Зима. Электричка идет из Оредежа в Санкт-Петербург. С платформы «Детское Cело» третий вагон заполняется пассажирами под завязку. Полупуста только пара скамеек ближе к выходу, на которых сидят напротив друг друга седенький, чеховского вида щуплый старик в опрятном, добротном пальто с каракулевым воротником и с ондатровой шапкой в руке и не по-городскому одетый в синюю куртку и мохнатую шапку здоровый краснолицый парень лет тридцати.
Обрадовавшиеся и метнувшиеся, было, к свободным местам пассажиры, обнаружив между скамейками безобразную лужу – без пяти минут содержимое желудка краснолицего, с брезгливым или скорбно-обиженным выражением лица молча проходят в центр вагона.
Перестук колес поезда заглушается громким голосом старого человека. Многие оборачиваются. Странно: кажется, что тот разговаривает с выпивохой. На самом деле слышен только монолог: его собеседник явно не в себе, в полной прострации и ни на что не реагирует, уставившись взглядом в пол. Благообразный старик, близко придвинувшись к молчуну, внимательно и строго смотрит в стеклянные глаза и методично, как заведенный, голосом профессора, картинно вздымая правую руку к мохнатой шапке, задает одну и ту же пару вопросов: «Кто ты такой? Ну, кто ты такой?» И так до самого Купчино.
Прошло много лет. Иногда в памяти всплывает светлый образ старичка с седой бородкой и пенсне, хотя я уверен, что пенсне не было – воображение само дорисовывает. Хочется подойти к какому-нибудь случившемуся поблизости раздолбаю и, колюче глядя в его хамские глаза, интеллигентно сказать: «Кто ты такой? Ну, кто ты такой?!»