Бал Харбинцев в Модерне в 2009 г

   
   НАВСТРЕЧУ ВЕСЕННЕМУ БАЛУ ХАРБИНЦЕВ В "МОДЕРНЕ" в 2009 г.

(Воспоминания бывшего харбинца, в настоящее время проживающего в Москве Иннокентия Николаевича Пасынкова)
   
   Адрес: г. Харбин, Китайская улица, дом 176 - очень старое и очень памятное мно­гим поколениям харбинцев многоэтажное здание кинотеатра, фасадом, выходившее на Китайскую улицу. Это была центральная улица большого района города под названи­ем "Пристань". Район примыкал к берегу реки Сунгари ("Сунхуа цзян" - "реки кедро­вого цветка"). В "Модерне" на Китайской улице и был запланирован харбинским ста­рожилом Николаем Заикой через 55 лет, прошедших после начала "Великого разъез­да", "Весенний бал" бывших харбинцев, рассеянных ныне по всему белому свету. Но мало, очень мало осталось сейчас тех хар­бинцев, которые "живьем" помнят ещё тот старый, запавший в душу самый шикарный в городе кинотеатр.
   Кое-что о "Великом Немом". В начале минувшего века "Великий немой" не был ещё широко распространен. Демонстрация кинофильмов была сенсацией, праздником, особенно, для детворы. Сейчас я уже не помню точно, какие фильмы и где увидел, когда мне было 5-6 лет, но всё же феномен детской памяти кое-что так и сохранил на­всегда - те очень далёкие впечатления. Ка­жется, первый кинофильм я увидел в Бла­говещенске в 5-6 лет. В город по какому-то поводу привезла меня мама из Алексеевска, где мы жили. Удивительно: запомнилось название этого фильма - "Анна Болейн". Этот фильм о жене Английского короля Генриха 8, которая царствовала 1000 дней, прежде, чем ее казнили.
   Конечно - иностранный, но с русским переводом, который мне читала с экрана и поясняла мама. Никакой музыки не было, кроме рояля, который звучал с перерывами. Стоял, кажется, рояль на сцене, недалеко от экрана.
   "Кинематограф" - от греческого "кине­ма" - движение, и "граф" - изображение. Первые киноаппараты были изобретены в 1885 году (братья О. и Л. Люмьер и Ж. Демени во Франции, М. Складановский - в Германии). Дневное и цветное кино появи­лось в 1927-1929 гг.
   Летом 1928 года я с родителями оказался в Харбине, приехав из Сахаляна с мамой по её педагогическим делам и, отчасти, по мо­ему неважному здоровью. О бегстве из Бла­говещенска в Сахалян и о жизни там - это уже сосем другая история.
   И вот тут, в Харбине, случилось семей­ное несчастье: дней через десять мама моя умерла, заразившись сыпным тифом. Была похоронена на Харбинском православном Св.-Успенском кладбище, уничтоженное впоследствии в 1956 году.
   Огромная территория кладбища была приспособлена для развлекательных мероприятий. Ни крестов, ни памятников, ни следов могил - ничего не осталось. Гранит­ные и чугунные материалы с кладбища по­шли на облицовку набережной реки Сунгари.
   Мы с папой остались вдвоём и, фактиче­ски, без средств, без жилья. Квартира в Сахаляне со скромной мебелью была, видимо, продана по дешёвке, так как российские беженцы в Сахаляне нуждались в квартирах. Положение наше с папой в Харбине оказа­лось тяжёлым. Он был безработным, и спе­циальность папы (юрист высокой квалифи­кации) не была востребована. Устроился он в Харбинский комитет помощи русским бе­женцам, на Конной улице, д. N 9. Сам "Ко­митет" ютился в маленькой квартирке, со­стоявшей из комнаты и кухни с плитой. Тут папа был и секретарем, и уборщиком, и истопником. Зарплата была мизерная или её вообще не выдавали. Из этого детства за­помнился председатель Комитета Виктор Иванович Колокольников - невысокого роста, в очках, строгого вида. Таким он мне запомнился с детства. Помнится, что было и Правление комитета - среди таковых за­помнился Валентин Васильевич Понома­рев. В последующие годы был заведующим харбинским реальным училищем в Новом городе (район Харбина). Попал затем в 1945 году в советские лагеря, а после досрочного освобождения и реабилитации жил в Кара­ганде. Там нашел подругу жизни тоже из числа бывших репрессированных. Оба были уже пожилые (из лагеря освободился в возрасте около 70 лет, если не больше), давно умерли и похоронены в Караганде. Кроме Колокольникова и Пономарева из числа правления Комитета запомнились фамилии Полуянова и, особенно, Владимира Ва­сильевича Поносова, который затем стал крупным учёным по востоковедению, ар­хеологом, пржевальцем (состоял в кружке пржевальцев). Формально работал в Хар­бинском краеведческом музее в Новом го­роде (около кафедрального собора).
   Домовладельцы-эмигранты, а также предприниматели и энергичные купцы постепенно освоились в Харбине и на "Линии", т.е. на разных станциях КВЖД и даже на нетронутых ещё плодородных маньчжур­ских землях. Кое-где начали обустраиваться, заводить скот, пасеки, молочные хозяйства, занимались охотой. В Харбине постепенно образовался "класс" домовладельцев, вла­дельцев магазинов, ресторанов, кафе, и да­же было кабаре. Эти богачи эмигранты не были чужды и благотворительной работы, помогали неимущим эмигрантам. Например, в Новом городе, имел хороший многоэтаж­ный дом Федор Иванович Слинкин, с сыном которого Андреем мы вместе учи­лись в гимназии. Владельцем кондитерской в Новом городе был предприниматель Ва­сильев (потом она стала кондитерской Ражева). На Пристани был крупный домовла­делец Александр Иванович Лякер. Все эти удачливые эмигранты не были чужды благотворительной работы, помогали не­имущим безработным эмигрантам. В Новом городе было основано бесплатное общежи­тие на Почтовой улице, напротив женского монастыря для бездомных беженцев им же предоставлялись бесплатные обеды. Мы с папой тоже пользовались этой помощью.
   Но вернемся назад на Конную улицу в Русский беженский комитет. Мне нужно
   было учиться дальше, приближалась осень. В Харбине были бесплатные русские на­чальные школы. И папа отдал меня во 2-ю городскую школу на 4-й линии. (Линиями назывались короткие улицы, они упирались в полотно железной дороги, которая шла через город к заводу по ремонту составов).
   В школу папа отдал меня в 3-е отделение. Вообще, было четыре отделения, по окон­чании которых можно было поступить в вышеначальное училище или гимназию. В Харбине было их несколько. Здание 2-й городской школы примыкало вплотную к 5-й городской школе. Заведующим в ней был Пётр Тимофеевич Сковородников. До чего же детская память сумела сохранить эту 2-ю школу, когда я был уже сиротой. Жили кое-как вдвоем с папой, так и не имевшим постоянной работы. 2-я городская школа осталась в сердце навсегда. Класс­ным руководителем у меня была Анастасия Андреевна Чикурова уже пожилая жен­щина с дореволюционным педагогическим образованием. Как раз в год моего поступ­ления в школу у Анастасии Андреевны случилась трагедия - умерла единственная её дочь Тамара, уже девушка, и наша классная наставница осталась одинокой. Тем не менее, у неё хватило сил продолжать педагогическую работу. Не выпадает из памяти ещё один эпизод. Уже после кончи­ны дочери Анастасия Андреевна распла­калась во время утренней молитвы. Каж­дый день в школе начинался с молитвы в классе. Откуда же снова эти слезы? Оказа­лось, что из школы уволили заведующую Софью Львовну Троицкую за то, что она имела советское гражданство. Её очень лю­били все педагоги за доброту и профессионализм. На её место назначили Николая Демьяновича Вишневского - опытного педагога средних лет приятной внешности.
   Кто же из педагогов и учащихся запом­нился мне, и какова была их судьба далее? Законоучителем был о. Иоанн Тростянский (кажется, настоятель Старохарбинско­го храма). Учителем рисования Евдоким Михайлович (фамилию не помню). Пение преподавал Христофор Семенович Моро­зов: давал нам понятие о нотах, учил петь простейшие песенки. Естественную исто­рию преподавала молодая красивая учи­тельница (имя отчество не помню) Все же основные предметы вела сама Анастасия Андреевна - "учительница первая моя".
   Сохранились, конечно, в памяти и мно­гие соученики: это Венедикт Карыпов, Георгий Коренев, Сергей Родин, Василий Василенко, Тагир Бичурин, Габбас Мухамедзянов, Стенякин (имя забыл), Изра­иль Бычков, Сорокоумов - жил на другом берегу Сунгари и ежедневно ходил пешком через мост из Затона. Из девочек, прежде всего две красивые подружки Люся Ситина и Галя Шебалина, Нина Васильева, Таня Мясникова (обе учились очень хо­рошо), Кимстач (имя забыл). Всего в классе было около 40 учащихся. Но вот имена так и остались в памяти почти через 80 лет! Да, учился Николай Стариков, живший на другом берегу Сунгари, впоследствии свя­щенник и настоятель Свято-Николаевского Затонского храма. Конечно, запомнить всех соучеников невозможно через такие годы и расстояния. А вдруг кто-то окажется чита­телем и откликнется. Всё, всё может быть. Если не сами упомянутые, то их потомки. И, наконец, хочется вспомнить, как к большой перемене приходили женщины с корзинами, закрытыми чистыми полотенцами, а из кор­зин так соблазнительно пахло ароматом ещё горячих пирожков - мясных, с капустой и ягодой. Стоили пирожки по пять копеек, это тоже было видом заработка для женщин-беженок. Мне редко перепадали такие дели­катесы. Иногда папа, не имевший постоян­ной работы, всё же давал мне пять копеек на пирожок. Вот и подошли мы к тому тя­жёлому моменту в жизни, когда я уже не смог продолжать учение в школе - папа не мог устроиться. Жили впроголодь. В то время в Харбине была такая форма выхода из положения, как "снять угол". Именно так получилось у нас с папой. Сняли угол у Ольги Петровны Сысоевой, проживавшей в Нахаловке, впоследствии переименован­ной в "Сунгарийский городок". Это был район почти целиком одноэтажных, редко двухэтажных, домов "нахальной застройки", потому долго держалось название "Нахаловка". Там можно было снять не только квартиру, но и угол. На снятие комнаты денег не было, снимали угол у упомянутой выше Ольги Петровны Сысоевой. Остал­ся в памяти её муж Степаныч (имя не пом­ню). Он работал на Сунгарийской пристани, охраняя ночью баржи. Высокого роста, бо­лее 50 лет, помню, один глаз был протези­рован. Я не помню, сколько нужно было платить за такие углы, но конечно гораздо меньше, чем за комнату. Даже адрес этого дома запомнился: Зоринская ул., N 41. Нельзя не упомянуть, что земля в Нахалов­ке представляла как бы трясину. От нас шел сыроватый полугнилой запах. Но застраи­вать район китайские власти разрешали. Вот в таком дворе мы и оказались с папой в 1929 году.
   Из жителей этого двора запомнилась се­мья Опрокидневых. Девочка Валя была моего возраста. Помню, мы с ней бегали в ближайший кинотеатр "Атлантик" на Са­манной улице, где детские билеты стоили по 10 копеек в первые ряды - партер, а в задние ряды билет стоил вдвое дороже. Странно, но из тех детских лет запомнились и названия "немых" картин и имена люби­мых артистов: Дуглас Фербанкс, Мэри Пикфорд, Алиса Терри, Рудольф Вален­тин, Иван Мозжухин, Ольга Чехова (эмигрантка, оказавшаяся за границей после революции) и другие. Потом Валю Опрокидневу постигла участь большинства рус­ской эмиграции. Она прошла через 10 лет ГУЛАГа. Была, как и почти все остальные, досрочно освобождена "за отсутствием состава преступления". Вышла замуж за земляка, тоже отсидевшего свое, Владими­ра Сергеевича Васинского - харбинского журналиста и работника харбинского радио. Жили они в Новосибирске, и мы с покойной ныне женой бывали у них в гостях несколь­ко раз. Владимир Сергеевич завещал мне свой ценный литературный архив, материа­лы которого использовались потом мной как в лекционной работе, так и в журнали­стике, и в частной переписке. В газете"НСМ" была моя статья об этом архиве (см. "НСМ"N130).
   Но, вернемся к "Атлантику". О посеще­нии "Атлантика" запомнилось ещё, что ме­жду сеансами были выступления балетных пар. Запомнились Москалева и Суворин, Римш и Казанджи, а из кинофильмов "Земная жизнь Иисуса Христа" (чья про­дукция - не помню), но в одном кадре пока­зали верх креста, как бы за стеной, который нес Иисус Христос, и известен случай, ко­гда одна из зрительниц упала в обморок. Все это было!
   Вернусь к своей судьбе. Лето заканчива­лось. Мне нужно было поступать в 4-е, последнее отделение 2-й городской школы. Тут случилось несчастье: папа заболел тяжелой формой бронхита (последствия бегства через Амур зимой из Благовещенска в Сахалян, когда папе приходилось лежать в снегу на Амуре, прикрываясь белой про­стынёй). Положение у меня оказалось отча­янным - жить одному, да ещё и учиться было невозможно. Перед тем как лечь в больницу, папа обратился за помощью к Ольге Григорьевне Борщ - это была близ­кая знакомая моей покойной мамы еще по Сахаляну. Муж у Ольги Григорьевны умер. Жила она с двумя дочерьми Ниной и Лидой. Обе симпатичные и грациозные барышни. Старшая Нина - блондинка, младшая Лида - брюнетка. Обе они, обла­дая сценическими данными, выступали в кабаре "Фантазия", которое в то время было на Пристани, на углу Новогородней и Поле­вой улиц. Работа была нелёгкой, ночной. Посетители были иностранцы и русские богачи. Иногда такие гости приглашали в антрактах балерин за столики, угощали их. Вот добрейшая Ольга Григорьевна и её дочери и пригласили меня, пожить у них, пока папа в больнице. Квартира была двух­комнатная плюс кухня с плитой, которые, как обычно, отапливалась дровами. Жила семья Борщ очень скромно, но денег на основное хватало. Именно в это время, в новогодние гадания 1929-1930 гг. за Ниной и Лидой ухаживали двое русских юношей: один - Володя Рыков, будущий чемпион Харбина по теннису, второй - студент Ми­ша Смирнов.
   Случилось во вре­мя гадания со мной необычное. В зеркале в кольце я увидел себя года на три старше в белой форме (этот эпизод был описан мною в газете "Московская правда"). Священник, к которому я обратился после гадания, предупредил меня, что о будущем не нужно загадывать при помощи гадания - на всё воля Божия.
   Тут добавлю ещё немного о дворе, в ко­тором жила семья Борщ на Торговой улице, номера дома не помню. Хорошо помню, что там во дворе была фабрика Заики по произ­водству колбасы.
   Перехожу далее к своей судьбе. Жить у чужих людей, учиться и как-то питаться было для меня уже невозможно. Оставалось бросить учение. У Ольги Григорьевны была знакомая ещё по Сахаляну пожилая подруга - Надежда Митрофановна Холодович, сын которой Владимир, солидный деловой человек, имел связи с журналиста­ми. Вот он и предложил мне пойти на рабо­ту в издательство киножурнала "Зигзаги", конечно, бросив учение. Выхода не было. Пришлось согласиться, тем более, что папа был ещё в больнице. Редактор журнала Александр Фаддеевич Любавин и его жена Ольга Леонидовна хорошо приняли меня, и я стал продавать журнал. Чета Любавиных жила вдвоем в гостиной на углу Мостовой и Участковой улиц на Пристани, в шикарном большом номере. Относились ко мне с сочувствием, даже ласково.
   Стал я зарабатывать так, что днём мог питаться, а деликатный папа, имея случайные работы, ни разу не брал у меня денег. Так я попал в иной мир - шикарный с ог­ромными зеркалами во все стены в фойе, паркетным полом, баром, бильярдной, ки­осками и прочей обстановкой иной шикар­ной жизни, столь необычной для меня. Нужно сказать, что ходил я в форменном кителе тёмного цвета, на воротничке кото­рого было золотом вышито "Зигзаги". При­чёску носил уже с пробором. Все работники кинотеатра и входившие в него службы относились ко мне очень хорошо, даже со­чувственно.
   Но учиться я уже не мог и пропускал це­лый год. Удивительно, как со столь далеких лет, запомнились не только обстановка, но и люди, ставшие милыми сердцу. Преж­де всего, кассирша Варвара Александров­на Макарова, дама средних лет, очень модная и красивая, которой я оказывал ус­луги. Она посылала меня в перерыв купить для дневного чая булочки, которые до сих пор не могу забыть. Они были очень ма­ленькие, разной формы, очень сладкие и ароматные, а также шоколад "Каэ", который продавался в "Марсе" напротив "Модерна".
   Шоколад продавался не плитками, а на развес, кусками, весом по заказу. Причем, рубился тут же на прилавке. Старшим биле­тёром в кинотеатре был Александр Дмит­риевич Банников - высокий, стройный. Костюмы у всех были хорошо отглажены. Контроль в кинотеатре был двойной - у двери в зал ожидания и у двери в зал про­смотра. Входов было несколько: слева в передние ряды, справа в партер, за фойе партера в бельэтаж, ложи и на галёрку. Са­мые дешёвые места были высоко под по­толком. В бельэтаже были очень удобные стулья-кресла.
   Запомнились милые сердцу среди кон­тролёров: Севва - молодой человек, стоявший у внешнего входа в фойе партера. Би­летёры Николай Николаевич Нестеров и Василий Дмитриевич Бухаров, Илья Ни­колаевич Дунаев. Вот так и стоит перед глазами его средних лет невысокая корена­стая фигура почти всегда навытяжку. Потом он был начальником спортивного отдела в БРЭМе в Харбине. Как и коренастую фигу­ру пожилого билетёра на входе в лоджии и на галёрку Просвиркина (имя-отчество забыл).
   Очень подружился с молодым симпа­тичным китайцем "Мишей", прекрасно говорившим по-русски и всегда называв­шим меня ласковыми именем. Помню, были и различные, так называемые коммивояжё­ры, или агенты для поручений. Одеты они были всегда по форме в тёмно-синие кос­тюмы. Особенно запомнился высокий стройный и курчавый Лысцов (имени-отчества не помню). Он был мужем буду­щей звезды харбинской оперетты Алексан­дры Ивановны Лысцовой.
   Главным заведующим всеми службами театра был Исаак Ильич Билицкий - полный, пожилой и с неуклюжей фигурой, но строгий - соблюдал везде нужный поря­док. Запомнились ещё приятные мне люди Коля Мазин и Дима Шереметьев.
   Киноленты были, конечно, "немые", и одни и те же фильмы шли одновременно в четырёх кинотеатрах: "Модерн", "Палас", "Ориант" и "Гигант". "Палас" напротив "Модерна", на Монгольской улице, был менее аристократичным и потому более дешёвым для посетителей. А два театра "Гигант" и "Ориант" были в Новом городе (другая часть Харбина). Причём одни и те же фильмы шли одновременно. По-моему, специальная машина перевозила части фильма к нужному времени из одного кино­театра в другой. И это расписание работало точно. Был ещё кинотеатр "Аре" на Пекар­ной улице недалеко от "Модерна", но там шли кинофильмы по другой "линии", то есть от другой кинокомпании. Все театры работали чётко.
   Поскольку фильмы были "немые", надписи на экранах были на русском, английском и китайском языках. Ук­рашением кинофильмов был замеча­тельный оркестр. В "Модерне" он раз­мещался в оркестровой яме. В газет­ной рекламе фильмов всегда говори­лось: "оркестр под управлением М.М. Силецкого - это была "фирма". Запомнил состав оркестра и располо­жение инструментов. Мирон Моисее­вич, средних лет, стройный в светло-сером костюме - дирижёр оркестра и одновременно первая скрипка. Второй скрипкой был молодой талантливый Ёня Орлов с немного нескладной фигурой, но простой и приветливый. Ещё сидел на высоком стуле виолончелист Ни­колай Дмитриевич Коцарев - это был классный музыкант русской дореволюци­онной школы. Наконец, крайним слева - контрабас Кантор, высокий и сутуловатый, и тоже "артист на своем месте". Посмотрим справа от Силецкого - пианист Абрам Субботовский. Его в шутку звали Абраш Воскресенский. Затем правее кларнет Вик­тор Коптевский, затем тромбон (фамилии не помню) и, наконец, барабанщик Пашевич - уже немолодой, но артист своего дела: мог изобразить и гул, и залпы, и паровоз, и машину. Всё это, удивительно, так и стоит перед глазами.
   Харбинская публика любила бывать в кино. Обычно залы были переполнены. Любимцами кинозрителей в эти времена были киноактёры: Бастор Китон - "человек с каменным лицом", Рамон Наварро, Алиса Терри, Рудольф Валентино, Иван Мозжу­хин, Ольга Чехова (эмигрантка), Чарли Чаплин, Иван Петрович (югослав), Бри­гитта Хельм, Марлей Дитрих, Грета Гар­бо, Дуглас Фербанкс, Мэри Пикфорд, Морис Шевалье, Ширли Тэмпл, Джанет Гайнор, Джон Барримор, Пола Негри, Жозефина Беккер - знаменитая африкан­ская танцовщица, выступавшая обнажннной, и даже собачка Рин-Тин-Тин.
   В те времена между киносеансами вы­ступали различные певцы, актёры, танцоры. Запомнились колоритные солидные фигуры старой русской школы - Марии Александ­ровны Садовской, исполнявшей русские народные песни (тоска по родине) и Софьи Александровны Реджи с репертуаром "песни улицы". Одеты они были скромно и по старинной моде. Две эти певицы были любимцами публики. Аплодисменты на их концертах не смолкали, а у некоторых зри­телей-эмигрантов на глазах появлялись и слёзы тоски по Родине, потерянной России. Из других выступавших запомнился артист Вительс (старые и современные песни). Бури восторга и аплодисментов вызывали зажигательные кавказские пляски Илико Казбека и Берты Червонной. Всех высту­павших через столько лет запомнить невоз­можно.
   Тут необходимо сделать отступление: за годы до всего описанного на Китайской улице угол Аптекарской был небольшой кинотеатр "Декаданс". Там шли небольшие фильмы и ставились короткие пьесы-водевили. До сих пор в памяти остался во­девиль "Чертёнок" на две роли - Он и Она. Весёлые частушки, танцы и пляски. Оба красивые, изящные. В этом же театре вы­ступал замечательный куплетист-сатирик Лев Блюменталь. Как сейчас, вижу перед собой его выступления. Он выходил на сце­ну стремительной походкой в простом чёр­ном костюме и с цилиндром на голове, лицо немолодое, но хорошо сдобренное гримом. Он, сняв цилиндр, исполнял частушки на тему дня. Успех был огромный. Как ни странно, так и осталась в памяти одна из его частушек. В то время женская половина населения чересчур увлекалась обществен­ной работой в ущерб домашним делам. И вот через 70 лет у меня удержалось в памяти:
   Жена в собраньи На заседаньи Муж благородный, Как волк голодный.
   Но вернемся к "Модерну". Между сеан­сами там были популярны песенки Вертинского и "того старого" Петра Лещенко. Песни Вертинского (он в это время был в Шанхае) с большим успехом исполнял А. З. Кармелинский, а потом и Андреев под псевдонимом Моложатов. Это был родст­венник моего хорошего знакомого Инно­кентия Павловича Андреева, с сыном которого, Володей, мы потом учились в одном классе, в гимназии Достоевского. Еще у него была дочь Татьяна, но она была ещё маленькой.
   Андрей Моложатов задумал взять со­ветское подданство и уехать в СССР - продолжать карьеру, но, как почти всегда бы­вало с экс-эмигрантами, так и сгинул где-то в недрах ГУЛАГа. В кинотеатре "Модерн" перед каждым сеансом исполнялись увер­тюры - чаще классические - оркестром под управлением М.М. Силецкого (отчего и билеты, всегда были дороже, чем в других кинотеатрах). Очень красивой и оригиналь­ной была "световая игра" на открытой сцене. По её бокам и в глубине роскошная драпи­ровка постепенно меняла цвета, начиная от нежно-голубого, и кончая ярко-красным. Причём, всю эту смену игры цветов прово­дил за кулисами тот самый Миша, о кото­ром я упомянул выше. Зрители тепло и с восторгом воспринимали эту игру цветов и звуков. По окончанию увертюры сразу опускался экран, и начиналась демонстрация самого фильма.
   В "Модерне" была своя электростанция, находившаяся в полуподвале в одном из отдаленных участков здания. Помню, как однажды электромеханик предложил мне по­ближе познакомиться с этой электростанци­ей и повёл меня туда. Шли мы по какому-то не очень широкому настилу, а когда я при­касался к электромеханику меня слегка било током. Такое развлечение не было приятным и больше уже ходить вниз не хотелось.
   В "Модерне" во всех залах и подсобках всегда был образцовый порядок. Экономкой всего огромного хозяйства была Любовь Львовна (фамилию не помню), одинокая нервная женщина лет под 50, с пронзитель­ными чёрными глазами, острым взглядом. Дисциплину она держала крепко, и вся об­слуга её боялась. Элегантно и просто одета, невысокого роста, малоразговорчивая - она была опорой хозяйства. И вот эта с виду непривлекательная дама однажды связала для меня тёплый голубой шарф к какому-то празднику. Подарила мне, и я очень долго вспоминал её: шарф был и теплым и проч­ным. Даже будучи учеником, а потом сту­дентом, я очень долго носил этот шарф, вспоминая эту строгую на вид и добрую женщину. Ясно, что она жалела меня и хо­тела мне сделать что-то хорошее.
   Осталось сказать о частых "файв-о-клоках", которые организовывались по вос­кресеньям в просторном фойе партера. Зал его был с до-блеска натёртым полом, с по­толка до пола завешен бархатными драпи­ровками вишнёвого цвета. Начинался "файв-о-клок" в пять часов вечера и одол­жался примерно до десяти. Я не знаю, кто и по какому признаку приглашался в гости, и сколько им это стоило, но обычно это были богатые русские и иностранцы. При этом дамы были одеты в строгие вечерние платья, а мужчины - во фраки или смокинги. Сто­лики располагались по краям этого зала, а в середине оставалось место для танцев, ко­нечно, иностранных: фокстрот, танго, мед­ленный вальс. На столы подавались "ска­зочные угощения", закуски и сладости, ко­торые готовили специальные повара и кон­дитеры-китайцы. Сама кухня и кондитер­ская были на верхних этажах. На столах в хрустальных вазах стояли букеты свежих, прекрасно подобранных садовых цветов. И до чего же искусными были эти повара и кондитеры.
   Одну стену этого зала занимал неглубо­кий бассейн с фонтаном, с плавающими золотыми рыбками. Над бассейном была небольшая полукруглая площадка для джаза, который размещался иногда не только на "сцене", а в углу самого зала. Обычно джаз был небольшой, играл без оглушения гостей. Инструменты были начищены до блеска. Мелодичные звуки звучали в меру громко, и не было какофонии. Мы, работник кино­театра, подглядывали сквозь складки бар­хатных занавесей и любовались красотой, вдыхали аромат дорогих духов, который распространялся от танцующих в зале. Осо­бенно популярными были в то время фран­цузские "Суар де Пари" ("Вечер Парижа"). Обычно веселье заканчивалось в одинна­дцатом часу. Дамы и господа чинно расхо­дились, и мне не помнится ни одного случая какого-либо происшествия, тем более скан­дала. Гости выпивали в меру, и всё было "так чинно и благородно". Картина этих "файв-о-клоков" запомнились на всю жизнь. Нужно дополнить, что день мой строил­ся так: жили мы с папой, снимая где-то "угол" в квартире в Нахаловке, днём я шел к А.Ф. Любавину, отчитывался за прошед­ший день, сдавал деньги, брал новый запас журналов "Зигзаги". Но, кроме журналов, продавал ещё брошюры "Песни Вертинско­го", ещё чьи-то, а также большие календари на год, имевшие вид толстых журналов, с различными статьями и рекламой. Понятно, что от продаж всего этого мне причитался процент. Именно в это время я увлекся ра­ботой в мастерской по изготовлению боль­ших бумажных реклам - киноплакатов на рамах. Мне довелось клеевыми красками вырисовывать буквы и окантовывать их кисточкой, так и разных плакатов, что вклеивались на рамах в щиты. Получалось очень красиво, и меня хвалил мой прямой руководитель Павел Черняк. Никогда его не забуду. Однажды он прекрасно угостил меня в кафе Ощепкова, размещавшегося рядом с "Паласом" на Монгольской улице. Тут впервые, в кафе, я попробовал прекрас­ный кефир и пирожные. Кафе Ощепкова славилось своим меню и очень предупреди­тельным обслуживанием клиентов. Офици­антами были красивые молодые девушки, у всех была форма. Кроме Павла Черняк, помню еще второго художника Володю Попова. Ещё позже появился художник Николай Григорьевич Мызников, по странному совпадению в это время бежал тайно из СССР Ассерьянц - брат известного в Харбине Наголена, майор красноармеец. Он тоже подвизался подмастерьем в пла­катной мастерской. Конечную судьбу всех означенных лиц не знаю, так как моя даль­нейшая судьба изменилась резко. Об этом тоже вкратце нужно сказать.
   Еще один штрих моей работы в "Модер­не". Примерно в 1931 году там появился владелец этого здания - И.А. Каспе, кажется, французский подданный. Запомнилась сухощавая фигура стройного чело­века, который по вечерам частенько гулял один медленным шагом по залу кинотеатра, заложив руку за борт (о его трагедии вспо­минать не буду - в Харбине был убит его взрослый сын, наследник огромных бо­гатств). У Каспе, кроме комплекса киноте­атра и шикарного отеля, ещё был ювелир­ный магазин в этом же здании.
   Остался ещё один штрих моей "кинобио­графии". Поскольку я работал хорошо, А.Ф. Любавин был мной доволен. Как только на Пекарной улице, на Пристани же, открылся первый "говорящий" кинотеатр "Капитол" (бывший "Арс") я был туда пере­ведён. С грустью расставался с "Модерном", который так полюбил. Запомнился в "Капитоле" старший билетер Всеволод Владими­рович Транквилеский, и его жена Лидия Владимировна, такая же статная красивая, тоже работала билетёром. Ещё запомнился билетёр Николай Михайлович Рейн, с уже стареющей невысокой, стройной и выдер­жанной, с хорошей выправкой фигурой. Он тоже стоял на контроле. До сих пор помню двух красивых и симпатичных барышень Лиану и Олю. Обе были контролёрами уже при входе в зрительный зал. Запомнилась из "Капитола" красивая девушка, в форме "шоколадни­цы" - она носила на лотке много разных сортов шоколада и продавала их зрителям. Особенно раскупался у нее "Nestle". Гордо­стью для меня было то, что администрация часто доверяла мне показ русских надписей. Поскольку в "Капитане" шли только ино­странные фильмы на английском языке, а большинство зрителей были русскими, нужно было давать перевод английской речи русскими надписями. Адскую работу проделал харбинец (бывший сахалянец), фамилия, кажется, Вертопрахов. Он коптил стёкла определенного одинакового размера до нужной черноты, а потом по ним специ­альным пером выцарапывал русский пере­вод шедших с экрана речей. Сбоку от боль­шого экрана стоял маленький экран, диа­проектор, и этот оператор по ходу фильма вовремя в специальную форму вставлял очередное стекло, а затем менял на другое. Так русскоязычное население понимало смысл содержания фильма. Так вот, мне была доверена та же работа на том диапро­екторе, но не в основном фильме, а в картинке - "картонаже" в дополнение перед началом основного фильма (минут на 8-10). Я с гордостью в эти минуты восседал перед прибором в оркестровой яме и никогда не ошибался в смене стекла. Этой нагрузкой я очень гордился.
   Однажды мне пришлось быть даже уча­стником спектакля иллюзиониста. Приехал в Харбин со своей труппой и реквизитом англичанин м-р Левант. В его арсенале
   были фокусы-сценки. И вот в какой-то роли я несколько раз предстал перед публикой обычно перед зрительным залом. Фокус заключался в следующем. М-р Левант, высокий и стройный, выходил на сцену в больших перчатках. Перед ним ставили столик, и он обращался к публике через переводчика: "Уважаемые леди, дайте мне временно своё кольцо, я использую его и верну вам".
   Обычно народ колебался, но всё же кто-то подходил к сцене и давал своё кольцо, чаще всего золотое обручальное. М-р Левант брал кольцо и пробовал зарядить им писто­лет, что лежал на столике и имел длинное дуло. Фокусник пытался через дуло втис­нуть кольцо внутрь. Так как отверстие дула было маленькое. Левант брал молоток и к ужасу владельца сплющивал кольцо - тогда оно заходило в дуло. После этого, глядя за кулисы, говорил: "У меня есть мальчик, который не боится выстрелов". Я выходил на сцену, пройдя в другой конец, и Левант командовал мне: "Закрой глаза ничего не бойся, открой рот", что я и делал. Раздавал­ся выстрел, даже появлялся дым из дула. После чего мне снова была команда Леван­та: "Теперь, мальчик, иди через зал к вы­ходной двери. Там висит коробочка и при­неси её мне". Это я выполнял. Затем Левант на сцене на столике снимал с коробки цветную ленточку, открывал коробку, и там лежало целое кольцо, через которое была продета веточка живой розы. После этого Левант приглашал на сцену владелицу кольца, целовал ей ручку и вручал кольцо с розой под громкие аплодисменты. Гастроли Леванта в Харбине длились при­мерно месяц. Затем он со своим реквизи­том и помощниками ехал дальше по горо­дам Маньчжурии и Китая. За каждое участие в этом номере я получил от Леванта по три руб­ля, а в то время это были немалые деньги.
   Так и шла моя жизнь среди "богемы", а папа перебивался случайными работами, и опять нам приходилось жить по "углам". Примерно в 1932 году, наконец-то, папу как опытного юриста взял на работу владелец страховой фирмы Владимир Александро­вич Пинаев и назначил его в качестве сво­его представителя на станцию Имяньпо. После устройства папа должен был и меня выписать к себе, и я смог бы дальше учить­ся в Имяньпо, где были русские школы. Не забуду никогда, как я провожал папу. Он стоял в тамбуре вагона, я - на перроне. Ко­гда поезд начал двигаться, папа, как бы прощаясь со мной, заплакал. Больше я его не видел. Оставшись один, я продолжал работать в "Капитоле". Помню, что прошло несколько дней, и ко мне в "Капитоле" приходит врач Ольга Петровна Палимпсестова - старая знакомая моей мамы еще по России - и говорит: "Мы получили от папы письмо из Имяньпо. Завтра же приходи к нам. Будешь жить у нас, и учиться, работу бросай, а по­том уедешь к папе". Ольга Петровна велела мне по просьбе папы бросать работу и пере­ехать к ним. А потом уже от них уехать в Имяньпо, когда папа устроится получше. И стал я жить у Ольги Петровны Палимпсестовой в Саманном городке.
   С ней жила её родственница Елена Пав­ловна Полумордвинова с сыном Ильей Николаевичем. Вот я и был принят в их семью на правах родного человека. О, ужас! В декабре 1932 г. Ольга Петровна получа­ет письмо от Пинаева, что папа мой умер от заболевания сердца и лёгких. Сказался побег зимой через Амур примерно в 1919-1920 годах. Тогда-то он и был простужен ночью при лежании на снегу. А мы с мамой оставались в Алексеевске в своем доме и бежали позже в Сахалян же, где до этого образовалась целая группа беженцев. Од­ним из первых беглецов был Чернышёв. У него и останавливались последующие бег­лецы. У Чернышёва остановились мы с мамой. Ольга Петровна с Еленой Пав­ловной и их сын приняли меня как родного. Так началась моя новая своя жизнь. При этом запомнилась фраза Ольги Петровны: "Вот так и поплывём вместе". Меня отдали в школу РСО в Корпусном городке, где я проучился год, а потом устроили меня в гимназию им. Достоевского.
   В школе РСО директором был Констан­тин Николаевич Звягинцев, он же препо­давал русский язык, законоучителем - о. Александр Кочергин, английский преподавала Нина Алексеевна Звягинцева, у них была дочь Наташа (уехала в Шанхай), математиком был Вячеслав Виссарионо­вич Капутовский. Он был парализован, у него не сгибались колени, ходил, держась за стенку. Пение преподавал Приклонский, историю - Пётр Алексеевич Матросов. Ольга Петровна и Елена Павловна вос­хищались им, он был ижевцем. Боткинские и ижевские рабочие организовали отряды против советской власти. Но это было уже далекое будущее: гимназия и институт, стажировка в Японии и работа в БРЭМе, и 10 лет ГУЛАГа, где я чудом остался жив. На этом можно поставить точку, так как трудные годы и мучения в советском лагере подробно описаны в прессе несколько раз. В заключение нужно отметить, что и по­сле формальной реабилитации какое-то время было насторожённое, мягко говоря, отношение к репрессированным. Отношение | к реабилитированным смягчилось особенно после прихода к власти Б.Н. Ельцина.
   Философски осмысливая пройденный нелегкий путь жизни, всё равно благодар­ный взор обращается к нашему загранично­му воспитанию, к нашим архипастырям, педагогам, воспитателям, что были загра­ницей, как изгнанники Родины.
   Со школьной скамьи запали идеи "Копер­ника духа" - Ф.М. Достоевского. В "Записках из мёртвого дома" он учил, что в каж­дом человеке, как бы низко он ни пал, теп­лится искра Божия. Вот такие искорки уда­валось порой узреть в душах и преступни­ков, и новых пополнений, в основном из-за границы.
   Как писал мудрые слова Иммануил Кант, которые мы знали со школьной скамьи: "Есть две вещи, которые приводят меня в содрогание - звёздное небо над головой и нравственный закон в душе человека".
   
   Эпилог
   
   Александр Тимофеев, инженер из Красноярска, покойные родители дедушки и бабушки которого были моими друзьями с детства в Харбине, прислал мне часть офи­циального документа, полученного из Читы. В книге "Чита историческая. Сборник науч­ных статей. Чита, 2007 г. Автор С.А. Насибулин в подборке "Почётные граждане Чи­ты в 1851-1917 гг. под N 24 указывается: "Пасынков Николай Алексеевич, личный почётный гражданин".
   Это мой папа. Там же жила и работала моя мама - Александра Алексеевна Пасынкова (в девичестве Филиппова), иркутянка, была начальницей женской гимназии. Никаких документов о родителях у меня не осталось. Сейчас официальным путём я пыта­юсь установить точное место работы моих покойных родителей в Чите.
   В приведённом мною очерке упомянуты некоторые фамилии и имена, не имеющие прямого отношения к теме о "Модерне". Но сведения об указанных лицах могут быть интересны харбинцам или их потомкам, которые могли их знать.
   
   Иннокентий Николаевич Пасынков, бывший харбинец.
   г. Москва
   
   
   P.S.
   
   Пасхальный бал в Харбине состоялся. Он торжественно открылся 16 апреля 2009 года. Празднования продолжался несколько дней. На встречу съехались 230 человек, из них 63 человек из России, 100 из Австралии, а также из Канады, Японии, Кореи и других стран. Одна бабушка приехала издалека даже в инвалидной коляске. О торжественном заседании и экскурсиях по Харбину и окрестностям города снят видеофильм.