Яков Исаевич Гольцман, 68-летний, седой как снежный холм, пожилой мужчина, заполнял выписные документы. В психиатрической лечебнице, которую он возглавлял уже четырнадцать лет, такое событие было редкостью. Больница видела времена и похуже, но последние годы дурная слава её стала затихать. Новые методы лечения, коим способствовало прогрессивное мышление новой команды, которую за долгие годы тщательной селекции подобрал главврач, медленно, но верно приносили положительные результаты. Основную массу пациентов составляли призывники, упорно не желающие отдавать долг родине. Их обследованием занимались молодые доктора, по распределению приходившие прямо из института. Но основной костяк составляли четверо. На их плечи лег самый сложный, самый неблагодарный груз — те, кто действительно нуждался во врачебной помощи.
Доктор подписал бланк выписки, отложил карту в сторону, слегка откинулся на спинку кресла и развернул его к окну, чтобы в тысячный раз насладиться великолепным видом осеннего леса. Тому, кто выбирал место для больницы, необходимо было вырубить большой памятник в скале. Потрясающие пейзажи, дивный в осеннем огне лиственный лес, широкая пойма реки, украшенная тяжелыми старыми ракитами, вечно пропадающий в первой половине дня в густых туманах луг и ни души на двадцать километров — настоящий рай под голубым небом. Яков Исаевич любил это место. С тех самых пор, как умерла от рака его жена, на работе он проводил большую часть своей жизни. Дома его никто не ждал. Дети давно выросли, разъехались по разным городам, оставив отца наедине с таким же старым как он попугаем. Зато в больнице он чувствовал себя по-настоящему важным. И пусть большинство пациентов с трудом вспоминало его имя, а некоторые и вовсе не помнили даже собственных, облегчить страдания этих несчастных стало занятием для души.
Раньше сюда приезжали умирать. В больницу свозили безнадежных больных, навсегда утративших человеческий облик, застывших в неведомых глубинах подсознания, ушедших в неизвестность и не вернувшихся. Цокольный этаж и по сей день принимал таких пациентов. «Ближе к моргу» — иногда посмеивались медсестры, боявшиеся этого отделения как чумы. Второй и третий этажи занимали ходячие больные. Им разрешалось гулять вдоль крыла, и дважды в день на улице в парке. Первый же этаж был целиком и полностью отдан «косильщикам». Именно так Яков Исаевич называл призывников и прочих, чьей целью было отмазаться от армии или суда. Сюда доктора заглядывали крайне редко. Работа отдавалась молодым специалистам, практикующим в психиатрии не более трех лет.
Гольцман с грустью вздохнул, наблюдая осыпающиеся на землю листья клёна, огнём горевшего среди берёз и лип. В дверь тихо постучались.
— Яков Исаевич, протеже ваш приехал. Встречать будете? — в дверь протиснулась пухленькое личико Клавдии Михайловны, старшей медсестры.
— Да-да! — торопливо ответил главврач, поднимаясь из кресла.
В холл он шел с приличной для себя скоростью. Этой встречи старый доктор ожидал с нетерпением. О молодом, но уже зарекомендовавшим себя в психиатрии докторе, говорили далеко за пределами области. Ходили слухи, что лучшие клиники Швеции, Германии и Испании уже сделали ему выгодные предложения, но он оставался в России и, что льстило Гольцману, выбрал для работы именно его больницу. Что было тому причиной, всё ещё оставалось загадкой. Но это главврача волновало в меньшей степени.
— Здравствуйте, здравствуйте! — поприветствовал он молодого мужчину лет тридцати с небольшим, с интересом разглядывающего потолки приёмной. — Андрей Владимирович, рад вас приветствовать в нашей больнице.
— Просто Андрей! — улыбнулся ему гость, протягивая крепкую мужскую руку.
— Пойдёмте ко мне в кабинет. — Яков Исаевич перекинулся взглядом с медсестрами, кокетливо поглядывающими на Андрея и едва заметно пригрозил им пальцем. — Пойдёмте.
В кабинете он усадил гостя в кресло напротив стола, занял своё привычное место и, отложив толстые очки в сторону, внимательно посмотрел на Андрея. Тридцать два года, без пяти минут доктор наук, многочисленные публикации, две книги, ряд обоснованных и уже внедряющихся в медицину теорий…. Перед ним сидел революционер, новатор, человек, любящий свою работу и продвигающий её к вершинам.
— Признаюсь, было великой удачей заполучить вас в нашу скромную больницу…. — Я ков Исаевич широко улыбнулся, обнажая уже редкие зубы.
— Ну что вы? Это для меня большая удача, получить здесь работу…. — вежливо ответил Андрей.
— Не скромничайте. Я рад, что ваш выбор пал именно на нас. Человек с вашим потенциалом мог бы легко устроиться в хорошую клинику в Москве, зарабатывать серьёзные деньги…
Андрей едва заметно хмыкнул.
— Вы считаете, что дело в деньгах? Да, Москва сделала бы меня состоятельным человеком, но сожрала бы как доктора. Кроме того, мне очень хорошо платят за публикации. Я уже несколько лет не испытываю проблем с деньгами. Я молод и обеспечен. Поверьте, лечить богатеньких психов не слишком приятное занятие даже за большие деньги. А здесь непаханое поле для психиатрии. Тем более, я наслышан о ваших прогрессивных методиках. Вы не стоите на месте.
Яков Исаевич со смущением на лице, погладил крышку стола.
— Это так, да вот финансирование нам постоянно режут. Приходится сильно экономить.
— Деньги, деньги, деньги! Давайте, Яков Исаевич, поговорим о чем-нибудь другом. О людях, анпример!
Гольцман хитро улыбнулся, словно ожидал этой фразы.
— сходу в карьер? Приветствую. И знаете, есть у меня для вас очень интересный пациент, Андрей. Но об этом поговорим завтра. А пока мы подготовили для вас отдельный кабинет. Он дальше по коридору. Раньше там была платная палата, но мы отказались от такого рода деятельности. Всё необходимое уже установлено. Можете осмотреть его и поехать домой. Я слышал, вы только недавно приехали из-за границы? Ждём вас завтра в восемь утра. Завтра же я вас представлю остальным.
— Был в Стокгольме, на конференции. Там же презентовали мою вторую книгу на шведском. Месяц пришлось провести зарубежом. Соскучился по работе. Может быть, я смогу взять дело вашего больного домой. Хотелось бы не откладывать на завтра…. — предложил Андрей, но Яков Исаевич его тут же прервал.
— Нет. Не стоит. Оставьте на завтра. Поверьте, так будет правильнее.
Он указал рукой на выход, проводил Андрея Владимировича до двери и вышел следом за ним на вечерний обход.
— Вам будет необходимо не просто изучить его историю болезни, вам нужно будет познакомиться с Егором.
Но Андрей уже не возражал.
— Как скажете, яков Исаевич. Завтра так завтра.
— Как там наш романтик? — спросил он у пробегающей мимо Леночки, дежурившей в вечернюю смену. Она коротко вздохнула, и кивнула на окно.
— Пошел гулять. В лес.
— Опять не застал! — раздосадовано буркнул доктор и, передав ключи от нового кабинета Андрею, отправился в приёмное отделение. Наскоро осмотрев свое новое рабочее место, Макаров отправился домой, как и было предписано боссом. Осмотр здания и изнутри и снаружи решил перенести на потом, лишь несколько минут полюбовавшись короткой кленовой аллеей вдоль парадной стороны здания.
Дома его уже ждали с вопросами.
— Как тебе новая работа? — Лера смотрела на уплетающего за обе щеки суп Андрея, мягко улыбаясь этому зрелищу.
— Ты знаешь, — сквозь набитый род бормотал он. — всё очень хорошо. Я не ожидал увидеть в этом захолустье нечто подобное. Старый еврей оказался интересным дядькой. Кабинет мне выделили отдельный….
Лера с облегчением вздохнула.
— Ну вот и славно! Вот и хорошо. Глядишь, всё переменится.
Андрей на секунду перестал жевать, отложил ложку и посмотрел на девушку. Последние слова явно испортили ему аппетит.
— Давай ты не будешь при каждом удобном случае окунать меня носом в дерьмо? Давай? Мы же договорились!
Девушка стыдливо отвернулась, коря себя за неосторожные слова.
— Хорошо, Андрюша, прости. Я не хотела.
История их отношений началась два года назад. После того, как жена Андрея, не сказав ни слова, собрала вещи и переехала неизвестно куда, он запил. Сначала от обиды, потом от непонимания и тоски, потом просто по привычке. Его тяготила неизвестность, недосказанность. Уйти просто так, без причины, без разговора, сбежать словно трусливая шавка, не оставив даже записки. Он пытался найти её, звонил родителям, подругам, на работу. Она ушла от всех. Или все так отвечали ему. Вскоре для Андрея это стало неважно. Коньяк и водка разбавили обиду и тоску, а потом и вытеснили их совсем.
В один из запойных вечеров, доктор Макаров, синий от спирта как баклажан, побратался с машиной Леры. Неожиданное знакомство было дано ему свыше. Переболев мучительным любовным недугом, Андрей бросил пить, переехал в квартиру Леры. Дело шло к свадьбе, но от бывшей жены всё ещёне было вестей. Сначала он не спешил с разводом, но вот уже около года старательно названивал её родителям, пытаясь связаться с Екатериной чтобы попросить развод.
Те в ответ лишь разводили руками. Дочь скрыла причину ухода даже от них, во что сам Андрей не верил. Но выбора у него не было. Оставалось лишь развестись через суд.
— Я завтра заеду к родителям. — предупредила Лера. — Сестра из Питера прилетает. Вернусь поздно. Ты ту сам найдёшь что покушать?
Андрей кивнул.
— С голоду не подохну!
Ранним утром, наскоро перекусив, он сел в машину и отправился в больницу. Яков Исаевич был уже там. «Живёт он здесь, что ли?» — мелькнуло в голове у Андрея. Он переоделся и вышел на обход.
— А вот и вы, Андрей! — приветливо встретил его в коридоре главврач. — Пойдёмте, познакомлю вас с остальными. Мы здесь годами друг к другу притирались. Столько народу прошло через отсев…. — Яков Исаевич махнул рукой над головой. — Зато теперь!...
Он сопроводил Макарова в центр большого креста, расходящегося длинными коридорами в четыре стороны. Аккуратно выкрашенные в бежевый цвет стены, высокие потолки, паркет. Отделка выглядела дорогой, создавала ощущение домашней обстановки, чему способствовали расставленные между палатами мягкие диваны. На притянутых к полу массивных подставках стояли кадушки с цветами. Фикусы, комнатные розы, пальмы. Широкие окна в торцах просвечивали коридор до самого центра, где новичка уже ждали трое мужчин и с десяток женщин. Яков Исаевич торопливо всех представил.
— Иван Митрофанович Корицын, — Гольцман указал на худенького старичка лет семидесяти. — Он у нас старожил, помнит когда эту больницу только закладывали. Антон Сергеевич Бурлин, наш ведущий специалист, Михаил Иванович Шведов, — этот оказался моложе всех. Хитроватого вида парень лет тридцати, чернявый, симпатичный, с аккуратно подстриженными ногтями и бегающими серыми глазками. — он занимается у нас призывниками. Алиса Алексеевна Малецкая — мой первый зам и правая рука. Все вопросы в моё отсутствие к ней. И, наконец, наша Алечка! Алевтина Сергеевна Пухова. Тоже занимается призывниками. Наш медсестры — Клавдия Михайловна, Леночка, две Евгении, Рита, Маша, Татьяна, Галина, две Светланы, Оксана и Марина. С санитарами я вас познакомлю чуть позже. Они сейчас в палатах.
Андрей приветливо всем улыбался, изредка кивая, здоровался, ловил на себе неоднозначные взгляды медсестер и стыдливо отводил глаза в сторону. Он был привлекателен и знал об этом. Высокий, черноволосый, с привкусом цыганской крови в больших карих глазах. Белозубая улыбка, ямочки на щеках, всё это притягивало женщин, заставляло их таять перед ним и Андрей этим часто пользовался.
— Доктор Макаров будет у нас работать в общем отделении. Пока обвыкнется. Поближе с ним сможете познакомится попозже, если будет время. В на обход. А вы, Андрей Владимирович, идите со мной.
Яков Исаевич жестами разогнал медперсонал и, подхватив Андрея под локоть, повел его в свой кабинет. Расположившись в кресле, кивнул, приглашая гостя присесть.
— Скажу сразу, мы здесь не любим кидать пациентов из рук в руки. Какое-то время вам придется бездельничать, пока не появятся новенькие. А пока что, я бы хотел поговорить с вами о человеке, которого упоминал вчера.
Он полез в стол да папкой, кряхтя и бурча что-то неразборчивое себе под нос.
— Признаться честно, случай напрямую не имеющий отношения к психиатрии. Как и к медицине вообще. Мы ведь не болячки лечим, не порезы, не простуду, не почки и не сердце. Там всё просто. Лекарство действует или не действует. А как вылечить то, чего не можешь понять разумом?
— Хотите мне вводную лекцию прочесть? — с легкой иронией спросил Андрей.
— Нет, конечно же. Думаю, они вам в институте уже поперек горла были. Я речь о другом завожу. Чтобы понять, что происходит с этим человеком, мало знать его историю, надо прочувствовать её. Пожалуй, для этого я слишком стар, А доктор Шведов слишком молод!
Яков Исаевич передал доктору объёмную папку.
— Георгий Алексеевич Истомин. Мы его зовём Егором, а вообще, за глаза кличем романтиком. Он у нас уже четыре года. Безусловно, Он не совсем наш пациент. Даже сказать правильнее — совсем не наш пациент. И как следствие — его положение в больнице особенное. Здесь его дом, своя комната, которую он закрывает на ключ, свой распорядок и полная свобода передвижения.
Андрей, не открывая истории болезни, с непониманием посмотрел на главного.
— Я что-то не улавливаю смысла! Почему он здесь на привилегированном положении? VIP-клиент? Вы же упоминали, что отказались от платных услуг.
— Госпитализировать Истомина было моей инициативой. Дело в том, что Егора я знаю много лет. При мне он родился, при мне пошел в школу, в армию, при мне стал мужчиной, женился, развелся и вот теперь… Впрочем, давайте без лишней спешки. Вот вы, Андрей, хотели когда-нибудь придумать нечто такое, что сделало бы вас неизмеримо богатым или знаменитым? Изобрести лекарство от неизлечимой болезни?
— Неизлечимых болезней не существует, Яков Исаевич. Это доказанный факт. Со временем найдётся противоядие от любой заразы. — Андрей безразлично следил за мыслью начальника.
— Вот-вот, когда мы научимся лечить все болезни, мы сможем лечить тела, души, но вот одну болезнь мы никогда не сможем одолеть.
Макаров взял в руки историю болезни Истомина, открыл первый лист.
— К чему вы клоните, Яков Исаевич? Уж не о любви ли речь?
— Да, Андрей, о ней. Придумаете лекарство от неё и прославитесь на тысячелетия.
— О да! — он усмехнулся. — Любовь! — и после продолжительной паузы совершенно безразличным тоном добавил. — боюсь, это невозможно.
— Любовь как болезнь неизлечима. Егор Истомин — прямое тому подтверждение. Он психически и физически здоров, если это можно так назвать. Он адекватен, спокоен, уравновешен. По всем показателям мы не имеем права держать его здесь, но…. Одновременно мы не имеем права бросить его. Ведь он медленно умирает. Но умирает не от рака, не от туберкулёза, шизофрении или ещё какой заразы. Он умирает от любви.
Макаров презрительно поджал губы.
— От любви не умирают! — возразил он — рано или поздно, душевная боль притупляется, чувства уходят, человек начинает жить полноценной жизнью….
— Вы не знаете Егора. — мягко оборвал его Яков Исаевич. — Ознакомьтесь с его историей, поговорите с ним самим. Я думаю, вы быстро поймёте, о чем я говорю.
— А если в двух словах? — продолжая рассматривать записи, буркнул Андрей.
— В двух словах? Вряд ли это возможно. — Гольцманприщурил оба глаза. Без очков ему было непривычно смотреть на собеседника. — Он любит женщину, о которой никто ничего не знает. Она подобна призраку. У нас нет её фотографии, адреса, телефона. Мы не знаем кто она и откуда. Егор молчит и единственное, что мы смогли узнать, это его историю.
Андрей на мгновение оторвался от записей.
— Можно узнать с этого места подробнее? — тон его стал несколько вальяжным, нагловатым, заносчивым. В голосе почувствовались нотки скрытого цинизма. — Он сам вам все рассказал?
— Почти. — Яков Исаевич открыл ящик стола и достал из него ещё одну папку. — Он постоянно пишет ей одно и тоже письмо. Пишет дни и ночи на пролет. Переписывает по нескольку раз, словно желает сделать его совершенным, а закончив, уходит в лес и сжигает на костре.
— Интересный способ рассказать кому-то о своих чувствах. — Андрей проследил взглядом за руками Гольцмана. — Каким же образом оно к вам попало?
Яков Исаевич тяжело вздохнул.
— Надо сказать, что случайно. Год назад Егор сильно приболел, подхватил двустороннюю пневмонию. Одна из наших медсестёр — Леночка, отобрала у него письмо, пока он был в бессознательном состоянии. После выздоровления он спрашивал о письме, но вскоре забыл о нём. Так оно у нас и осталось.
Макаров закинул ногу за ногу, с безразличием посмотрел на коллегу.
— Вы его прочли?
— Как бы это ни было неправильно, мне пришлось это сделать. Заглянуть в душу Егора очень сложно. Он скрытен, молчалив, а если подпускает к себе кого поближе, то всё равно прячется. Всё, что происходит в его душе, там и остаётся. Это письмо — единственный ключ к разгадке.
— Вы хотите, чтобы я его прочёл? Надеюсь, это не бредни Мопассана?
Слова его прозвучали хлёстко, словно удар кнута по обнаженной коже. Яков Исаевич на мгновение отдернул руку к себе, словно засомневавшись, отдавать это письмо Андрею, или нет? За респектабельным внешним видом, перспективностью, красотой, шармом, в этом человеке скрывался неисправимый циник. И это для Гольцмана стало первым большим разочарованием в новом докторе.
— Цинизм присущ людям злым, Андрей Владимирович, а мы с вами души человеческие лечим. — холодно ответил он, отчего Макаров почувствовал себя очень неуютно. — Это письмо, — Гольцман запнулся, стараясь выдавить из себя хоть пару фраз, но по всему было видно, что в его лексиконе не нашлось нужных слов. — оно не может оставить равнодушным даже самого черствого сухаря. Оно подобно обращению к Богу, что ли… Хотя, нет, это совершенно другое. Держите. — он неуверенно протянул бумаги Андрею. — Но предупреждаю сразу, не стоит читать это здесь. Наш романтик может увидеть. Мне бы этого очень не хотелось. Возьмите домой.
Андрей недовольно улыбнулся, принимая рукопись из рук старого доктора .
— Это невозможно. У меня договор с невестой – работу на дом не брать.
Главный посмотрел на Макарова исподлобья. Вот и второй неприятный момент.
— Это не работа, Андрей Владимирович. Это ваше предназначение. Дома ли вы или здесь, вы не должны забывать о пациентах. Вы доктор, вы тот, кто помогает людям. И это не должно делиться на часы и минуты. Понимаете меня?
Макаров недовольно согласился, взял бумаги и быстро вышел из кабинета. Весь день он вычитывал историю «болезни» Егора, просматривал результаты тестирований, анализов, медицинских показателей. Всё было в норме. Никаких отклонений, ни единой причины зацепиться хоть за какие-то намеки на болезнь. Истомин и при личном общении подтвердил подозрения Андрея. Он оказался человеком умным, начитанным, грамотным, интеллигентным, адекватно воспринимающим спорные и неожиданные вопросы, Более того, добродушие и приветливость Егора несколько раз ставила Макарова в тупик. В некоторых моментах он сам начинал чувствовать себя пациентом. Настолько проницательным и легким в общении оказался этот человек, что Андрей с полной уверенностью счел его совершенно здоровым. Единственное, что могло его насторожить, были быстрые смены взгляда Егора. Улыбка в долю секунды становилась безумно грустной, он отворачивался в окно, и в следующее мгновение словно забывал о плохом, вновь возвращался к разговору. После полуторачасового общения, они разошлись. Макаров посмотрел на часы, рабочий день закончился.
Нехотя, со скрипом в сердце, Андрей взял «любовное письмо домой».
Рассказать об этом Лере, долго не поворачивался язык. Но она лишь махнула рукой, словно говоря – «неважно», но на самом деле весь вид её говорил о недовольстве.
— Всего раз. Это очень важно. — оправдывался Андрей, понимая, что Гольцман требовал от него обратного.
— Да, точно. А потом ещё раз и ещё раз. Лера произносила каждое слово с завидным спокойствием, даже безразличием, отчего Макарову становилось не по себе ещё сильнее. — Мы же с тобой договаривались, Андрей, работа должна оставаться на работе.
— Это не совсем работа. Здесь как бы любовное послание. Гольцман настоятельно рекомендовал не читать его в стенах больницы. Я не мог ответить ему отказом в первый рабочий день. Пойми, практика в этой больнице важна для моей докторской диссертации. Для меня это большая находка. Здесь меня никто и ничто не ограничивает. — он обнял её сзади, нежно касаясь губами тонкой шеи. — А давай, шутки ради, прочтем его вместе?
Лера едва заметно улыбнулась.
— Идёт! А завтра прочитаем мои отчеты по страхованию за первое полугодие. Согласен? — парировала она, быстро вырываясь из объятий.
— Ага. — он был рад и такому условию, хотя прекрасно понимал, что отчетов не будет.
— Ужин на столе! Иди, Склифосовский! — Она несколько минут разговаривала по телефону, а потом зашла на кухню. — Поскольку ты будешь занят, дорогой, — тон её был излишне саркастичен. — я решила пообщаться этим вечером с девчонками. Мы наверное по городу покатаемся, может на дачу к Ирке сгоняем.
Андрей с облегчением вздохнул, едва не подавившись курицей. Лера ревностно относилась к их личному времени, к их дому, к их отношениям. Она не хотела вносить в них ничего постороннего. Только он и она и никого больше. Таким был её девиз, которым он, Андрей, в данный момент пренебрегал.
— Людке от меня привет, а Наташку поцелуй в губы! — отшутился он.
— В следующий раз я именно так и поступлю. — куда более серьёзным тоном предупредила Лера из другой комнаты.
Через час она ушла, оставив Андрея наедине с чужими мыслями. Он удобно расположился на диване, взял в руки исписанные мелким почерком листки и, заранее настроив себя скептически, начал чтение.
Здравствуй, малыш!
Пишу тебе это письмо уже, наверное, в тысячный раз. И в тысячный раз не смогу его отослать. Как мне признаться тебе в том, что я к тебе испытываю, как не напугать, не оттолкнуть, не обидеть? Где та грань, что поможет мне избежать этого. Я боюсь, смертельно боюсь увидеть непонимание в твоих глазах, услышать твой голос, который навсегда разрушит мою мечту. Нет, молчать мне проще. Молчать и любить тебя так, как может лишь моё сердце – горячо, искренне, безумно.
Я помню о нас всё. Всё до последнего слова, движения, взгляда. Всё что мы вместе делали или смогли бы сделать. Каждый день моё сердце переживает всё это, радуясь, волнуясь, замирая от счастья и восторга. Но вместе с тем оно страдает, страдает от разлуки с тобой. Как больно и грустно ему понимать, что мечты навсегда останутся мечтами, что сны и грёзы о тебе никогда не превратятся в реальность.
Я люблю тебя!
Как банальна и как жестока подчас эта фраза. Я не смог тебе этого сказать. Не смог.
Лишь об одном я могу жалеть в этой жизни. О том, что не хватило смелости признаться тебе в своих чувствах, открыть тебе душу, сердце, посвятить себя тебе навсегда. Я делаю это на бумаге, в надежде, что ты никогда не сможешь прочесть моё письмо. Поздно. Всё уже так поздно. Ты вышла замуж. Ты счастлива. Я видел это по твоим глазам и всей своей сущностью желал тебе только счастья. Надеюсь, оно у тебя есть. Настоящее, человеческое счастье!
— Бла, бла, бла! Бредятина! — Андрей сделал глоток кофе, перекинул страницу и, пропустив несколько абзацев, натолкнулся взглядом на стихотворение.
Мои мечты! Как трудно с вами жить!
Ведь мне от жизни многого не надо,
Ласкать тебя влюблённым нежным взглядом,
И ни на миг его не отводить.
Дарить луну, рассветы, снегопады,
Создать тебе уютный тихий рай,
Там будет всё, ты только выбирай.
Я ж говорю - мне многого не надо.
Там не нужны ни деньги ни слова,
Там не нужны Картье, Армани, Прада,
Нет, ничего там этого не надо.
Там чувствами кружится голова.
Там день и ночь, с рассвета до заката,
Волнующая музыка живёт,
Там всё играет, светится, поёт,
И ничего другого мне не надо.
В моём саду не видно лишь тебя,
Мне за мечты нескромные расплата.
Скажи, ну разве многое мне надо?
Любить и жить! И жить тебя любя!
— Хм, где-то я это уже читал!? — сейчас ему было лень заглядывать в интернет, да и устроился он на диване на редкость замечательно. Не хотелось отрывать свой зад от мягкой подушки. — Ааа, ладно, потом проверю. — перевернув ещё страницу, он продолжил.
Я люблю тебя и сейчас. Ты всё это время не покидала мою душу, мои мечты и мысли. Ты всегда была там. Как счастлив я был в минуты редких встреч с тобой, когда мы сидели в полупустых кафешках, где от тихого света твои глаза блестели словно кошачьи, ты выгибала спинку, когда улыбалась…
— Боже, да этот парень просто псих. Писать такую слащавую бредятину! Не удивительно, что он её прячет и сжигает.
Андрей откинул письмо в сторону, даже не дочитав.
— Видал я всякое, но таких придурков даже среди персонажей Картланд не встречал. Шуры-муры, любовь-морковь! Да хрена он в этой любви шарит? Муфлон задунайский, Романтик! Ха! Да поживи он со своей любовью пару лет и посмотрел бы я на него!
Макаров в бешенстве вскочил с дивана, Ему вспомнилась бывшая жена, формально все ещё состоявшая с ним в браке. Да, ему казалось, что они любили друг друга и что? Сбежала через год, даже записки не оставила.
— Стерва! — он громко выругался, криво посмотрел на письмо, поднял его с дивана и переложил на стол. — Завтра скажу Гольцману, пусть этого чудилу обратно себе забирает. Я здесь бессилен. Такие мозговые вывихи лечатся только гильотиной! Эх, Лерка ушла! А ведь могли бы с ней ещё одну страничку кама-сутры перевернуть!
От досады Андрей долго не мог найти пульт от телевизора, хотя и видел его рядом всего минуту назад. Потом вновь посмотрел на письмо.
— А накатал то, листов двадцать, наверное, писатель! Поэт! Откуда же он стихи содрал? Откуда я их знаю?
Он включил компьютер, но подключиться к интернету не смог. Соединение отсутствовало.
— Ладно, посмотрю завтра. — он завалился на диван, включил телевизор. — Что там у нас по спортивному каналу? Ух ты, художественная гимнастика! А Капранова ничего девочка! Фигурка, ножки….
Макаров откинулся на спинку, допил остывший кофе и с нескрываемой широкой улыбкой впился в экран телевизора.
Гимнастки, пловчихи, гандбольный матч…. Глаза его медленно закрывались. Поборовшись немного со сном, Андрей повернулся к стенке и задремал. Ему снился Стокгольм. Все шедшие навстречу люди улыбались и здоровались с ним по-русски, словно бы он был знаменитостью. И не было в этой жизни момента приятнее, если бы не странный шум из кухни. Он открыл глаза.
Было глубоко за полночь. Телевизор оказался выключенным. Андрей повернулся на другой бок и заметил полоску света, выбивающуюся из-под кухонной двери. Часы показывали полночь.
Лера не спала. Он застал её плачущей за обеденным столом, вытирающей красные от слез глаза ручным полотенцем.
— Что случилось? — Андрей сел на корточки рядом с ней, обнимая девушку за талию.
Лера отвернулась к окну, стараясь успокоиться.
— Ты прочитал его?
Девушка приподняла со стола принесённое им с работы письмо.
— Ага. — соврал он, чувствуя, что исповедь романтика крепко прихватила Леру.
— Скажи мне, милый, почему ты никогда ничего подобного мне не писал? — она была явно расстроена. — Хоть бы что такое сказал? Я бы всему была рада!
— Это всего лишь слова! — возразил он, пересаживаясь на табурет рядом. — Важнее то, что я для нас делаю.
Лера повернула голову к Андрею.
— Делаешь? А что, например, ты делаешь? Ходишь на работу, пишешь докторскую, постоянно выезжаешь на семинары. Ты помнишь, когда мы с тобой последний раз в кино ходили? Выбирались за город? Виделись с друзьями? Как давно мы что-то делали вместе? Кроме секса, что ещё? Что?
Лера была не просто расстроена. Она казалась обиженной и Макарову это совсем не нравилось.
— Тебя так зацепило это письмо? Так выходи за него замуж. Он тебя этими речами и накормит и напоит. И даже оттрахает, если захочешь. — он оторвался от неё как от прокаженной. — Меня тошнит от подобных балаболов, которые в жизни не способны ни на что серьёзное. Что толку от его любви, если даже он сам её боится?
Лера выразительно посмотрела на него. На её скривившихся губах была нарисована презрительная усмешка. В глазах блеснули искорки гнева.
— Ты черствый, бесчувственный сухарь, Андрей. Ты никогда не поймёшь этого человека и никогда не поймёшь меня! Ты не думаешь сердцем. Оно у тебя в лобной доле осталось после института. Деньги, работа, премии, слава! Что кроме всего этого тебя интересует? Что может быть для тебя в жизни важнее?
Андрей махнул рукой, словно отмахиваясь от надоедливой мухи.
— Слушай, Лер! Давай не будем ссориться из-за какого-то кретина. Зачем нам это. Он всё равно сумасшедший. Пусть таким и остаётся. Может, у него вся эта блажь не от любви, а от пьянки началась.
Но девушка казалась неумолимой.
— Отвали!
Она встала из-за стола и вышла в другую комнату, закрыв за собой дверь.
— Вот говно! — тихо выругался Андрей, собирая листы со стола. — Завтра же верну всю эту ахинею Гольцману. Пусть сам своему романтику сопли вытирает. Мне только семейных скандалов из-за него не хватало. Всё же было нормально до этого письма….
Андрей продолжал бубнить себе под нос оправдания, которым не верил и сам, собирая со стола листы. На одном из них он увидел коротенькое четверостишие.
Вернись водой, вернись огнём,
Вернись дождливою весной,
Нам будет хорошо вдвоём!
Лишь ты да я, да мы с тобой!
Снова покачав головой в недоумении, он тяжело вздохнул.
— Ну и что они находят хорошего в этом рифмоплётстве? Вот уж правду говорят – все бабы дуры!
И пошел спать.
Утром он торопливо выскользнул за дверь, даже не позавтракав. Наскоро по дороге перекусив в офицерской столовой, открывавшейся в 6 утра, Макаров отправился на работу. Гольцман отсутствовал. Дежурившая в то утро Рита – разведёнка двадцати семи лет, красивая, кареглазая, с вечной грустной улыбкой на лице и опущенными к низу уголками рта, сказала что Якова Исаевича вызвали в администрацию города.
Андрей сделал ей дежурный комплимент, похвалив совершенно обычную прическу, стараясь настроить девушку на беседу. Рита казалась молчаливой, всегда смотрела в пол, редко поднимая взгляд выше плеча. Вот и сейчас она смотрела собеседнику в грудь, словно стеснялась его.
— Я бы хотел кое-что спросить у вас про романтика. Вы мне можете что-нибудь про него рассказать?
При упоминании пациента, глаза Риты стали совсем грустными.
— Печальная история, не правда ли? — спросила девушка без надежды на ответ. — Егор для доктора Гольцмана как сын. Свои дети разъехались. Жена умерла. А Егор! — она сделала многозначительную паузу. — Мне очень жаль его. Яков Исаевич говорит, что мы ему помочь не можем, но ведь так трудно с этим смириться! В прошлый раз он едва не умер в мою смену. Еле откачали, пришлось всю неделю ему капельницы менять. Совсем ведь ничего не ест. Зайдёт вечером, бывает, чаю попить, вроде как улыбается, а у самого глаза словно с того света смотрит. А ведь он ещё так молод!
— Разве? Ему уже за сорок! — с легкой иронией ответил Макаров.
— Разве дело в возрасте? Он молод душой. И это намного важнее. — очевидно, она вспомнила что-то неприятное из прошлой жизни. На лице её пробежалась нервозное, омерзительное подергивание. — Мне трудно представить ту боль, с которой этот человек вынужден жить. Он любит, и это так же грустно, как и прекрасно!
Рита остановилась рядом с палатой.
— Вы извините, Андрей Владимирович, у меня сейчас очень много работы. Но если вы хотите узнать о Егоре больше, спросите доктора Малецкую. Она уже несколько лет за ним наблюдает. Не один раз его с того света вытягивала. Алиса Алексеевна хоть и жесткий человек, но в душе настоящий доктор.
Девушка скрылась за дверью, оставляя Макарова одного. Андрей свернул по коридору в дальнее крыло. Там, напротив кабинета Алисы Алексеевны, располагалась палата Егора. Палатой её можно было назвать с натяжкой. Маленькая узкая клетушка с окном размером чуть больше форточки, где изначально хранили ненужный большую часть года садовый инвентарь. Габаритов хватало на стол, узкую кровать и старый табурет. Стены украшали прикрепленные кнопками, словно черепица, фотографии местной природы. На вешалке болтались пара штанов и темно-синяя льняная рубашка. Сам Егор сидел за столом и что-то писал. Из открытой двери кабинета напротив, держа в правой руке полуистлевшую сигарету, наблюдала за ним Алиса Алексеевна. Она слегка склонила голову вправо, словно пытаясь разглядеть в Егоре то, чего никогда не видела раньше. Завидев Андрея, доктор быстро потушила сигарету и жестом попросила гостя войти.
— Прикройте дверь, Андрей Владимирович! — попросила она, доставая из пачки ещё одну сигарету. — Слышала, Яков Исаевич передал Егора вам? Я иногда смотрю на то, как он пишет. Его лицо при этом становится таким счастливым, таким светлым. Он словно преображается, очищается. Ах да! — она остановилась. — Вы теперь будете им заниматься?
— И меня это нисколько не радует, Алиса Алексеевна. Ибо я не знаю, чем помочь этому человеку. Он совершенно здоров. — Андрей сел на стул и заложил ногу за ногу.
— Письмо читали? — спросила Малецкая, зажигая спичку.
Она исподлобья продолжала наблюдать за новым доктором, словно изучала его.
— Как по мне, так чушь несусветная. — высказал своё мнение Макаров. При этом на лице его мелькнула гримаса презрения. — Не спорю, моя невеста нашла в нём особенные строки, но я…. Всё это для меня чуждо!
— Скорее всего, Андрей Владимирович, вы просто ни разу в жизни не любили? — Алиса Алексеевна затянулась и, подержав в лёгких ароматный дым сигареты, выдохнула его в сторону.
— Есть любовь, Алиса Алексеевна, а есть «это»! И «это» не любовь. — он кивнул головой на дверь. — это блажь!
Малецкая снисходительно улыбнулась, обнажая на некогда красивом лице глубокие морщинки.
— Вы слишком молоды и слишком рациональны, Андрей Владимирович. Это вполне закономерно, учитывая ваш опыт в браке. Насколько мне известно, а в нашей больнице слухи распространяются очень быстро, ваша жена ушла от вас. И обида на неё заставляет вас чураться любви как чумы. А вот я замужем вот уже тридцать лет. Тридцать счастливых лет, Андрей Владимирович. И это несмотря на нашу несовместимость как социальную, так и возрастную. Он всю жизнь работает водителем уборочной машины. Казалось бы, что могло меня в нём привлечь? — она задала вопрос риторический, но при этом с ожиданием посмотрела на своего молодого коллегу.
— Вы хотите, чтобы я ответил?
— Сделайте милость, если получится! — усмехнулась Алиса Алексеевна, но не дождалась ответа. — Пётр очень хороший человек. Он любит меня на протяжении всего этого времени. Я для него всегда останусь молодой студенткой, которую он встретил много лет назад. — она искренне улыбнулась. В глазах загорелся молодой чертёнок. — И с годами его любовь ко мне не утратила силы. Она стала более зрелой, более глубокой…. Вам, Андрей Владимирович, в таком возрасте трудно понять нас, стариков, но придёт время….
Она не закончила, предпочитая словам глубокую затяжку.
— Так подскажите, что мне делать? — растеряно спросил Макаров. — Я бы предпочел отказаться от такого пациента, но Гольцман мне его словно навязывает.
Малецкая в который раз смачно затянулась. Огонь пополз в сторону фильтра с космической скоростью.
— Вы молоды, более продвинуты, так сказать, в этом мире, Андрей Владимирович. Если есть возможность, помогите Егору. Разыщите его девушку и расскажите ей всю правду.
— Легко сказать. Вы же этого до сих пор не сделали. Что мешало?
— Стара я стала для игр в детективов. А вы всё-таки попробуйте.
Алиса Алексеевна, затушила вторую сигарету и отложила пачку в
сторону.
— Боюсь, хоть я для этих игр ещё не слишком стар, но у меня нет даже маленькой зацепки. — улыбнулся Макаров. — Я читал его стихи. Вот в одном из них он оставил многоточие. Для имени, наверное. Что-то вроде «любви и радости долина» ля-ля ля-ля и многоточие. Ирина, Марина, Корина, Валентина, Антонина, Алевтина, Нина, Екатерина…. Продолжать бессмысленно. Даже менты бы не взялись, заплати я им хорошие деньги.
Малецкая сочувственно кивнула.
— Вы опускаете руки, даже ничего не сделав. Попробуйте поговорить с Егором. Осторожно поговорить. Он очень скрытен, но иногда, с настроением, бывали у него прорывы. Быть может, мы что-то важное упустили.
Она всё-таки достала третью сигарету.
— Я вот ещё что спросить хотел. — остановился Андрей, вставая со стула. — Мне тут Рита сказала, что несколько раз вы его вытаскивали с того света. Можно подробнее об этом узнать.
— Поподробнее? Если бы мы знали сами….Он умирает от душевной боли. Она не дает ему ни есть, ни пить, ни спать.
— Пытались давать ему снотворное?
— Да, и это есть в его истории болезни. Вы должны были обратить на это внимание. Большая часть препаратов способна его организмом отторгается весьма болезненно и способна привести даже к состоянию комы или к смерти. Это едва не случилось два года назад.
— Впервые вижу такую реакцию. — безразлично подытожил Андрей. — А витамины, питание?
— Со временем состояние полного истощение приводит к кризису. Мы сажаем его на капельницу, заставляем пить витамины, но…. Мы практически бессильны, Андрей Владимирович. Всё здесь только в руках Бога!
Макаров ехидно усмехнулся.
— Вы в него верите?
Алиса Алексеевна закурила, наконец, сигарету, глубоко и с наслаждением затягиваясь.
— После двадцати пяти лет работы здесь, только в него я и верю. — вполне серьёзно произнесла она, выпуская дым из лёгких. — А теперь идите, Андрей, Владимирович, мне нужно готовиться к обходу.
Макаров непринуждённо поднялся из кресла, улыбнулся собеседнице и направился к выходу.
И, кстати, что вы думаете о тортах? — уже на выходе задала вопрос Алиса Алексеевна.
— Прошу прощения, вы о чём? — удивился он.
— Притча о тортах. Вы ведь читали исповедь нашего романтика? — доктор Малецкая прищурила правый глаз, словно сверлила в нём дыру.
— Ах, о тортах! — быстро сориентировался Андрей. — Весьма, знаете ли, занятно. Но, требует так сказать доработки.
Алиса Алексеевна прищурила второй глаз.
— Неужели? Впрочем, я вас более не смею задерживать.
Макаров вышел из кабинета Малецкой, едва не столкнувшись нос к носу с Егором. Тот закрывал дверь своей палаты и, свернув вчетверо десяток исписанных бумажных листов, сунул их в карман.
— Георгий Алексеевич! А я как раз к вам! Решили прогуляться?
Егор дружелюбно посмотрел на доктора.
— Погода благоволит. Хотите составить компанию? — предложил он.
— Если только вы не предпочитаете прогуливаться забегами на длинные дистанции. — Макаров решил, что раз он всё равно бездельничает в больнице, то уж лучше он проведет это время с пациентом.
— О нет, что вы. Сегодня у меня что-то вроде масленицы. — улыбнулся Истомин, сворачивая в коридор. — Знаете как в старину, делали чучело Масленицы, а потом сжигали его на костре. Ну, так вы со мной?
Вместе они неспешно вышли из здания больницы.
Долгое время оба молчали. Андрей несколько раз порывался заговорить, но не знал с чего можно начать. Егор вызывал в нем чувство неполноценности. Было в этом человеке заложено от природы нечто, что пугало Макарова. Высок ростом, но сух как ветки ивы, с узловатыми длинными руками, в которых чувствовалась недюжинная сила, изъеденное следами боли и мелкими морщинками загорелое лицо, голубые глаза, в которых стоял блеск, присущий лишь шестнадцатилетним подросткам, тонкие губы, улыбающиеся лишь отдельными мгновениями и впалые щёки — всё это делало его похожим на сказочного персонажа. Он был молчалив, но на каждый вопрос отвечал не задумываясь, словно ответ этот уже давно хранился где-нибудь в отдельном ящичке его мозга, а иногда лишь сочувственно улыбался, снисходительно глядя на собеседника. Всё это ставило Макарова в тупик. В их диалогах он едва ли был доктором, а Егор пациентом. Скорее наоборот. Глаза Истомина словно рентген просвечивали его мысли. Когда он сталкивался с этим взглядом, по спине бежали мурашки, в ногах холодело. И лишь внешне Андрей оставался спокоен.
— Вы ведь знаете, я здесь нахожусь на совсем необычном положении, доктор. — Егор начал первым. — Меня здесь никто не держит, но и избавляться от меня не спешат. Наверное, Яков Исаевич сильно за меня переживает. — начал разговор Егор. — Чтобы не быть больнице в тягость, я делаю кое-какую работу. Мне нравится это, отвлекает от тоскливых мыслей.
Они вышли за ворота. Егор повел доктора узкой тропинкой, уходящей в лес прямо от забора. Макаров, внимательно его слушая, плелся чуть позади. Кружащиеся на ветру листья берёзы, медленно и игриво опускались на землю, всё вокруг было застлано ярким осенним ковром.
— Тоскливые мысли? — подал голос Андрей. — Не хотите поговорить об этом со мной? Я здесь человек новый, быть может, смогу понять вас лучше остальных. Давайте попробуем, Егор Алексеевич?
Егор улыбнулся. Исхудалое лицо и орлиный нос, делали его похожим на большую птицу и только добродушные, полные света и теплоты глаза преображали в человека.
— Вы ведь уже ознакомились с моей историей болезни? Так ведь? — он развернулся и Макаров вновь увидел этот взгляд. — Только не пытайтесь мне врать, Андрей Владимирович. Я ложь за семь верст одной ноздрей чую.
— История болезни — сказано громко. — возразил доктор. — Вы здоровы, Георгий Алексеевич. И нет нужды держать вас здесь, среди умалишенных.
— Мы все здесь, в этой больнице, заложники своего страха. Мы все здесь умалишенные. И больные, и я, и даже вы с Яковом Исаевичем. Все мы чего-то боимся, от чего-то бежим. Перебороть собственные страхи может лишь сильный духом. А я слаб. И вы вот, тоже слабы. — Егор словно пропустил обращение Андрея.
— Я?
Егор остановился, простодушно заглядывая в глаза доктору.
— Да, да, вы тоже. Боитесь меня, боитесь, что я вас в неловкое положение поставлю. Я же ведь не дурак. До того, как переселиться сюда…. — он резко замолчал. — Нет, не надо об этом. Я всё понимаю. Вам не очень нравится нянчиться со мной. Я ведь прав?
Макаров врать не стал.
— Действительно. Врать не стану. Мне это не нравится.
Егор снова заглянул ему в глаза.
— Вы здесь для более серьёзных дел, не так ли? Хотите настоящих пациентов, действительно тронутых, которыми можно манипулировать словно куклами, скармливать им всякую гадость в надежде, что что-то случиться. Хотите открытий? Хотите славы? А зачем, Андрей Владимирович? Что это изменит? Вернете к жизни одного, двух, сотню умалишенных. Быть может они сами того не хотят. Быть может прячутся здесь от жизни, как я?
Макаров остановился. Подобные слова его испугали.
— У меня такое ощущение, что не я ваш доктор, а вы мой. — ухмыльнулся он. — Вы ведь очень грамотный человек, Георгий Алексеевич. А я совсем ничего не знаю о вашей жизни за пределами больницы. Кто вы? Откуда? Где получили образование, кем работали, чем интересовались? И тем не менее, позвольте мне вести беседу. Вы так на мой вопрос и не ответили.
— Вы про мысли? От чего я бегу прочь?
Истомин молчаливо пошел дальше. Метров двести он просто двигался по тропинке, словно ведя за собой доктора, а потом остановился у самого берега речной петли. Большая поляна, несколько длинных ровных брёвен, ограждавших выгоревшую от кострищ землю, металлический бак с водой — это место было для Егора второй палатой.
— Присаживайтесь, Андрей Владимирович. — Егор указал на одно из брёвен. — Я сейчас костер разожгу. Только дров принесу.
Макаров посмотрел на часы. Время летело так быстро, что он не заметил как прозевал обед. В желудке тоскливо заурчало. Свежий воздух только разогревал аппетит. Сильно хотелось есть, а ещё курить. Полчаса в кабинете Малецкой напомнили ему о том времени, когда сигареты были неотъемлемой частью его жизни. Дым слегка ударил ему в голову. Появилась мысль сбегать за сигаретами. Но здесь, в двадцати километрах от цивилизации, не было даже маленького ларька….
— Эх! — тяжело вздохнул он, поднимая с земли тонкую веточку.
Истомин вернулся с охапкой дров, быстро разжег мелкие ветки, добавил более крупные. Пламя схватило сухое дерево, жаром обдало ноги доктора.
— Мысли преследуют меня днём и ночью, Андрей Владимирович. — с большим запозданием начал Егор. — Разные мысли. Плохие, хорошие, добрые и злые. Они всегда разные, всегда непредсказуемые. Я не могу спать, не могу есть. Мой организм потерял чувство времени, голода, усталости. Я превращаюсь в тень. В прямом и переносном смысле этого слова….
— Всегда важно знать причину, Егор Алексеевич. Она даёт возможность отследить всю цепь. — в лоб ответил Макаров.
Егор грустно улыбнулся.
— Хотите знать причину? Вам уже это известно, но я повторюсь. — он достал из кармана бумажные листы и по одному начал скармливать их пламени. Языки костра жадно пожирали сухую бумагу, изредка потрескивая. — Пять лет назад я встретил девушку, которая в итоге перевернула всю мою жизнь. Нет во мне сил и желания изливать вам душу. Я не смог даже ей об этом сказать. Не смог, хотя и понимал, что она обо всём догадывалась. Но я не мог, не хотел, боялся услышать «нет». Панический страх вкрался в мою душу, в моё сознание. Я стал избегать общения с ней, постепенно отдалился совсем. Вскоре она вышла замуж и с тех пор я потерял с ней связь окончательно. А теперь жалею об этом, хотя до сих пор не смог избавиться от страха. И теперь в свободное от прогулок и работы время я пишу ей письма. Пишу и потом сжигаю на костре. Как сейчас. Вам, доктору, со стороны, наверное, это кажется глупым?
— Я бы не стал так категорично говорить. — Андрей посмотрел на горящую бумагу. — У неё есть имя?
— Хотите знать её имя? А зачем?
— Имя говорит о человек слишком много, чтобы его игнорировать. Но, ели вы не хотите со мной об этом говорить, я пойму. Просто долг мой как врача….
Егор вложил в пасть огня последний лист.
— Вы хотите её найти? — оборвал он Андрея на полуслове. — Не тратьте время, Андрей Владимирович. Я не хочу мешать её жизни. Это мой выбор. — ответил он.
— Пусть так. Но всё-таки, вам не кажется, что она имеет право знать о ваших чувствах? Быть может, жизнь её стала бы совершенно другой. Расскажи вы ей правду о себе. Почему вы так боитесь этого?
Истомин добродушно посмотрел на Андрея.
— Допустим, я назову вам её имя. Только имя. Вы пообещаете мне, что ни при каких обстоятельствах не попытаетесь её найти?
— Если для вас это так важно… обещаю!
Егор опустил грустный взгляд в землю, сцепил руки в замок и опустил их локтями на колени.
—Хорошо! Если вы настаиваете, её зовут Катя. А теперь, — он встал с бревна и торопливо погасил костер водой из бака. — мне надо побыть одному. Извините. — и так же мгновенно исчез в густых зарослях кустарников.
Макаров вернулся в кабинет, по дороге перехватив булочку с кофе в больничном буфете, попытался стрельнуть у кого-нибудь сигаретку, но оказалось, что такую роскошь себе может позволить в больнице лишь Алиса Алексеевна. Разочаровавшись в этом, он засел в кресле, предварительно заперев дверь изнутри, и достал любовный трактат Егора, чтобы пробежаться по непрочитанным ранее страницам.
— Торты, как много в этом слове…. — иронично напел он. — для сердца девушки…. Ух! — он натолкнулся на стихотворение
Фантики белые, фантики красные,
Круг, треугольник, квадрат,
Только начинки под фантиком разные
И не возможен возврат….
— Бла, бла, бла! Ещё раз двадцать бла! Вот рифмоплёт! Фантики! — Макаров отложил первые листы в сторону, чтобы не мешали и, настроив серьёзную мину на лице, начал читать.
Входит молодая девушка в магазин тортов. Перед ней открывается разноцветная картина — сотни самых разнообразных по форме, цвету, оформлению тортов. Круглые, квадратные, многослойные, причудливые в виде машин, ягод, цветов, домов…. Глаза разбегаются по сторонам. Она торопливо пересчитывает деньги и с облегчением вздыхает. Да, она может позволить себе любой. Но какой же выбрать?
Вот! Красавец в середине. Трехслойный, высокий, украшенный цветочками, бантиками, рюшечками. Да, этот явно стоит той суммы, что указана на ценнике. Он ласкает взгляд, привлекает формой. Красив, статен, и наверное, очень вкусный.
— Хм… — вздыхает она, вспоминая прошлый визит. — А не тебя ли я тут видела неделю назад? — задает она вопрос торту и взглядом ловит продавщицу. — Девушка, а вы не подскажете мне….
— Сейчас! — недовольно отрывается грузная женщина от беседы с другой продавщицей и перемещается в отдел. — Ну? Выбрали?
— А вот этот торт, — она указывает на свой выбор. — давно тут стоит?
— Давно.
— И что, никто не берет?
— Смотрят, спрашивают, интересуются. Поглядят и уходят.
— А почему?
— Торт большой, красивый, а ингредиенты дешевые.
Девушка начинает сомневаться. Мнется с ноги на ногу, теребит краешек кофточки. Ошибиться не хочется. Деньги последние, когда теперь сюда зайти сможет, только Богу одному известно!
— А из чего он?
— Самолюбие, эгоизм, тщеславие, гордость, цинизм….
— И всё это в трех этажах держится? Удивительно! — взгляд её испуганно начинает смещаться в другую сторону. Аппетит пропал, больше она его не хочет.
— Держится, потому что на алкоголе сделан.
Продавщица разочарованно смотрит на девушку. Та неприятно морщится.
— Что? И вам не нравится?
— Нет, мне нравится, но составляющие…. — она тут же кивает на другой торт. — А вот тот, что рядом, поменьше, с цветочками?
— Состав тот же, только пропорции разные. И подешевле.
— А есть такие, чтобы были красивые, но с любовью, преданностью, добротой, самопожертвованием, юмором?
— Есть, да только в очередь за ним надо становиться в пять утра, да если придётся кулаками помахать. И то, в приемный день.
— А когда у вас приёмный день?
— А когда торты готовы будут, тогда и приёмный день.
Девушка окончательно разочаровывается.
— Что же это получается, чтобы купить нормальный торт, нужно здесь и день и ночь дежурить?
— А вы что хотели? Всё и сразу? Нет, милочка, так не бывает. Побегайте, поищите, а нет — выбирайте из того, что есть.
— А что есть?
— Четвертая витрина. Там ваши ингредиенты есть и без алкоголя.
Девушка переводит взгляд на крайнюю витрину.
— Но там же всего один торт! Какой он страшный!
— А вы его есть будете или под стекло поставите?
Продавщица смотрит на девушку с пренбрежением.
— Конечно же есть!
— Так какое вам дело, что он страшный. Зато в нем есть всё то, что вам нравится.
Девушка переводит взгляд на кошелек.
— И стоит он…. Дороже этого трёхслойного. У меня наверное не хватит. — она копается в кошельке, выгребает последнюю мелочь.
— Эх! — вздыхает разочарованно продавщица. — Кабы были у меня деньги на него! Я бы….
— Тысяча, сто, двести, ещё тридцать. Хватает, хватает! — лицо девушки начинает освещается улыбкой. Она протягивает ворох купюр и монет продавщице, забирает упакованный торт и уходит домой.
Ну и что, что страшный, зато, наверное, вкусный! — она поставила торт на кухонный стол, отрезала кусочек и отщипнула краешек вилкой. Нежные зубки впились в рассыпчатое тесто.
— Мммммммммммм! — она замурлыкала от удовольствия, отщипывая кусочек побольше. — Мммммммммм, какой кайф!
— Чушь собачья! — негромко выругался Макаров, откладывая рукопись в сторону. — Вот же философ доморощенный. Интересно, в каком контексте ты всунул сюда эту притчу?
Доктор услышал стук в дверь и быстро спрятал бумаги в стол.
— Войдите. — сказал он, открывая дверь.
В проёме показалась голова Танечки.
— Андрей Владимирович, вы на машине?
Макаров утвердительно кивнул.
— Я на автобус опоздала. Вы не подбросите меня до города?
Андрей посмотрел на часы.
— Упс! Засиделся я, однако. Конечно, подброшу. А Яков Исаевич сегодня так и не появлялся?
Танечка отрицательно покачала головой и закрыла за собой дверь. Как и большая часть медсестер, она была разведённой. А потому в глазах её всегда стоял некий блеск, присущий лишь хищникам. Она смотрела на мужчин, как на добычу, но при этом улыбка не сходила с её лица.
Макаров запер кабинет, вышел на стоянку. Татьяна была уже там. Обтягивающее платьице, заканчивающееся чуть ниже середины бедра, собранные позади тёмные волосы. Да, пожалуй, я бы с ней…. — поймал себя на мысли Андрей, садясь за руль.
— Вы меня только до трамвая подбросьте, а дальше я сама! — улыбнулась Таня.
— Слушаюсь и повинуюсь! — кокетливо улыбнулся в ответ он.
— У нас с вами завтра ночное дежурство. — игриво промурлыкала девушка, пристёгивая ремень. — Вы играете в нарды?
Андрей с большим неудовольствием вспомнил, что о ночных дежурствах его предупреждал сам Гольцман. И даже называл завтрашний день, но слова эти за быстрой сменой событий почему-то вылетели у него из памяти.
— Что? Нарды? Да, играю. А у вас что, больше нечем ночью заняться? Только нарды?
Татьяна разочарованно вздохнула.
— Скука и тоска. Больные у нас не буйные. Бродят по коридорам как зомби иногда. Отведем их обратно спать и сидим в небо смотрим. Если на Мишку дежурство выпадает… — она одернула себя. — ой, на Михаила Ивановича, то повеселее бывает. Играем в карты, нарды….
— А телевизора у вас нет?
— Яков Исаевич против. Запрещает нам смотреть.
— Мда…. — Андрей выехал на дорогу. — Скажите, Таня, а что вы лично о романтике думаете?
Таня задумчиво посмотрела вперёд.
— Да как вам сказать. Странный он какой-то. Но добрый! Гулять по ночам любит. Не спит почти. Иногда заходит к нам в дежурку чаю попить. Стихи нам почитает, расскажет что интересное…. Алевтине Алексеевне очень нравится, как он Есенина читает. Боюсь я его всё-таки. Смотрит он на меня и такое чувство, что мысли мои видит. А потом улыбнётся так по-доброму и страх проходит. Бррр. — передернулась девушка.
— А посетители у него бывают?
— Да. Мать иногда приезжает. Только старая она уже совсем. Тяжело ей. Они всё больше по телефону…
Макаров свернул на магистраль.
— Он вроде бы как женат был? Ничего об этом не слышали.
— Был, вроде, но вы его не спрашивайте об этом. Не любит он вспоминать о ней.
— О ком?
— О жене. Наверное, она сделала ему очень больно…
— А кому бывшие делают приятно?!
Он добавил скорости.
— И всё? Больше никого?
— Никого. Друзей у него нет. По крайней мере, при мне никого не было.
Они ещё немного поболтали о работе. Андрей не без удовольствия ловил на себе многозначительные взгляды Татьяны. Девушка явно с ним заигрывала. Кокетливо улыбалась, стеснительно одергивала на бедра платье, которое всё время задиралось вверх. Высадив её на остановке, он несколько секунд смотрел ей вслед, оценивая красивые ножки и гибкую спину, после чего поехал дальше.
Вернувшись домой, Андрей застал Леру за компьютером. Она сидела в интернете, постоянно отбивала на клавиатуре послания, принимала новые, что-то бурчала себе под нос и снова стучала пальчиками по клавиатуре.
Оторвавшись от компьютера, она посмотрела на Андрея.
— Тебе должно быть это интересным покажется. Я вчера всю ночь не могла заснуть. Его стихи… Я их уже где-то читала. Полезла сегодня в интернет. Точно. Есть. Они чуть ли не в каждом блоге. Попыталась выяснить кто автор.
Голос Леры постоянно сбивался. Её тон казался волнительным, будто бы она сделала великое открытие и сейчас, в это мгновение ведала о нём всему миру.
— И как успехи? — спросил Андрей с почти полным безразличием.
Лера посмотрела на него, фыркнула как кошка на собаку, и снова отвернулась.
— Иди ешь. Ужин уже почти остыл. Не будешь в следующий раз задерживаться.
Андрей направился на кухню.
— А что ты думаешь о тортах? — спросил он, уже уходя из комнаты.
— Ты про девушку в магазине? — спросила вдогонку Лера.
— Ага.
— Хорошая метафора. Эх, кабы можно было так в жизни!
Макаров остановился в дверях кухни.
— То есть, ты своим выбором недовольна? Я что, плохой торт?
Лера встала из-за компьютера и отправилась вслед за Андреем на кухню.
— Не хотелось бы портить тебе аппетит, Андрюшка, но иногда ты бываешь редкостной сволочью.
— Я не спорю. А кто идеален?
Он сел за стол. Лера встала в дверном проёме, заложив руки на груди.
— Ты к этому даже не стремишься.
Она разочарованно развернулась и ушла в комнату, не дав Андрею даже защититься. После ужина он вернулся к ней.
— Вот он. — Лера открыла в браузере вкладку. Я нашла его страничку на Стихи.ру. Георгий Истомин. Ты знаешь, у него очень красивые стихи. Многие из них растаскали по блогам, по сайтам знакомств. Я даже на открытках их находила. Но для тебя будет интересно вот это. — она щелкнула на стихотворении «Девочка-ветер», открывая новую страничку.
В одно мгновение Андрея словно прострелило. Он увидел на заглавной иллюстрации стиха фото своей бывшей жены Кати, а ниже подпись. Посвящается Екатерине Береговой.
Всё в его душе перевернулось. Голову обдало жаром, в груди, наоборот, поледенело. Откуда-то снизу живота кипящей яростью накатила обида и злость. Руки задрожали, челюсти свело до скрипа в зубах.
— Вот урод! — вырвалось у него со скрипом
Он встал из-за компьютера. Всё в его голове смешалось в салат. Теперь Истомин перестал быть его пациентом. Он стал его врагом. В бешенстве пересекая комнату по диагонали и снова возвращаясь назад, Андрей сам себя убеждал в тех мыслях, что внезапно забрались в его сознание. Лера смотрела на него с нескрываемым удивлением, смешанным с разочарованием и непониманием.
— Так вот почему она ушла! А я то, дурак, думал….
Он замолчал. Остановился, с размаху рассёк воздух правой рукой так, что был слышен свист, провёл дрожащей рукой по волосам и посмотрел на девушку.
— Что? — в вопросе Леры слышался как испуг, так и скрытая насмешка.
— Ничего!
Макаров сжал зубы, выбежал в коридор и стал обуваться. Сейчас он никого не хотел видеть и меньше всего ему хотелось оставаться здесь. Обида и злость гнали его из дома. Он ещё не знал что будет делать. Закурить! Было первой мыслью. А дальше будет видно.
— Андрей, погоди. — Лера схватила его за руку. — Ты куда?
— Пройтись.
Да, он врал ей и прекрасно понимал, что такая ложь не пройдёт, но смотреть на Леру как будто бы ничего не произошло просто не мог.
— Не надо. Останься со мной.
В её голосе уже не было сарказма. Присутствовал лишь испуг и отчаяние. Она жалела, что показала ему это стихотворение, но изменить ситуацию уже было нельзя. Камень полетел с горы и он потянул за собой слишком многое из прошлого.
— Мне надо сейчас всё это осмыслить, Лера. Дай мне побыть одному.
Сдавленно произнёс Андрей, открывая дверь.
— Ты ей расскажешь? — спросила она вдогонку.
Андрей посмотрел на Леру. И взгляд его был тяжелым, хмурым и холодным как сталь.
— Ещё чего!
И вышел за дверь.
Зазвонил телефон. Гольцман посмотрел на часы – половина четвертого утра. В груди что-то сдавленно ныло. Нехорошее предчувствие, словно он ожидал этого звонка, заставило его быстро встать. Покряхтывая от боли в спине, он добежал до телефона и снял трубку.
— Да, слушаю. — сухо ответил он.
— Яков Исаевич… — из трубки послышался сбивчивый голос Танечки. — Яков Исаевич… — было похоже на плачь.
Снова в груди тревожно заныло.
— Ну что ещё у вас там? — раздраженно спросил доктор.
— Егор… — сердце дрогнуло, зажглось в груди как раскаленная кочерга.
— Что Егор?
Голос был уже совсем несдержан.
— Он умер. — Таня зарыдала.
— Ты… ты что такое говоришь? Как умер? Я ведь вечером перед уходом проверял… всё было нормально.
Он бросил трубку, не в силах сдержать волнение, быстро оделся, спустился на улицу. Выгнав из гаража старенькую шестерку, не жалея машину, разогнался в больницу. Столько мыслей пробежало за эти несколько минут в голове. Правда ли это? А может он просто спит, может жив ещё и Таня напрасно подняла его посреди ночи. Лучше пусть так, но если нет!? Яков Исаевич чуть не выскочил с обочины на повороте, с трудом удержав руль.
— Егор, Егорушка! — шептал он себе под нос. — Подожди, сынок, не уходи!
Но Егор уже был мёртв. Он лежал на свой кровати и словно спал. Лицо его было спокойным и счастливым. Яков Исаевич пощупал пульс, присел рядом на краешек кровати и тяжело вздохнул.
— Егорушка, сынок, что же ты сделал?
Не в силах себя сдерживать, старый доктор выбежал из палаты, едва не сбив с ног Макарова.
— Как же так? — спросил он Андрея. — Ваше первое дежурство и сразу….
Ответ он не дожидался. Быстро вышел в коридор и направился в свой кабинет. Таня, как собачка на поводке, последовала за ним. Макаров остался в коридоре, равнодушно наблюдая за происходящим.
Яков Исаевич закрыл за собой дверь, достал из стола початую бутылку коньяка. Налил в стакан на четверть и тут же выпил. Налил второй и подтолкнул Тане.
— Успокойся. Не трясись. Выпей и сядь.
Девушка словно робот выполнила указание. Выпила коньяк, сморщилась как сушеный опёнок, упала на кресло и заплакала.
— А теперь рассказывай.
— Ну, мы с Андреем… — сбивчиво начала она. — с доктором Макаровым сидели в дежурке, пили чай. Пришел Егор. Посидел с нами полчасика, попил чаю и ушёл.
— О чем говорили?
— Они всё больше с Андреем Владимировичем спорили. Разговор зашел о Шекспире. Ромео и Джульетта. Вот тут спор и начался. Они так быстро говорили, я почти ничего не понимала, ничего уже не помню. Егор был спокойным и тихим и всё больше молчал. Он только отвечал доктору на вопросы, а доктор всё сильнее заводился. Он что-то нелестное сказал о любви и засмеялся, а Егор сказал, что любовь его всё равно поймает, накажет и он будет мучиться ею всю свою жизнь. И прощения не будет и изменить ничего не получится. И всё такое. А Андрей Владимирович назвал его… — Таня замялась.
— Ну?
— Неудачником. И ещё добавил, что все свои проблемы свалить лишь на любовь могут только хнытики и нюни. А Егор в ответ улыбнулся так простодушно и ушел. Сказал только, что время нас рассудит. Но будет поздно. Я ничего такого не подумала даже. Ну, кто мог знать….
Она заплакала, спрятав лицо в ладони. Яков Исаевич разлил коньяк по стаканам и сел за стол.
— Действительно, кто же мог знать….
И вылил содержимое стакана себе в рот.
Андрей набрал номер Леры. Вот уже восемь вечера, а от неё ни слуху ни духу. Он волновался, не находил себе места. Происшедшее не давало ему успокоиться. Всюду он видел лишь плохое. На душе скреблись кошки. Ныло под сердцем. На другом конце провода послышался её голос.
— Лера, ты где? — взволнованно спросил Андрей.
— Я у родителей. Андрей, — он сделала длинную паузу. — Пожалуйста, послушай меня и сделай как я прошу. Пожалуйста! Я хочу, чтобы ты ушел. Пожалуйста, собери вещи и оставь ключи на столе.
Макарова словно обдало ледяной струёй.
— Лера, Лерочка! Что случилось?
— Прости, Андрей. Прости меня, но ты должен уйти. — каждое слово Лере давалось с большим трудом. Он выдавливала из себя звуки, едва сдерживая слёзы.
— Почему?
Она набрала в легкие побольше воздуха, вытерла глаза, собрала всю свою волю в кулак.
— Сегодня днем звонили с твоей работы. Просили кое-что тебе передать. Неважно, Андрей. Мне всё сразу стало ясно. Я всё поняла и так. Я любила не того человека, я и сейчас тебя люблю, но….
— Лера!
Он с ужасом понял, что его земля уходит из-под ног. Что всё то, что было хорошего в его жизни уже загружено в товарный вагон и отъезжает от станции. А сам он всё ещё стоит на перроне, не в силах сдвинуться с места.
— Не перебивай меня, пожалуйста. Я не хочу верить, что это ты, но я ведь знаю, что это ты….
— Да что случилось?
— Ты же всё знаешь, зачем сейчас врёшь, будто бы ты ничего не знаешь?
Она снова набрала в лёгкие воздух. Слёзы уже рекой текли по её щекам.
— Да что случилось?
Но ответ на вопрос для Андрея уже повис секирой над головой. Он его знал и сейчас всё готов был бы отдать, лишь бы не услышать его от Леры.
— Это ты подсыпал ему снотворное, да? И ты знал, что это его убьёт…
Удар в голову. Удар сокрушительной силы. Андрей сел прямо на пол, ноги уже не удерживали его.
— Боже, да о чём ты? — выдавил он из себя с большим трудом.
— О том человеке, который писал стихи твоей бывшей жене. Это ты его убил.
Звонкая пощёчина, словно дополнительный удар в солнечное сплетение. Андрею стало страшно. Он жадно глотал ртом воздух, стараясь оторвать от нёба пересохший язык.
— Да как ты могла подумать такое?
Но сил соврать ещё было достаточно. Слова сами собой чеканились, словно стук барабанных палочек по стенке.
— Яков Исаевич звонил. Сказал что в анализе крови найден донормил. Я сегодня проверила стол. Моих таблеток там нет. Ему, конечно ничего не сказала. Андрей, — она снова взяла длинную паузу. На этот раз Макаров молчал вместе с нею. — Я хотела поговорить с тобой. Это единственное, что я могла для тебя сделать. Егору уже не помочь, но я хочу, чтобы ты помнил об этом всю жизнь. Боже, как ты мог? — он уже не сдерживалась. — И как после этого я смогу с тобой жить?
— Лера! — сделал он последнюю попытку, понимая, что ухватиться не получится. Он улетал в пропасть. И дна её видно не было.
— Не надо. Не перебивай меня. Я сегодня связалась с Катей. Найти её было не трудно. — голос Леры стал намного спокойней. — Ты ведь и не искал, надеялся на что-то ещё. Я встретилась с ней, передала копию рукописи Егора. Сделала дома на копире, пока ты спал. Она должна была об этом узнать. Пусть не от тебя. Пусть от кого угодно, но должна была узнать. А теперь… — она вздохнула так тяжело и протяжно, что Андрей вздрогнул. — И что теперь ты ей скажешь, Андрей?
Он не ответил.
— Молчишь? — Лера ещё раз глубоко вздохнула. — Ты поступил подло и очень плохо, Андрей. И ты будешь с этим жить. Но без меня. Я прошу тебя, уезжай. И никогда, никогда ко мне не возвращайся!
— Лера!
Гудки. Андрей положил телефон на стол и расстроено провёл рукой по волосам. На душе было до отвращения погано.
Весь вечер он собирал вещи. Часто останавливался, смотрел в окно, брал в руки телефон, но так и не решился позвонить Лере. А ближе к полуночи, когда все вещи были погружены в машину, раздался звонок.
— Лера?
Номер не определился.
— Это я, Андрей.
Он услышал голос Екатерины. И сердце его застучало отбойным молотком.
— Здравствуй, Катя! — выдавил он из себя.
— Ты можешь сейчас разговаривать? Она дома?
Андрей посмотрел на темнеющий горизонт.
— Могу. — ответил он, заводя двигатель.
— Ты можешь отвезти меня к Егору?
— Ты помнишь его адрес? — спросил он в ответ.
— Да.
— Он умер, Катя, похороны завтра.
И бросил трубку.
Весь следующий день Андрей провёл в машине. Ни на работу, ни домой он не поехал. Заглушив двигатель рядом с домом Егора, он молчаливо наблюдал за выносом гроба, на большом расстоянии от автобуса проследовал за ним до кладбища и вернулся обратно. Из квартиры Егора Катя вышла уже под вечер. Она не любила черное, никогда его не надевала, но сегодня, в этот день, Макаров не мог оторвать от неё глаз. «Господи, до чего же она красива!» — звенело у него в голове. Она повзрослела, стала серьёзней, старше. И вряд ли это произошло в один день.
Андрей дождался, когда девушка отойдёт от дома подальше, и, подъехав сбоку, просигналил. Катя остановилась, повернул голову в сторону авто и без малейших эмоций села на переднее сиденье.
— Давай, я тебя домой подвезу? — предложил Андрей.
— Не надо. Я на маршрутке доеду. Ты мне сказать что-то хотел?
Макаров отстегнул ремень, развернулся к девушке вполоборота.
— Увидеть тебя хотел….
— Увидел? Это всё?
Тон её было холодным, даже жестким. Она говорила, не поворачивая головы в его сторону, глядя куда-то далеко вперёд.
— Ты стала совсем другой….
— А ты совершенно не изменился. Всё такой же.
Она снова не дала ему договорить.
— Ты….
— Ты мог сказать мне об этом раньше, Андрей. Ты мог, но ты не захотел….
— Ты ушла не сказав мне ни слова….
— Ты так и не понял почему? — она не дала ему ответить. — Боже, как глупа и наивна я была, когда выходила за тебя замуж! За тебя, Андрей. Я не о такой жизни мечтала, не этого хотела….
— Да что тебя не устроило….
Беседа превращалась в перепалку, уколы взаимными упрёками становились острее.
— Не перебивай меня! — Катя повернула к нему голову. — Всё изменилось после свадьбы. Стоило нам съехаться и ты словно забыл про меня. Ты почти не бывал дома, разъезжая по стране. Зарабатывая деньги для нас. Для нас! А нужны ли они мне были? Нам были они нужны? За год совместной жизни ты со мной и часа не поговорил. Ты был занят работой. Книгой, диссертацией, пациентами, исследованиями. Всем, но только не мной. А я сидела одна дома и ждала тебя. Ждала, в ответ видя лишь твоё недовольное лицо. Квартира, машина, шикарная дача, все эти побрякушки, дорогая мебель…. Зачем мне это всё было нужно, когда тебя не было рядом? Но ты ни разу не задался этим вопросом. А когда я начинала об этом говорить, уходил в другую комнату или вообще из дома. Моя жизнь превратилась в блуждание по пещере в поисках света. Я задыхалась от твоего безразличия и эгоизма, который ты оправдывал заботой обо мне. А мне было надо так мало….
— Я делал это для нас…
— Нет! — громко выкрикнула Катя. — Когда же ты, наконец, меня услышишь, Андрей? Когда поймёшь меня?
Она полезла в сумочку и достала из неё ксерокопии письма Егора.
— Если бы в жизни всё было так просто, как в магазине. Разом выбрать себе человека как торт и никогда не изменять своему выбору. — начала она читать сбивчивым голосом. — Связать свою жизнь раз и навсегда с тем человеком, кто тебе дорог и важен, не отпускать его от себя ни на миг, вбирая и отдавая только самое лучшее….
Катя не дочитала. Она повернулась к Андрею ещё сильнее и посмотрела ему прямо в глаза.
— Вот почему я от тебя ушла, Макаров. Вот то, чего я от тебя ждала. И мне плевать было на комнаты и ту машину, которую ты мне подарил на годовщину свадьбы. Ты откупался от меня, словно от надоедливой мухи. Но самое страшное, что ты и сейчас этого не понимаешь. Прощай!
Катя открыла дверь, но Андрей удержал её за руку.
— Погоди!
Она отдернула рукав, бросив напоследок острую как стрела фразу.
— Мне жаль потраченного на тебя времени, Андрей. Не думай, что я ушла от тебя из-за Егора. По сути дела, вы оба остались эгоистами. Ты говорил что любишь, но никогда меня не любил. А он любил, но молчал об этом. Кто из вас лучше?
Она не договорила. Слеза пробежала по щеке, прерывая дыхание. Катя лишь махнула рукой и вышла из машины. Макаров проводил её взглядом до перекрестка и поехал домой. Жизнь снова перевернулась вверх тормашками. Но ведь дома, в его квартире, за зеркалом в стенке всё ещё стояло несколько бутылок подарочного коньяка. Он завёл двигатель и надавил на газ. Машина скрылась из виду, но облако пыли, поднятое ею, долго ещё кружилось над дорогой, пустое и грязное — как сама жизнь.