Как давно я здесь не был. В месте моей жизни. Уверен, даже после сотен тысяч лет. Даже если бы мир покрылся напалмом. Даже если бы вонючий вирус облепил планету. Этот запах всё равно сохранился бы. Он всё такой же шаткий и скрипучий. Все доски так же гнилы, как и десятки лет назад. Двор всё такой же мёртвый и заброшенный. И даже сквозь пыльные солнцезащитные очки видно отвращение, переполнившее всё здесь, словно недовольный полтергейст.
Это были слова Радона. Пройдя пешком заснеженные горы, туннели и океаны, с одними кирками в руках вместо оружия… Я, наконец, смог отдохнуть. Потому что Радон остановился. Впервые за то продолжительное время, что я за ним плёлся. Впервые на чьей-либо памяти Радон остановился. А в моих глазах всё ещё мерещились ослепительные звёзды. Взрыв космоса.
Радон перекинул своё оружие через плечо и впервые на моей памяти вздохнул. Словно устал.
Шагая по пыльной поверхности, мы шли навстречу демонам, инопланетянам, мутантам, тварям снов. Шли, чтобы спасать миры, планеты, вселенные, людей. Неизвестно куда, но куда-то мы шли. Точнее, шёл апостол Радон, а я увязался за ним.
Сквозь испещрённую жуткими шрамами кожу Радона таки пробивалась борода, а через сквозное отверстие в плече, размером с кулак, можно было узреть мир. Этой страшной раны можно было бы и не увидеть, если бы Радон когда-нибудь переодевался. Но Радон шёл вперёд, и ране в его плече ничего больше не оставалось, кроме как просто перестать кровоточить. На краях её всё ещё белели кости. И как Радон может держать свою кирку этой рукой, для меня загадка.
Когда жизнь была нормальной, меня всегда интересовало, к чему может привести помешательство буйного психа? Если дать ему свободу. Если игнорировать то, что он разрушает, убивает, рычит и снова разрушает. Что случится, когда не останется больше вещей, которые можно разрушить? Как тогда поведёт себя псих? Но это всего лишь невинная фантазия. И когда случился судный день, я перестал генерировать варианты концовки этой фантазии. Просто, мир и так уже разрушили. А повсюду сновало безвольное мясо, потерявшее семьи, дома, деньги и авторитет. Не видел я более достойных людей, за которыми мог бы приглядывать в психушке.
Радон с шумом втянул в грудь воздух, и мне показалось, что он расширился в два раза. На остриях его кирки осыпалась вместе с песком засохшая кровь. На среднем пальце не было одной фаланги. А в рукоятку вонзены несколько одиноких зубов. На моей кирке тоже есть парочка зубов, но всё же на порядок меньше, чем у Радона.
Стикс, маленький сирота, увязался уже за мной после того, как я увязался за Радоном. Но мне никогда не было до него дела. Он умел добывать еду сам и не составлял проблем, кроме тех случаев, когда ночью нападали мародёры. Составлял проблем он естественно мародёрам, которые думали, что взяв его в заложники, получат от нас всё, что угодно.
Украдкой глазея на Радона, Стикс прятался за моими ногами, сжимая старую истрёпанную книгу с рваным кожаным переплётом и обложкой, на которой давно не было названия, так же, как и Радон сжимает во сне свой рюкзак. Так же, как и я свою кирку. Под обмотками Стикса, любезно называемыми одеждой, хранятся сотни канцелярских предметов, от степлеров, до лезвий и ручек. Внутри живота Стикса до сих пор переваривается несколько жевательных резинок и скрепок. Уши Стикса пронзены обычными вышивальными иглами – подарок от одного мародёра.
Перед нами стоял высокий деревянный дом, держащийся на одном только добром слове. Со страшными изгибами, он напоминал невысокую башню, которой сломали хребет. И каждое мгновение времени сопровождалось скрипом, шумов, осыпанием гнили. Радон впервые остановился ради этого.
- Я не могу вам помешать зайти в этот дом, - сказал Радон раненным голосом. – Но есть одна вещь, о которой я вас должен предупредить. В этом доме кое-что есть. И если вы это увидите, я попытаюсь вас убить.
За всё наше путешествие, это были первые фразы, несущие подтекст от него. Это вообще были первые фразы состоящие более, чем из трёх слов. Даже сквозь дневной свет и пыльные бури стали видны взрывы звёзд за синевой. С каждой неделей земля под ногами дрожала всё больше. С каждым новым живым человеком, другие люди сходили с ума всё больше. И рука уже невольно сжимала кирку, на которой вился засохший плоский кусок плоти. Рука почти срослась с рукояткой. Рука немела. И кровь из ушей текла всё чаще. И даже это не помешало мне вслушаться в новый голос человека. Раненный и надломленный, как то здание в пятидесяти шагах на чистом поле.
Наши шаги больше не оставляли следов. Потому что бури не прекращались. И всё равно Радон говорит, что чует запах. Быть может, он имеет в виду что-то другое?
За гнилыми стенами шум бури, под аккомпанемент скрипучих досок, казался уютным. Внутри всё казалось более тесным, чем снаружи. Мусор, обломки, и, конечно же, дикие собаки, увязавшиеся за презренными волками, тоже были здесь. Но пока мы были рядом с Радоном, всё было в порядке. Твари пугливо рычали. Кто заслонял своими телами тявкающих полуоблезших щенков. Кто-то навалился лапами на массивную обглоданную кость в зубах. Вожака-волка не было видно. Но его рык разносился в стенах этого жилища громогласно. Его испуганное рычание могло оглушить. Только не Радона, у которого половины ушей уже не было.
Я заметил шкаф со столовой утварью, белеющей через стёкла дверцы. Словно те же кости, только разрисованные и выточенные. Но это был уже давно не встречавшийся на глазах фарфор и гжель.
Винтовая лестница на верхние этажи была обвалена и растаскана, а вместо неё с этажей повыше висели обычные стремянки. Туда волкам и собакам было не добраться. Там был кто-то ещё. После того, как Радон подёргал за стремянку и услышал угрожающий скрип старой верёвки, то сказал:
- Залезь наверх, - услышал Стикс команду.
В этот день Радон вёл себя, как обычный человек. Он разговаривал, он глубоко вздыхал и казалось, что его энергия вовсе не бесконечна. Рядом с белыми краями в его плечевом отверстии вместе с гноем начала красться наружу кровь. Без препирательств, перепуганный ребёнок забрался на лестницу, раскачиваясь, как на качелях, только вместо скрипа ржавчины, была трескающая верёвка и тонны пыли. У Стикса было первое в жизни задание, сказанное из уст Радона. Он должен сбрасывать сверху все коробки.
Я уже перестал бояться рычания зверей. Как только я отошёл от Радона, на меня прыгнула одна из этих трусливых тварей. Одним ударом, в полёте я прервал её презренную жизнь в этой вони. Как отвратительно.
- Чёрно-белая жизнь, - донеслось до меня эхо Радона.
Я надеялся их дождаться, но
Это было слишком самонадеянно
Ждать умерших.
Дорога заканчивается тупиком. Чуть глубже поверхности.
Там застреваешь.
Я слышал, как летят сверху пыльные коробки и разбиваются о паркет. Но моё сознание поглощали картины на стенах. Там были люди. Одна и та же семья. Интересно, сколько же времени здесь не было Радона?
Радон нашёл маленький красный бантик.
- Я хотел их дождаться
Но это было нечестно по отношению к ним.
Когда-то у входа было белое крыльцо.
А вместо гнилой истоптанной травы на улице рос ровный душистый газон.
Родители ругали своих детей за то, что они долго не возвращались домой.
Бегали за дворовыми собаками.
Дрались с другими детьми.
Из окна тянулся запах мясного пирога.
И попугай трещал без остановки под потолком.
Я разбил голову ещё одной твари, окрасив картины кровью. И слушал проповедь Радона. Так непривычно было слушать его голос. Кроме выкриков «ложись!» или «в укрытие!» от него не было ни единого звука. А теперь я словно достал старый избитый радиоприемник с согнутой антенной, смахнул грязь со шкалы и, немного повертев ручкой, настроился на заброшенную радиостанцию, которая вещает одну и ту же пластинку десятки лет.
Мусор, грязь, экскременты. Достаточно и дня проживания в этом месте, чтобы весь остальной мир показался душистым цветочным раем. Под половицами сновали черви и пауки. А в стенах скреблись мыши.
- У моей младшей сестры были рубиново-красные башмачки.
И странное жёлтое плюшевое животное с ярко красными щёками и хвостом в виде молнии.
Я ей хотел купить тёплый пушистый шарфик. Но не успел прийти домой.
Над нашей крышей всегда были узорчатые облака.
А в камине горел огонь.
Нет ничего лучше дома.
Старые механизмы разбивались со странным бренчащим звуком. Некоторые детали рассыпались и изнутри выползали букашки. А высокие часы замерли без пяти полночь. Я поднял с земли ручной протез.
Ещё одна упавшая коробка разлетелась оловянными игрушками в унисон со сломавшимся полом, и я почти бесшумно провалился на несколько метров вниз.
К сырой грязи. К липкой темноте. А кирка застряла в камне. Здесь стоял ещё более страшный запах. Грязь была вязкой и затягивала меня.
- Как я ненавижу это место…
На конце дороге тупик. А сквозь тупик видно всё то же начало дороги. Прошагав по бесконечности просто не замечаешь, как возвращаешься к началу.
Обвалился третий этаж. Меня оглушил кашель Стикса. И упавшая с чайным сервизом коробка.
Я попытался вытянуть своё оружие из камня, но лишь поднял из грязи свою помеху. Высокая могильная плита. В темноте было не разглядеть, что на ней написано, но я точно понимал, что это – могильная плита. Я не хотел об этом думать, но мне казалось, что я, по пояс плавающий в грязи, стоял на костях.
Паника.
Одна доза паники и я разбил камень о гнилые подземные стены, освободив своё оружие.
Как раз вовремя.
Воспарив над вязкой грязью, я вновь увидел свет. И вновь услышал шум пыльных бурь.
По пояс в пахучей грязи, я сидел на пятой точке, вновь ловя ртом, уже не такой смердящий, воздух и смотрел на невозмутимое лицо Радона. Его очки теперь плавали в той грязи, где тонул я. А разноцветные глаза, которые я впервые увидел, смотрели в режиме ожидания терминатора.
- Теперь ты меня убьёшь?
Недалеко разбивались всё новые коробки рухляди. То глухие хлопки, то звонкие трески, то острые стуки.
Капли грязи стекали с подошвы прямо в вязкую жижу. Сквозь рану в плече Радона я видел коллективную картину на стене, где люди сидели во дворе под деревом за столом.
- Это были всего лишь трупы моих родственников.
Теперь уже я видел спину Радона.
Со второго этажа доносился плач Стикса. Кажется, обвалившийся верхний этаж что-то ему повредил. Но коробки продолжали падать. Яростно начала хлопать незапертая дверца. Продолжали рычать собаки и волки. А в ушах от мысленной тишины взрывались звёзды. Я стоял на костях людей. Кирка подрагивала в руках.
Тело из соломы
Пугает.
Но одень его в прекрасное розовое платьице, башмачки, а сверху нацепи бантик
И сестрёнка готова.
Видел бы ты своё лицо.
Как стая ворон.
Я не хочу возвращаться домой.
Дома меня ждут неоплаченные счета. Работа в психушке. И кости умершей от голода собаки. Даже если бы с миром было всё в порядке и боги сидели на своих небесах. Я бы не хотел, чтобы боги приглашали меня в гости.
Поэтому я остановился. Увидев, что дорога слегка углубляется и сужается.
Над уровнем земли.
Ах, да… ещё повестка меня бы ждала. Лысая голова, зелёная одежда.
А я люблю всё черно-белое.
- Как же я хотел бы вернуться домой…
На стенах висели картины. На них не было ни одного Радона. Не было его семьи и не было могил над костями в куче пахучей грязи. Были какие-то чужие люди.
- Я бежал от этого места, но всегда хотел сюда вернуться.
Оно преследовало меня.
И поэтому я бежал.
Дом бы всё равно вернулся ко мне. А если бы я искал его, то никогда бы не нашёл.
Одна из коробок зависла в воздухе. А точнее на руках Радона.
- На солнце солома сгорает.
А облачи его в купальник и положи на полотенце на пляже. И сестра будет загорать.
Её будут боготворить люди.
Под шум разрываемого сухого картона, обтянутого скотчем, Радон вещал свою радиостанцию:
- А боги … они такие легкомысленные…
Как прекрасные девушки на общественных пляжах.
Отвергают миры. Смеются.
Распускают длинные блестящие волосы.
Я заглянул через плечо Радона в открываемую коробку и встретил взмах киркой, поцарапавшей мой нос. Выскользнув из его рук, кирка с тяжёлым стуком пробила голову вожаку собако-волчьей стаи, пригвоздив его тушку к полу. Но целью был не вожак, а я.
Взмах кулаком, и куска стены, как не бывало. Послышался хруст толстых костей.
Мутные зелёные глаза Стикса выглянули со второго этажа и стали пугливо блестеть.
- Бросать своих близких можно только полностью расплатившись за свою жизнь.
За башмачки и платьица.
За мясные пироги и за тупики дорог.
За оторванные конечности. И за фотографии счастья.
Я пролетел через гостиную и пробил боком несущую стену. Потолок с грохотом обвалился, похоронив меня под тоннами старой рухляди. Рядом с голодными собаками и полумёртвыми волками. Рядом с дырой в погреб, где плавали чьи-то кости.
Сквозь темноту до моей груди дотянулись исцарапанные мускулистые руки и вытащили меня из мусора, словно я вновь оказался в беде. Грязь на штанах уже начала сохнуть. Разноцветные глаза Радона смотрели без гнева. Мощный подбородок опускался и поднимался, а из старого радио вещал его голос.
- Как и внутри высоких башен, под кожей есть железные тросы,
позволяющие нам накреняться. Без фундамента.
Удар в солнечное сплетение ослепил мои глаза болью. Удушье.
- Где-то вон там.
Никто не просил меня плестись за Радоном. Никто не просил Стикса плестись за мной. Всё по-честному.
- Просто, наконец, ты пришёл домой. Встретил духов.
Выпил чаю. И почувствовал запах скошенной травы.
А на столе лежит откупоренная бутылка с вином, которую тебе никогда не разрешали трогать.
Дорога такая узкая, что невозможно свернуть. Руки застряли в своих выбоинах под землёй.
Моя работа заключалась всего лишь в том, чтобы периодически подсовывать тарелки с едой в закрытые двери. Заглядывать в отверстия и следить за тем, чтобы люди не перегрызали себе запястья.
Нет больше мест, похожих на дом.
А закрытые двери открылись. Свобода началась.
И я просто представил, что умирающий мир – это одна большая комната с мягкими стенами и закрытой дверью. Здесь просто вещей побольше. Интересно, как себя будет вести обитатель этой комнаты со всеми этими вещами?
Вроде домов и собак.
Он будет ходить по кругу.
Вонзённый в грудь обломок часов вернул меня в чувство. Радон поставил меня на землю и посмотрел на кровоточащую рану на груди. Если бы его сердце было с правой стороны, то я бы его убил.
Через дыру в его плече можно было просунуть лямку и зафиксировать сумку. Чтобы обе руки были свободны. Сумка никогда не сорвётся.
Только вместе с рукой.
Я увидел на фотографии школу.
- Больше нет домов.
Есть только убежища.
Я увидел падающего в канализационный люк человека. И рушащийся сверху небоскрёб. Летящие шесты толщиной с кулак. Цветы и собак.
А на порванные ботинки Радона падали капли крови. А гной падал на обломки стола.
- Ты больше не будешь на меня нападать? – удивился я спине апостола.
- Зачем?
- Ты же сказал, что уб…
- Я попытался. Это было моим обещанием.
С трудом ухватившись за стремянку, Стикс всё же упал на первый этаж, обвалив собой и второй. Закашлявшись кровью, он держался за мои колени и плакал. А под его обмотками на золотой цепочки болталась его кожаная книга. Из полураскрытых странниц падали всякие чистые белые бумажки, оставляя пожелтевшую типографию в одиночестве. Эта книга пахла кислотой.
Взрывающее небо вновь открылось нам, а облезшие собаки с волками разбежались.
Из спины Радона торчала огромная доска, но Радон всё ещё копался в своей коробке, закрыв её от пыли своим телом.
- Не смотри туда, - впервые сказал я слова Стиксу, которого уже поедало любопытство.
Стикс впервые услышал мой голос. Да и Радон тоже.
- Я приберёг красный бантик для сестрёнки, - донеслось из сломанного динамика старого радио.
За мусорными курганами были воткнуты в землю ещё миллионы домов.
Без белых крылец. Множество кратеров с упавшими звёздами и богами. В дырявом небе больше не было надобности. Просто выживать – неинтересно. Хочется сделать себе занятие. Последить за психом с места своей работы. Искать осколки богов в брошенных домах. Двери в другие вселенные. Теперь каждый дом принадлежал Радону. Каждая смерть – мне. А каждая разбитая коробка – Стиксу.
Просто мы вернулись домой. В пустой дом. В такие места после десятков лет новой жизни возвращаются для ностальгии. Но увидев в небесах взрывающиеся звёзды, волны света, хочется что-нибудь уничтожить. Кого-нибудь убить. Разрушить некоторые отделы в собственном мозгу.
Из-под обломков упавшего дома, рядом с картинами, выполз скулящий полуоблезший щенок. Оглянулся и увидел Стикса. Стал тявкать. Стикс его испуганно мягко пнул в бок, и щенок взвизгнул. Но вновь подбежал к Стиксу, и мальчик ещё сильней прижался к моей ноге. Этого щенка будут звать Чип.
Тело из соломы… звучит, словно детская считалка.