Она шла, спотыкалась на кривых ножках, но такая неуверенная поступь не вина юного возраста – минуту назад девочка легко бежала по травке. Сейчас она внимательно смотрела на незнакомца и протягивала ручонку с рыбкой-точилкой, словно надеялась обменять своё сокровище на что-то ещё более ценное, а может быть просто главное на данный момент. Золотистый пух волос воплощал в зримый образ ангельскую детскую чистоту. Порочный смысл любого обмена пока не затронул души невинного существа, хотя уже прочно обосновался в маленькой головке, как весьма действенный метод достижения желаемого.
Итак. Ангел посетил меня. Надо бы подарить ему карандаш, но в карманах нет даже огрызка...
- Попробуй ещё раз.
- Никак!
- Давай отожжём плёнку спичкой, моя бабушка всегда так делает, когда не может порвать суровую нитку, а зубы у неё уже пляшут во рту и не попадают друг на дружку.
- Стой спокойно, не шевелись – отжигаю! Чирк-чирк – получилось!
- А-а-а!
Мальчуган в ярко-голубых шортах, в нарядной шёлковой рубашонке с украинской вышивкой вокруг воротника, взвизгивая от страха и боли, понёсся по дорогое, потом по газону, ворвался в низкие, но частые кустики сирени, упал и принялся изо всех сил колотить себя по бедру. Из кармана почерневших штанишек повалил густой дым. Он сменил чёрной тишиной язык пламени, до того весело полоскавшийся, фыркающий на ветру и зло урчавший внутри кармана.
Мальчик стоял перед дверью квартиры, но позвонить не решался. Дверь открылась сама. Прямо на него смотрела мать, и взгляд не предвещал ничего хорошего.
- Отпустила на минуту, надо же – на одну лишь минуту! Какие девчонки! Зачем напихал в карман плёнку? Как теперь идти в гости? Бесстыдник! – Ну причём здесь стыд?
Очень больно бывает, когда у тебя на боку сгорели штаны, а целлулоидный пепел въелся в пылающую огнём кожу. Зелёнка – это неправильно. Подсолнечное масло – это лучше, но тоже неправильно, ведь ожоги боятся микробов.
- Красивая горбинка. У тебя был сломан нос. Как жаль что не из-за меня...
- Дай я подую...
- Гляжу я на тебя и думаю: как ты должен быть счастлив со мной...
Дым её волос сейчас золотой. Дым, подобный этому, покрывал волшебный город и делал его золотым. Предрассветный сумрак. Предзакатный свет.
- ...если лизнуть чертополох и взмахнуть этой палочкой, то она станет волшебной...
Палочка не становилась волшебной, сколько ни прикладывайся языком к колючему, зелёному с белыми кончиками иголок и цветной фиолетовой серединой чертополоху.
- Это потому, что ты и не стараешься и не веришь!
Палочка сама по себе, безо всякого волшебства была красива. По ней, будто ползла змеёй ленточка от вырезанной коры, белая, не успевшая потемнеть ещё зелёными краями, и горькая на вкус. Наверху блестел гранёный набалдашник, обвёрнутый золотой конфетной фольгой, и перевязанный розовой ленточкой.
Да – он не верил, но так хотелось, чтобы палочка стала волшебной, а девочка... Он не знал, чего бы он хотел от девочки, но точно знал, что хочет с ней играть и дальше.
- Закрой глаза...
- Я буду тебя ждать... Всегда.
- Ты не знаешь, что такое ждать... Ты ничего не знаешь... Ни во что не веришь...
- Если чего-то не знаешь, то должен догадаться.
Девочка подошла совсем близко, но чем ближе она подходила, тем неувереннее протягивала мне рыбку-точилку. Ещё шаг. Её ручка описала полукруг и исчезла за спиной, потом как бы устыдилась и быстро исчезла в кармашке.
Рыбка-точилка была спасена. Она не достанется этому дяде, от которого ещё неизвестно что получишь. Карман-укрытие был вместительный – он прикрывал почти всё пузо, но, возможно, так только казалось из-за кружев, его окаймлявших.
- Твоя «порядочность» мне ужасно надоела – она ничего не стоит!
- На покой имею право лишь я, твоё спокойствие – преступление.
- Холодный, злой, пустой – обычный мерзавец. Любимый...
Вместо рыбки-точилки на свет божий явилась голубая коробочка. В ход пошли обе ручки, теперь они действовали ловко – из коробочки посыпались мыльные пузыри. Один опоздал вовремя лопнуть и задержался в воздухе, прямо перед моим носом.
- На! Бери! Лови! Дарю!
Девочка захлебнулась смехом и резво протопала мимо меня. Удаляясь, она описала полукруг, оставляя за собой ожерелье лопающихся жемчужин, и унеслась по дорожке в сторону липовой аллеи. Я внимательно слушал её смех – он был чист, прозрачен и недолговечен, но пока мог слышать, я наслаждался его прелестью.