В некоторых историях нет ни сюжета как такового, ни географии, а просто отрывок чьей-то жизни и неясные воспоминания людей, которых больше нет. И всё же, услышав раз, я вспоминаю это снова и снова, как будто что-то в этом кроется правильное и вечное.
Мою прабабушку звали Василиса, как в сказке. Она была младшим ребёнком в большой небогатой деревенской семье. Чёрные как вороново крыло волосы, такой же глубокий пронзительный взгляд, - среди славянисто-русых братьев и сестёр была как галчонок меж голубей. Так проявилась в ней древняя тюркская кровь, которая уже несколько столетий давала о себе знать в нашем роду. Может, именно поэтому бабушка-травница выбрала именно её: с самого мальства учила именам растений и заговорам, какое слово может погубить, а какое вылечить. Мало-помалу к юной Васюне стали обращаться за помощью местные жители. Как водится: никто не верил, но - вдруг и правда сглаз навели или порчу, да вдруг поможет. И помогало.
Был в деревне пастух. Хороший парень, да слишком простой: ни кола ни двора, за душой только кнут да котомка. Но как-то раз увиделись они с Василисой, да запали друг другу в душу. Она искала встречи с ним, да и он - как ведёт скотину с выпаса, обязательно мимо её дома проходит. Деревенские люди сметливые: молодые сами ещё не поняли, отчего их тропинки то и дело переплетаются, а их уже и обсудили, и обвенчали, и родным доложили. И досочинили чего не следовало. Родные Василисы времени терять не стали и обратились к свахе: кто из парней повиднее да побогаче невесту ищет? А у той и кандидат наготове: "Да вот - Ефим. Парень и красивый, и обеспеченный, девки так вокруг него и вьются, так что поспешать нужно". Деревенская свадьба - дело скорое: не успела Василиса слово сказать, как её и сосватали. А попыталась было что-то против сказать, как отец отрезал: "За пастуха своего хочешь? И не думай. Убью".
Ефим смотрел на всё это - спорые приготовления, суету вокруг приданого, тихое горе невесты - спокойно и отстранённо. Жениться так жениться, на Василисе - почему бы и нет. Двухметровый богатырь, на спор поднимавший телегу с двумя седоками, он ни людским уважением, ни девичьим вниманием никогда обделён не был и принимал всё, что решали за него, как должное. Василиса - так что ж. Девка как девка, черна да красива, а что тихая такая, то и хорошо. Пол-деревни, да родня из соседних сёл вовсю пировали, а Ефим с Василисой сидели под иконами обвенчанные, когда дверь вдруг распахнулась, и в избу вошёл пастух. Рубаха и штаны были на нём чистые, в руке - охотничье ружьё. Под гул хмельных голосов, пока ещё не все успели разглядеть гостя, он вскинул руку и разрядил ружьё поверх голов туда, где сидел Ефим.
В едком дыму, наполнившем комнату, пастух развернулся и вышел, и никто из ошарашенных гостей не попытался его задержать. Ефим сидел как и прежде, не изменившись в лице. В его волосах, на плечах лежали деревянные щепки, а в двух ладонях выше его головы, в бревенчатой стене зияла глубокая выбоина - место, куда попал выстрел. Но когда гости пришли в себя и кто-то опрокинул стул, собираясь в погоню, требуя дать топор или чего потяжелее, Ефим одним лишь окриком вернул того на место. Тот дёрнулся, но быстро сник под его тяжёлым взглядом. И люди сначала неловко, а потом всё охотнее снова стали пить и есть, бурно обниматься и обсуждать каждый что-то своё. Уже никто старался не смотреть на молодых, и особенно на юную жену, которая, казалось, ушла в тень, а то и сама стала тенью.
Пастуха живым больше никто и никогда не видел.
Надо сказать, что Ефим был хорошим мужем Василисе. За все годы он не то что руку на неё не поднял - голоса не повысил. Взялся за ум и на девок других не глядел, помогал и жалел, а в ребятишках души не чаял. А Василисе горевать было некогда: немного времени прошло, как грянула гражданская война, Ефима рекрутировали колчаковцы, и были месяцы отчаяния, и набеги бандитов, и тревожное ожидание, пока муж не вернулся домой - теперь уже героем-красноармейцем, активистом солдатского восстания против белых офицеров. И строила с новыми силами новую жизнь, и полюбила его, наверное, в конце концов.
Не оставляла она и то, чему учила её бабушка. А люди, хотя верить в такое уже было не то что неприлично, а нельзя, обращались всё равно - когда другое не помогало. Однажды привели к ней корову. Сунулась она за чей-то забор, повернула голову, дёрнулась - и обломила один рог. Ярко-красная кровь текла не останавливаясь, так что через пол-деревни до самого дома Василисы по земле тянулась дорожка крупных бурых капель. Василиса взяла нож, провела над раной, пошептала - и дальше не фантазия чья-то, а память очевидца говорит: кровь на глазах остановилась и стала покрываться коркой. Так спасла Василиса кормилицу, а с ней, как знать, и семью. Правда, люди есть люди, и когда хорошее забывалось, начинали охотно обсуждать: "Чегой-то у всех ничего не растёт, а у Сидякиных прёт в два роста? Ишь, ворожит, на соседей дурное наводит, чтобы завидовали!" А секрет тем временем был прост: недовольные обычно спали сколько хотели, просыпались в десятом часу и начинали носить на огороды воду и поливать по самой жаре. Тогда как Ефим с Василисой вставали сами и поднимали детей ещё до восхода, когда растения принимали воду с особой благодарностью. Вот и всё колдовство.
Между тем, как известно, всякая история имеет свой конец, даже если люди почти забыли про её начало. То, что произошло дальше, рассказала мне моя бабушка - совсем юная девушка тогда. Перед Великой войной Ефим был лесником, и в конце лета с детьми уходил на несколько дней далеко в чащу собирать кедровые шишки. И хотя леса были родные, иногда тропа заводила их в новые, незнакомые места. Так и наткнулись они однажды на старый, почти засыпанный листвой и иголками человеческий скелет. Целым остался только череп - его и заметила первой моя бабушка, закричав сначала он удивления, потом от испуга. Часть костей лежала рядом; другие, видимо, унесли звери и талая вода. Человек, которому принадлежал скелет, умер давно.
Никто не знает и не узнает уже до самого страшного суда, кем он был, этот неизвестный. Сибирская тайга коварна: любой может заблудиться и остаться в ней навеки. Но бабушка почему-то всегда вспоминала эту историю вместе с той, что по отрывкам знала из воспоминаний матери и родственников, - про молодого пастуха, свадьбу и выстрел. И особо уточняла, что отец велел детям рыть яму, а сам, вороша листья и землю, бережно собрал все кости и косточки, сложил их с могилу и поставил на холмик простой, из берёзовых веток, перевязанный бечевкой крест.