Глава из романа-баллады «Голубушка» –
о сложных переплетениях судеб и всё побеждающей любви.
Все события происходят в опалённых зноем Волго-Донских степях
в 80-х и 90-х годах, в центре их "знойная женщина" по имени Любовь...
…С утра Степан почувствовал непреодолимую тягу поехать в отчий дом. Как давно он не был в степи! А, может быть, взять с собой Лизоньку? Не позволят!
И верно, едва он заикнулся об этом, тёща возмутилась: «В такую-то жару таскать ребёнка по автобусам? Того и гляди подцепит какую-нибудь заразу! А уж, чтобы на мотоцикле везти – и не думай! Не дам!» Степан с сожалением вздохнул и начал собираться. Анна легко отпустила его, потому что теперь, когда, как она думала, его голубушки нет, ей нечего было опасаться…
В посёлке, проходя мимо калитки Жарковых, Степан по привычке кинул взгляд на их двор и задохнулся от радости: Любаша приехала!
Он вмиг позабыл, что она прогнала его, что и он решил её больше не тревожить – всё вылетело из его головы, лишь только он увидел свою голубушку.
Босоногая она стояла к нему спиной и поливала из лейки посаженную вдоль межевого забора грядку, оперенную зеленым луком. Степан замер и жадно уставился на её статную фигуру. Легкое домашнее платье тесно облегало бедра и не прикрывало ямочек над стройными икрами. Коса была подобрана и склоненная голова обнажила затылок. Степан мысленно коснулся губами гладкой шеи и прошептал: «Родная моя!..».
Поставив лейку, Любаша подхватила стоящие невдалеке шлёпанцы и пошла в душ. У Степана ёкнуло сердце и он, гонимый воспоминаем того дня, когда вернулся из армии, поспешил к себе во двор, чтобы занять наблюдательный пункт под черешней.
Поедая глазами мокрые ножки Любаши, он достал сигарету и тут же нервно смял её, прислушиваясь к гулу в сердце и к кружащимся в голове мыслям. Всё как тогда! Он снова подсматривает за ней: только теперь ему не надо включать своё воображение, потому что он знает на ней каждый холмик, каждую впадинку! Он помнит пряный аромат её волос, сладкий вкус податливых губ, шелковистость кожи… Любушка моя!..
Распалившись, Степан чуть было не перепрыгнул через забор, чтобы ворваться к ней и высушить мокрое тело своими горячими руками, но в этот момент Любаша вышла из душа и сразу увидела его: вцепившегося в забор, взволнованного и нетерпеливого.
Замерев от испуга и прижав руки к груди, чтобы он не заметил, как они дрожат, она неотрывно смотрела на него и он прочел в её глазах любовь.
– Здравствуй, Любушка! – нежно сказал он, – как поживаешь?
– Живу, – неопредёленно ответила она, не двигаясь с места. – А ты как?
– Как видишь, живу пока, – срывающимся голосом сказал он, – ты заставила меня жить во что бы то ни стало. Без тебя…
– Я рада, – просто сказала она. – У тебя всё хорошо? Как твоя дочка?
– Она чудо и не перестаёт удивлять меня, – ответил Степан, пропустив первый вопрос. – Это единственное существо в моей семье, с которым я люблю общаться.
– Правда? – почему-то обрадовалась Любаша и сделала шаг вперед. – Расскажи мне о ней. Ты её любишь?
– Люблю, – ответил Степан, обжигая её взглядом. – Она очень похожа на тебя. Потому и люблю.
Любаша еле сдержалась, чтобы не крикнуть ему: «На кого же ещё ей быть похожей! Лиза моя дочь! Наша дочь!». Но она проглотила это признание и, покраснев, сделала ещё один шаг навстречу:
– Расскажи что-нибудь о своей дочке. Она часто болеет? Что она любит кушать? Какое было её первое слово?
– Подойди поближе, а то как же я тебе расскажу о ней? – слукавил Степан, сгорая от нетерпения обнять её. – Не бойся, я не съем тебя. Видишь, между нами забор?
Любаша сделала несколько шагов и остановилась достаточно далеко, чтобы он не смог прикоснуться к ней.
– Ближе, ещё ближе… – жарким шепотом гипнотизировал её Степан, уставясь на неё своими черными омутами и теряя голову, – а то ничего не скажу.
Любаша подошла совсем близко, боясь взглянуть в его блескучие глаза, и обреченно уронила руки: – Ну! Скажи, какое было первое слово доченьки?
– Папа... – выдохнул Степан, обхватывая её плечи.
Она слабо дернулась, взметнув вверх руки: – Не смей…
– А то, что? – дерзко выпалил он, сцепив пальцы у неё за спиной и впиваясь в приоткрытые на полуслове губы.
Любаша в страхе забилась, но Степан держал её так крепко и целовал так горячо, обжигая поцелуями всё лицо, шею и плечи, что она затрепетала и, обхватив руками его голову, стала тоже целовать его…
Они целовались страстно и самозабвенно, на виду у всех, посреди бела дня, позабыв обо всем на свете. На какие-то секунды они отвлекались от поцелуев, чтобы вдохнуть, увидеть глаза друг друга и прошептать нежные слова, а потом целовались снова и снова, ещё слаще и ещё неистовей…
Они целовались как в последний раз, как перед смертью, ничего не видя вокруг.
И не заметили как на крыльцо вышла Таиса и увидела пляшущий забор, как она поискала глазами источник колебаний, и как выпучила их, увидев своего сына, потерявшего голову в объятиях соседки. «Они сейчас завалят забор, – первое что подумала Таиса, с возмущением глядя на потерявших стыд греховодников, – Он что сдурел?! – пришла вторая мысль, – женатый человек, и такое…» Она хотела крикнуть сыну: «Опомнись, Стеня! А ну как жена узнает?!», но губы не слушались её и почему-то вспомнился муж, Антон, и она с ненавистью подумала: «А он никогда меня так не целовал!..». Потеряв ход мысли, она плюхнулась на крыльцо и сидя тихо, как рыба, завороженно уставилась на сладкую парочку…
…А они целовались взахлёб и исступлённо, словно пили друг друга, и не слышали, как к калитке Жарковых подъехала машина и оттуда один за другим вывалили Зинаида, Тихоновна и Антошка и окаменели, едва войдя во двор и наткнувшись глазами на влюбленных, слившихся в бесконечном поцелуе. Никто не видел и вышедшего из машины последним Романа, который тоже заметил Любашу, страстно целующего другого, и побледнев, схватился за калитку. «О, Господи! – прошептала Тихоновна, – она же только, только стала забывать его…». Зинаида скорбно смотрела на дочь и сгорала от стыда, страха, ненависти к Степану и …зависти.
А Степан и Любаша продолжали целоваться, изнемогая от любви и зноя, и всё чаще и чаще отрывались друг от друга, чтобы набрать в рот свежего воздуха, для следующего поцелуя – ещё более жаркого, ещё более сладкого.
Последним, кто вошел во двор Жарковых и кому пришлось поневоле полюбоваться на обезумевшую парочку, был Алексей, который ещё утром заметил у калитки автомобиль и пришёл сюда с надеждой увидеть свою Белоснежку и повиниться за грубость при прошлой встрече. И он увидел её …в объятиях этого бесстыжего бабника Стеньки. Алексей пошёл красными пятнами и схватился за потрясённого Романа…
Стояла знойная тишина, которая часто и прерывисто дышала и шептала «Любушка…», «Стёпа…», «цветочек мой…», «люблю…» и прочий любовный бред.
Во всей этой мизансцене был только один человек, который воспринял открывшуюся публике картину в неожиданном ракурсе. Это был Антошка, увидевший, как какой-то чужой дядя больно схватил его маму, как он прижал её к острому, колючему забору и хочет задушить… Мальчишка с недоумением посмотрел на онемевших и неподвижных взрослых и понял, что должен сам защитить свою мамочку.
– Мама! – истошно завопил Антошка и бросился к Любаше. – Ну, ты! Отпусти её! Мама, он тебя задушит!
Он подскочил к забору и стал изо всех сил колотить кулаками по ноге Степана через щель между штакетинами:
– Отпусти мою маму! Ты нехороший дядька! Отпусти!
Степан, которого тормошил Антошка, опомнился первым. Он оторвался от Любаши и изумленно уставился на забияку. Тот поднял к нему сердитое лицо и храбро крикнул:
– Не трогай мою маму! А то совсем побью!
Степан ошалело мотнул головой и, постепенно бледнея, смотрел то на Антошку, то на Любашу. Та стояла, закрыв лицо руками, и была оглушена стыдом, поскольку поняла, что их со Степаном припадок страсти, наблюдали все, кто был сейчас во дворе.
Перемахнув через забор, Степан резко скинул руки Любаши с пылающего лица:
– Посмотри на меня! – сдавленным от ярости голосом прорычал он. – У тебя есть сын?! – Любаша испуганно кивнула головой. – Кто?! Кто его отец?! – он гневно тряхнул её за плечи: – Почему ты молчишь? Признавайся, с кем ты была! Ты же клялась, что навеки моя!…
Тишина, только что ворковавшая любовный бред, наполнилась яростью Степана и ужасом Любаши, которая смотрела в сверкающие гневом глаза и чувствовала, что сейчас произойдет что-то страшное и непоправимое – и не могла вымолвить ни слова.
От группы зрителей отделились Роман и Алексей и решительно направились к Любаше, чтобы защитить свою любимую, но Зинаида задержала их: «Подождите! Они должны, наконец, разобраться со своей затянувшейся любовью…».
В эти минуты напуганный Антоша заплакал и бросился к Роману. Тот, бледный, с горящим взором и бегающими желваками, взял его на руки и прижал к груди, не спуская внимательного взгляда с безумца, терзающего его ненаглядную.
А Степан, глядя на Романа с Антошкой на руках, задохнулся от сверкнувшей, как испепеляющая молния, догадки, и с новой силой затряс дрожащую Любашу:
– Это он?! Это с ним ты обманывала меня? Конечно!! Я же видел его. Я узнал: это он, твой защитничек! Это его ты принимала у себя! Я видел, как он выходил из твоей комнаты! – он застонал: – Как ты могла! Растоптать нашу любовь…
– А ты как мог? – неожиданно очнулась Любаша, уязвлённая его подозрениями и не допускающая и мысли об оправданиях. – Как ты мог хотеть, чтобы я была твоей любовницей? После того, как сам растоптал нашу любовь? По какому праву ты требуешь от меня верности? Ты женатый человек, а я свободна и ничего тебе не должна!
– Замолчи!!! – продолжал яриться Степан. – Я пять лет мучаюсь от любви, от своей вины пред тобой, а ты обманывала меня! Говорила одно, а сама…
– Это ты-то мучаешься? – возмутилась Любаша, вырвавшись, наконец, из его рук. – Мучаешься под боком у красавицы жены в богатых хоромах? Да ты просто с жиру бесишься! Это я мучаюсь из-за тебя уже пять лет! Это из-за тебя моя мама сидела, из-за тебя я рассталась с мечтой стать архитектором! Это я умирала дважды! Он мучается! Нет, любимый, это я из-за тебя уже пять лет живу в аду!
– Ты в аду? Ты мучаешься?! – злорадно воскликнул Степан. – Хорошо же ты мучаешься! То с одним, то с другим! – он, задыхаясь, шумно вдохнул и простонал: – А я так тебя любил! Я на тебя как на икону молился…
– А не надо на меня молиться! Надо просто любить и верить! Я живая, а не икона…
– Ты слишком живая! Потому и лгала мне. Потому и обманывала с кем ни попадя… Шалава! – в отчаяньи выплеснул Степан …и осекся, с ужасом наблюдая, как Любаша смертельно побледнела, как потемнели от гнева её огромные глаза, как скорбно и удивленно приоткрылись губы…
Она натянулась, как струна, и, простонав, размахнулась и стала хлестать его по щекам своими враз обледеневшими ладонями, тихо и внятно приговаривая:
– Это тебе за шалаву. Это – за сыночка. Это – за дочку. А это – за твою любовь!
Выхлестав свою ярость, она жёстко уставилась ему в глаза и вбила последнее слово:
– Никогда больше не приближайся ко мне! Слышишь? Забудь, что я есть и была на свете! Я для тебя умерла.
Оставив ошеломлённого и совершенно убитого Степана столбом торчать посреди двора, Любаша развернулась и в оглушающей тишине, медленно, с прямой спиной и гордо вскинутой головой, как королева, прошествовала в дом.
Крайне встревоженные Зинаида и Тихоновна пошли следом.
Оставшись вдвоем Роман и Алексей, не сговариваясь, уставились на Степана. Тот не шевелился, словно закаменел. Обоим хотелось избить его, но бить бесчувственное тело мало интереса. Антошка жался к Роману и тоже сердито смотрел на плохого дядьку и гордился, что спас маму.
Во двор Жарковых, охая и ахая, влетела Таиса. Проходя мимо Любкиных ухажеров, она бросила на них беглый взгляд и споткнулась. Её внимательные глаза зашарили по лицу Антошки и она, не осознавая, что делает, потянула к нему руки. Тот ещё крепче обхватил шею Романа. «Сколько ему?» – почему-то шёпотом спросила она и Роман растерялся. Зато Алексей среагировал мгновенно: «Скоро будет четыре». Таиса зашевелила губами, видимо, делая какие-то свои вычисления, и успокоилась. И сразу вспомнила о сыне, который все ещё стоял, как памятник. Она поспешила к нему и осторожно взяла за руку:
– Пойдем, Стенечка! Пойдем отсюда… – она потянула его и он медленно, как сомнамбула, пошел за матерью. Роман и Алексей насторожённо наблюдали за ними.
Как только Таиса подвела его к своей калитке, Степан встрепенулся и, оттолкнув мать, пошел обратно во двор Жарковых. Но на его пути решительно встал Алексей:
– Пошел вон, подонок! – гневно прошипел он и Степан пошатнулся, словно услышал громовые раскаты. Он послушно повернулся и побрел прочь и скоро исчез в проулке. Таиса медленно засеменила за ним…
Когда Степан скрылся в неизвестном направлении, Роман и Алексей, наконец-то, смогли рассмотреть друг друга, беспощадно вращая глазами. Они уже поняли, что являются непримиримыми соперниками, но сейчас их объединяли не только общее фиаско, но и тревога за любимую. И потому, оставив на время выяснение отношений, они поспешили в дом.
Любаша сидела посреди кухни на табурете так прямо, как будто это был трон. Руки её плетьми висели вдоль тела, а глаза были сухими, как выжженная пустыня. Рядом суетились Зинаида и Тихоновна и пытались напоить её водой. Заметив вошедших, Зинаида повернулась к Алексею:
– Лёша, сбегай позови Будылиху…
– Не надо Будылиху… – тихо сказала Любаша, – я в порядке.
Она подняла на парней горящие глаза и заговорила монотонным сиплым голосом:
– Вы всё видели. И слышали… Всё. Я совсем пропащая. Бросьте меня оба и уходите. Я не стою вашего внимания…
Алексей выкрикнул: «Любонька! Нет…», а Роман, отдав испуганного Антошку подавленной Тихоновне, сделал шаг вперёд…
Любаша отстраняюще вытянула вперед руки, встала и медленно пошла в свою комнату. Зайдя к себе, она закрыла дверь и легла на кровать лицом к стене. Вошедшая вслед за ней Зинаида через несколько минут выскочила и, сообщив, что Любаша вся заледенела и дрожит, отправила Алексея за Будылихой.
Степан брёл, ничего не видя перед собой, и столкнулся с Будылихой. Та внимательно заглянула в его глаза и взяла за руку: «Степан…»
Он удивлённо посмотрел на старуху и узнал её:
– Кузьминична… Я подонок…
– Ты что, снова обидел Любашу? – участливо спросила та.
– Нет, Кузьминична. Обиды она мне прощает, – отрешенно сказал Степан. – Я её оскорбил. Теперь я потерял её. Она сказала никогда больше… забыть её… а как мне забыть? Это же просто невозможно. Это значит себя забыть. Я с ума сойду…
– Ты уже не в своем уме, – нахмурилась Будылиха.
– Кузьминична, милая, что мне делать? – простонал Степан. – Я без неё не смогу… люблю я её… Больше жизни…
– У тебя жена есть! – укорила его Кузьминична.
– Постылая жена… Повязали меня угрозами… Если бы не мать и сёстры…
– Охолонь, Степан, – урезонила его Будылиха. – Нужно время. Дай всем время. Ты куда пошёл?
– В степь… – Степан махнул рукой и попытался уйти.
Старуха удержала его.
– Не ходи туда, – мягко, как больному, сказала она. – Пойдем со мной, сынок! Пойдем, я тебе помогу…
Когда Алексей вбежал к Будылихе, та поила отваром Степана. Он стучал зубами о край стакана, но послушно выпил всё. Старуха, подав Алексею знак, что, мол вижу тебя, подожди, – подняла Степана и под руки отвела в зал.
Через несколько минут она вышла и Алексей сказал, что Любаше нужна помощь. Будылиха покачала головой: «Вот болезные мои… Доконает их эта проклятущая любовь. Ты иди туда, а я следом, только травы подберу…».
По пути к Жарковым Будылиха встретила растерянную Таису:
– Таиса, Степан у меня, – сообщила она. – Я его отваром напоила, спит он. Будет спать долго. Потом я другими травами лечить буду. Он останется у меня до утра.
– Что с ним, Кузьминична? – заволновалась та.
– Любовь, Таиса. Это любовь.
– К этой, к Любке? – вскинулась Таиса, но сразу перешла на заискивающий тон: – Скажи, Кузьминична, это ведь его сынок, Любкин-то малец? Это сынок моего Стени?
– Думай, как хочешь, Таиса, – остро взглянув на неё, уклонилась Будылиха. – А с ним не говори ни о чём. Не цепляй его. Не в себе он. Не волнуй, а то сердце его порвется. И Любашу не тронь. Чистая она, как слеза.
– Чистая? – снова встрепенулась Таиса, вспомнив как молодая соседка отхлестала её сыночка. – А ребёночка-то прижила!
– Глупая ты, Таиса, – с сожалением сказала Кузьминична. – У сына твоего сердце большое, а у тебя так, козий катышек… – сказала и пошла дальше, опираясь на бадик.
– Ты чо, Кузьминична, с ума сбрендила? – после небольшого оцепенения крикнула ей вслед Таиса.
Оставив Любашу спать под тёплым одеялом, Будылиха вышла к встревоженным хозяевам и гостям:
– Теперь она будет спать до утра, а может и больше. Как проснётся, не говорите с ней ни о чём, что может её встревожить. Пару дней пусть отлежится – и всё пройдет. Она сильная. А я пойду. У меня там Степан спит. С ним надо ещё повозиться.
Когда Будылиха ушла, Зинаида в отчаянии воскликнула: «Что ж это за любовь у них такая! Просто смертельная опасность! Как стихия. Сгорят ведь оба…». Все остальные подавленно молчали, даже Антошка притих.
Первой опомнилась Зинаида и подошла к Роману:
– Рома, ты уж прости нас, но тебе лучше уехать. Я потом её привезу, через недельку. Вряд ли она захочет теперь остаться тут до конца отпуска…
– Я провожу её, тетя Зина! – заявил Алексей. – Я знаю, куда вести, и сумею успокоить её. Она мне доверяет, ведь мы друзья детства…
– Пойдем, поможешь мне разгрузиться, друг детства, – нахмурился Роман, с нескрываемой неприязнью взглянув на Алексея. Зинаида уловила их настроение и вышла с парнями: не хватает тут ещё петушиных боёв!
Под её неусыпным надзором, они отнесли в дом вещи Тихоновны и Зинаида проводила Романа до машины.
– Мне жаль, Рома, что так всё случилась, – грустно сказала она. – Я думала у вас с Любашей всё идёт на лад. И Антошка к тебе очень привязался. Мысленно я уже называла тебя зятем. Но теперь я ни в чём не уверена… Степан давно женат, но любовь их никак не затихает. Ты же видел… К сожалению. Теперь ей стыдно и горько…
– Вы не расстраивайтесь, Зинаида Егоровна, – Роман был очень подавлен. – Я не оставлю Любу. И постараюсь, чтобы она забыла этот кошмар…
Коллаж автора