Что в имени тебе моём?
Вы когда нибудь задумывались, откуда взялись все эти фамилии, имена и прозвища, названия сёл и деревень, рек и речушек, разных местностей-окрестностей? Нет? А зря. Это ведь, ей богу, очень интересно. Со всех мыслимых сторон.
Вот, к примеру, живу я уж несколько годков кряду в Ярославской области, на родине жёнушки моей разлюбезной, и заинтересовался названиями сёл и деревенек. Ясно дело, сначала в ближней округе и по большим дорогам по которым и попадал в свою деревеньку Базыки, что в легендарном Ситском краю. Легендарном в первую очередь потому, что река Сить оказалась порубежным местом в важный для отечественной истории период, когда решалась сама судьба Руси.
В лютую весну 1238 года на её берегах сразилось войско Владимирского великого князя Юрия Всеволодовича с грозными и ужасными татаро-монгольскими ордами, которыми командовал жестокий и умелый полководец Бату-хана (Батыя) Бурундай. И хотя славяне собрали силы немалые (а были тут под рукой великого князя "дружины хоробрые" ярославского, ростовского, угличского и ещё многих других князей-соседей), они были разбиты. Сказалась характерная для того времени усобность и недружность русичей. Известно, например, что даже родной брат великого князя Ярослав, кстати сказать, наследник Юрия, не пришёл на подмогу, как известно и то, что все русские полки бились розно.
Костьми полегли на берегах доселе никому неведомой реки не только вои-дружинники, но и местные крестьянишки-сицкари. Пал смертью храбрых и сам владимирский князь, о чём поведал миру летописец: «…убиен бысть великий князь Юрий Всеволодович на реце на Сити и вои его многия погибоша…». Доселе русские воины не сталкивались со столь многочисленным и хорошо организованным в военном отношении беспощадным и жестоким врагом. Как тут не вспомнить поэта:
«Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы мы! Да, азиаты мы!
С раскосыми и жадными очами!».
Однако азиатский раскосый супостат, саранчой пронёсшийся по Руси, разоривший Рязань, Коломну, Москву и Владимир, после этих изнурительных сражений (а дрались «не на живот, а насмерть» не в одном каком-то месте, а в целом ряде сёл и деревень вдоль Сити) дальше этих, гибельных и для него лесных и болотистых мест не пошёл. Надо ли говорить, насколько это было важное событие для земли Русской. Не потому ли и устоял Господин Великий Новгород. И ведь не только северо-восточные и северо-западные русские земли. Русичи, два с половиной века стеная под игом Золотой Орды, скажем опять-таки словами поэта А. Блока: «Держали щит меж двух враждебных рас / Монголов и Европы!».
Теперь о самой Сити. Вся-то река невелика, может километров эдак 150 будет, не больше. Да и ширины не больно завидной на большем протяжении. Но уж очень красива почти первозданной красотой, отменно чиста (что нынче дивно само по себе) и зело рыбна по сей день. На выходные дни, хоть это и не ближний свет, из самих обеих столиц наезжают рыбаки. Охота пуще неволи! Едут не зря. Отменная награда ожидает самых удачливых. Им будет, чем дома похвастать. Ловят тут не только плотву и окушков повсеместных, но и щук метровых и судаков завидных, сомов на два-три пуда, изрядных лещей. Рыбалка, как и охота — это ещё ведь и бесценное общение с природой. И на Сити есть, где душой отдохнуть. Глаз радуют живописные холмистые берега, которые с незапамятных времен были довольно плотно заселены.
Ситская деревня Городище со своими курганами — настоящий археологический рай, свидетельствующий о древних насельниках этих мест. Неподалёку, в основном на левом берегу (видно, сама река была выбрана как природный заслон ворогу), были найдены и места многочисленных битв с останками древних воинов-славян прямо с оружием в руках, а иные — и с наконечниками копий и стрел татарских в костях, со следами жестокой сечи страшным во все времена холодным оружием: боевыми топорами, мечами, саблями, копьями, кистенями и ножами. Можно себе представить, какой исключительно лютый характер носила такая битва в древности, когда сходились грудью, и с маху кромсали живую плоть врага, чтобы самому уцелеть. Какой нечеловеческий, звериный рёв, вой и стон от ярости, страха и боли стояли на берегах этой смирной реки! И эту сатанинскую «музыку» жестокой сечи дополняли жуткий звон и лязг оружия, зловещий скрежет металла, ржание одичавших коней, хруст ломаемых костей и предсмертные хрипы умирающих воинов…
Но не только жестокими сражениями с татаро-монгольской ордой знаменита Ситская земля. Есть тут деревни прямо-таки с говорящими названиями, ласкающими слух: Бобровник, Коростель, Раково, Рысье, Соколы или вот, Глинник, Топорищево, Копань — как свидетельство векового мастерства сицкарей-гончаров, корабелов и плотников. Здесь строили речные суда, известные по всей великой Волге, ходившие и в столицы. Кстати, копань — это шпангоут в барке или полубарке, слово не просто старинное, а ещё и сугубо профессиональное, означавшее поперечную балку для придания прочности бортам большого судна. Сейчас за ненадобностью такие речные суда не строят, даже лодочки покупают. Но копань известна и поныне как полоз конских повозок-саней, выделываемый из цельного, естественно загнутого, ствола дерева, то есть, это та же половина шпангоута.
Неподдельной стариной веет от названий Браниха, Ревятино, Шеломово, Чёрный Враг (словно раскаты грома древней битвы-сечи). А какая прелесть в названиях Берелево, Горильдово, Мерзлеево, Сущёва, Носова, Нивищи, Овинчищи, или в том же Княгинино…
Ну и как вам всё это слышится на ваш насквозь урбанизированный современный слух? Ладно, с названиями населенных пунктов погодим. Ещё вернёмся к ним.
А вот само название Сить явно не славянского происхождения. Как и Соть, и Касть, Кирехоть, Лахость, Юхоть — реки, не сказать, чтобы великие, но заметные. Что-то вепское слышится, финно-угорское. Название речки Лехта и вовсе финское, созвучное питерским — Охта и Лахта. И вся-то топонимика Ярославщины, как и соседних губерний, щедро дарит финно-угризмы, если можно так сказать. Возьмите, к примеру, легендарное озеро Неро, это ведь тоже не славянское название. Да что тут говорить, ведь и сама Москва явно не славянского происхождения. Во всяком случае, этимология слова москва достаточно сложна и неясна. Скорее тут слышится финно-угорское «мэс ва» — коровий ручей. Где там все наши записные «атриоты»земли Русской?
Напомню, что финно-угры, во всяком случае в письменной истории, много древнее славян. Вот авторитетнейшее свидетельство историка В.О. Ключевского: «финские племена водворялись среди лесов и болот центральной и северной России ещё в то время, когда здесь не заметно никаких следов присутствия славян» Вслед за историком лишь заметим, что заселение чудской земли (а все финно-угорские племена славяне называли просто чудью) шло в основном мирно. Племена вепсов, мерян, мокши, мордвы, самой чуди и другие, будучи малочисленными, просто утонули в славянском море и ассимилировались, уцелев лишь пятнами там-сям и более менее компактно на волжских берегах на северо-восток и восток от русской или Восточно-Европейской равнины оставив живые и нетронутые следы в названиях рек, озер, болот и лесных урочищ, многих сёл и деревень и даже городов, что лишний раз доказывает о неагрессивной колонизации славянами этих земель. Есть и прямые свидетельства в названии населённых пунктов о коренных насельниках земли ярославской. Например, деревня Мордвиново.
Упомянутый выше профессор Московского университета, Ключевский ещё век назад отметил, что почти все реки и речушки, оканчивающиеся на ва – названия финские, однозначно означающие воду, ручей, реку. Такая вот в наших местах, тоже любимая рыбаками, красивейшая во все времена года Чеснава. Правда ведь, что-то сказочно прекрасное слышится в этом имени реки?
Но не только на ва, и на ма тоже. Вот реки: Ильма, Кисма, Пахма, Пулохма, Редьма, Улейма, Урдома, Ухтома. Согласитесь, ничего славянского тут нет, но от этого они не стали менее симпатичны местным жителям, считающих себя самыми, что ни на есть, русскими, т.е. великороссами.Так, моя тёща — сицкариха из деревни Зеленцыно на Сити, несмотря на преклонный возраст, сохранившая хорошую цепкую память, изрядную ехидность и едкость в суждениях, никогда за словом в карман не лезущая, бывает, прямо-таки взвивается на мои рассуждения о том, что сицкари со своими своеобычными словечками-оборотами, укладом жизни может быть и вовсе не русские, а какие-нибудь финны, карелы, вепсы, одним словом — чудь. Правда, я её тут же быстро успокаиваю рассуждениями и о том, что, может быть сицкари, напротив, есть самые чистые русаки новгородские, те же ушкуйники-разбойники беглые, сродни предкам архангелогородцев и беломорцев. И на самом деле — этого никто пока точно не установил.
Бесспорно только одно, что сицкари и по сей день себя отличают от окружающего их населения, довольно презрительно раньше, а сейчас со скрытой усмешкой и превосходством, обзывая их хомунами. До недавнего времени сицкари, будучи изрядными патриотами, почти не покидали свои родные деревеньки и сёла, редко брали в жёны или выходили замуж на стороне. Ведь они все хомуны! И вот ведь, все знают слово-понятие хомуны, и частушки язвительные, типа «сицкари идут дорогой, а хомуны по сторонам» в ходу, а вот что означает это слово никто не смог мне объяснить, как не смог и сам выяснить. Хотя тут, может, я по собственной лени и не добрался ещё до истоков. Отметим, что хомуны в отместку считают всех сицкарей ворами и бражниками, что, вообще-то, конечно, мало соответствует истине.
Также абсолютно бесспорно, что в формировании современного этнотипа восточного славянина, понимай тут нынешнего русского не по паспорту, а по национальности, участвовали не только чудь, но и татары с монголами. Кстати сказать, современные казанские, да и астраханские, крымские татары, пожалуй, даже сибирские, вовсе не потомки тех татар, пришедших из азиатских степей с монголами. Те татары, как и чудь в нашем случае, собирательное название многих кочевых племён с берегов Онона и Керулена, может быть и с просторов Забайкалья, с берегов Хилки. Это отметили ещё многие уважаемые дореволюционные историки Российских императорских академий и университетов, и намного раньше — китайские хронисты.
Вернёмся, однако, к нашей ярославской топонимике. В названиях деревень, сёл, болот, урочищ, кордонов есть весьма занятные, подчас замысловатые, свидетельствующие об отменном юморе, памяти, местных занятиях, горестях и праздниках, слова-понятия. Тут встретишь всё. Названия сии — настоящий клад для неленивого и пытливого ума, эдакие, сохранившиеся во времени, консервные банки памяти.
Оставим в стороне неискусные и интересные лишь по имени, очевидно, основателей, всякие Ивановские, Иваньковы, Гавриловы, Гаврильцевы, Игнатовы, Федотовы и иже с ними. Хотя, тут тоже есть неординарные, простецкие на первый взгляд, названия: Андрюшино, Зинино, а то и просто Зинкино, Васькино, Юркино и уж вовсе просторечные — Антониха, Сазониха и даже Васьки. Есть в соседней Костромской губернии деревенька Кешка, а на ярославских болотинах кордон Мося и речушка Симка. А есть и гордое имя речки-невелички Тамара (прям как грузинская царица), тихая и ласковая Княжня.
Помимо упомянутой выше ситской деревеньки Мерзлеева, находится на Брейтовской земле почти некрасовское Горелово. Вообще довольно много грустно-угрюмых, видно тягостно-памятных в народе, названий деревенек. Тут тебе и Лютово, и Голодяево с Кощеевым, Тощиха с Угрюмовым, Убожьево с Дряхловым и Нелюбово с Золотухой (почти как медицинский диагноз или ассенизаторское понятие). Довольно много всяких Погорелок, Гари и даже Маленькой Гари. Это, вобщем-то, и не удивительно при немеренных лесных просторах и сплошь деревянных постройках. Есть Смертино с Дохлинкой, Могилицы и вовсе Погибелки. Тоскливо наверно родиться и жить в таких деревнях. Закончим этот несимпатичный ряд названиями речек: Елда, Вонячка, Недуга, Нюньга. Последняя по ассоциации, а не по этимологии, так как название это тоже явно не славянское.
Места у нас, как сказано, дивно рыбные, что и отразилось в разных деревенских названиях: Карпова, Окунёво, Сомино, Стерлядево, Щучье, Чебаково, а заодно и Ракино. А коль скоро на гербе Ярославской губернии медведь — хозяин сумрачной тайги, то помимо самого косолапого Топтыгина тут вам и Волково, Лисичино, Лисино и Лиски, Кабаново, Зайцево, Ежово, Ласкино, Глухарёво, Филинская и Вепрева Пустынь. Какое старинное название — Вепрева Пустынь! Так сейчас и не говорят.
Будет вам и кулинарно-гастрономический набор: Блины, Икрино, Печёнки, Окороково, Языково, Курочкино, Уточкино, Перцево и Хренино, а на десерт – Мёдухово! И, как венец при таком изобилии съестного — деревни Кашеварка и Стряпково. Ну, а самый конец этого ряда — Тараканово. Какая же кухонька без этих неистребимых рыже-чёрных пруссаков.
Есть тут и просто профессионально-хозяйственно-иструментные названия: Мельниково, Пчелье, Кадочник и Юхотский Кадочник. Вота как! Не просто тебе кадочник, а Юхотский! Видать, отменные кадки делались, кои сейчас днём с огнём в наших деревенских краях не найдёшь, как и горшков-кринок, кстати сказать. Кузнецы само собой, но есть и Кучеры и даже хохляцкие Чумаки. Чумаками звали на Украине возчиков соли и рыбы. А в наших краях и рыба была и соль была нужна. И сейчас на наших столах "Кам' яна сiль. Сорт перший" из города Артёмовска, что на Донбассе. Есть деревенька Гвоздево и деревенька Иголиха. Может, в последней были заняты портняжным промыслом, нередким в дореволюционные времена, когда не было ещё в помине продукции советских КБО и всяких Домов Быта, великолепно прославленной незабвенным А.Райкиным. А то вот ещё — Станки. Может ткацкие, может скотские, где жеребцов кастрировали, а может ещё какие, но вряд ли токарные, сверлильные, какие-нибудь зуборезно-фрезерные (если вообще такие есть). Кроме ситского Топорищева есть неподалёку от нас Лопатино, а по дороге на Рыбинск (бесчётно переименованный в памятные советские времена) есть Лом, потом Ломки и Ломики! Нашлась в соседнем от нас Некоузском районе речка Ломиха. А ещё есть Вильцы, Шилово и просто Молот. Каких других инструментов нет, но эти — точно есть.
Родственники и земляки моей жены и тёщи — народ вовсе не угрюмый и, скажем прямо, без обиняков, «выпить не любят». Вот и отразились эти хмельные пристрастия в названиях разных местностей и поселений. Здесь и много всяких Хмелинок, Хмельников, Хмелевиц, есть и Рюмки, и как следствие: Гулениха с Озорниковым, ну и, конечно, Пьяново. Удивительно, но нигде не нашёл Самогонова. Может потому, что за самогоноварение сажали? Боролись все годы Советской власти. Вяло пытаются и поныне. Боролись в основном руками милицейских и их стукачей-алкашей. Зряшное дело, да и пустое. Хороший самогон вреда не приносит сам по себе. Потому и пьют его повсеместно, начиная с самих милицейских. А травятся, известно ведь, всем, что хоть немного горит и от неумеренности пития этого самого, горящего синим пламенем, хмельного зелья. Ясно дело, можно и самогоном упиться, особенно если, как мои соседи выражаются: «Намулить таблетками какими или на табаке-самосаде настоять, чтоб крепче забирало значит и, слышь, выпил стопку и с копыт долой…».
А теперь о лошадушках и скотинушке деревенской. Какая же это деревня без скотины. Хотя, справедливости ради скажем, что многолетняя практика аграрной политики «самой-самой» партии (самее просто не бывало даже у китайцев и сохранилась разве лишь в Северной Корее), привела к тому, что есть и деревеньки с одним-двумя домами вовсе без скотинки. Вымирают. И хозяева и деревни. Но останутся на картах названия с пометкой «(нежил.)» вполне возможно вот такие: Мериново, Кобыляево, Конюхово, Копытово. Имеются и другие скотские названия: Бараново, Козлово и Козлицы, Свинариха, Телятово, Кошки и даже Запёсье с Тявковым.
Навевают элегическую юношескую грусть деревеньки Воробьёво, Дятлы, Журавлёво, Берёзово, Липки, Ольховка…Наверно уютно жить в этих деревеньках, и жители должно быть гордились поэтическими названиями своей малой родины. Хотя одна Ольховка рядом с нами зовётся окрестным народом Пьяной Ольховкой. Справедливо. Мужики и бабы, ещё и не старые вовсе, большей частью «по вся дни пьяны». Когда бы туда ни приезжал, редко когда хоть одну пьяную морду да не увижу. То в одном, то в другом доме дым коромыслом и пьяный гвалт. Гулеванят.
Довольно актуальны на сегодняшний немилосердный день древнерусская Калита, т.е. денежный кожаный мешочек (помните великого князя Московского Ивана Даниловича по прозванию Калита, собирателя русских земель вокруг Москвы и мошны, первым добившегося права у Золотой Орды самостоятельно собирать дань, то бишь налоги, ежели на нынешний лад?) Это название старинное, но есть и самые современные: Деньгино, Халява. А раз так, то есть на карте области и Аферищево, куда же без этого. Всё как в жизни. Вот только Баксова нету. Может ещё чего-нибудь и нарекут, а то и переименуют. Купят, к примеру, новые русские захудалую деревеньку, настроят особняков на зелёненькие и назовут посёлок Долларово. Опять же в духе последней дружбы Володи с Джорджем получится.
А есть и без того замысловатые и вовсе непонятные названия рек, населённых пунктов, местностей: Бухтарицы, Векса, Закобякино, Заучье, Киндяки, всем известная знаменитая Нерль. Здесь тебе и Ракоболь. Вот и думай себе чего хочешь — какая такая у рака боль. Пойдём дальше: Согожа, Соренжа, Туношна, Турыбарово, Тюляфтино, Тюхтедамово, Ученжа, Ухра, Чухолза. Возможно, тут не только финно-угризмы, но и монголизмы, тюркизмы или ещё какие-нибудь измы. А может, тут есть и давно забытые древнеславянские корни. В общем, язык сломаешь, а заодно и голову, покуда дойдёт, что тут и к чему.
Чисто татаро-монгольских следов в топонимике не больно и много. Есть ж.д. станция Орда, деревни Татариново и Баскаково. Здесь всё более или менее ясно. Сложнее с Баймаково, Барсагино, Бекичево, той же Беркаихой. То ли монгольские, то ли тюркские корни в этих названиях. Неясно. Как непонятно и то, каким образом в северную ярославскую тайгу попало название местной деревни с южных степей, а именно — Половецкое. Может, это вообще позднее, более современное название, взятое каким-нибудь любителем половецких плясок из знаменитой оперы А.П.Бородина «Князь Игорь»? А может и вовсе, как говорится, «не из той оперы» и я тут не по разуму кудревато мудрую? Не знаю.
Не добился я ни от какого старожила, ни от самой древней жительницы, ныне покойницы, бабки Варвары, которую я знавал, умершей с ясным умом и отменной памятью (до сего дня помню, хотя и прошло много больше десятка лет, как она рассказывала мне с мельчайшими подробностями о своем замужестве, кратковременном житье-бытье в дореволюционном Санкт-Петербурге, начале Первой мировой войны, заставшей её именно в стольном граде, проводах мужа на войну и возврате на родину в деревню, её длиннющие молитвы, которые она и в восемьдесят годков читала без пропусков исключительно по памяти), что означает название нашей деревни — Базыки. Не нашёл такого слова и в «Словаре русского языка» С.И.Ожегова. Между тем у нас в районе Сити деревень с таким названием целых две. Одна — у устья, недалеко отстоящая от реки, называемая старожилами Хомовские Базыки, а наша, отстоящая намного дальше, километра в четыре напрямую от реки, тем не менее, зовётся Ситские Базыки. Так называл её и мой тесть, тоже покойный, а при жизни весьма уважаемый и достойный человек — Голубев Александр Арсентьевич. Моя жена, его старшая дочь, вспоминает, что он так подписывал конверты своих писем, указывая адрес. Слышал от стариков и другое название — Покровские Базыки. А вот на подаренной мне моим другом Станиславом Андреевичем Мальцевым достаточно подробной карте двухкилометровке, изданной в 1993 г. Федеральной службой геодезии и картографии России, наши Базыки значатся как Дуброво-Базыки. Сообщение о таком названии вызвало всеобщее удивление местных жителей, начиная с моей тёщи. Никто такого названия здесь отродясь и не слыхивал! Вот такой ребус-загадка. Может тут тоже монголизмы или тюркизмы намешаны? Ну, да ладно. Не научный трактат пишу.
Буду премного благодарен и обязан, если кто объяснит, что означают все сии странные названия, что означают Базыки. Ведь есть ещё на Ярославщине и у соседей Базыково и те же Базыки.
Имеются у нас, правда, и вполне понятные на первый взгляд названия, а смысл, опять-таки, по худости рода и ума скудости, не вполне, если не сказать и вовсе не доходит. Вот есть Задняя Река, Задняя Горка и просто Зады, Заднево. По здравому смыслу и житейской логике искал что-нибудь теперь Переднее или Переднево. Не нашёл. Как и не понял — а почему задняя, от чего задняя, относительно какого места задняя? Должно быть, это знают только сами жители этих деревень, если знают. Искал не знаю чего, а нашёл Бабью Гору, без мужицкой. Не заслужили мужики свою гору, что тут поделаешь. Бабы, как известно, лучшая половина.
Но есть у нас и лирические Любим, Поцелуево, Лапушка. Это ведь в очень хорошем настроении и в солнечную погоду на трезвую голову можно было придумать такие названия. На этом, пожалуй, и закончу с топонимикой ярославской, а то это увлекательнейшее занятие уведёт бог весть куда.
Теперь меня интересуют прозвища людские. Не фамилии. Это другое и, думается, не менее интересное занятие. Скажем, по фамильному составу, во всяком случае на Сити и рядом, можно чётко выявить малую родину здешних жителей, выявить много занимательных и важных деталей. Это, если не хотим превратиться «в иванов, не помнящих родства». Но это сейчас не мой предмет.
Местных прозвищ знаю не так уж и много, но отражают они огромный и интересный пласт людской наблюдательности, а то и злопамятности. Некоторые смешные, потому как редкостно меткие, есть злые и обидные, есть — как констатация какого-либо факта, связанного с носителем прозвища.
Какие-то возникли давно. Настолько давно, что из ныне здравствующих стариков никто уже и не помнит, кто, когда и почему наградил многие поколения таким прозвищем. Вот в нашей ближней округе есть семья, у всех поколений которых есть прозвище — Колбаса. Почему Колбаса? Что за Колбаса? Никто уже ничего и не помнит. Когда я расспрашивал, то отвечали примерно так: «Дак, а кто его знает? Оне завсегда все были Колбасы. И старуха, тётка Нюшка, была Колбаса, и до неё, и Маня вот, тоже Колбаса. Да все оне теперь Колбасы…».
Был такой Ваня Финн. Его ровесники, ныне здравствующие деды, помнят лишь, что он и мальчонкой был Финном. А почему, кто его наградил, не помнят. Но в тех или иных разговорах, когда вспоминают о нём, то так и зовут его Иваном Финном. Тут только можно гадать на кофейной гуще и притягивать за уши древний финский пласт этих местностей. На самом-то деле тут что-то другое. В отличие от Колбасы Финном был только он один — Иван.
Сравнительно недавнее прозвище у Евгения Озерова. Он — Женька-Латыш. Тут просто. По отцу он латыш. Батюшка его был в двадцатые годы хуторянином-переселенцем по фамилии Озол. После всех раскулачиваний и насильственного околхозивания отец счёл за благо для деток, коль скоро и жена была ярославной русской, стать Озеровым. Однако дети так и остались для памятливых соседей латышами. Не знаю как раньше, но сейчас Женя — мужик под пятьдесят годов, явно гордится своей латышской кровью. Правда, лично я ничего типически латышского в нём не вижу. Мужик, умелый крестьянин, такой, как и его соседи, может чуть больше иных закладывает за воротник и тогда чаще вспоминает среди своих же соседей, что он, ядрёна корень, латыш, а не как окрест, сиволапые, русаки-москали. Да и откуда ему быть латышом, когда он и в Латвии никогда не бывал и сидра яблочного не пивал, а женился давным-давно на местной прозоровской девчонке и, сколько себя помнит, пил в основном самогон голимый.
Есть ещё в наших краях семья Лебедевых-Монашёнков. Не жалующаяся на память свою тёща дорогая, говорит, что, сколько себя помнит — «оне всё Монашёнки» и замечает, что прозвище было совсем не обидное и носители его охотно отзывались на него. Не то, что Туршонки. Эти обижались и чуть-что кидались в драку, за что дополнительно их не любили. А может из-за злого нрава предков такое прозвище и получили. Моя жена, филолог по образованию, полагает, что туршонок — это испорченное турчонок. Это не лишено смысла. По многим распросам соседей-стариков, причём поврозь (прямо как на следствии!), выяснилось, что такого слова вообще-то нет, а вот турша (и что удивительно, многие, не сговариваясь, его повторили, именно турша), по их мнению, означает что-то вроде озорничать нехорошо, бузить, дерзить. А они, дескать, такие и были. Ну, а раз так, то поделом им. Стало быть «оне все туршонки и есть».
А теперь о турках. С конца прошлого ХVIII века, считай весь ХIХ то и дело воевали с Турцией. И на последнюю русско-турецкую войну 1877-78 годов, когда освобождали братьев-славян на Балканах, уходили со всей Российской империи. Уходили и с Ситского края. А приходили сюда похоронки, увечные и раненные. Словом, турки достали народ так, что во всех русских деревнях они стали синонимом всего дурного, жестокого, тупого. Так что туршонок-турчонок вполне имеет право на существование.
В этих краях были, как и всюду на планете Земля, бытовые прозвища, связанные с физическим обликом человека, каким-нибудь изъяном, его профессией, характером, как правило, не переносимые на весь его род, семью. Такой вот был мастеровой мужик у нас — Коля-Лёва, т.е. левша. Дед моей тёщи из-за цыганистого вида был прозван Семёном Чёрным. А был ещё Трофим Рыжий, потому как и был натурально рыжий. И сейчас у нас есть такой Лёшка Рыжий, прозванный так по той же причине. Афоня - Корявый — потому как лицо было в оспинках. Наверно совсем как у нашего усатого генералиссимуса, но его ближние партийные дружки звали Кобой, хотя Корявый, на мой взгляд, подошло бы к нему, всесоюзному пахану, куда лучше.
Тёща, Александра Андреевна, когда под настроение перебирает с тихой грустью годы юности своей, так как то гда она была молода и недурна собой, вспоминает всегда маленького весёлого гармониста Ваньку-Гороха, прозванного так за свой рост. Слушая её, так и представляешь, как горошком катится маленький гармонист с заливистой тальяночкой по деревенским улочкам, а за ним табуном — босоногие бедовые девчонки, голосисто поющие на всю округу песни, а то и задорно-ядрёные частушки. Теперь почти и не услышишь в деревнях ни гармони, ни песен.
Живёт у нас такой мужик по прозвищу Скрутень. Прозванный так за свой живой и весёлый нрав, за ловкость и необыкновенную вёрткость, что, если внимательно приглядеться к старику, ощущается в нём и сейчас. Человек он смешливый и хороший, просто непоседа. Остаётся только поражаться редкой меткости народа.
А вот о некоторых других прилипчивых прозвищах, кое-что известно, как они возникли, хотя и тут загадок предостаточно. Жил-был здоровенный мужик по прозвищу Ванька Деман, т.е. Демон. Это у нас так говорят. То иногда окают, то — акают. По свидетельству нынешнего председателя нашего колхоза "Правда", моего давнего друга Николая Александровича Старкова, его односельчанин Иван получил это прозвище случайно. Работали в поле, сломался то ли трактор, то ли комбайн (за давностью лет уже точно и сам Николай не помнит) и напарник этого Ивана, ремонтируя сломанную агрегатину, за медлительность и неповоротливость в сердцах его и обозвал, мол, что ты, как демон, слоняешься и не помогаешь, не вкладывая в это слово никакого особого смысла. Все присутствующие весело рассмеялись, но к незадачливому Ване, вообще-то мужику неплохому, накрепко прилипло это, согласитесь, с глубоким смыслом характерное слово-прозвище. И даже после смерти его он так и остался навсегда в памяти односельчан — Иван-Деман. Кто какой смысл вкладывал в это прозвище или вообще не вкладывал никакого смысла в нашей часто мало осмысленной жизни, теперь уже и неведомо.
Канули в Лету причины появлений многих других не менее странных прозвищ. Многим старожилам кажется чудным теперь, что когда-то одну тихую семейную пару, Маню и Николая, неизвестно за что прозвали Война. Были они оба, по рассказам, небольшого росточка и нрава на редкость миролюбивого и доброго .Вот и поди, гадай, откуда взялось прозвище Война? А между тем прозвище это перешло и на другие поколения семьи.
Была-жила когда-то давно такая Катька-Козлиха. Вредная и языкастая бабёнка. А почему Козлиха? Может потому, что родом из деревни Козлово, хотя других оттуда так не обзывали. Может и за дурной нрав. А может, всё вместе и сложилось в одном человеке. На роду так было написано.
А теперь расскажу, как оказался очевидцем рождения прозвища. Чтобы никого не обижать, на всякий случай не буду называть настоящего имени героини и конкретное место действия.
В наших краях теперь уже почти не осталось магазинов и хлеб привозят на автолавках. И вот местный народ коротает время у автобусных остановок, ожидая хлебовозку. Это у нас своеобразный клуб, где узнаются все последние новости, которые, кстати сказать, распространяются здесь со скоростью лесного пожара. Так быстро, что иной раз остаётся, разинув рот, только гадать, как распространяется весть с невероятным проворством за сотни километров. И это без телефонов, редких автобусах регулярных, плохой почтовой службе… Загадка природы!
Ну, как водится, в нашем «клубе» перемоют кости всем подряд. Милое дело. Бывает и жарко, по-деревенски крикливо-визгливо и, как я уже успел заметить, часто с плохо скрытым удовольствием, ссорятся. Повод редко бывает слишком уж и серьёзным. Так, кто чего не понял, кто чего приврал-присочинил, со зла наболтал чего лишнего, а может не со зла, просто по дурости. Признаюсь, мне часто доставляет удовольствие бывать на таких посиделках-ожиданиях. Много чего полезного для себя узнаю. Заодно всё лучше узнаю и своих соседей, людей большей частью мне лично симпатичных и интересных своей житейской мудростью, добрым нравом, и неповторимым юмором, с весьма оригинальными и занятными суждениями обо всём на свете: начиная от глобальной мировой политики, насущных проблем в жизни страны, мимо которых им, ну никак не пройти, и кончая своими огородами или пасекой.
Довольно часто наш народ обсуждает нравы нынешнего, для подавляющего большинства из них, срамотного времени, выходки молодёжи. Обсуждают и всякую моду, что увидят по телевизору. Сейчас ведь довольно часто показывают всякие модные презентации разных знаменитых кутюрье, домов мод. А народик наш, особенно зимой, пялит телевизор кряду часов пять-шесть. Знаю, одинокие бабки даже разговаривают с телевизором и со всеми персонажами телевизионными, начиная с дикторов.
Так вот, ждал я однажды такую автолавку. Стоял душный и жаркий июль. Народ попрятался в тень павильона на автобусной остановке. Кто раньше пришёл, кто ещё тащился. Сомлели. Вяло здоровались, лениво жаловались на жарищу. Как говорят на Ярославщине — "ужарели". Почти все собрались, а окаянной автолавки с хлебом всё нет и нет. Вдруг, сначала бабуськи, а потом и мужики зашевелились, тихо загалдели и, главно дело, узрились не на дорогу, по которой машина и должна прибыть, а в сторону поля, за которой была дальняя деревушка. А там шло чудо!
Некто, женского пола, неопределённого возраста в чёрном суконном пиджаке, в алом, словно пламя жаркого костра, длинном платье. А на голове у чуда красовалось нечто невообразимо большое, котлообразное, оранжево-жёлто-синего цвета. И это под палящим солнцем! Всмотревшись, несколько голосов разом выдохнуло: «Дак, это же Нинка!!». По мере приближения Нинки народ просто онемел и, когда она пришла, отдуваясь, уселась на лавку, все поначалу молча таращились на неё, больше разглядывая странный головной убор. Такого редкостного изумления-потрясения местного народа я никогда не видел.
Народ-то наш в деревнях давно не молодой, всё повидавший и претерпевший на своём веку, как говорится, шилом патоки хлебнувший, готовый ко всему, и удивить его чем-либо очень трудно. А Нинка удивила. Да ещё как удивила!
Но сначала небольшое пояснение. Это для них, стариков и старух она Нинка, так как тогда, четыре года назад, ей стукнуло 74 года! Была она давным-давно вдовая. Жила всё одна. Редко когда наезжала на недельку, не больше, дочь бальзаковского возраста из города дальнего, да всё с женихами и мужьями новыми. Где-то в тюрьме загиб сын её, которого часто вспоминала и жалела. В её материнских воспоминаниях он всегда был очень хороший и пригожий. Это понятно. На Урале был её младший брат, уехавший после службы в армии из этой же деревни. Годов двадцать, а может и поболее тому назад, приезжал пару раз, как вспоминали потом при мне старики. Раньше бабка Нинка держала и скотинушку: корову (вообще она слыла передовой колхозной дояркой), бычка, поросят, кур. А теперь вот только козу и куриц. Была она совсем недурна собой. Это тоже признавали все. Осознавала это и сама Нина и всегда была опрятна-аккуратна. Да лет десять назад заболела она шибко. Сначала жаловалась на невыносимые головные боли, а потом стала и заговариваться. Увезли сразу в Ярославль. Лечилась долго, но вернулась домой. Всё было как обычно. Скотинушка, огород — хозяйство. Да стал народ примечать странности тихие за ней. Вдруг, ни с того ни с сего, понесёт околесицу! Как-то враз постарела, опустилась. Перестала следить за собой, стала неряшливой. Никого это не задевало, никому не мешало. Попривыкли и даже стали немного жалеть. Иногда в сердцах обзовут грязнулей и всё. Свыклись. И вот те на! Явление Нинки народу!
Минут через пять после появления Нинки народ пришёл в себя и громко, словно выплёскивая притомившуюся от жары энергию, загалдел-заулюлюкал, не сдерживая эмоций, с матюками забористыми, разухабистыми. Тыкали пальцами на несуразную чалму из махрового полотенца, заскорузлый пиджачок и кримпленовую юбку, и, какие-то, бывшие давным-давно модные у молодых женщин и девушек, туфли на чудовищной толщины платформе с квадратными каблуками. Народ не смеялся. Народ возмущался и ярился. И тут меня насмерть поразила реакция самой бабки Нинки. Она царственно-величаво всех оглядела и молвила без злобы и раздражения громко и размеренно: «Дурачьё деревенское, никовды и не видали ничаво окромя свинных рыл и коровьих задниц с хвостами. Мода енто!». Публику прорвало: «Мода! Ишь, чево выдумала! Мода ей, на старости, гляди-ка! Да ты, Нинка, не срамися хошь! Наголуха! Пинжак свой хошь простирнула бы, мода ей!…Трах-тибидох, такую мать!». А бабка Нина, казалось, была довольна сделанным ею переполохом и даже не огрызалась по обыкновению и держала голову неестественно прямо. На это немедленно обратили внимание и кто-то из товарок ехидно бросил: «Эй, мода, а на голове у тебя что, а? Ты бы, Нина Павловна, ещё бы одеялом замотала башку свою больную!». Снисходительно поглядев на вопрошавшую бабку как на неразумное дитятко, она объяснила: «Ничо ты, Лидка не знаш, не понимаш, темнота, ты внуку поспрашай, тюрбант называтся, ничо не знат». И тут народ грохнул от смеха. Хохотали прямо до слёз, до коликов в животах. Некоторые бабки попадали на скамью. Хохотали так, что даже не заметили автолавки с недоумёнными шофёром Сашкой и продавщицей Валей, которые через минуту тоже хохотали вместе со всеми, заразившись всеобщим весельем. Валя, согнувшись от смеха пополам, приговаривала: «Ой, не могу, ну, уморила! Тётка Нина, ну ты и вырядилась, ну ты и даёшь, мать! Сопрела наверно, жарища-то какая! Ой, помру, на платформе! И как ты по глобке-то ковыляла, а? Ну и чурбант, вот так чурбант!» И все бабки подхватили: «Чурбант! Чурбант!».
Смех, страшное оружие. Бабка Нина спокойно вынесла все наскоки, но вот смех… Она превратилась в каменное изваяние и молча, поджав губы, просидела на скамье. Казалось, она не видела и не слышала ничего вокруг себя. Народ, отсмеявшись вволю, купив хлеба, посмеиваясь, пошёл по домам. А Нина Павловна не слышала даже и призывов разбитной Валюхи покупать хлеб. Купил ей хлеб я, припомнив, сколько чего обычно брала.
Я вспомнил, что лет с десять назад, может и поболее, во всех газетах и журнальчиках того времени публиковались всякие чалмы и тюрбаны, входившие тогда в моду. Предлагались всевозможные способы самостоятельного изготовления из разных подручных материалов. Разом на улицах появились девицы и дамочки в разномастных по фасону и цвету чалмах или что-то вроде них. По скудости в первую очередь культуры и денег, всякая модная новация у нас сродни эпидемии гриппа. Уж если болонья, то поголовно все в болонье, а если кримплен, так даёшь кримплен! Если мини, то юбочки, едва прикрывающие срам, носили не только девчонки-подростки с ножками точёными прямо от ушей, но и мощные дамы известного возраста, когда старательно молодятся, напяливали эти мини на свои необъятные окорока-ляжки. Помню, пошли брюки-дудочки у мужиков, так в них влезли все, даже отменно колченогие «кавалеристы». Что же с бабки Нины взять. И я предположил, что она нашла где-то у себя такой вот старенький журнальчик или страничку с картинкой-инструкцией, и оказался прав.
Пока укладывал ей буханки хлеба и батон, потихоньку успокаивая и коря её, что, мол, негоже ей, уже не молодой, вот так себя выставлять на посмешище, да и что наряд-то явно не по сезону, она достала из кармана вчетверо сложенный старый журнал "Крестьянка" без обложки, со многими выдранными страницами. Нашла нужную страницу, бережно разгладила натруженной ладонью и показала мне картинку-инструкцию по изготовлению тюрбана из махрового полотенца. Я только горестно вздохнул. А бабка Нина, смахнув две слезинки, ровным и печальным голосом произнесла: «А когда было наряжаться-то? Сроду и не наряжалась, и одёвы уже давно не покупывала. А на что? Перед Малинкой (так звали её любимую коровушку) красоваться что-ли? Вота и устроила себе празник». Поблагодарила меня за хлеб, расчиталась, сняла свой суконный пиджачок, нелепые дочкины туфли, всё сунула в сумку, улыбнулась мне, как показалось на секунду-другую, молодо и озорно, и споро пошла домой. Я стоял и глядел ей вслед, а она вдруг обернулась и сказала весело: «А разгалделись-то, раскаркались, чисто вороны!». Повернулась и быстро скрылась из вида.
А кличка Нинка-Чурбант прилипла к ней, но в глаза ей говорить всё же опасаются. Может, потом каждый из очевидцев происшествия дома, наедине с собой, поразмышлял ещё кое о чём. Может и о бабьей долюшке в русских деревнях.
Вот и весь мой рассказ о прозвищах, именах-названиях ярославских, что вынашивался долго, а написался в одночасье.
Базыки. Январь 2002 г.
Александр Цой