Алексей Курганов.
«По деревне шла и пела…», или Быки голландской породы. (рассказ)
Сашке Крылову, давнему другу, ныне, увы, покойному, посвящаю.
- На выходные к тёще с тестем собираюсь, - сказал Саня. – Хочешь, поедем. Приглашаю.
- А чего ж?- ответил я. – Запросто. Чего не прокатиться?
Галькины родители жили километрах в ста от нас, между Тумой и Гусь-Хрустальным, в самой рязанской глуши. До этого я них ни разу не то что именно у них, даже в той стороне не бывал (да и с какой, собственно, стати?). Сашка уверял: места чудесные. Настоящая древняя и вечно молодая Мещёра. Речки, поля, перелески, «пажити и жити», леса, болота и вообще – воздух, которым можно не просто дышать, а принимать вместо лекарств от всех болезней. Полный есенинский набор, здоровый сельский быт. Опять же добираться будем не на поезде и автобусе. Он, Саня, возьмёт в своей родимой «Теплосети» «уазик», так что в дороге будет полный комфорт, прочие удобства и приятное разнообразие в виде умилительных пейзажей за окном. И вообще, сидеть в душной, сонной, привычной, летней Коломне уже надоело. Опять же это вечно тёплое пиво… Как оно, право, порой раздражает… А как угнетает! Особенно если с неправильно продуманного похмелья ( а такое, увы, совсем не редкость, совсем!)!
-Надо водки взять, - предложил я гениальную и пока трезвую мысль.
-А как же? – согласился Саня. – Это обязательно. Чего там, в колхозе, без неё, любимой, делать?
В пятницу, ближе к вечеру, загрузившись подарками и соответствующими выпивками-закусками, тронулись. Парфентьево, Сергиевский, Коробчеево с её аэроклубовским аэродромом (помню, в детстве босоногом, меня не раз привозил сюда отец, мастер спорта по планеризму, и я недалеко от лётного поля рвал щавель), Троицкие Озёрки, где сейчас отстроил шикарную дачу знакомый барыга, Маливо – это были знакомые ещё по велосипедным поездкам места. Потом пошли уже незнакомые Горки, Ново-Покровское и дальше, дальше, дальше (и всё огородами, огородами, огородами - и к товарищу Котовскому. Шутка. Григорий Иванович Котовский, если кто не знает, был бандитствующим красным командиром. Даже песня есть такая: «Щорс идёт под знаменем, красный командир…». Хотя Щорс, кажется, был просто красным командиром. Не из уголовных. А там кто их, этих революционеров-экспроприаторов, знает… «Чистыми руками революцию сделать нельзя!» Это ещё дедушка Ленин сказал. Первый после Карла Маркса наш капитальный пролетарский вождь.).
А вокруг - действительно, красота! Нет, её невозможно прочувствовать на расстоянии и в воображении! Её непременно надо видеть, слышать, осязать. Ею нужно дышать, в ней нужно утопать - и обязательно утонуть, обязательно! С осознанием и блаженством! Только тогда ты сможешь если не понять, то хотя бы приблизиться и к Есенину, и к Рубцову с их постоянно щемящими душу, когда заунывными, когда разухабистыми, когда бесшабашными, но всегда, всегда истинно русскими мотивами. И именно тогда , именно под такое настроение, захочется тебе присесть на какой-нибудь неприметный бугорок, выпить водочки (действительно, куда ж без неё, родимой?) и, зажевав её сладкую горечь куском «чёрнушки» с обычной луковицей, наконец-то почувствовать облегчение и просветление на твоей зашоренной, зашторенной и замусоренной какими-то совершенно глупыми, суетливыми мелочами душе. И вот тогда, от этих самых лёгкости и освобождения, тебе вдруг захочется приятно загрустить и счастливо заплакать. И такие слёзы совсем не признак слабости, вовсе нет! Это – выше и чище. Это – истинно по-нашему, по-русски. И пусть задавятся своей фальшивой и слезливой ностальгией по милым русским берёзкам и игрушечным болотным кочкам все те, кто вспоминает их, сидя в парижских бистро, лондонских пабах и нью-йоркских ресторанах. Вы фальшивы, господа! Целиком и полностью, от ваших гладко выбритых сытых затылков до ваших же чисто вымытых пяток – фальшивы! И эти ваши показушные эмоции, это пыхтение и эти жалостливые стоны – тьфу, это просто дешёвка и противная игра! А вот мы с Саней ни в какие монмартры-манхеттены не собираемся. Потому что нам они и задаром не облокотились со всеми ихними, вроде бы всемирно знаменитыми Елисейскими полями и Мостами грёз. Потому что нам и здесь, в родной России, не дует. А на ихних полях и мостах наши берёзки не растут, нет! Потому что там кругом одни бездушные железяки, а среди железяк не может быть нормальной российской жизни. На железяке русский человек может только удавиться в тоске всё по той же есенинской берёзке.
- Сань, а как у них деревня называется?
- Обыкновенно, - говорит Саня. – Бледяшки.
- Как? – улыбаюсь я, и на душе у меня становится светло и радостно. И не надо ханжествовать и морщить нос! Да, это именно наше, родное название! Такого ни в каких куршавелях не встретишь! Это у них: мистер, сеньорита, сэр-пэр, фрау-мадам. А у нас: «Ну ты и м…ак!», «Здоров, х… с горы!». Красота! Поэзия!
- Бледяшки. А чего?
- Да нет… - и я пожимаю плечами. – Очень мило. Довольно… своеобразное название.
- Фольклор, - со знанием дела кивает Саня. – У них он кругом и везде. Плюнуть некуда, обязательно в него попадёшь! Вот, например, у них в деревне речка. Знаешь, как называется?
- Наверно, соответственно - Бледяшка…
- Не угадал! – говорит он всё с тем же довольным выражением лица. – Вобля!
- Где? – не понимаю я и на всякий случай кручу по сторонам головой. Но за машинными окнами никого нет. Ни одной «бли».
-Речка так называется, - поясняет Саня. – Вобля. А дальше – ещё одна, Щабля. А за ней – третья…
- Тоже…?
- Не, опять не угадал! С «бля», это приток Шабли – Нубля. А третья речка - без всякой нецензурщины. Просто, скромно и со вкусом – Здец.
- Какая прелесть! - соглашаюсь я. – Действительно простенько и со вкусом. Я так думаю, что такие названия давали люди очень недюжинного ума и, главное, огромного чувства юмора. Поэзия, а не названия!
- А колхоз у них знаешь как назывался? – вошёл Саня в раж. Я и не подозревал, что топономика – его стихия.
- Знаю! – говорю я с вызовом. – «Эхбля»!
- Опять мимо! – весело ржёт мой довольный товарищ. – «За сплошную!»
- За сплошную чего?
- За сплошную коллективизацию! Но только это было очень длинно и неудобно выговаривать. Поэтому сократили, и получилось – «За сплошную!» А чего? Нормальное название! Всё не какой-нибудь там имени Клары Целкин! Что за Целкин, кто это такая? Наверно, революционерка. Пламенная! Есть у них там рядом такой…пламенный колхоз. Такие там живут…революционеры! Чуть чего – сразу в морду, и никакой культуры. Да… Вот тесть с тёщей в этом «За сплошную Целкин!» всю жизнь и отвалдохали.
- Да! – соглашаюсь я. – Богата Русь умами! И как же действительно велик и могуч русский язык!
- А то! – соглашается в свою очередь Саня. – Самый настоящий фольклор! Без всякой этой поганой иностранщины!
- А сейчас-то они работают или на пенсии? – задал я следующий вопрос, нарочно уводя разговор от таких патриотически-филологических рассуждений.
- На пенсии, - ответил он. – И работают, конечно. А чего там, в деревне, ещё делать-то? Работай да работай. Опять же можно скоммуниздить чего-нибудь с фермы, если на ней работаешь. Поросёнка-то надо кормить. На свои, что ли, корм-то ему покупать? Это больно накладно – на свои. Не унакупаешься.
- Животноводство, - сказал я со значением. – А скоммуниздить – это , Саня, сейчас термин уже вчерашнего дня. Сейчас говорят - оприватизировать. Хотя тоже святое дело. Как же без этого-то? Без этого – никак. Одни убытки, а не поросёнок. В приусадебном животноводстве без открома и привеса - никакого смысла и достатка. А хочется занимать всё-таки активную жизненную позицию. Чтобы не просто так, как хрен на грядке.
-Во-во! - согласился Саня. – И я говорю - никуда. Поросёнок, он знаешь сколько жрёт? Как бульдозер какой ненасытный. Если не воровать – не прокормишь. А на одной крапиве не откормишь. Крапива – это чего? Это только витамины. Не корм. С неё привесу не будет. А сало, оно самый смак, когда с прожилками. Обожрёшься! Особенно под это дело! - и звонко, со вкусом щёлкает себя по кадыку. Он, конечно, прав.Конечно!
-Животноводство, - повторил я с ещё большим значением. – Тонкое дело. Лапти плесть – не муд..ми тресть, - вовремя и , главное, совершенно к месту вспомнил я старинную народную мудрость, - Не хухры-мухры. Не но пасаран с ихним поганым Куршавелем.
- Фольклор,- уважительно кивнул мой товарищ, серьёзно задетый темой народного творчества. – Народное творчество. «По деревне шла и пела баба здоровенная…». Вот я и говорю: в деревне без поросёнка – полный Гитлер капут. А скоммуниздить – это ерунда. Это поначалу боязно, а потом привыкаешь. Вот, например, тесть. Он к этому делу сызмальства приученный. А почему? Потому что так воспитан, что всё вокруг колхозное, всё вокруг моё. Да и чего ещё делать Он же родной, колхоз-то! Не чужой! И он, тесть, здесь родился, можно сказать, прямо на колхозной ниве. Жалко, у них в то время аборты не приветствовались, а то был бы первый кандидат на непоявление на этом живописном свете.
-Зер гут, - по-немецки согласился я. – Это конечно. Животноводство требует серьёзных капиталовложений. Лапти плести – действительно не погремушками трясти. А без поросёнка в деревне – никуда. Полный Гитлер абзац.
Вот так, за умными, глубоко содержательными разговорами о сельском быте, народном творчестве и незатейливым экскурсом в немецкую лингвистику, доехали до симпатичного деревянного городка, всем своим видом совершенно не напоминающего, что сейчас на часах, задери его совсем, двадцатый век, эпоха химии, электричества и всеобщего равнодушно-потребительского отношения к жизни.
-Тума, – сказал Саня со значением. – Симпатичный городишко. Основан в каком-то там веке. Кажется, этим… князем Володей Красно Солнышко. А может, и не им… Главное, этих поганых многоэтажек нет. И рекламы. Настоящий сельский быт.
Тума мне тоже понравилась. Какая-то несуетливо-неспешная, истинно по-русски незаметная, по-домашнему уютная, без привычной истерики, присущей крупным городам с их вечно грохочуще-дымящими заводами и фабриками, с неугомонными и заполошными автодорогами. Да, именно домашняя. Родная. Тёплая и мягкая. Её прямо-таки и хочется или незлобно ущипнуть (и чтобы она, озорно, по-девчоночьи, взвизгнула) или просто погладить по широкой, мягкой, спокойной спине. Одно слово – Тума. В таких всё ещё пока до конца неиспорченных, затерявшихся в российской глуши городишках приятно жить, но жить наездами. Постоянно – нет, уже не получится. Как говорится - лучше вы к нам. И дело, конечно, не в том, что нам здесь скучно. Просто мы, крупногородские приезжие, уже стали снобами и жлобами. Мы уже испорчены этой извечной крупногабаритной городской суетой и мелкочеловеческими глупостями-никчемностями, и постоянного проживания здесь просто не выдержим. Это называется – стойкий социально-психологический иммунитет. Примеров – предостаточно. Вон, Марину Цветаеву Сталин выдавил в тогда ещё самую что ни на есть захолустнейшую Елабугу - и что хорошего из этого вышло? « Всё повторяю первых стих/ И всё переправляю слово:/ - «Я стол накрыл на шестерых»…/ Ты одного забыл – седьмого.». Да, тоска в этих цветаевских строках несусветная. Одно слово - великая поэтесса. Если бы пила, то, может, всё бы и обошлось… Водка даже в философском смысле всё же лучше верёвки. Хотя появляется большая вероятность белой горячки, а при ней - не до высокой поэзии… Хотя, если умело похмелиться, то может и потянуть на высокую поэзию.
-Может, в магазин заедем? – предложил я. – А то взяли-то всего две бутылки. Несолидно. Тесть может неправильно понять. Подумает- жмоты.
-Кто? – не понял Саня.
-Тесть твой. То есть, я про нас говорю. Что мы – жмоты.
Саня иронично хмыкнул.
- А я и не понял. Жмоты какие-то… Какие мы жмоты? Я вообще за рулём. Мне много нельзя. И ты меня не провоцируй.
-Тест, Саня, это электорат. А электорат надо время от времени баловать. Хотя мы и не агитировать едем за подлинно народных избранников, но всё равно надо чтобы всё по-настоящему было, не понарошке. Ну, чего? Возьмём?
-Хватит, - отмахнулся он. – Баловать его, электората… Помнишь: «Ну а тесть и самогонкой перебьё-о-т-ся!». Это уже не фольклор! Это жизнь!
- Это Высоцкий, - уточнил я. – Он, кстати, терпеть не мог всего этого сельского быта.
В деревню приехали уже поздним вечером. Тёщин-тестев дом встретил нас тёмными окнами, зловещей тишиной и окружающими сумерками. Так и казалось, что сейчас из амбара, из овина, из конюшни и из хлева высочат здоровенные расхристанные мужики с кулацкими обрезами и топорами в могучих руках и устроят нам самую настоящую пугачёвщину. Дескать, получите, красные комиссары, во все свои обе ненасытные городские руки!
- У них чего же, и собаки нет? – удивился я, оглядываясь по сторонам (а чего оглядываться, если вокруг такая темень!).
-Зачем она? – вопросом на вопрос ответил Саня. – Чего у них воровать-то?
- Сам же говорил – поросёнок.
-Какое богатство… - фыркнул он. - Это теперь они ещё с фермы не пришли. Вот так вот встречают дорогого зятя! А ведь Галька звонила в их грёбаный сельский Совет, сказала, чтобы предупредили! Сволочи, а не родственники! Никакой культуры общения! Ладно, ничего страшного. Сейчас откроем.
Он подтянул штаны и полез под крыльцо. Ключ был на месте.
-Они и дома-то толком не бывают,- пояснил Саня, оправдываясь за беспорядочно наваленный в сенях житейский скарб. – Чего им здесь делать, одним-то? Это когда Славка с Петькой, да и мы своих огольцов сюда на лето привозим, тогда да, тогда сидят. А так, конечно, на ферме. Больше-то куда?
- А чего, клуба никакого нет?
- Да какой тут… - и он махнул рукой. – Вообще-то был. Кажется, сгорел. Или сожгли… В общем, пожар. Хоть какое-то развлечение… Да и зачем он им нужен-то? Баловство одно – этот самый клуб… Другое дело – ферма. У них там и клуб, и баня, и ресторан-распивочная, и вся прочая разнообразная творческая жизнь.
-Наверно, передовые ударники производства, - осторожно, чтобы ненароком не обидеть хороших людей, предположил я.
- А то! – охотно согласился Саня. – Конечно! Особенно тесть. Заслуженный стаКановец. А если скоммуниздить чего, то вообще мастер-золотые руки. Он в колхозе даже бригадиром работал. Пока не выгнали. И за дело! Сколько же можно так нагло воровать прямо на глазах у трудящих селян! Они здесь знаешь какие? Ты ещё только подумаешь, чего бы это самое - а они уже к председателю бегут тебя закладывать. Вот такие сознательные люди! Воспитал товарщ Сталин…Потом, правда, опять его назначили, потому что некого. Остальные кандидаты воровали ещё хлеще него. Потом опять выгнали. Вот так, плавными толчками, и перемещался по карьерной лестнице. И как стало это самое СЗАО, опять бригадирствовать приглашали. Не пошёл. Обиделся. Гордый, подлюка! Имеет собственное понимание! Сейчас причапает. Полюбуешься во всей красе.
Тесть пришёл минут через сорок. Вполне могучий мужик лет пятидесяти пяти. Росту чуть повыше среднего. Большие, но не портящие впечатления уши. Лицо добродушное. Волосы пегие. Взгляд приятный. Руки длинные, мускулистые. Ладони широкие, загребущие. Сашка прав: чтобы с такими руками и с такими ладонями, да ничего не оприходовать, не оприватизировать – это непростительный грех. В общем, обычный нормальный мужик, на которых Русь святая всегда, во все века, держалась, держится и держаться будет. Несмотря ни на какие, даже самые передовые и самые, упаси Господь от такой лихоманки, человеколюбивые перестройки и прочие глубоко демократические реформы, призванные опять спасти Россию в первую очередь от этих самых спасителей, век бы их задаром не видать.
- Иван Силантьич, - скромно представился он мне и пожал руку. Рукопожатие было крепким, вызывающим доверие и уважение к нелёгкому крестьянскому труду.
- Тёща-то где? – спросил Саня.
- Да где же… - сказал Иван Силантьич с некоторым лёгким непониманием (дескать, что ты, Саша, задаёшь такие наивные вопросы?). - Где же ей быть? Всё там же, на ферме. Вечерняя дойка. Всё доют, доют… Никак, сволочи, не надоются…Давайте, что ли, за стол. С устатку-то – святое дело. Опять же помянуть.
- Кого? – тут же напрягся Саня.
- Да никого, - успокоил Силантьич. – Это говорится так. День прошёл – вот и надо его помянуть. Что благополучно скончался.
-Шуточки у тебя… - скривился мой товарищ. - Может, всё-таки тёщу подождём? А то налетели как татаро-монголы.
-Семеро одного не ждут, - получил он в ответ старинную народную мудрость. – И серьёзное дело на безделье не меняют. Народ должен работать. Доить, а то избалуется. И нечего тут. Дойка – дело серьёзное. Стране нужно молоко. А я сейчас яешню с сальцем… Как, Алексей? Не против?
- Иван Силантьич! - мне ничего не оставалось, как развести руками. Яичница с салом! Да нет вкуснее еды! Это ведь не какой-нибудь насквозь прохимиченный гамбдургеро-чиздбурдгер!
-Особых разносолов у нас нету, - начал извиняться он. – Сало вот, капустка квашеная, огурчики-помидорчики. Картошка, само собой…
-Да нормально всё, дед! – сказал Саня весело. - Мы тоже не с пустыми руками. Колбаска, сыр, консервы какие-то… Всё как в лучших домах. Где стаканы-то?
За разговорами о житье-бытье время летело незаметно. От повседневных житейских мелочей незаметно и плавно перешли к глобальным общеэкономическим вопросам с уклоном в самые актуальные проблемы современного животноводства.
- Пасёте стадо-то? – тоном строгого барина-знатока, у которого не побалуешь, осведомился Саня и нахмурил брови. Дескать, смотрите мне! А то я вас, шалуны! Ужо раскрепощуся! Ужо обижуся, ежели игнорируете!
- Пасём, - покорно согласился Силантьич. – Куда ж без пасьбы-то?
- Достаточно ли соли в коровьем рационе? – продолжал выделываться Саня. Я посмотрел на него с укоризной: тебе-то какое дело? Тоже мне, нашёлся зоотехник, специалист по надоям, покосам и укосам!
- Как положено – двадцать пять граммов в день, - Силантьич разговаривал с ним как со взрослым. Такой тон внушал уважение. Он означал, что человек ответственно подходит к своей работе.
- Гавно не крутое? – продолжал наседать этот прощелыга (со стороны посмотришь – действительно подумаешь, что соображает!)
- Самый сок! – кивнул со значением тесть. – Хоть на хлеб намазывай! А больше соли нельзя. Вымю разнесёт. Возися тогда с ихними сиськами-то! Намучаешься!
- С чьими сиськами? – не понял я (нет, я на себе ощущаю: как же человека, в данном конкретном случае меня, портит эта совершенно оторванная от природы городская жизнь!).
- С ими! – доходчиво объяснил Иван Силантьич. Да и действительно: чего непонятного? Сиськи – обязательная анатомическая часть всех млекопитающих женского пола. Даже у человеческих женщин они бывают. Правда, далеко не у всех. У кого не у всех – у тех они называются обидными бородавками.
- Вот я и говорю: лизунец нужен, - продолжил Саня. – Тогда они сами будут определять, кому сколько жрать.
- Был лизунец, - махнул Силантьич рукой. – Сдерджинские своровали. Сволочи. Прям одни воры. Никакой сознательной совести.
- Это кто? – не понял я.
- Сдержинские, - повторил он. – Соседний колхоз. Имени Сдержинского, пламенного революционера. Я же говорю – одно ворьё. Своего-то лизунца у них, барбосов, давно нету… Пропили, а вот теперь у нас и тощут. Главное, зачем она им, соль-то? У их же стадо с воробьиный х…!
Я не имел ни малейшего представления о размерах этой интимной анатомической детали нашей неприметной птахи, поэтому опять непонимающе уставился на него.
- А у нас стадо племенное, – пояснил Силантьич. – Полтыщи голов. Мы из-за него даже на областной Доске висели. Да, Почёта которая. Года три не слазили! Не шутка! А потом Клара Целкин обошла. Тоже те ещё… Да и хрен с ними, с передовиками. Пускай задавятся… А сейчас мы голландскую породу привезли. Пять тёлок и бык. Каждая стоит как «Беларусь» с полным комплектом, а ничего особенного. Ну, даёт она десять литров, ну и чего? Сравнили ихнюю Голландию и нашу Мудяндию! У них же там сено возют чуть ли не с альпийских лугов! Экология! А у нас она откуда? В позапрошлом годе из реки раки сами от этой экологии на берег полезли. Испугались, паскуды! У нас пацаны как узнали, всю школу бросили, побёгли ловить. Жирные такие. С усищами как у сомов. А клешни – палец запросто отхватывали!
- Это прямо не раки, а крокодилы какие-то! - восхищенно сказал Саня. – Ну и здоров же ты, батя, врать!
- Во те крест! – начал махать правой рукой Силантьич. Он был относительно набожным человеком, а церковь не посещал не из принципиальных соображений, а потому что далеко, не с руки и вообще неохота.
- И богохульник к тому же! Я же в это время здесь был, сам ловил! Ты чего, не помнишь?
- Да? – наморщил лоб Силантьич. Такая постановка вопроса явно не входила в стройную цепь его воспоминаний.
- Да.
- Хм… Ну не палец. Половину. Всё равно – будь здоров! Злые как фашисты!
- А чего они полезли-то? – спросил я. Про то, что раки бывают злыми, я, признаюсь, слышал впервые. Да и откуда мне, насквозь городскому, знать такие природоведческие тонкости?
- А это, оказывается, завод из города какую-то… - и он употребил очень нецензурное слово, - … в речку слил. Вот они и обозлились. И полезли. И полезешь, если сливают всякую… - и он опять употребил.
-Да! Так вот если бы наших тёлок альпийской травой, то они бы эти десять литров влёгкую давали! А, может, даже и больше! А нету экологии – и хрен вам всем по большой морде! Правильно я говорю?
-Да, мало взяли, - сказал Саня, круто разворачивая разговорную тему к более животрепещущей проблеме.- Не рассчитали. Извини, дед.
- Чего? – не понял он сначала. Но почти сразу же въехал в тему. Сообразительный человек. Иначе здесь, на такой природе и с такими раками не выживешь.
-А-а-а…Бывает, чего ж... Мы тоже как с мужиками возьмём – никогда не хватает! Прям сколько не возьмёшь – обязательно мало. Правильно говорят: русский мужик один раз за водкой никогда не ходит. А всё потому, что на свежем воздухе. Организмы такие. Закалённые и вообще приспособленные.
- К чему? – не понял Саня.
- К напиткам, - ответил тесть и вдруг посмотрел на нас как-то непонятно-испытующе-хитренько… Как-то очень выразительно-оценивающе… Так, наверное, в своё доисторическое время шкодливые крепостные смотрели на барина: выдерет сегодня или только наорёт?
- Ладно, - повторил Силантьич и снова рукой махнул. Дескать, ну что с вами, с такими легкомысленными, поделаешь… Опять же воздух с организмами, а вы взяли всего две…Несолидно это. Это себя не уважать, всего с двумя-то бутылками… Короче, было ясно и без слов: у него есть. Запасливый мужик. Не нам чета.
- Вы как насчёт настоечки? – дипломатично спросил он. –Употребляете?
- Ты чего, бать? - возмутился для виду мой очень нелюбящий выпить товарищ. – Или мы не русские?
-Тогда щас, - сказал тесть и поднялся с табуретки. – Один момент. Она у меня в сарае припрятана. От Дуськи. А то ругается.
Он ушёл и через минуту вернулся, держа в руке бутылку из-под шампанского, заткнутую свёрнутой в трубку газетой.
- Вот! - и, торжественно улыбаясь, поставил бутылку на середину стола. – Продукт! Тридцать пять градусов! Пьёшь и плачешь!
- Чего-то слабовата для самогонки-то, - показал свою осведомлённость в алкогольных напитках домашнего изготовления Саня. – Разбавил, что ли?
- Насчёт этого не балуюсь, - строго возразил тесть. - Я же говорю - настойка! Запах, правда, такой… специфический… Ну ничего! Чего мы только не хлебали, кто от нас не плакал… Ерунда! Принюхаетесь!
Он разлил граммов по сто пятьдесят в каждый стакан. Настойка в простом стекле оказалась тревожно-изумрудного, даже в какую-то синеву цвета.
-Это на чём же? – поинтересовался я.
-На ягоде-малине, - хитро прищурился Силантьич, тот ещё, похоже, ботаник. – Не боись, ребяты! Шибает будь здоров. Аж в ноздрях щекотит. Ну, будем!
Настойка оказалась совершенно непонятного вкуса. Даже с каким-то вроде бы навозным запахом. Экие же они, селяне, баловники-изобретатели! Кулибины самогонного труда! Менделеевы брагоприготовления! Хотя пилась она удивительно легко, можно сказать, с приятным душевным подъёмом. Одно слово – сто процентов жирности и сплошные деревенские витамины. И, главное, не чувствовалось никакой сивухи! Может, действительно на голубике какой , чудо-ягоде, настояно? Да, есть ещё на святой Руси настоящие мастера дрожжей и сахара! Сохранились в русских селеньях, несмотря на горбачёвский антиалкогольный террор в воспитательных целях! Тоже мне нашёлся… комбайнёр-воспитатель! Сам-то, говорят, не пролей капельку!
- Не пойму… - вдруг сказал Саня.- Это чего есть-то?
-Понравилась? – спросил Силантьич душевно. – Я же говорю – божья слеза!
-Не, не похоже на настойку… - продолжал сомневаться Саня. Он был человеком сугубо практического склада мышления. Никакой романтики.
- Это же какой-то клопомор!
- Бычий возбудитель, - поправил его Силантьич совершенно спокойным тоном.- Вы, ребята, закусывайте, закусывайте! Вот груздочки! Капустку берите! Капустка – это самый закусон! Уважаю! Потому что душевно оттягивает!
-Насчёт возбудителя - шутка, - сказал мне Саня. Ко всем своим достоинствам, он умел, находясь даже в самом поддатом состоянии, трезво смотреть на вещи. – Они здесь все такие…шутники колхозные. С юмором специфическим. Как говорится, от сохи.
-Да какой, Сань, юмор! – мягко возразил Силантьич. – Я же вам говорю – племенное стадо. На полтыщи тёлок - четыре быка. А раньше было десять. Но шесть пришлось забить, чтобы выполнить годовой план по мясосдаче. Но для мясокомбината по документам провели как коров, а то получили бы по шее от областного начальства и остались без премий. Значит, всего четыре, да! Вот сейчас привезли пятого. Из Голландии. Капризничает, шкура! Морду от наших тёлок воротит! Привык там, у капиталистов-то, на всём готовом к деликатному обхождению. Ничего, отучим. У нас – не у Пронькиных, за столом просто так не пёрьнешь.
-Папа, вы несколько уклонились от темы, - вежливо перебил его мой товарищ, всё ещё не воспринимая тестевы откровения как свершившийся факт. – Вернитесь, пожалуйста, к вашим племенным проблемам.
-Да! Вот я и говорю! На случной период присылают из райцентра пятнадцать литров. Мы ещё должны половину отдать соседям. Ну этим… и сдержинским, и целкиным. У них тоже племенные.
-А вы не отдаёте, - догадался Саня. Он вообще догадливый. По жизни. - Что для них у вас с возу упало, то у вас для них навсегда пропало.
- Именно! – радостно согласился Силантьич. – Баловать их! Обойдутся! Да и вообще, надо естественным путём. Чтобы без всякой стимуляции. Вон в Голландии, там без всякого возбуждения! А всё почему? Потому что корма! И люди ответственно подходят! Может, даже не воруют! Вот если бы у них тоже были свои голландские колхозы, то мы бы ещё посмотрели кто из нас настоящие заворуи!
-Папа, вы опять с завидным упорством уклоняетесь в международные масштабы, - сказал Саня уже с нарастающей тревожной укоризной. – Так что насчёт пятнадцати литров?
-Да! Значит, три капли на ведро. Три раза в неделю. Можно четыре. Но по три капли. Или четыре – но три раза. Арифметика! Это вам не деньги считать! Здесь соображать надо!
-Насчёт вашей, папа, сообразительности можно уже былины слагать, - тонко подольстил ему Саня. Надо отдать должное: он иногда бывает весьма деликатен даже с ближайшими родственниками.
- Но вы что-то насчёт ведра говорили. Или я ошибаюсь? – уточнил он. Это уточнение мне почему-то сразу не понравилось. Чем-то гадливым пахло от этого уточнения.
- Конечно! – непонятно отчего развеселился Силантьич. Саня правильно говорил, что он – мужик весёлый. Это оттого, что дури навалом. Опять же на свежем воздухе. А здешний колхозный воздух, он действительно и без вина пьянит.
- Быков стаканами не поют! Это ж быки! Не люди! Это, может, тока в ихней грёбаной Голландии…
- А на человеческий организм этот напиток действует? – тихо и как-то нехорошо-зловеще спросил Сашка. Я, наконец, с ужасом понял, почему он затеял всё это племенное расследование.
-А как же!- продолжал веселиться Силантьич. – Импотентов лечут. Капля на стакан! Два стакана в неделю! Лучше всяких таблетков!
- А если две? – непроизвольно вырвалось у меня.
-Нельзя! – решительно заявил Силантьич и так же решительно замотал головой.- Ни в коем случае и ни в коем разе! Яйца разорвёть!
- Чьи?
-Импотентовы! - и он весело хохотнул. – Не бычачьи же!
С пол-минуты мы с Саней молчали, переваривая столь многообещающую лично для нас информацию. Я лихорадочно соображал: если бы мы сразу вызвали у себя рвоту, то всё ещё могло бы закончиться вполне благополучно. Лёгкий испуг не в счёт. Сколько прошло? Минут десять, не меньше. Значит, «настойка» уже всосалась. Рвота не поможет. Поздно. Поэтому следующий вопрос: и чего теперь делать? А ничего. Кричать караул на весь их племенной колхоз. Пока все их племенные коровы ещё не разбежались. Тогда есть шанс спастись.
-Так… - в санином голосе теперь прорезались уже откровенно зловещие нотки (он, похоже, тоже правильно просчитал нашу ближайшую безрадостную перспективу). – А мы сколько выпили?
-Ну, сколько…- пожал плечами этот сидевший напротив весёлый колхозный убийца. – Я честно разливал! Без баловства! Грамм по сто пятьдесят.
- Неразбавленного, - уточнил Саня с металлом в голосе.
-Сань! – укоризненно хмыкнул Силантьич. – Обижаешь! Такой нектар - и водой!
- Ну и чего ты наделал, старый м…дак? – так же тихо, но теперь неприкрыто зловеще продолжил мой, такой же как и я, несчастный товарищ. –Чего нам делать-то теперь?
- Чего? – не понял Силантьич.
-Да! Чего?
- Насчёт чего? – переклинило у весельчака.
- Дураком прикидываешься? – стиснул зубы Саня. Надо заметить, что в гневе он горяч. Может озлобиться. Тогда жди беды.
- Допивать, чего! – понял Силантьич по-своему. – Ударила по мозгам-то? Вижу, ударила! Я ж говорю – божья слеза!
- По мозгам-то ладно! – рявкнул Саня. – Это мы ещё переживём! Мозги, это дело наживное! А чего с яйцами делать? По вашей грёбаной деревне бегать? Девок ловить? Или сразу на коров бросаться?
-А-а-а! Вот ты насчёт чего! – сообразил, наконец, тесть. – Дак это вы не бойтеся! Мы с мужиками каждый день по поллитры на каждого выпиваем - и нормально! Лично у меня даже ничего и не шевелится!
-У тебя уже с самой свадьбы не шевелится, - сказала санина тёща. Она появилась как-то незаметно, и теперь снимала у печки свои унавоженные доярские сапоги.
- Так и знала, что угостит. Алкоголик!
-А вот и мать пришла! – радостно заметил её Силантьич. – Отдоилась, труженица ты наша? Всё доит, доит… Никак не надоится… Уж скоро тридцать лет как доит… А я вот тут с ребятами беседую… Комбикорм-то привезли? Надо сходить, притащить мешочек. А то непорядок.
- И-эх! –укоризненно качнула головой тёща. – Я же вам специально бутылку купила! Думала, приедете, угощу. Чтобы всё как у людей.
- И где же она? – моментально оживился Силантьич.
Тёща открыла сундук, вытащила бутылку.
- Нате!
-Не баба – золото! – похвалил Силантьич. – Как знал, что купит! И ведь спрятала! У, кулацкое отродье! Сдержинского на тебя нету, Лаврентия Палыча! Вот всю жизнь так! Не живу, а мучаюсь!
Спать мы с Саней устроились на сеновале. Воздух, понимаете ли… Удивительная тишина, лишь изредка прерываемая вызывающе громким и, как мне показалось, издевательски-ехидным ржанием откуда-то справа. Здоровый сельский быт. Нет, это ржал не санин тесть. Это наверняка жеребец или лошадь. Отсюда, сверху, и не определишь. Сколько же ещё в нашей жизни таинственного и непонятного… Опять же, может, какая-нибудь покладистая девка будет мимо проходить… Может даже с подружкой. А, может, коров погонят. На дальние выпасы. Нам, быкам, без разницы. Ничего, договоримся. Поймут. Может быть… Это же, в конце концов, наши коровы, российские, родные! И девки тоже не из Голландии! Неужели не помогут? Да и опять же что мы, виноваты, что ли? Просто такое вот нелепое стечение обстоятельств! Стадо это ещё племенное… Кулибины! Нет чтобы огурцы выращивали!
В общем, лежим. Сопим. Прислушиваемся к тишине и периодическому жеребячье-лошадиному ржанью невидимого отсюда, с сеновала, коня неустановленного пола. Сна, конечно, никакого. Внимательно прислушиваемся к внешним ощущениям и глубинным физиологическим процессам, которые обязательно должны происходить в наших молодых цветущих млекопитающих организмах. Пока тихо… Ни коров, ни девок… Лишь зловещая тишина да кони привередливые… Права ещё одна народная мудрость: надо меньше пить… А, может, пронесёт? Нет, если бы и на самом деле пронесло (в смысле высокоскоростного опорожнения кишечника), то ладно, это ещё можно пережить… А если не пронесёт ни кишечник, ни железы внутренней секреции… Так что подожди, друг, сказал мне грустный внутренний голос. Подожди, ещё не вечер. Точнее, не утро. Утро, как говорится вечера… Если, конечно доживёшь… В том смысле, если не разорвёт…
Нет, всё-таки как-то странно. Совершенно никаких признаков физиологического возбуждения! Мы же тоже млекопитающие! Такие же животные организмы! Безобразие! Или всё-таки мы не совсем быки? Или «Мейд ин Раша» оказалась грубой, опять позорящей Родину-мать, мать твою, фальсификацией. А чего удивительного? Водку-то бодяжат, причём на таком высоком уровне, что «гаражную» от «кристалловской» не отличишь! Вопрос: а чем возбудители лучше? В конце концов, тот же спирт!
- Ты как? – тихо спрашивает меня Саня. Чувствую, несмотря на темноту – тоже чутко прислушивается к своим внутренним физиологическим процессам. И словно в насмешку, справа снова раздаётся могучий и здоровый лошадиный смех.
-Чего?
-Ничего! Не придуривайся! Не шевелится?
- Вроде нет. А у тебя?
-Тоже. Как думаешь, уже всосалось?
-Давно.
- Не, ну что за дела! – теперь Саня благородно возмущён. – Это что же получается? Бракованный подсунули? Сволочи! Вот как с такими можно поднять сельское хозяйство?
- Чего бракованный?
-Возбудитель, чего! И что у нас за страна! Куда ни плюнь – одно сплошное объедрилово! Нет, как жить, как жить?
-А чего ты развонялся-то? – ехидничаю я. – Радуйся, что не разорвало! Ещё пригодятся…помидоры-то.
- Я-то подстраховался, - сказал он, успокаиваясь. – Двоих настрогал…балбесов. Мне бури не страшны, мне за Державу обидно! Ведь везде один обман, везде! А ещё собрались строить цивилизованное общество! С такими быками разве построишь? Если только тюрьму народов.
-Это, скорее всего, от передозировки, - успокаиваю я его. – Такую дозу сожрать! Это же на всю Голландию хватит. И на Гондурас останется.
- Попрошу не выражаться! - осадил меня Сашка. – Кругом горючий материал! «Три капли на ведро воды»! «Четыре нельзя»!– передразнил он. – Водки ему ещё привезли! Спасибо, дорогой тестюшка, отблагодарил! Угощу я его теперь водочкой! Колодезной водичкой! Не тесть, а угроза миру!
Уснули мы уже под утро, так ничего феерического и не дождавшись. Может, и действительно передозировка. А, может, действительно бракованный. Ведь страна у нас действительно удивительная! «У ей особенная стать. В Россию можно только верить…» Поэт Тютчев. Наверное, знал что говорил.
На следующий день мы с Саней сходили на Воблю – действительно очень симпатичную, неспешную речушку, где искупались и даже позагорали на прибрежной травке. Вернувшись домой, накопали картошки и помогли Силантьичу убрать навоз. День пошёл в упорном, очищающем душу, нелёгком крестьянском труде. Ближе к вечеру собрались домой.
-Приезжайте ещё! – сказал Силантьич приветливо.
- Ага, - ответил Саня добродушно-ядовито. – Обязательно. Тем более, что впечатлений – масса. Больше чем под куполом цирка.
-Да ладно, Сань, - примирительно сказал Силантьич. – Всё ж нормально.
- Нормально…террорист колхозный, - пробурчал мой товарищ.
-Иван Силатьич, - вдруг вспомнил я. – А у вашего соседа жеребец или кобыла?
- А нету, - ответил он. – Только козёл.
- Не может быть, - уверенно возразил я. – Мы совершенно отчётливо слышали ночью лошадиное ржание.
Силантьич как-то странно посмотрел на меня.
- Ну, правильно. Он и ржал.
- Кто?
- Да козёл же… Он, правда, редко ржёт-то…
- И с чего это он вдруг? Лошадиным ржанием-то?
Силантьич пожал плечами.
- А чёрт его знает… Со смеху. С чего ж ещё?
-Да вообще-то, тесть - нормальный мужик, - сказал Саня, выруливая на дорогу. – И он ведь не со зла. Они его здесь на самом деле всю жизнь пьют. А при горбачёвском «сухом» законе только им и спасались. Да… Всю жизнь воруем - и всю жизнь стыдно. А куда деваться? Иначе не проживёшь. Хотя тоже глупость – проживешь. Но без азарта. А без него скучно. Смысла нет. Сермяжной правды жизни.
-Конечно, - согласился я. Навстречу нам опять бежали родимые леса, поля, речки и болота. Одно слово – есенинская Русь. Жизнь, несмотря на все её фальсификации, воровство, издевательское козлиное ржанье и глубокий философский смысл, продолжала оставаться прекрасной и удивительной.