Единственное средство

               
     Едва проснувшись, Петр Сергеевич идет в ванную и встает под холодный душ.  Покрякивает, порыкивает, потом  запирает «собачку» и  наливает воду в ведро. Дважды окатившись с макушки до пят, он уверен, что не только закалил свой организм и укрепил нервы, но и  «просветлился мозгами».  «Я вот соберусь  и напишу о себе в газету, –– раздумывает он. –– С самого начала прямо начну.  Как  грипповал каждую зиму, как психовал, когда по полгода не выдавали зарплату, и вообще как убивал себя. Ведь человек со слабыми нервами –– самоубийца, у него мозги  направлены не туда, куда следует. Вспомнить страшно, сколько народу полегло, когда случился дефолт!  Я тоже едва не умер. Иду по улице, а навстречу Тонька Фокина, и кричит мне: «Скорее беги в сберкассу, снимай все деньги, накупай продуктов! С завтрашнего дня цены повысятся в десять раз!»
     Да неужто, думаю? Кто-то утку пустил. Куда им еще повышаться, и так в месяц повышаются по три раза. Ан, глядь, народ, как из муравейников, разбегается из многоэтажек в разные стороны. Тьфу, думаю, неужели Тонька правду сказала? И как только подумал об этом, тут же и вспомнил, что на сберкнижке у меня всего десять рублей – по советскому курсу это копейки три.
     А дома-то были денежки. Прибежал, схватил все; выстоял очередь в продуктовом и купил два ведра гречки, –– в аккурат денег хватило. А курильщики-то что вытворяют, смотрю! Ларьки с сигаретами готовы перевернуть. На мах скупают всё. Ну, видать, есть у людей сбережения, раз на сигареты расходуют.

    А только месяца через два народ помирать начал.  Как раз вот они, курильщики. Видать, последнее на курево извели.   Кто не помер, те ждали, когда же проклятый дефолт закончится?  А он и не  думал кончаться.  И вот тут я почувствовал, что сердце мое стало колоть как  иголками. И бьется оно, особенно к ночи, то сильно-сильно, а то замрет. Я уж за пульс хватаюсь: на месте ли?  Но чую, что и он куда-то уходит.
     И вот однажды (Бог, наверное, надоумил), встал я под ледяной душ.  Впрочем, не Бог, забыл, а про Порфирия Иванова показали  по телевизору. И с тех пор я каждый  день обливаюсь. Не на улице, как Иванов, дома: трудно на улице, мне же за шестьдесят, «чокнутый», скажут. Порфирий-то мог стерпеть, когда его чокнутым обзывали, а я не смогу, я морду  набью.

    Но главное, которые обзываются, те и страдают. Убавили в декабре отопление  –– они сразу за сердце: ах, как же дети?  А надо всем под ледяной душ! Детям, родителям… Никакой холод не будет страшен и можно даже на снегу спать. Закрыли в городе пульмонологию, да шут бы с ней.  Вставай под душ! Можно бы и терапию закрыть, все равно от нее никакого толку. Кладут человека, а он свои лекарства неси, одеяло, белье, подушку… Терапию закрыть, а все матрасы оттуда передать в хирургию: пусть по два на кровати будет, один-то матрас насквозь просвечивает.
    Я спокоен. У меня нервы крепкие. А  те, кто не обливается, они от всего паникуют. В бессрочный отпуск выгнали –– паникуют,  работы нет –– паникуют…  Ну, а что тебе даст эта паника, кроме могилы? Да и злиться не надо. Смотри ты, как злятся на всё. Даже на День народного единства. А что он? Хороший  день, память о прошлом, когда все были едины, и рабочие и директор. Так не-ет, бесятся: «Какое единство?! С кем?!» А всё от туманности в голове, оттого, что холодной водой не хотят обливаться. А я настолько уже просветлился, что  совершенно точно могу сказать: скоро будет громадный пожар! А почему? Да потому, что психованных развелось сильно много, они  с четырех сторон запалят страну!»
     – Надо спасать отечество, –– вслух объявил себе Петр Сергеевич. –– Пусть срочно и повсеместно отключают горячую воду!
    Он вышел из ванной, отыскал в ящике кухонного стола авторучку и  тетрадный листок, и тут же в кухне изложил на нем свои мысли.
    – Пошлю в «Аргументы и факты».