Вчера ты снова работала допоздна.
Я пересматривал «Мюнхаузена»; время от времени оранжевый маячок «аськи» пульсировал весточкой от тебя.
Сперва мы собирались встретиться в девять, потом – в десять; в двенадцать ты написала, что уйдешь, быть может, через сорок минут, а в 2.15 прострекотала в ухо: «Не спишь? я выезжаю!»
Я не спал. Из тонких кожаных полосок сплетал тебе браслет; на каждый виток – по древнемудрому слову.
Ты обрадовалась кривоватому украшению как ребенок, а я краснел покладисто, перебирая осторожно замерзшие твои пальцы.
Вокруг было холодно и грязно; весна испугалась пощечин холода и, волнисто вздрагивая, спряталась в оконные щели.
Ты напористо впечатывала новенькие оранжевые кеды в грязь.
Холодная капелька приземлилась на ногу чуть выше кромки носка; я поежился.
(Продолжить)
Ты мчалась вперед будто путешественник, открывающий Северный полюс; с твоих обветренных щек слетали красноватые лунные зайчики, превращаясь в блики на мокрой дороге.
Я ступал след в след за тобой, чуть поддергивая светлые летние брюки.
Я помнил: остановить тебя невозможно, пока ты сама этого не захочешь…
Не знаю, сколько времени месила ты эту липкую бородинскую грязь; помню только - выбрались наконец, как на вершину Эвереста, к ровно-серой полоске асфальта.
Ты цепко, по-птичьи, глянула на меня снизу вверх, дрогнула подбородком, будто обиженный ребенок.
«Не! Хо! чу!» – ты вдумчиво и методично ковыряла пяткой дорогу;
еще одна темная клякса чуть ниже колена.
«Не! хо! чу! Слышишь?»
От искристой злости с отчаяньем вперемешку ты топнула ногой – и, словно повинуясь, вспухла и потрескалась асфальтовая корочка, пропуская сквозь изломы ярко-изумрудный подорожник.
Ты потянула носом воздух, как та гончая, что берет след; опасливо потрогала лист подорожника; зачем-то сорвала, свернула в трубочку, спрятала за ухо и решительно сообщила:
«Идём. Теперь – сказка».
Я привык не спорить с тобой, потому лишь внутренне пожал плечами,
когда ты потянула меня за собой, сквозь растущий на глазах сквозь камень клевер и укроп.
Я сделал шаг, другой; асфальт гнулся и поскрипывал под ногами, словно деревянная мостовая.
Еще один глоток дороги; дома впереди ожили, закружились в переливчатом воздухе, выгнулись дугой балкончики; крыши взмахом волшебной палочки окрасились в яркие цвета; закачались-закрошились тяжелые печные трубы, заскрипели двери – остерегая, приглашая, радуясь.
Мы летели вприпрыжку по мощеному ветром городу, а с крыш сверкали радужные водопады мягкой дождевой воды вниз, под ноги; ты сбросила кеды и зашлепала босиком, раскидывая солнечные брызги.
Маленький черный силуэт на крыше задрожал и ожил; я присмотрелся и понял:
улыбчивый трубочист скинул цилиндр в знак приветствия.
Мы всё шли, шли, шли; я забыл, что давным-давно утро, забыл и о том, что ты снова не выспишься, как вчера и позавчера, когда придумывала сказки для других.
Навстречу нам попадались смешливые прохожие; каждый из них будто бы хотел заговорить – но лишь краснел, улыбался и вдумчиво растворялся в призрачности улиц.
Мы встретили почтальона с огромной лоскутной сумкой, продавца мороженого с тележкой на курьих ножках, дворника с тремя улыбчивыми метлами, рассеянного ученого в одном ботинке и еще одного трубочиста, приветствовавшего нас донышком цилиндра…
Трава перестала уживаться с асфальтом и окончательно растворила каменную серость в бездонной зелени.
Как-то неожиданно, удивительно и ниоткуда появился среди старинных домиков магазин «Квартал» - мы едва успели понять, что голодны.
Мы ели ржаные лепешки (потому, что дешево), заедали молочным шоколадом (потому, что хотелось сладкого) и по очереди откусывали от пачки творога – именно этим утром ты решила: нам ужасно не хватает кальция…
Запивали клейким тополиным воздухом, шептали пастельные песни в полголоса.
Ты скомкала ярко-хрустящую обертку от творога, мето запустила в урну, раскрашенную под пенёк…
Закружился-заиграл воздух, хрупнули и пропали печные трубы; дым опустился к земле, притворившись утренним туманом; потекла, на лету становясь прозрачной, краска с крыш; взмахнул цилиндром и растворился в фонарном столбе знакомый уже трубочист (а может, и незнакомый); балкончики вернули себе прежнее заваленное ненужными вещами лицо; стыдливо исчезла трава, заделав на прощание трещины на асфальте…
Ты глянула на меня сквозь высохшую за ухом трубочку подорожника и сонно улыбнулась.
Доброе утро, Город.