КУЛЬТ подросткового ИНФАНТилизмА. ЭНДИ УОРХОЛЛ
- Скажите, а можно приобрести машину отдельно,
без дополнительных опций.
- О, да! Вы делаете верный выбор.
В этом случае для клиента предусмотрен презент.
Поздравляем. Вы получаете от фирмы -
дополнительные опции продукта в подарок,
которые мы обязаны вручить при поставке!
За туже сумму.
/«Директ-маркетинг. Неотвратность потребления»
Stiv-BerG Berdnik/.
Меня заинтересовала публикация в Интернете нижеприводимого фрагмента текста ЭНДИ УОРХОЛЛА на одном из сайтов. То, что там размещено скорее элементарная болванка, авто-перевод (несколько сглаженный, не всегда согласованный подстрочник). Скопировала. Час осмысления, час консультаций, сутки ожидания ответа, час редактуры, логической правки. И вот что получилось.
От А к Б и НАВЫВЕРТ.
ЭНДИ УОРХОЛЛ
/фрагмент /
Посвящается:
Пэт Хэккет,
за умелое извлечение и редактирование моих мыслей;
прекрасной Бриджит Полк
за то, что была на другом конце телефонного провода;
Бобу Колачелло
за то, что он собрал все вместе;
и Стивену М. Л. Аронсону - замечательному редактору.
** *** *** **
А: Только маленький ломтик… меньше… гораздо меньше
Б и я. Как Энди превращается в Уорхолла
С тем, что написано о тебе [Энди Уорхолл], не поспоришь.
А: Я никогда не звонил в службу релаксации психологического собеседника.
Я просыпаюсь и звоню Б.
Б – это любой, кто помогает мне убить время.
Б – никто, и я никто. Б и я.
Б мне нужно, я не могу быть один. Разве когда сплю. В эти часы я не могу быть ни с кем.
Проснувшись я звоню Б.
«Хай!».
«А? Подожди, я выключу «TиVи». И пописаю. Я приняла мочегонное и теперь писаю каждые пятнадцать минут».
Я подождал, пока Б посикает.
«Валяй, – сказала она, наконец, – я недавно поднялась. У меня во рту пересохло».
«Я просыпаюсь каждое утро. Открываю глаза и думаю: ну вот, опять начинается».
«А я встаю, мне надо пописать».
«Я никогда не засыпаю снова, – говорю я. – Мне кажется, это опасным. День жизни – это как телепрограмма на весь день. «TиVи» никогда не покидает эфир, как включится спозаранку – так на весь день, вот и я тоже. К концу дня всё часы превращаются в кинофильм. Кино, снятое для телека».
«Я смотрю «TиVи» с той самой минуты, как встаю, – сказала Б. – Я рассматриваю синий фон канала «Эн-Би-Си», потом переключаюсь на другую программу, обозреваю тон другого цвета, размышляю, какой колор лучше подходит к оттенкам кожи на лицах ведущих. Я запоминаю кое-какие словечки Барбары Уолтерс, чтобы вставить их в твое будущее телешоу».
Б помнит о моих грандиозных, но не реализованных планах - собственное регулярное TиVи-шоу.
Я решил назвать его «Ничего особенного».
«Пробуждаюсь утром, – сказала она, – и рассматриваю узоры на обоях. Здесь серенькое, там цветочек, а вон там - черные пятнышки вокруг цветка, я и думаю: разве это обои от Билла Бласса? Они так же знамениты, как какие-нибудь картины?!
Знаешь, что ты должен сделать сегодня, А? Ты обязан сыскать в Нью-Йорке супер упаковочную [обёрточную] бумагу и составить её портфолио.
Или заказать ткань с таким же рисунком, а потом зайти к обойщику и обить ею стул. Можно выстегать цветочки. А еще можно добавить подушку. Со стульчаком ты можешь сотворить куда больше, чем с холстом картины».
«Эта сумка с сорока фунтами риса, которую я приобрёл в панике, так и стоит у меня рядом с кроватью, – сообщил я.
«Моя сумка тоже, только она весит восемьдесят фунтов и к тому же бесит меня, потому что не гармонирует с портьерами».
«У меня - пятна на подушке».
«Может, среди ночи ты развалился на подушке, и у тебя начались критические дни?» – сказала Б.
«Мне надо снять мои прокладки». – У меня их пять, по одному – под каждым глазом, по одному – на каждом уголке рта и одно – на лбу.
«Повтори, что ты сказал».
«Я сказал, что мне надо снять крылышки».
Неужели Б потешалась над моим защитным опереньем?
«Каждые сутки – это новый день, – сказал я. – Потому я и не желаю вспоминать, прошедшее. Так что я благодарен своим [разглаживающим] крылышкам».
«О, господи, – вздохнула она. – Каждый день – действительно новый день. Завтрашний день не очень важен, и вчерашний был не так и нужен. В самом деле, я мыслю сегодняшним днём. И первое, о чём размышляю, – как сэкономить доллар-другой. Лежу в постели и жду, пока мне позвонит кто-нибудь из тех, кому я хочу позвонить сама. Так я экономлю, по меньшей мере, десять центов».
«Я сразу выпрыгиваю из постели. Дрыгаю ногами, подпрыгиваю, встаю на цыпочки, танцую кекуок – делаю что угодно, стараясь не ступить на вишни в шоколаде, рассыпанные по полу, как мины. Но всегда вляпываюсь. Ощущаю, как шоколад…»
«МНЕ НЕ СЛЫШНО. Я НЕ ПОНИМАЮ, ЧТО ТЫ ГОВОРИШЬ!»
«Я говорю, о сознании - мне нравится это ощущение».
«Я встаю и передвигаюсь на цыпочках. Я боюсь разбудить гостей, оставшихся у меня ночевать – очень рано. И я ненавижу поскальзываться на вишне в шоколаде, мне это напоминает, как будто намазываешь мед. А потом, о боже! нож остается замызганным, с него капает на ковролин, тебе известно, мед всегда - расхлябывается. Лучше бы мед выдавливать из тюбика – как кетчуп в придорожном кафе».
«Я доползаю до ванной комнаты, потому что не могу дрыгать ногами, прыгать, семенить на цыпочках танцуя кекуок с вишней в шоколаде меж пальцами ноги. Достигаю раковину. Медленно выпрямляюсь, схватившись руками за бортики».
«Я не так поступаю, – сказала Б. – Я зажимаю вишню в шоколаде пальцами ноги, затем сажусь в позу йога и пытаюсь поднести ступню ко рту, чтобы слизать остатки вишни в шоколаде. Затем прыгаю в ванную [комнату], чтобы больше не размазать все это по полу. Добравшись до умывальника, задираю ногу в раковину и мою ее».
«Я всегда уверен, что, глянув в зеркало ничего, не увижу. Меня называют зеркалом, а если зеркало глянет в зеркало, на что оно будет [там] смотреть?»
«А я, когда смотрюсь в зеркало, знаю одно, что я себя рассматриваю не так, как другие видят меня».
«Почему это, Б?»
«Потому что я смотрю на себя такую, какой хочу себя видеть. Строю разные выражения лица исключительно для себя. Не делаю гримас для посторонних. Не кривлю губы, произнося: «Мани».
«О нет, Б, пожалуйста, только не о деньгах».
Б – состоятельна, поэтому, конечно, у нее все мысли об одном.
Один критик обозвал меня «Само ничто», и это вовсе разрушило чувство собственного существования. Позже уловил, что само по себе существование ничего не значит, и почувствовал себя лучше. Однако меня всё время преследует мысль – будто загляну в зеркало, и никого [там] не увижу, только пустоту.
«Меня преследует мысль, – сказала Б, – будто смотря в зеркало скажу: «Я этому не верю». Как получается, что у меня такое паблисити? Как я могу слыть одной из самых знаменитых людей в мире? Только посмотри на меня!»
«День за днем я смотрю в зеркало и все-таки, что-то вижу – новый прыщ. Если прыщ в верхней части правой щеки прошел, новый появляется внизу левой щеки, на подбородке, возле уха, на кончике носа, под волосками бровей, на самой переносице. Я считаю, это один и тот же прыщ, который просто перемещается с места на место».
Я сообщал правду. Спроси у меня кто-нибудь: «Какие проблемы?», мне бы пришлось отвечать: «Кожа».
«Я макаю ватную палочку «Джонсон и Джонсон» в спиртовой лосьон «Джонсон и Джонсон» и протираю тампоном прыщ. Пахнет так хорошо. Так стерильно. Такая прохлада. А пока спирт высыхает, я размышляю – ни о чём. Ведь нЕчто – это всегда модно. Всегда стильно. НЕчто – совершенно, в конце концов, Б, это противоположность пустоты».
«Для меня практически невозможно думать ни о чем, – сказала Б. – Я не могу об этом думать, даже когда сплю. Вчера ночью мне приснился самый плохой сон в моей жизни. Самый страшный кошмар.
Мне снилось, что я была на каком-то собрании, а у меня заказано место в самолете, чтобы вернуться домой, но никто не хотел меня отвезти. Вместо этого меня все время отзванивали в один и тот же дом, на благотворительную выставку, где я должна была подниматься по лестнице, чтобы посмотреть картины. А впереди меня шел человек, который все время повторял: «Обернитесь! Вы еще этого не видели». Я отвечала: «Да, сэр!» Это была стена, закруглявшаяся вдоль винтовой лестницы, выкрашенная в желтый цвет снизу доверху, и он говорил: «Ну вот, это и есть картина». Я произнесла: «А? а…»
Потом я ушла с человеком в сером костюме, с чемоданом в руках, который спустился, чтобы сунуть очередные пятнадцать центов в счетчик парковки, но его машина оказалась не машиной, а диваном, так что я поняла, уж он-то меня никуда не отвезет.
Тогда я попыталась остановить машину «скорой помощи».
В конце концов, мне пришлось вернуться на эту выставку. Другой человек потащил меня смотреть картину и сказал: «Вы еще не все осмотрели». Я ответила: «Я все видела». Он сказал: «Но вы не видели, как человек внизу платит пятнадцать центов за парковку машины». Я сказала: «Ха, это не машина, а диван. Как я доеду до аэропорта на диване?» Он спросил: «Разве вы не видели, как он вынимает из кармана черный блокнот и записывает туда пятнадцать центов? Он сказал, что это самое продолжительное мероприятие, на котором он когда-либо присутствовал. Это удержание налогов. Это и есть произведение искусства. Это его произведение – уплата пятнадцати центов за парковку дивана».
Тогда я сообразила, что у меня нет мани, оплатить забронированное место в самолете – я уже четыре раза делала заказ и отменяла его. Поэтому я пошла к сколоченному из досок домику рядом с пляжем и стала собирать ракушки. Я хотела проверить, смогу ли я забраться внутрь одной расколотой ракушки, и я попробовала, действительно попробовала. Мне удалось засунуть туда макушку и заколку, через дырочку. Прядь волос и заколку. Я вернулась на выставку и сказала: «Не могли бы вы приделать пропеллер к дивану этого человека, чтобы я добралась до аэропорта?»
У этой Б было что-то на уме. Иначе к чему бы ей приснился такой сон?
«Мне вчера ночью тоже приснился кошмар, – сказал я. – Меня отвезли в клинику. Я будто бы участвовал в благотворительной акции для людей-уродов, людей, которые родились без носов, людей, которые обматывали лица целлофаном, потому что под целлофаном ничего не было. В клинике был некий ответственный, который пытался объяснить, какие у этих людей проблемы, какие привычки, а я просто стоял там, был вынужден слушать, и хотел только, чтобы все это закончилось.
Потом я проснулся и подумал: «Пожалуйста, плиз, пусть я буду думать о чем-нибудь другом. Я просто хочу повернуться на другой бок и подумать о чем-нибудь другом, о чем угодно». Повернулся на другой бок, и задремал, и кошмар вернулся! Это было ужасно. «Главное – думать ни о чем, Б. Слушай, нЕчто – заманчиво, нЕчто – сексуально, нЕчто – не стыдно. Я только тогда хочу быть чем-то, когда со стороны смотрю на вечеринку, – хочу быть чем-то, чтобы попасть на нее».
«Три из пяти вечеринок – сплошное занудство».
А. Я всегда вызываю свою машину пораньше, чтобы сразу уехать, если буду разочарован»
Я мог бы сказать ей, что если что-то меня разочаровывает, я знаю, что это – не нЕчто, потому что нЕчто не разочаровывает.
«Когда спиртовой лосьон высыхает, – говорю я, – я готов воспользоваться мазью телесного цвета от угрей и прыщей, ее цвет не похож ни на одно человеческое тело, которое я когда-либо видел, хотя подходит к моей коже».
«Я в таких случаях пользуюсь ватной палочкой «Кью-тип», – сказала Б. – Знаешь, я здорово завожусь, когда засовываю «Кью-тип» в ухо. Я обожаю чистить уши. Меня действительно возбуждает комочек серы».
«Да ладно тебе, Б. Так вот, прыщ прикрыт. Но прикрыт ли я? Мне приходится выискивать дальнейшую информацию в зеркале. Ничего не пропущено. Все на месте. Бесстрастный взгляд. Диафрагмирующая грация…»
«Что?»
«Унылая томность,
изможденная бледность…»
«Что? что?»
«Шикарная ублюдочность,
глубоко пассивное удивление,
завораживающее тайное знание…»
«ЧТО?»
«Ситцевая радость,
разоблачающие тропизмы,
меловая маска злого эльфа,
слегка славянский вид…»
«Слегка…»
«Детская, со жвачкой во рту, наивность;
великолепие, коренящееся в отчаянии;
самовлюбленная беспечность;
доведенная до совершенства непохожесть на других;
худосочие;
мрачная, несколько зловещая аура полового извращенца;
неяркая приглушенная магическая импозантность;
кожа и кости…»
«Постой, подожди минутку, мне надо пописать».
«Меловая кожа альбиноса,
похожая на пергамент.
На кожу рептилии.
Почти голубая…»
«Прекрати! Мне нужно по-пи-сать!!»
«Узловатые колени.
Географическая карта шрамов.
Длинные костистые руки, такие белые, будто их отбеливали.
Бросающиеся в глаза кисти рук.
Глаза с булавочную головку.
Уши-бананы…»
«Уши-бананы? О, А!!!»
«Серые губы.
Мягкие, растрепанные серебристо-белые волосы, с металлическим отливом.
Шейные сухожилия, выпирающие вокруг большого «адамова яблока».
Все на месте.
Ничего не пропущено.
Я – это все то, что перечислено в газетных вырезках моего альбома».
«Теперь-то я могу пописать, А? Я только на секундочку».
«Сначала скажи, правда, у меня такое большое «адамово яблоко», Б?»
«Просто у тебя в горле першит ком. Пососи [мятный] леденец».
Когда Б вернулась, совершив пи-пи, мы сравнили технику макияжа. Я на самом деле не пользуюсь макияжем, но приобретаю косметику и много о ней думаю. Косметику так широко рекламируют, что ее нельзя совсем игнорировать. Б так долго трепалась о всех своих «кремах», что я спросил ее: «Тебе нравится, когда мужчины кончают тебе в лицо?»
«А это омолаживает?»
«Разве ты не слышала о таких женщин, которые приглашают пацанчиков в театр и «возбуждают» их, чтобы потом размазать все это по лицу?»
«Они втирают это как крем для лица?»
«Да. Это вроде как стягивает кожу, и она выглядит моложавее весь вечер».
«Правда? Ну, я пользуюсь своими средствами. Так лучше. Так я могу все сделать дома, до того как выхожу вечером. Я брею подмышки, брызгаюсь дезодорантом, мажу кремом лицо, вот я и готова на вечер».
«А я не бреюсь. Я не потею. Я даже не гажу», – сказал я. И подумал: что Б на это скажет?
«Тогда в тебе, наверное, полно дерьма, – сказала она. – Ха-ха-ха!».
«После того как я проверю себя в зеркале, я натягиваю белье «Би-Ви-Ди». Нагота – угроза моему существованию».
«А для моего нет, – сказала Б . – Я сейчас стою здесь совершенно голая, смотрю на растяжки на грудях. А сейчас изучаю шрам сбоку, оставшийся после абсцесса грудины. А теперь – шрам на ноге, он с тех пор как я упала в саду в шесть лет».
«Как насчет моих шрамов?»
«Что насчет твоих шрамов? – спросила Б. – Вот что я тебе скажу насчет твоих шрамов. Я думаю, что ты поставил «Франкенштейна» только для того, чтобы использовать свои шрамы в рекламе. Ты заставил свои шрамы работать на тебя. А почему нет? Они – лучшее, что у тебя есть, потому что они – доказательство чего-то. Я всегда считаю, что хорошо иметь доказательства».
«А что они доказывают?»
«Что в тебя стреляли. Что с тобой случился величайший оргазм твоей жизни».
«Что случилось?»
** *** *** **
Энди Уорхолл
………………………………………………………..
Крайняя редакция (20.06.10) -
Stiv-BerG Berdnik and RSB.
Публикация -
RSB / Рэя Сильвия.