Александру было 13 лет, когда его мать впервые стала жаловаться на боли в сердце. Он прекрасно помнил тот день. Вернувшись с работы, она уселась в кресло и сидела там долго и неподвижно. Она пыталась не выдавать свое состояние, даже улыбалась, разговаривая с ним. Но затем ее состояние ухудшилось, и уже поздно вечером Александр сходил за деревенским фельдшером. Ее почему-то все называли баба Таня и жила она на другом конце деревни. Баба Таня была доброй и отзывчивой женщиной. Ее все уважали и лелеяли, поскольку в трудные минуты для сельчан она была в роли бога. Про нее даже рассказывали истории о том, как она мужественно и грамотно вела себя в самых трудных ситуациях.
Баба Таня дала матери корвалол в каплях и нитроглицерин под язык, но облегчение было временное. Позже матери даже стало хуже и в тот момент, когда они фактически были в отчаянии, баба Таня вдруг вскрикнула:
- Так ведь Филипп Николаевич приехал к родителям! Как я могла забыть?!
Филипп Николаевич был местной знаменитостью. Работал он в областной больнице хирургом и периодически навещал своих престарелых родителей в деревне. Был он профессионалом в своем деле, за что его и уважали. Вместе с тем, всем был известен его крутой нрав и высокомерие. Именно с этими напутствиями от бабы Тани Александр и отправился за последней надеждой.
Став около калитки дома родителей Филиппа Николаевича, Александр ломающимся подростковым голосом крикнул:
- Дядя Филипп!
Однако никто не отозвался. Была уже полночь и свет в окнах дома уже не горел. Александр позвал еще и еще раз. С каждым разом это ему давалось труднее - он помнил напутствия бабы Тани. Вместе с тем он понимал, что дома лежит больная мама, любимая мама, которая нуждается в помощи.
После очередного крика в доме загорелся свет, а чуть позже, открылась дверь, и на крыльцо вышел сам Филипп Николаевич, одетый в полосатый махровый халат. Пытаясь разглядеть в темноте лицо Александра, он недовольно произнес:
- Нигде от вас покоя нет, надоели вы мне!
Александр оторопел от услышанного. Он никак не ожидал, что человек, от которого зависит судьба других, может вести себя так грубо. От обиды за мать комок подкатил к горлу, а в ушах возник какой-то странный звон. «Боже, неужели это правда!? Неужели можно так относиться к людям?!» Его мысли прервал окрик:
- Где ваш дом, спрашиваю?!
- В самом конце Вашей улицы, - подавленным голосом произнес Александр.
Ничего не говоря, Филипп Николаевич зашел домой, прикрыв за собой дверь. Александр ждал его около 10 минут, затем повернулся и медленно поплелся домой.
Его душила обида. Не спрашивая у него разрешения, из глаз капали слезы. Он шел в темноте и плакал. На подступах к дому он остановился, закрыл ладонями лицо и, прислонившись к рябине, расплакался навзрыд. Затем он присел на корточки от бессилия, до боли сжал кулаки и сквозь стиснутые зубы, тихо, почти шепотом, произнес фразу, в которую вложил всю кристальную чистоту ранимой юношеской души:
- Я стану врачом, мама!
Затем, сделав над собой усилие, он взял себя в руки, тщательно вытер слезы с глаз и зашел домой. Мама лежала неподвижно на диване с закрытыми глазами и мокрым полотенцем на лбу. Баба Таня сидела рядом и пыталась поддерживать ее духом, но чувствовалось, что она исчерпала свои возможности и пребывает в отчаянии. Александр навсегда сохранил в себе память о ней, как образец служения человека медицине.
- Филипп Николаевич сказал, что скоро подойдет, - сказал он, сам не зная почему, ведь именитый доктор ничего подобного ему не говорил.
Мать никак не отреагировала на его слова, продолжая также неподвижно лежать.
Минут через тридцать раздался стук в дверь и на пороге появился хмурый Филипп Николаевич. Не ответив на приветствия, спросил, где больная. Размеренным шагом он прошел в комнату, сопровождаемый бабой Таней, которая, заходя то с одной стороны, то с другой, отчитывалась перед более высоким по рангу коллегой о том, что она думает по поводу состояния больной и что было сделано. Филипп Николаевич присел рядом с матерью и стал спокойно и методично расспрашивать ее. К своему удивлению Александр увидел, как она открыла глаза и стала тихим голосом отвечать на вопросы.
Александр стоял в стороне и с жадностью впитывал все слова именитого доктора. Еще вчера мысли об этом небыло, но сейчас он даже не сомневался, что делает первый шаг по тому длинному, тяжелому и благородному пути, которому он посвятит всю свою жизнь. Никто еще не мог знать, что через годы из этого мальчика получится талантливый врач, с подобающим для него благородством души и кристально чистой совестью, который как простой солдат на поле боя, посвятит всю свою жизнь практической медицине, борьбе за благополучие людей, нередко расплачиваясь за это частичкой себя, словно подтверждая своим примером крылатую фразу – «Светя другим, сгораю сам».
После тщательного расспроса Филипп Николаевич раскрыл свой дипломат и, вытащил оттуда тонометр и фонендоскоп, сначала измерил пациентке давление, затем долго и тщательно прослушал ее сердце.
- Позволю себе предположить, что Ваше состояние имеет свою историю, - произнес Филипп Николаевич. Аккуратно складывая Тонометр в чехол.
- Вы правы, доктор, и раньше покалывало сердце и болела голова, но я не придавала этому значения. Да и времени все небыло, - ответила мать.
- Вам необходимо проверить кровь на сахар. Может быть Ваше состояние – это результат скрыто протекающего сахарного диабета. Многое об этом говорит. В роду болел кто-нибудь диабетом?
- Мама и бабушка.
Филипп Николаевич вновь открыл дипломат и вытащил оттуда какие-то ампулы. Набрав лекарства в два шприца, он сделал две инъекции – одну в вену, а вторую внутримышечно. Затем протянул матери таблетки, рекомендовав принимать их три раза в день до еды.
- Вам необходимо тщательно и серьезно обследоваться, - произнес он, собирая свои вещи.
Баба Таня и мама какой-то странной мимикой и жестами стали что-то обсуждать за спиной доктора. А когда тот направился к выходу, баба Таня последовала за ним и у выхода тихо произнесла несколько слов, опустив в карман его пиджака денежную купюру. Тот кивнул головой и вышел.
Александр, естественно, все видел. Ему стало как-то не по себе. Кровь хлынула к лицу, ему стало неудобно и стыдно, но он не мог понять за что. Его юношеский максимализм, воспитанный на стерильно чистых книжных принципах, и не успевший закалиться жизненными реалиями, никак не хотел смириться с увиденным. Этот вопрос будет мучить его впоследствии всю жизнь. Значительно позже он придет к осознанию той реальности, в которой по воле правителей оказалась медицина в нашей стране.
Все окажется не так просто, как в понимании того тринадцатилетнего юноши. Сам он останется непоколебимым в своих принципах, и будет всегда относиться бескорыстно ко всем своим пациентам, несмотря на немалые трудности и лишения, с которыми ему придется столкнуться. Вместе с тем, он впоследствии предстанет перед элементарной аксиомой, что для сохранения своего человеческого, да и профессионального, достоинства врач должен быть обеспечен неким минимумом материальных благ. Без этого ему невозможно оставаться как в глазах пациента, так и перед самим собой, благородной, высоконравственной и возвышенной личностью, каковой и должен быть. Истина, которую наше государство так и не осознало, ставя врача в унизительное и уязвимое положение от жизненных обстоятельств, когда вместо того, чтобы посвятить себя всецело выполнению профессиональных обязанностей, он вынужден думать об элементарном – как выжить и чем кормить семью. Поэтому он перестанет в душе осуждать тех своих коллег, которые, в силу жизненных обстоятельств, не смогут выдержать пресса материальной нужды. Некоторые из них оставят дело, которому посвятили всю жизнь, другие безвременно покинут этот грешный мир, третьи попытаются найти мнимое спасение в алкоголе. Но, к счастью, большинство из них выдержит испытания жизнью и, несмотря на развязанную с телеэкранов, страниц газет и журналов беспардонную демагогию с участием экстрасенсов и целителей разных мастей, им удастся сохранить честь и достоинство, как и подобает людям их профессии.
Вместе с тем, он столкнется с целой системой наживы на бедах больных людей, циничной и глубоко паразитической. Как это ни горько осознавать, но некоторые его предприимчивые коллеги, пользуясь полным равнодушием и попустительством со стороны государства, уловят суть момента и построят свой бизнес на бедах пациентов, где зачастую главным востребованным товаром будет не столько здоровье людей, сколько их суеверие, беспомощность и зависимость от его величества доктора. Одни это будут делать нагло и неприкрыто, не гнушаясь ничем. Другие выработают в своем поведении некую ползучую дипломатию, выискивая слабые места и нащупывая возможности пациента. Третьи обнаружат в себе тонкие актерские способности с особыми полутонами в разговоре с пациентом, жестами, мимикой, которые в совокупности дадут ему ясно понять, что расположение господина доктора может быть выкуплено. Но, как оно в жизни и бывает, они потеряют способность уловить некий неписанный предел, за который не следовало бы переступать. Достойные и бескомпромиссные коллеги им будут костью в горле, в дело пойдут хитросплетения отношений и интриги, имеющие конечной целью вытеснение их с поля своей деятельности. Но и этого будет мало. Наиболее продвинутые из них, успешно карабкаясь вверх по служебной лестнице, найдут-таки лазейки в скудной государственной кормушке, разворовывая те крохи, которые государство выделяет на лечение детей с лейкозами, молодых женщин с раком груди, кормильцев, получивших увечья на производстве… Избранным всего этого будет мало, и они догадаются попытать счастья в политике. А в совокупности все это будет миниатюрным слепком того уродливого положения, в котором оказалась страна в целом. И чем не пир во время чумы?