Я никогда не видела её спящей... Детский сон сладок и, сквозь утреннюю пелену, запах свежевыпеченного хлеба добавлял сну вкуса...
С ранними рассветами, через клеверные поля, появлялись мы в деревеньке и сразу же растворялись в ней,жили в ней, ждали её. И счастье, тех утренних мгновений, осталось со мной навсегда, как и осталась навсегда память о той, что связала с деревенькой, что добавила боли в ту память...
Паша, моя добрая милая Паша... Она была совершенно рыжей. Не спасал белый платок, и прядки волос с лихостью просачивались на лоб, добавляя рыжины веснушкам, да хитринки глазам. Детство не знает возраста, поэтому Паша для нас, детей, не менялась. Я не видела в ней перемен, пожалуй, менялись только руки... Руки моей Паши… от непосильной работы, словно, открытые корни сосны в дальнем лесу, у погоста. Они знавали и утреннюю дойку, когда струйка молока резвилась в ведре, и покосы, которые продолжали жить в запахах на сеновалах да в хлевах; знавали и печи эти руки, да хлеба, что горячими ржаными караваями дышали в корзинах - чарушах, в ожидании нас, детворы! Эти руки гладили наши синяки да ссадины от попыток забраться на черёмуху, что окольцевала местные озёрца.
Были ли праздники в жизни твоей, Паша? И что было для тебя праздником? Пожалуй, наш приезд...Встреча с нами, детьми, да нашими родителями, была тем радостным и редким мигом счастья! Это счастье без слов... Лишь ватрушки поутру, с припасённой сметанкой, да дешёвые конфеты, заждавшиеся нас в кармане фартука подтверждали её праздник...А Паша потихоньку сгорала от непосильного деревенского труда. Ни воздух деревни, ни молоко своей коровы Зорьки не продлили ей жизни...
В России умирают рано и, чаще, поутру... С одним из рассветов не стало в моей жизни деревеньки. И не стало деревеньки у моего сына, да, и у внука не стало...
А я, мысленно на дальнем погосте, где видны корни сосны, тихо прошу прощения у тебя, Паша...