Даня пинает мячик о стену, тот периодически попадает ему по башке, и Даня ржет.
-Даня, хватит! Это тупо! – говорю я.
Но ему плевать. Мы сидим в недостроенных гаражах, пока каждый из нас не расскажет о своем самом плохом поступке. Потом мы произнесем молитву, раскаемся и запьем все пакетом вина. Это приз за раскаяние. Но никто из нас не может это сделать. Мы не можем собраться с духом уже второй день. Вчера мы видели, как внизу на улице мужик догнал девушку, ударил ее кулаком снизу в подбородок, выхватил сумку из рук и убежал. А мы ничего не сделали. Были слишком страшно и интересно. Она даже закричать не успела. А потом согнулась и плакала.
Но мы решили, что трусость – наш общий грех и надо продолжать вспоминать о своем самом гадком поступке.
-Вспомнила, - говорю я.
Даня сел прямо на пол, облокотился об стену и сказал.
-Ну.
-Мне было пять лет, и я играла с незнакомыми девочками на площадке в дочки-матери. Хорошую дочку я гладила по голове, а вторую сильно била палкой. Мне нравилось ее бить, хотя она была красивая, а вторая была мерзкого вида. Потом пришла ее мама, узнала что я ее избивала, и стала трясти меня изо всех сил и что-то орать. А когда она подходила ко мне, я ей вежливо улыбнулась и сказала здрасьте, как меня учили. Я не знала ,что била девку больно, я заигралась.
Даня вскакивает, подбегает ко мне и бьет меня ногой в огромном кроссовке по лицу. Я падаю и держусь за щеку. Кожа с нее содрана.
-Слишком нежно,– подумай еще.
Потом шнурком от толстовки он связывает мне руки сзади, из своей футболки он делает подобие веревки, которой обматывает мне шею, завязывает узелок, а концы привязывает к железной лестнице. Я должна стоять в полуподвешенном состоянии, прислонившись к ступенькам.
-Думай, - говорит Даня.
И уходит.