за темными очками. Загорелая рука ложится на мое колено.
- Не такая уж ты и недотрога!
- Не такая уж, это точно! – уверенно отвечаю я, - Женишься?
- На тебе что ли?
- Ну, а на ком же?
- А что же твой американец? Отказывается? – в его голосе слышатся саркастические нотки.
- Невеста у него. Ладно тебе, милый, ничего ведь не было, обнялись, как дети, уснули на тахте, - я стараюсь говорить равнодушно, накручивая прядь на палец.
- Ага, так я тебе и поверил! – смеется Тамерлан, - Ты лица своего сытого не видела!
3.
Я люблю кладбища. Запах сосен, тишину и ощущение замерзшей вечности. Что о замерзшей, так это лучшее определение – на дворе уже апрель, а на Хырдаланском кладбище, где похоронена бабушка, веет каким-то промозглым холодом.
Ее нет со мной уже семь лет. Семь лет я приезжаю сюда раз в несколько месяцев и рассказываю в подробностях о событиях своей жизни.
- А я говорила тебе, дурь это все! Дурь! – словно повторяет она, улыбаясь с портрета.
- Да, бабушка, муж из Тамика никудышный, - беззвучно соглашаюсь я, - Нет, я не жалуюсь. В бытовом и материальном смысле – все просто сказочно. Нам с тобой такая жизнь и не снилась… Помнишь, я шмотки из Турции возила на продажу? Помнишь? Мне уже не верится. А измены? Знаешь, я научилась воспринимать это философски. Да и… Сама, знаешь ли… Ну, ты знаешь. Просто нам совсем не о чем говорить, мы чужие друг другу, чужие Лалочке.
Моей дочери семь лет. Уже первоклассница. Красавица, умница, отличница. И глаза у нее синие-синие, совсем как у Макса. Никакой интриги, Тамерлан в курсе.
Тогда все случилось быстро. Макс обменял билет, и улетел первым же рейсом. Я не провожала, да и кто разрешил бы, Самир категорически воспрепятствовал нашему общению. Через пару дней мы узнали о том, что утонул дядя Алик. Тело, правда, так и не нашли. Дача на какое-то время опустела. Самая уехала к сыну в Баку, нового садовника мы не могли найти в течение нескольких месяцев. Все лето этот дом был в моем распоряжении. И я приезжала сюда одна или с Тамерланом. Мы занимались любовью на тахте под старым тутовым деревом и на втором этаже на запыленных матрасах. И мне было хорошо с ним. Только там.
Тело остывает от ласк, я лежу обдуваемая теплым ветром, слушаю бормотание Тамерлана… Потом спускаюсь на кухню, где в тазу тутовые ягоды с сахаром уже пустили сок. Переливаю его в кастрюлю и варю сироп, охлаждаю, а потом всыпаю ягоды, добавляю немного корицы, ставлю на медленный огонь.
Той осенью мы поженились, в апреле родилась Лалка. Летом мы, конечно, переехали на дачу. И впервые за много лет стало плодоносить старое дерево у сарая. Тахту убрали, а после ремонта, и вовсе выбросили. Плоды этой шелковицы невероятно сладкие, сок особенно яркий и густой, как кровь…
В 2006 году на экраны вышел фильм. Две пары приезжают на уик-энд в горы, конечно, между главными героями появляется болезненное притяжение, они танцуют под песню Марлен Дитрих, начинают целоваться… Потом какая-то муть с долгими диалогами и операторскими наворотами в лучших традициях арт-хауса.
Напряжение растет, муж героини погибает в лавине, а жену героя эта милая парочка убивает топориком для рубки мяса, они хоронят труп несчастной под какой-то елкой и занимаются, гримасничая и вопя, неестественно акробатическим сексом на жухлой листве.
Я хотела написать Максу возмущенное письмо тогда, но передумала.
Сегодня, спустя четыре года, я выезжаю из ворот кладбища и мчу в сторону аэропорта. В машине звучит «Caramel», и, несмотря на дождь и ветер, мне жарко, душно, не хватает воздуха …
Я не сразу узнаю его в толпе. В последнюю секунду мне хочется развернуться и убежать, пока он меня не заметил. Кто это? Какое отношение этот незнакомец имеет к моему Максу?
- Ты совсем не изменился, - вру я, стараясь не смотреть на пивной живот и редеющие волосы.
- Ты тоже, - врет он в ответ.
Мы едем на дачу.
- Неплохо, - смеется Макс, - И чем твой, как его… прости, забыл… занимается?
- Да черт его разберет, - отмахиваюсь я, - они с Самиром партнеры. Какое-то оборудование для нефтяных компаний поставляют. Думаешь, я в курсе их дел?
Я прекрасно посвящена во все вопросы. Более того, я сама в этом бизнесе давно и уверенно. Наверное, если бы не я, Тамерлану пришлось бы продать свою половину. В последнее время мне особенно неуютно, у Тамика всегда были любовницы, романы, увлечения. На этот раз все серьезно. На этот раз он все чаще заговаривает о разводе.
- Где гарантии? – деловито интересуется Макс, - Ты ведь легко можешь обмануть.
- Макс, - я улыбаюсь, - Зачем мне тебя обманывать? Тебе деньги на новый фильм нужны? Нужны. Ну, так расслабься.
Мы подъезжаем к даче. Впрочем, это давно уже не дача, а загородный дом с террасой и даже патио. Изменилось побережье. Макс по обыкновению записывает что-то, однако, не в блокнот, а в айпад. Времена другие.
- Снимешь вторую часть своего горного шедевра? – не выдерживаю и язвлю я.
- Тебе не понравилось? – он заметно удручен, - Кстати, ты обратила внимание, у главных героев были одинаковые майки с надписью shit happens?
- Да, меня восхитила эта гениальная режиссерская находка, - не унимаюсь я, - Вылезай.
Парковка находится на месте старого сарая. По левую руку от нас шелестит полуголыми ветвями раскидистое тутовое дерево. Мы замираем, память воскрешает события той ночи, ощущения – от страха до ликования, вспышкой освещает сознание и меркнет. Мы заходим в дом, в совсем другой новый дом, проходим в гостиную, где давно уже накрыт стол. Я отдаю распоряжения домработнице и отпускаю. Я отпустила шофера и даже сторожа отправила в соседний поселок, следить за строительством нового дома.
- Мы одни? – спрашивает Макс, потягивая из бокала вино, - Вкусно. Домашнее?
- Да, - улыбаюсь я, - Сама делаю. Тутовое. Кстати, из ягод того дерева, под которым мы закопали дядю Алика.
Макс ставит бокал на стол и больше к вину не притрагивается.
- Может, покажешь мне дом? – предлагает он вдруг и старательно втягивает живот.
Я морщусь. Впрочем, можно ведь тряхнуть стариной, до приезда Тамика три часа – так хоть время пролетит быстрее. Мы поднимаемся в спальню. И совсем чужие губы блуждают по ямкам, впадинкам, выпуклостям. Абсолютно посторонний человек мнет и теребит мое тело, бормочет влажные комплименты куда-то в завитки волос и громко дышит, посвистывая носом… Механический, правильный секс, с прелюдией и подготовительными ласками, одновременным оргазмом и сигаретой после…
- Жди здесь, - говорю я, заслышав звук открывающихся ворот.
От Тамерлана пахнет горьким парфюмом и травкой, такой знакомый запах. К слову, с годами он стал, пожалуй, даже лучше, прежняя хамоватость теперь кажется уверенностью успешного мужчины. Он умеет быть душкой, в любой компании, на любом мероприятии его окружают восхищенные самочки, и тают, текут под действием приторного поддельного обаяния. Я привыкла наблюдать издалека, со снисходительной улыбкой – удобная тактика для обманутой, пусть и обманывающей, жены.
- Где все? - спрашивает он, заходя в гостиную, - Ты отпустила людей? У нас что, романтический ужин при свечах?
- Ты голоден, дорогой? – улыбаюсь я и нарочито громко кашляю.
***
Мы сидим с Максом под тутовым деревом, никак не можем отдышаться. Я сломала каблук, у меня разодраны локти, от маникюра не осталось и следа. Я слизываю кровь с запястья – не знаю чью – свою, Макса или Тамерлана, кружится голова, впервые за много лет я ощущаю себя собой и еле слышно повторяю wie einst Lili Marleen…
- Ты бы хоть пожрать дала ему сначала, - сердобольно замечает мой сообщник.
- В первый раз ты справился быстрее, - сонно отзываюсь я, - Теряешь сноровку.
- Деньги когда переведешь?
- Как вступлю в права наследования.
Мы снова, спустя восемь лет, сидим под шелковицей. Я думаю о дочери, о которой ему знать ни к чему. Макс думает о новом сценарии, деньгах и, наверное, о сексе. Во всяком случае, на коленки мои он посматривает довольно плотоядно.
- Летом сварю тутовое варенье, - говорю я, положив голову ему на плечо, - Пошлю тебе баночку.
- Спасибо, не стоит, - вздыхает он, - А искать его будут?
- Не думаю, билет до Боготы куплен еще месяца полтора назад, завтра он, якобы, вылетит, а колумбийский паспорт через неделю найдут за оградой посольства. Я заплатила нужным людям.
- Зачем ему колумбийский паспорт?
- Это прикольно, - сквозь зевоту отвечаю я, - Кстати, приезжай летом. У нас с Самиром давно уже натянутые отношения. Напрасно он не остался в штатах. Все никак не женится.
- Ты так беспокоишься о его личной жизни?
Я замолкаю и сквозь сон думаю о том, что после смерти брата все имущество перейдет ко мне и к Лале. Надо бы научить ее варить тутовое варенье.
1. Шелковица чёрная (лат. Morus nigra) — листопадное дерево; вид рода "Шелковица" семейства "Тутовые".