Георг Борн
БЛЕДНАЯ ГРАФИНЯ
Роман приключений
Перевод с немецкого Олега Азарьева
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I. СТАРЫЕ ВРАГИ
Был дождливый, темный вечер. Двое мужчин подошли к гостинице, в которой жили Гаген с Губертом. Один из них остался на улице, а другой вошел в здание, просмотрел список постояльцев, а затем справился у швейцара, у себя ли доктор Гаген.
— Господин Гаген и его спутник отправились в гавань, — сказал швейцар.
— Как, они уезжают? — спросил тот же господин.
— Да, вероятно. Они хотели узнать о времени отхода судна. Но вещи их здесь, значит, они вернутся.
Господин, спросивший Гагена, поспешно вышел на улицу и сказал своему спутнику:
— Его нет дома, но он вот-вот может вернуться. И он не один.
— Не один? — удивился Митнахт. — Гм, а где стоят лодки, перевозящие в гавань, Мак Аллан?
— Пойдемте, я провожу. Вы, наверное, хотите увидеть доктора Гагена прямо там?
— Я решил покончить с этим делом сегодня же, — мрачно отозвался Митнахт.
— Я думал, вы изберете иной путь, чтобы рассчитаться с ним, — сказал Мак Аллан, направляясь с Митнахтом к гавани. — Я-то хотел познакомить Гагена с Бэлой и предоставить вам случай встретиться с ним у ней.
— Теперь это неудобно, Мак Аллан, — возразил Митнахт. — Мы должны спешить. Вы же слышали, что он собирается в Европу, а этого я не могу допустить, — с угрозой добавил он. — Он не должен уйти от меня! Вы помните, что я вам вчера говорил? Я ни за что не могу упустить случая избавиться от этого человека. Он не должен вернуться в Европу.
— Вы так боитесь его? — удивился ирландец.
— Боюсь — не то слово, Мак Аллан. Я ненавижу его.
— Надеюсь, мы его скоро найдем, — помолчав, успокоил спутника Мак Аллан. — Мимо он не может проехать, мы заметим.
Мак Аллан привел Митнахта на берег. Там было оживленно, несмотря на вечер. Горело множество фонарей. Они освещали темную воду и мокрый камень пристани. Несмотря на дождь, на набережной было полно людей, нагружавших и разгружавших лодки с товаром. Слышались громкие голоса. Прохаживались полицейские.
— Здесь и подождем, господин Арно, — тихо сказал ирландец. — Кстати, я до сих пор не знаю личности разыскиваемого…
— Посмотрите туда! — перебил его Митнахт, обращая внимание на подходившую к берегу лодку с двумя пассажирами.
В этот момент свет фонаря упал на сидевших в лодке, и Митнахт вздрогнул.
— Гаген! — прошептал он. — А с ним рядом лесничий Губерт.
— Нашли, значит. Через пару минут они подойдут к берегу, господин Арно.
— Пойдемте, — сказал Митнахт и решительно направился к стоявшему поблизости полицейскому. Ирландец последовал за ним.
— Видите вон ту лодку? — Митнахт указал полицейскому на подплывших. — Бородатый человек в ней — давно находящийся в розыске, преследуемый за убийство лесничий Губерт Бухгардт.
— Вы убеждены в этом? — спросил полицейский.
— Несомненно! Я прошу вашей помощи и останусь при вас в качестве свидетеля, — заверил Митнахт.
Лодка уже подошла к пристани. Полицейский подозвал своего товарища, затем записал имя и показания Митнахта. Гребцы привязали лодку к причальной стенке и дали выйти Гагену с Губертом.
Перед ними сразу же оказались полицейские.
— Мы вынуждены вас задержать, — сказал один из них, — для установления личностей.
Губерт заметно испугался. Да и Гаген был неприятно поражен. Но, не узнав в сумраке Митнахта, стоявшего в стороне с ирландцем, он тут же показал полицейским свои бумаги.
Митнахт не слышал, что они говорили, но видел, как, заглянув в них, полицейский поклонился Гагену.
— Я требую обоих арестовать! — воскликнул, подходя к ним, Митнахт. — Вот он — подозреваемый в убийстве лесничий Губерт, а это…
Полицейский, наклонившись к Митнахту, назвал ему имя, прочитанное, очевидно, в документах.
— Это подложные бумаги! — немедленно стал доказывать Митнахт. — Я утверждаю: этот господин — доктор Гаген!
Вокруг них начали собираться любопытные.
— Управляющий, — мрачно проворчал Губерт.
— Я понимаю, господин Митнахт хочет нам насолить, — сказал Гаген, бросив взгляд на своего противника.
Два смертельных врага стояли друг против друга, и чаша, казалось, склонялась в пользу Митнахта.
Гаген и сам чувствовал шаткость своего положения. Его-то, конечно, в конце концов отпустили бы, но вот Губерт… И доктор был готов что угодно отдать, лишь бы выпутаться из этой истории.
И тут к Гагену подошел незнакомый господин и очень тихо, так, чтобы полицейские ничего не услышали, сказал:
— Я помогу вам и вашему спутнику. Доверьтесь мне! Я слышал о вас раньше и хочу помочь.
Гаген взглянул на незнакомца. Без сомнения, тот рассчитывал получить за свои услуги хорошую плату. Доктор еще ничего не успел ответить ему, как вдруг произошло событие, давшее инциденту совершенно новый поворот.
Пока Гаген и незнакомец тихо общались, Митнахт беседовал с полицейскими, а Губерт мрачно смотрел себе под ноги. Вдруг рядом с полицейскими в группе матросов началась потасовка. Она сопровождалась страшным шумом, воплями, угрозами. Казалось, дерущиеся собираются перегрызть друг другу глотки. У некоторых из них сверкнули в руках ножи.
Один из полицейских пошел узнать, в чем дело, и тут же попал в плотное кольцо дерущихся. Тогда второй полицейский поспешил к нему на выручку. И он тоже застрял в толпе скандаливших матросов. А между Гагеном и Губертом уже стоял господин, обещавший помощь.
Как читатель, вероятно, уже догадался, это был Мак Аллан — сообщник Митнахта. Но ни Гаген, ни Губерт, разумеется, об этом не подозревали.
— Дело сделано, — тихо засмеялся Мак Аллан, беря Губерта и Гагена за руки. — Вы свободны. Уходите. Таким способом я уже многих спас.
Гаген с Губертом послушно последовали за ирландцем.
— Так, значит, драка — ваших рук дело? — догадался Гаген.
— Да. Надо же было отвлечь полицейских и освободить вас, — улыбаясь, сказал Мак Аллан. — Всю эту комедию устроили мои друзья. Они продержат полицейских столько, сколько потребуется, чтобы отвести вас в безопасное место.
— Недурно устроено, — похвалил Губерт, вздохнув с облегчением. Он понял, что опасности они избежали.
— Все это хорошо, — заметил Гаген, сворачивая вслед за ирландцем и Губертом в боковую улицу, чтобы скрыться с глаз полицейских, — но все-таки скажите, кто вы и что заставило вас оказать нам помощь.
— Вообще-то, я довольно часто оказываю такого рода услуги и, обыкновенно, меня неплохо вознаграждают за них, — охотно ответил незнакомец.
— А, так вы, значит, этим, в некотором роде, живете, — сказал Гаген, кивая головой.
— Если хотите, да… Ну, вот теперь вы в безопасности.
— Это сейчас, а завтра? — задумчиво сказал Губерт.
— Вы оба уезжаете? — поинтересовался Мак Аллан.
— Нет, только я, — за обоих ответил Гаген. — Мой спутник хочет отправиться в глубь Америки поискать на какой-нибудь большой ферме приличное место.
— Тогда все устроится без всяких трений с законом, — успокоил их спаситель. — Вы напали как раз на того, на кого нужно.
— Разговор не обо мне, — сказал Гаген. — Если вы поможете Бухгардту, я сразу же могу спокойно уехать. А с законом я разберусь сам.
— Вы хотите на днях ехать и надеетесь так быстро разобраться с нашим правосудием? И это при том, что вас подозревают в наличии фальшивых документов? Подозрение это еще больше усугубляется тем обстоятельством, что вы находитесь в обществе беглеца, подозреваемого в убийстве. Так что вам ни за что так быстро не уехать, если вы вздумаете объясняться с полицией.
— Ничего, я на этот счет спокоен и думаю, что без проблем сумею разъяснить ошибку, — стоял на своем Гаген.
— Как вам угодно! Но если бы вы послушали меня, то я советовал бы вам избегать всякого столкновения с полицией. Я хорошо знаю эти дела.
Губерт вопросительно взглянул на Гагена.
— И вы обещаете все устроить? — спросил доктор, больше из заботы о Губерте.
— Я могу это сделать. Мне не привыкать, — сказал ирландец. — Мы можем сейчас же поехать в одну гостиницу за городом. Она стоит немного уединенно, почти на берегу Гудзона, зато вы будете там совершенно в безопасности. Оттуда господин Бухгардт сможет беспрепятственно продолжить свое путешествие по Америке, а вы — спокойно дожидаться отхода парохода. Ну как, вы согласны?
Гаген взглянул на Губерта и прочел на его лице желание во что бы то ни стало избавиться от полиции.
— Хорошо! — решился Гаген. — Назовите нам гостиницу и сумму вознаграждения.
— Последнее я предоставляю решить вам самим, — церемонно ответил Мак Аллан, слегка поклонившись. — Гостиница же хоть немного и запущена, не все-таки неплоха. Я сам отведу вас… Почему? Да хотя бы потому, что за каждого посетителя я с хозяина получаю определенную мзду.
Гаген должен был сознаться, что этот хорошо одетый господин, с которым неожиданно свела их судьба, был человеком ловким, умевшим из всего извлекать для себя пользу.
— Хорошо, — окончательно согласился Гаген. — Ведите нас в эту гостиницу. Я больше не хочу здесь стоять понапрасну.
— В таком случае надо забрать ваши вещи из гостиницы, где вы жили до сих пор. Вот едет экипаж. Эй! — закричал ирландец кучеру, останавливая его, затем обратился к Гагену: — Садитесь, господа, поедем за вашими вещами.
Они сели в карету. Гаген назвал адрес гостиницы, где они до сих пор жили. Губерт был явно рад, что благополучно избавился от опасности. На улице он все еще боялся быть схваченным полицией, а теперь успокоился. С ними сел Мак Аллан, и скоро они уже были возле указанной Гагеном гостиницы.
Губерт пошел за вещами, а Гаген заплатил по счету и дал ирландцу сто долларов. Тот низко поклонился, потом назвал кучеру свой адрес, который, казалось, привел последнего в удивление. Во всяком случае ирландцу пришлось давать ему дополнительные разъяснения. Ни Гаген, ни Губерт ничего не поняли из их разговора, поскольку велся он на североамериканском диалекте и скороговоркой.
Кучер сел на козлы, и началось длительное путешествие по нью-йоркским улицам. Наконец они остановились неподалеку от Центрального парка, на городской окраине.
— Нам еще немного придется пройти пешком, — сказал Мак Аллан, — но это недалеко. Просто из предосторожности я не хочу, чтобы кучер знал, куда именно мы направляемся.
Ирландец первым вышел из кареты, затем — Гаген, расплатившись с кучером, и потом Губерт с багажом.
Наступил вечер. Было совершенно темно. Человек, плохо знакомый с этой местностью, мог здесь легко заблудиться. К тому же дождь не прекращался, что еще более усиливало тьму.
— Какая отвратительная погода! — сказал ирландец. — Но ничего, через четверть часа мы будем на месте.
— Да, но поблизости не видно никаких домов, — возразил Гаген, шедший рядом с ним.
— Мы сейчас за чертой города. Вон там, чуть дальше, начинается предместье, где и находится гостиница. Там вы будете одни и в безопасности.
Гаген нашел положение гостиницы довольно странным, да и вообще ему все тут казалось подозрительным. Губерт тоже внимательно присматривался к этому не внушающему доверия месту.
Дорога к гостинице оказалась длиннее, чем утверждал ирландец.
— Отсюда, кстати, вы сможете на лодке доехать прямо до парохода, — повернулся ирландец к Гагену.
— Как называется эта местность? — поинтересовался он.
— Как точно называется — я и сам не знаю. Обычно здесь говорят: на Гудзоне.
В это время Губерт увидел в некотором отдалении довольно большой дом.
— Это и есть, вероятно, гостиница? — предположил он.
— Да, она, — подтвердил ирландец.
Это было старое здание недалеко от берега Гудзона. На нижнем этаже светилось несколько окон, защищенных от любопытных взоров красными занавесками. Уже по внешнему виду дома можно было предположить, что внутри него едва ли можно ожидать больших удобств. На верхний этаж с улицы вела лестница.
Мак Аллан по-прежнему шел впереди, указывая дорогу. За ним шел Гаген, и замыкал процессию Губерт с вещами. Когда Мак Аллан отворил дверь, послышался звон колокольчика при входе. В зале сидело несколько человек за столом, заставленным стаканами. На звонок явился хромой хозяин с круглым лицом, заросшим черной бородой, и с беспокойными, бегающими глазами.
— Двое гостей, — сказал ему Мак Аллан, указывая на Гагена с Губертом. — Дайте им лучшие комнаты, Джон Ралей.
Хозяин поклонился и попросил посетителей следовать за ним. Он провел их через несколько комнат и, выведя к лестнице, поднялся на второй этаж.
Ирландец шел рядом с хозяином, и Гаген с Губертом не видели, как они обменялись многозначительными взглядами.
Наверху было совершенно темно. Хозяин зажег захваченную с собой лампу.
В коридор выходило много дверей с номерами.
— Лучшие комнаты, лучшие комнаты! — повторил Мак Аллан. — Для этих гостей ничего не жалко, ничто для них не будет слишком хорошо!
Хозяин открыл дверь в довольно просторный номер, где за комнатой виднелась еще и спальня.
— Здесь неплохо, — сказал Гаген, осмотревшись. — Я проведу у вас не больше двух дней. Послезавтра намереваюсь отплыть. А мой спутник, возможно, уедет даже завтра. Губерт, поставьте вещи сюда! Есть ли еще комната рядом?
— Да, за стеной. Ее можно предложить другому господину, — с готовностью отвечал Джон Ралей и отворил соседнюю дверь, показывая маленькую комнатку с одной кроватью.
— Хорошо, зажгите свечи! — попросил Гаген. — И подайте нам что-нибудь поесть.
Хозяин зажег в обоих номерах свечи и пошел вниз — принести ужин.
— Благодарю вас, сударь, — сказал Гаген ирландцу. — Полагаю, что нам здесь будет удобно и спокойно.
— Я надеюсь! Спокойной ночи! — стал прощаться Мак Аллан. — Вы здесь в полной безопасности.
Он ушел. Гаген с Губертом остались вдвоем.
II. ДРАГОЦЕННОСТИ
Гостиница, куда Мак Аллан привез своих гостей, находилась, как мы уже слышали, недалеко от берега Гудзона, отделенная от него только песчаными дюнами. За одной из них в темноте остановилась карета, с трудом проехавшая по песку, хоть она и была запряжена двумя хорошими лошадьми.
Подобные экипажи были в этой местности редкостью. Обычно тут ездили только телеги или маленькие повозки с рыбой, запряженные собаками. В такое же позднее время вообще, как правило, здесь не было видно ни души. Городские жители обходили это место стороной.
Из кареты вышел господин, закутанный в плащ, в шляпе с широкими полями, и направился к гостинице. Но тут ему навстречу вышел человек, который поначалу, похоже, не заметил его. Человек в плаще остановился, чтобы лучше разглядеть идущего, и позвал:
— Мак Аллан!
Ирландец тоже остановился и теперь уже заметил человека в плаще.
— А я как раз шел посмотреть, тут ли вы, господин Арно, — сказал он и добавил: — Все вполне удалось. Оба уже в гостинице. Я подготовил Джона Ралея. Переговорите с ним — он будет согласен на все, если ему хорошо заплатят.
— А бывший лесничий тоже с Гагеном?
— Да, в комнате по соседству.
— Этого молодца можно было бы оставить в полиции.
— Что могло бы легко погубить все дело, — не согласился ирландец. — Да и что вам о нем беспокоиться? Завтра он отправляется в глубь страны, так что вам остается следующая ночь для беспрепятственного исполнения ваших планов.
— Вы уверены, что хозяин согласится? — спросил Митнахт.
— На все, что хотите, — смеясь, сказал ирландец. — Он очень услужлив. Я недаром выбрал эту гостиницу. Только заплатите хорошенько, а Джон Ралей не подведет.
— Что ж, я не останусь в долгу ни у вас, ни у него. С вами я расплачусь сегодня же вечером, — заверил Митнахт.
— Тем лучше. Я хочу снова увидеть мою родину и Лондон, который покинул двадцать лет назад. И отправляюсь я туда как раз на том пароходе, на котором собирался отплыть ваш неприятель, — сказал Мак Аллан. — Я очень рад путешествию — все-таки перемена. Мне надоела вечная картежная игра по вечерам.
— Вы планируете посетить только Лондон, Англию или двинетесь дальше?
— Очень может статься, что я наведаюсь и на континент. А почему вы об этом спрашиваете? У вас есть ко мне какое-то дело?
— Мы поговорим об этом потом. Я хотел бы дать вам одно поручение… Однако там кто-то идет…
— Это Джон Ралей, хозяин гостиницы. Человек, у которого нет ничего святого. Он продал собственную дочь в публичный дом, только чтобы избавиться от лишнего рта. Жена у него умерла, и он теперь заботится только о деньгах… Сюда, Джон!
Хозяин, увидев их обоих, хромая, подошел.
— Что за ужасная погода, — пожаловался он, — просто хоть умирай от голода и холода в нашей глуши. Добрый вечер, господа! — он слегка приподнял шляпу.
— Послушайте, Джон, вот этот господин хочет переговорить с вами о приехавших сегодня гостях, — сказал Мак Аллан.
— Я весь внимание, сударь, — ответил хозяин гостиницы.
— Младший из этих двоих уедет завтра, — сказал Митнахт. — Старый не должен уехать. Я разберусь с ним.
— Он кровный враг этого господина, — пояснил Мак Аллан. — И господин, если говорить откровенно, не желает встречаться с ним больше никогда.
— Понимаю, сэр, понимаю.
— Но все должно произойти не сегодня, а завтра ночью, — уточнил Митнахт.
— В общем, надо избавиться от него навсегда, — подытожил ирландец. — А так как он собирается уезжать в Европу, то в Нью-Йорке о нем никто не станет справляться, а там, на континенте, родных у него нет.
Джон Ралей понимающе кивнул.
— Вы только поглядите на него, — засмеялся Мак Аллан, показывая на застывшего в выжидательной позе хозяина гостиницы. — Чего он, думаете, ждет?..
— Когда я приду сюда завтра ночью, я принесу с собой вознаграждение, — сказал Митнахт.
— Ха-ха-ха! Вы угадали, — расхохотался ирландец.
— Не спешите, сэр, — возразил Джон. — Я еще ничего не сделал, а тот, кто делает такие дела, не забудет взять свое.
— Какой знаток человеческой натуры! — воскликнул Мак Аллан. — Однако — до завтра, Джон Ралей, спокойной ночи!
— Прощайте, сэр! — поклонился хозяин и через дюны отправился к дому.
— Этого человека можно использовать для любого дела, — говорил по дороге Мак Аллан Митнахту. — Если вы отправите вашего врага на тот свет, Джон позаботится о том, чтобы он исчез без следа: под его домом прорыта канава, доходящая до самого Гудзона, она уносит все, что должно исчезнуть.
Они сели в карету.
— Вы домой? — спросил Мак Аллан. — В таком случае высадите меня у моей квартиры.
Митнахт приказал кучеру сначала довезти ирландца до его дома. Карета покатилась. Сильные лошади быстро домчались до города.
— Теперь скажите, Мак Аллан, сколько вы хотите за сегодняшнюю услугу? — спросил Митнахт.
— Я знаю, что вы всегда умели достойно отблагодарить тех, кто помогал вам, — дипломатично сказал ирландец.
Митнахт вынул из бумажника несколько крупных банкнот и подал их Мак Аллану.
— Тысячу раз благодарю вас, фон Арно. Желаю вам всяческого успеха! — рассыпался в благодарностях ирландец.
Митнахт молча кивнул.
— Я еще увижу вас до вашего отъезда, — сказал он после некоторой паузы.
Карета доехала до дома Мак Аллана.
Поднявшись в свою квартиру, ирландец первым делом пересчитал полученные купюры. В пачке была ровно тысяча долларов. Путешествие в Лондон и обратно было оплачено со всеми путевыми издержками, а ему необходимо было туда поехать, чтобы продать украденные у испанки драгоценности, стоившие по крайней мере тридцать тысяч долларов. Сбывать в Нью-Йорке их было опасно, а в Лондоне это можно было отлично устроить.
Положив деньги в письменный стол, Мак Аллан взглянул на часы. Они показывали одиннадцатый час. Он погасил свет и снова вышел из дома.
Дождь не прекращался. Мак Аллан поплотнее закутался в плащ и направился в Центральный парк, где в это время было уже совершенно темно. Он не боялся идти по пустынным аллеям, где не светилось ни единого фонаря. У него всегда был с собой заряженный револьвер. Войдя в парк, Мак Аллан направился в ту боковую аллею, в которой видела его следившая за ним испанка. Темнота не помешала ему безошибочно выйти к небольшому домику сторожа. Мак Аллан заглянул в окно. Внутри было темно. Сторож, вероятно, уже спал.
Убедившись, что сторож спит, ирландец пошел к маленькому сарайчику, находившемуся за домом. Он был не заперт. Здесь хранились лопаты, грабли и прочая садовая утварь. Мак Аллан взял заступ, осторожно прикрыл дверь сарая и через кусты возвратился на ту самую аллею, где в прошлый раз Бэла безуспешно следила за ним.
Свернув с дорожки, ирландец через кусты пробрался к небольшой лужайке. Он подошел к старому вязу, под которым лежало много листьев. Взяв заступ, Мак Аллан сначала разгреб листья, потом начал копать под деревом. Поблизости никого не было, поэтому он все свое внимание сосредоточил на работе.
Он копал усердно, но руки его, не привыкшие к труду землекопа, скоро устали. Тем более что он вообще не отличался физической силой. Правда, земля в этом месте была мягкой, что облегчало его задачу.
Наконец он отрыл спрятанные здесь драгоценности. Но, еще не успев открыть шкатулку, где они лежали, он вдруг из ближайшей аллеи услышал женский крик.
— Сюда! Помогите! — громко кричала женщина. — Тысячу долларов тому, кто спасет меня!
Услышав про награду, Мак Аллан вскочил, отбросил заступ и выхватил револьвер.
— Помогите! Помогите! — раздалось снова.
Мак Аллан выбежал на аллею, но крики о помощи стали удаляться. Он побежал в их сторону, но тут все стихло, и в темноте он не мог ничего различить.
Неужели звавшая на помощь могла так быстро исчезнуть? А может быть, нападавшие уже убили ее? Но тут Мак Аллан вспомнил о цели своего появления здесь и, уже не заботясь о дальнейшей судьбе кричавшей, поспешил вернуться к оставленной под вязом шкатулке. Встав на колени перед выкопанной ямой, он попытался нашарить шкатулку. Он напрасно ощупывал дно и стенки ямы — шкатулки не было. В ужасе ирландец стал рыть глубже, но все напрасно! Мак Аллан в отчаянии заскрипел зубами, он ничего не мог понять.
И тут вдруг недалеко от себя он услышал издевательский смешок. Ирландец вздрогнул: недавний крик о помощи и этот смех были явно одного происхождения.
Его перехитрили! Он узнал голос. Он сжал кулаки. Он понял, что за каждым его шагом следили. Его выследили и, обманув разыгранным спектаклем, забрали все, что он припрятал.
Этот смех привел его в бешенство. С яростью на бледном лице Мак Аллан выхватил револьвер и бросился к тому месту, откуда слышался смех. Но слишком поздно! До его слуха донесся лишь удаляющийся стук колес.
Мак Аллан поспешил к ближайшей экипажной стоянке, нанял лучшую карету и приказал кучеру гнать к вилле испанки. Через четверть часа Мак Аллан уже входил в подъезд виллы.
— Дома ли сеньора? — возбужденно спросил ирландец встретившую его служанку.
— Конечно! Она наверху. И гости уже собрались.
Она была дома? Но Мак Аллан мог поклясться, что именно ее голос и смех совсем недавно слышал на аллеях Центрального парка. Неужели ошибся?
— Не уезжала ли куда-нибудь сеньора и давно ли вернулась? — поинтересовался он у служанки.
— Этого я не знаю, — ответила девушка. — Сеньора была сначала в будуаре, а теперь в гостиной.
Ирландец поспешно поднялся по лестнице и вошел в ярко освещенную гостиную. Костюм его был помят и не совсем в порядке, что особенно бросалось в глаза на фоне изысканных туалетов собравшихся у испанки гостей, но, будучи в лихорадочном волнении, он этого не замечал.
Наконец он увидел Бэлу. На ней красовался бриллиантовый убор, подаренный одним богатым негоциантом и составлявший лучшую из ее драгоценностей.
— А, Мак Аллан! — воскликнула она насмешливо, увидев ирландца, который не мог оторвать глаз от ее бриллиантов. — Какой у вас вид!
От злобы и удивления ирландец не мог произнести ни слова.
— Боже мой! Вам дурно? — спросила Бэла, стоявшая рядом с лордом Стоуэром, который, казалось, не менее насмешливо разглядывал Мак Аллана, побелевшего от злобы, словно знал причину его ярости.
Но Мак Аллан уже овладел собой и выдавил улыбку.
— Со мною ничего, сеньора, однако мне только что сообщили, что вы подверглись нападению в Центральном парке, — сказал он.
— Ах, и вы беспокоились обо мне?
— Мне говорили, будто вас там видели и слышали, — продолжал ирландец, с усилием усмехаясь.
— О, Мак Аллан, как я тронута вашей заботой обо мне! — ехидно ответила ему Бэла. — Но теперь-то вы видите, что я жива и здорова, а вся история в парке — просто недоразумение: кто ходит в такое позднее время в Центральный парк. Но поскольку вы так участливы ко мне, могу вас порадовать: мои бриллианты, о странной пропаже которых вы, очевидно, наслышаны, нашлись — благодаря счастливому случаю.
— Это удивительно! — Ирландец изобразил на лице радость. — И что же это за случай, позвольте узнать?
— Просто глупость воров, — безмятежно сказала испанка. — Украв такие вещи, надо вести себя умнее, чем вел себя тот, кто польстился на мои сокровища! Но он должен радоваться. Я довольствуюсь тем, что ценности благополучно вернулись ко мне. И не передаю его в руки правосудия. Не правда ли, Мак Аллан? Я слышала, что вы едете в Европу. Может быть, там такие люди, как вы, на что-нибудь и сгодятся… Желаю вам счастливого пути! Пойдемте, милорд, — обратилась она к своему кавалеру и повернулась к ирландцу спиной.
Мак Аллан счел за лучшее тотчас же удалиться.
III. ЛУЧ НАДЕЖДЫ
— Это борьба за миллион, господин Вильм, — говорил Бруно новому доктору больницы Святой Марии в его кабинете. — Вот вам и разгадка.
— Я должен вам сознаться, что еще не до конца понимаю сути происходящего, — отвечал Вильм, молодой человек с ясными глазами и открытым, честным лицом. — Вы говорите, что помещенная в заведение больная и есть настоящая графиня. Вы утверждаете, что она здесь по трагической ошибке или даже по чьему-то злому умыслу?
— Повторяю вам, что ведется борьба за наследство. Многие втянутые в эту борьбу люди не знают, на чьей стороне правда.
— Вы упоминали о молочной сестре графини…
— Все старания найти ее после ее отъезда оказались напрасны. Более того, теперь доказано, что Мария Рихтер не ездила дальше Гамбурга. На этой неделе я жду возвращения из Америки доктора Гагена, который специально ездил в Нью-Йорк, чтобы найти там, если они есть, следы молочной сестры графини.
— И он тоже ничего не нашел?
— Ничего, кроме уверенности в том, что Мария Рихтер умерла и что она никогда не была в Америке, — сказал Бруно. — Так что перед нами целый клубок вопросов, на которые еще предстоит дать ответы. Но нам теперь надо одно — чтобы вы убедились в душевном здоровье Лили. И, повторяю, она настоящая графиня, за что я могу поручиться чем угодно. Она — графиня, и только жадность ее мачехи, ее стремление прибрать к рукам деньги падчерицы вызвали все эти ужасы.
— Мне все-таки не совсем понятно, куда делась молочная сестра? — сказал доктор Вильм.
— Несчастная умерла. Графиня узнала в найденном трупе Марию Рихтер, но ей не поверили.
— Но как же могло случиться, чтобы эта девушка, которая по вашим словам, уехала в Гамбург, могла вдруг очутиться тут?
— Это до сих пор тайна. Известно лишь, что Мария Рихтер не ездила в Америку, а неожиданно была вызвана из Гамбурга депешей.
— И графиня утверждает, что бывший управляющий Варбурга столкнул ее в пропасть? — продолжал допытываться доктор.
— Да, графиня это категорически утверждает. Никто, однако, не верит ей, как и не хотят признать ее настоящей графиней. И это самое ужасное! Одно это может свести с ума. Поставьте себя на ее место! Постоянно клевещут, считают безумной. Даже многие из тех людей, которые были на ее стороне, теперь отказывают ей в признании, помощи и защите. Конечно, в том странном промежутке, о котором я вам рассказывал, она сильно изменилась…
— В промежутке… — задумчиво повторил доктор. — Надо заметить, что этот-то промежуток и есть самое странное и непонятное во всем деле.
— Я не спорю с вами.
— Где же была графиня в это довольно продолжительное время? Можете ли вы допустить, чтобы женщина, да еще такая нежная, смогла провести почти две недели в пропасти и выжить? Можете ли вы объяснить, каким образом она вдруг ночью попала в дом вашего друга?
— Поставленные вами вопросы давно занимают и меня самого, но пока я не нахожу ответа на них. Об эту тайну разбивается всё. Никто не верит, чтобы женщина могла пробыть так долго без помощи и явиться ночью к дому моего друга.
— Я вам тоже должен сознаться, что и меня это обстоятельство сильно смущает, — сказал доктор.
— Но ведь я узнал графиню! И я ее жених. Может, это рассеет ваши сомнения? — воскликнул Бруно с жаром.
— Ну, разумеется.
— Остановимся на этом, доктор Вильм. Это очень важно, так как тут возможны лишь два варианта: или она — графиня, и тогда те, кто ее обвиняют, — клеветники, либо — нет, что, на мой взгляд, невозможно.
— Совершенно точно могу сказать только одно: она не сумасшедшая, — сказал Вильм. — Я не нашел в ней ни малейших признаков умственного расстройства.
— Вы благородный человек, — с чувством сказал Бруно, протягивая доктору руку. — Ваше появление в больнице пробудило первый луч надежды во мне и графине. Мне кажется, что сама судьба привела вас сюда для того, чтобы наконец высветить истину. Я надеюсь на вас и уверен, что вы поможете бедной графине.
— Я сделаю все, что в моих силах, господин Вильденфельс, — заверил доктор Вильм, пожимая протянутую ему руку. — Я считаю своей обязанностью оказывать помощь страждущим.
— Прошу вас понаблюдать за графиней во время нашего свидания, — попросил его Бруно.
Доктор Вильм сам сходил за Лили.
Она с радостью поспешила навстречу жениху.
— Я уже знала, что ты здесь! — воскликнула она. — Я видела, как ты пришел. В моей печальной жизни твой приход всегда праздник.
Это свидание было так нежно и трогательно, что доктор Вильм мог еще раз убедиться, что девушка психически совершенно нормальна.
— Мне надо многое рассказать тебе, Бруно, — сказала Лили. — Я благодарна новому доктору. Он хорошо ко мне относится. Я вижу, что он человек справедливый, и вполне ему доверяю. Да, он единственный человек в заведении, к которому я испытываю доверие.
— Что ж, я могу подтвердить, что ты не ошиблась, — ответил Бруно, — ты действительно можешь довериться доктору Вильму.
— Слава Богу! Хоть одно человеческое существо в этой больнице будет обо мне думать хорошо! А теперь, дорогой Бруно, я должна рассказать тебе нечто совершенно удивительное. И доктор может послушать и вместе с нами об этом поразмыслить.
— Разве что-то случилось, чего я не знаю? — встревожился Бруно.
— Нет, то, что я сейчас расскажу, возможно, просто сон. Но он может иметь и важное значение, может помочь разгадке тайны моего пребывания в пропасти.
— О, это очень интересно, дорогая Лили, — сказал Бруно. — Мы с доктором как раз сожалели о том, что ты об этом промежутке времени ничего не помнишь.
— А теперь Бог послал мне удивительный сон, который может объяснить все, — ответила Лили, протягивая жениху руку. — Когда я проснулась, мне показалось, что я вовсе не спала, а пережила все на самом деле. Теперь мне кажется, что я знаю, где была в то время. Память словно вдруг возвратилась ко мне.
— Рассказывай! — нетерпеливо воскликнул Бруно.
— Во сне я вдруг возвратилась к тому ужасному моменту, когда стала жертвой Митнахта, — начала Лили. — Не думайте, доктор, что я брежу или фантазирую. Меня столкнул в пропасть фон Митнахт, и его жертвой стала затем несчастная Мария.
— Это бывший управляющий замка Варбург, он уехал за границу, — пояснил Бруно Вильму.
— Во сне я видела себя не в пропасти, Бруно, — продолжала Лили, она находилась в заметно приподнятом настроения. — Я видела себя в каком-то полутемном подземелье. Я вдыхала свежий и приятный воздух, я слышала ропот моря и чувствовала себя так хорошо, что не в состоянии описать. Мне показалось, что подземелье это — в меловой скале на берегу моря, а я лежу на сухих ветвях. Вдруг стало немного светлее, и возле меня раздались шаги. Когда я открыла глаза, увидела перед собой старика в ветхой, выпачканной мелом одежде, с длинными седыми волосами и такой же бородой почти до колен. Он подошел ко мне, и я узнала его. Черты лица изменились, но все-таки я узнала старика, жившего в меловой пещере. «Вит! — радостно вскрикнула я. Это был старый слуга моего отца, добрый человек. Я знала его еще ребенком. — Вит, как вы попали сюда?» — «Я не умирал, графиня, — сказал он. — Я живу здесь, в меловой пещере, но никто не должен об этом знать. Я не показываюсь больше наверху. Для всех там я мертв. На самом же деле я жив, как вы видите».
— Странный сон, — согласился Бруно, который вместе с доктором с напряженным вниманием следил за рассказом. — Продолжай, дорогая Лили, — попросил он.
— Слушайте дальше, — продолжала рассказ Лили. — «Но, Вит, — снова обратилась я к старику, который походил на горного духа, — как вы можете жить здесь, внизу?» — «Прекрасно, графиня. Я питаюсь рыбой, которую выбрасывает сюда прилив». — «Так это вы, — спросила я тогда, — появляетесь на утесе, предостерегая рыбаков во время бури?» — «Да, это я, — ответил он, — хотя рыбаки думают, что это мой дух». — «Но как вы можете предостерегать от бури, когда ее еще нет?» — спросила я. — «Чайки дают мне знать об этом, графиня, за несколько часов до шторма». — «Но уйдемте же из пещеры, Вит, — сказала я, — нам лучше вернуться к другим людям». — «Нет, это будет для нас дурно, — ответил он, — и для вас и для меня. Наверху нам грозит смерть». Тут старый Вит будто вдруг исчез, но я все еще лежала в пещере. Когда же я совсем проснулась, мне все еще казалось, что я лежу в пещере, поскольку в комнате было темно, и когда я наконец поняла, где я, у меня точно повязка упала с глаз.
Лили замолчала. Бруно и доктор Вильм задумчиво и серьезно слушали рассказ девушки. После непродолжительной паузы первым заговорил Бруно:
— Что вы скажете на это, доктор?
— Я не знаю местности, о которой шла речь, и связи событий, поэтому для меня все это кажется пустым сном.
— Но, клянусь вам, это не пустой сон! — воскликнула Лили. — Не может быть пустым сном! Я чувствую, что нашла, наконец, объяснение! Я сама долго ломала себе голову над тем, где я могла быть в тот злосчастный промежуток, а теперь, после этого сна, мне все кажется ясным.
— После снов часто так случается, — заметил доктор Вильм.
— Я вижу, что вы мне не верите. Но ты-то, Бруно, ты мне веришь? — умоляюще спросила Лили.
— Должен сознаться тебе, что и мне все это скорее кажется сном, — ответил Бруно, — так как твое исчезновение, а затем неожиданное появление были столь необычны… Но стой! — перебил он сам себя, словно что-то неожиданно пришло ему в голову, что дало его мыслям иное направление. — Я сам один раз летом, перед началом грозы, видел человека на камне. Неужели старый Вит действительно живет в меловых пещерах? Если он жив, ты спасена. Но это так необычно, что я не в состоянии верить.
— Да, очень фантастично, — согласился Вильм.
— А я клянусь вам, что этот сон — истина!
— Хорошо, если ты так твердо в этом убеждена, не стану с тобой спорить, — сказал Бруно. — До сих пор считалось невозможным проникнуть в эту местность, поскольку там очень силен прилив, и весь берег усеян камнями. Тем не менее я еще раз попытаюсь пробраться туда, к меловым холмам, и обыскать все.
— Ах, сделай это, мой дорогой Бруно! — горячо стала просить Лили. — Мне кажется, что там все объяснится. Этот сон вселяет в меня надежду, а я так в ней нуждаюсь!
— Я знаю это, моя дорогая. Но положись на меня. Я сделаю все, что в человеческих силах, ведь твое счастье — это и мое тоже!
Влюбленные простились.
Когда доктор стал отворять дверь, он увидел стоявшую за ней Дору Вальдбергер.
— Что вы здесь делаете? — сердито спросил Вильм.
Бруно, вышедший в коридор вслед за ним, так же недоверчиво поглядел на сиделку.
— У меня есть здесь дело, — коротко ответила Дора.
— Здесь, у дверей? — резко сказал Вильм. — Разве я не запрещал вам бывать тут? Вы приходите подслушивать и шпионить. Вам здесь нечего делать — не заставляйте меня повторять это еще раз, в противном случае вы будете уволены. А теперь пойдите вон!
С затаенной яростью Дора повиновалась.
Доктор Вильм проводил Бруно до ворот.
IV. УЕДИНЕННАЯ ГОСТИНИЦА
Номера в гостинице на берегу Гудзона были очень просты, но в то же время не имели в себе ничего такого, что могло бы возбудить подозрение. У Губерта была маленькая комнатка с одним окном. В ней стояли кровать, стол с диваном, пара стульев и шкаф, а в углу — старый умывальник. Однако же занавески на окнах, постель и скатерть на столе были очень свежими.
В номере Гагена было две комнаты: приемная и спальня, стены и потолок которой были сильно, правда, закопчены, но в них тоже не было ничего, что могло бы вызвать подозрение.
В приемной кроме дивана стояли кресло, два стола — простой и письменный, комод и шкаф. Окно здесь тоже было одно, но куда больше, чем у Губерта. В спальне в углу громоздилась железная печка, откуда шло тепло в обе комнаты. Помимо нее стояли две кровати, умывальник, диван и несколько стульев. В комнатах немного пахло дымом, но это почти не привлекало внимания.
Хозяин принес холодную говядину и пунш. Накрывая на стол, он имел возможность заглянуть в кошелек Гагена, из которого тот как раз что-то вынимал.
— Вы пробудете недолго? — поинтересовался хозяин.
— Один из нас, — Гаген показал на Губерта, — уедет завтра. А я отправлюсь в Европу с первым же пароходом. Когда он отплывает?
— Послезавтра, — сказал хозяин и посоветовал: — Вы можете попасть на пароход прямо отсюда, на лодке, и вам тогда не придется ехать через город.
— Я полагаю, что каждый уезжающий должен записаться в Кэстль-Гарден.
— Приезжающим — да, сэр, необходимо, а при отъезде совсем другие правила, особенно если не очень много багажа.
— Здесь все, — сказал Гаген, указывая на вещи.
Хозяин гостиницы бросил на них заинтересованный взгляд.
— Это не вызовет никаких препятствий. А другой господин поедет по железной дороге?
— Да, — подтвердил Губерт.
— В таком случае вам тоже нет нужды возвращаться в город. Вы можете сесть на поезд здесь же. Рядом с нами есть маленькая станция… Кушайте, пожалуйста, господа!
Джон Ралей ушел.
Гаген пригласил Губерта отобедать. Тот, положив на тарелку мяса и налив стакан пунша, ушел к себе в номер, чтобы не стеснять своим присутствием доктора. Но, странное дело, после ухода Губерта Гаген, напротив, почувствовал себя не очень уютно.
Было одиннадцать часов вечера. Внизу, в общем зале, еще сидели посетители.
Гаген запер дверь и отправился в спальню. По пути он подошел к окну и глянул вниз. И увидел хромого хозяина с фонарем в руке. Почему-то в этот момент вид его показался доктору таким отвратительным, что его охватил невольный ужас.
Джон Ралей шел вдоль дома, и свет фонаря падал на него.
Невольно Гагену пришла в голову мысль о том, что он один в незнакомом месте, далеко от города и совершенно беззащитен. И хотя у него был с собой револьвер, что-то говорило ему, что в этом доме оружие будет плохой защитой. Гаген уже ругал себя за то, что так легкомысленно последовал в этот уединенный дом за незнакомым человеком, который одним своим видом внушал подозрение. Но, может быть, страхи его напрасны — просто сказываются наступившая ночь и мрачная пустынная местность? Тем не менее в Гагене продолжала расти уверенность, что он гораздо лучше бы сделал, оставшись в городе. Тогда он погасил свечу, сел на диван и решил не спать до утра.
Гаген просидел таким образом около часа и слышал, что внизу еще пьют и разговаривают. Вдруг ему почудились шаги. Он встал и прислушался. Шаги осторожно приблизились к двери. Гаген встал и подошел к двери, держа револьвер наготове. Потом неожиданно дернул за ручку.
Перед ним стоял Губерт.
— Я только хотел постучаться, — сказал он. — Я ходил посмотреть, что за люди внизу. Что-то мне немного не по себе…
— Мне тоже, — сознался Гаген.
— По-моему, в этом доме что-то не так, — поделился впечатлениями Губерт. — Возможно, я и ошибаюсь, хотя предчувствия меня редко обманывают. Как бы там ни было, я думаю, нам следует быть осторожнее. Внизу, в зале, сидят люди, больше похожие на воров и разбойников. Я не слышал, о чем они говорят, но они играют в карты.
— Что-нибудь еще заметили, Губерт?
— И дом мне кажется не менее подозрительным, чем его обитатели. Внизу, под самым домом, проходит какая-то канава. Возле лестницы я обнаружил вход в нее, который днем был загорожен досками. В канаве черная вонючая вода. Стоит только оступиться туда, и…
— Может, все и не так страшно, как кажется, — Гаген попытался успокоить себя и Губерта. — Во всяком случае мы будем настороже и постараемся ночью близко не подходить к люку над канавой. А пока разойдемся по комнатам, но спать не станем. Если что случится, мы можем позвать на помощь.
— Да, так будет лучше. Я, собственно, для того и пришел к вам, чтобы предостеречь, — сказал Губерт. — Я беспокоился о вас. На меня-то вряд ли кто станет нападать. С меня немного возьмешь. А вот вы — дело другое.
— Я тронут вашей заботливостью, Губерт, — поблагодарил Гаген. — Итак, решено: каждый из нас будет настороже у себя в номере.
Губерт вернулся к себе, а Гаген снова сел на диван.
Около двух часов ночи последние посетители оставили дом, и хозяин везде погасил огни. В доме все стихло, и остаток ночи прошел совершенно спокойно.
Под утро Гаген лег в постель, смеясь над своими напрасными страхами. Заснул и Губерт в своей комнатке. Через несколько часов, когда Гаген проснулся, Губерт был уже возле него.
Хозяин принес завтрак и осведомился, хорошо ли им ночью спалось.
— Мне кажется, Губерт, — сказал Гаген, когда они остались одни, — мы были несправедливы к хозяину и его дому. В таких гостиницах очень часто жить безопаснее, чем в роскошных отелях. Так что уезжайте спокойно, Губерт. А завтра и я наконец оставлю Нью-Йорк.
Губерт повиновался и, уложив небольшой чемодан, пришел проститься к Гагену.
— Желаю вам доброго пути и хорошего места, Губерт, — сказал доктор, пожимая бывшему лесничему руку. — Вы честный, трудолюбивый человек, и я убежден, что в этой стране вы будете счастливы. Как устроитесь, дайте о себе знать. И, если что потребуется, обращайтесь прямо ко мне, не стесняйтесь. Дай вам Бог счастья!
Губерт отправился к маленькой железнодорожной станции в окрестностях дома, которую показал ему хозяин, а Гаген остался один.
Когда Гаген разговаривал о своем завтрашнем отъезде с хозяином, тот сказал ему, что пароход уходит вечером и что он позаботится о лодочнике, который доставит доктора на пароход.
Все приготовления были закончены, и Гаген решил эту ночь спать спокойно, несмотря на то что остался один, ибо все его опасения за день рассеялись.
Вечером хозяин принес Гагену зажженные свечи и спросил, не надо ли затопить печку, ведь на дворе довольно холодно. Гаген согласился, и Ралей сейчас же развел огонь. В комнате стало тепло, и Гаген, устав от событий последних дней, решил лечь в постель.
Внизу, в общей зале, никого не было. Только Джон Ралей ходил взад и вперед в сильном беспокойстве. Он вышел из дома и увидел, что в комнатах Гагена погас свет.
Ночь была тихая и темная. Джон Ралей вернулся в свою комнату и снял сапоги. Затем в одних чулках поднялся по лестнице и стал прислушиваться. Везде было тихо. Богатый иностранец, приведенный Мак Алланом, похоже, спал.
Тогда Джон спустился вниз и, захватив потайной фонарь, отправился в угол, где стояли бочки, бутылки и другая хозяйственная утварь. Он взял круглую палку, обитую по концам кожей, — она служила, вероятно, для того, чтобы закупоривать отверстия в бочках, — снова поднялся по лестнице наверх и осторожно прокрался к двери в номер Гагена.
В той части стены в спальне Губерта, где стояла печка, проходила главная труба, принимавшая в себя дымоходы отдельных печек. В ней была железная дверца, служившая, вероятно, для чистки трубы.
Хозяин добрался до нее, не произведя ни малейшего шума. Он осторожно наклонился и открыл железную дверцу. Было заметно, что он не в первый раз занимается этой ночной работой. Пахнуло угаром. Он поставил фонарь на пол и взял принесенную палку, чтобы с ее помощью отыскать отверстие в трубе от дымохода, ведущего к печке Гагена, которая еще топилась. Оно быстро нашлось. Тогда, просунув руку в трубу, Джон Ралей палкой заткнул отверстие. Теперь угар должен был распространиться по спальне Гагена и поставить точку в черном деле, которое замыслил Митнахт.
Джон Ралей рассчитывал извлечь из него двойную выгоду: во-первых, присвоить большую сумму денег, которая была у богатого путешественника, и во-вторых, заработать на этой «случайной» смерти приличное вознаграждение у нанявшего его господина, приезжавшего с Мак Алланом.
Затворив печную дверцу, Джон Ралей по звону дверного колокольчика услышал, что кто-то вошел в дом. Бесшумно спустился он с лестницы. А в это время наверху стал распространяться ощутимый запах угара.
V. АДСКИЙ ПЛАН
Несколько дней спустя после последнего посещения Бруно сумасшедшего дома Дора Вальдбергер шла по дороге к замку, погруженная в сильную задумчивость. Она торопилась. Лицо ее было мрачно, лоб наморщен, по глазам было видно, что ее что-то одновременно сильно заботит и приводит в ярость. Одета она была в темное, как всегда, платье и старый платок.
— Теперь кончено, — с угрозой бормотала она. — Теперь ты узнаешь меня. Ты хочешь меня выгнать, и старый дурак директор во всем слушается тебя. Погоди, ты еще раскаешься в этом. С Дорой нельзя так обращаться. Если я уйду, то от всего вашего заведения пшик останется. Настанет его последний день.
Подходя к замку, Дора увидела, что перед ним остановилась карета, из которой вышел господин с бледным, истощенным лицом. Одет он был очень изящно и походил на англичанина.
Господин подал свою визитную карточку камердинеру Максу, сказав, что должен говорить с графиней по очень важному делу.
Дора решила подождать, пока посетитель уйдет, и повернула в лес, чтобы там, в уединении, обдумать новые планы.
Макс, взяв карточку приезжего господина, провел его в приемную и пошел докладывать графине, которая только что окончила свой туалет.
Взяв карточку, графиня прочитала по-английски: «Мистер Мак Аллан». А внизу карандашом было написано: «Посланный г. фон М.»
— Из Америки! — прошептала графиня, повернувшись к лакею спиной. — От него… — Она на мгновение задумалась, пристально глядя на карточку, потом сказала: — Проводите этого господина в гостиную.
Камердинер поклонился и вышел.
«От него… — мысленно повторила Камилла фон Варбург, и на ее бледном лице отразилось сильное волнение. — От него! Что он хочет? Денег? Снова денег, ненасытный! Неужели же он посвятил во все этого господина? Нет, Курт не настолько глуп. Но, с другой стороны, дав ему поручение, он должен был до известной степени ввести его в курс дела. Что ж, это надо будет выяснить».
«Мистер Мак Аллан», — снова прочитала она на визитке. Затем вышла в гостиную.
Ирландец при ее появлении учтиво встал.
— Простите меня, графиня, — сказал он на ломаном немецком языке, — я не мог, проезжая… — Тут он совсем остановился, не находя нужных слов.
— Говорите на вашем родном языке, — сказала графиня по-английски.
— О, графиня, благодарю вас за вашу любезность и снисходительность к моему незнанию и в то же время не могу не выразить своего удивления тем обстоятельством, что вы так хорошо владеете английским.
— Да, даже, может быть, немного лучше, чем вы немецким, — усмехнулась графиня. — Но я давно уже не имела случая попрактиковаться. Садитесь, сударь, и скажите, что привело вас ко мне?
Графиня не случайно перевела разговор на английский. Так было надежней, поскольку прислуга не понимала его.
— Я приехал из-за океана, графиня, из Америки, — начал Мак Аллан. — Я скучал по своей родине, Ирландии, и по Лондону, которых не видел много лет. Зато я столько слышал, что в замке Варбург живет такая восхитительная женщина, что не мог не продлить маршрут своего путешествия и не приехать сюда.
— Неужели? — сказала графиня.
— О да! Я приехал в этот замок, чтобы увидеть его хозяйку, и я не солгу, если скажу, что щедро вознагражден за мое путешествие тем, что имею честь говорить с потрясающей красавицей.
Графиня холодно засмеялась: за свою жизнь она слышала много подобных комплиментов.
— Боюсь, сударь, — сказала она, — что это удовольствие не вознаградит вас вполне, ведь на вашей карточке стоит: «Посланный от фон М».
— От фон Митнахта, который живет в Америке под именем фон Арно, — пояснил Мак Аллан. — Накануне моего отъезда он сообщил мне некоторые обстоятельства и дал одно поручение, поскольку, посетив вас, я навсегда потерял сердечный покой.
— Господин Митнахт живет в Нью-Йорке? — перебила графиня словоизлияния ирландца. — Он мне хотел через вас что-то передать?
— Хорошего мало, графиня. Жалобы, одни жалобы.
— Что это значит? Разве бывшему моему управляющему плохо живется?
— Да, очень плохо. Фон Митнахт утверждает, что у него так много невзгод, что он боится, в состоянии ли будет пользоваться своим богатством, когда, наконец, получит его.
Графиня отлично поняла намек ирландца.
— Ну, — ответила она, смеясь, — я не думаю, чтобы к тому времени господин Митнахт так постарел. И к тому же, если он будет продолжать тратить так много, как в последние три месяца, то ему вообще нечего бояться.
— Я знаю, что перед самым моим отъездом он получил от вас порядочную сумму.
Он и это знал! Беспокойство начало овладевать графиней.
— С какой же все-таки целью фон Митнахт послал вас ко мне? Я что-то никак не могу этого понять, — сказала бледная графиня, в упор глядя на ирландца.
Мак Аллан смущенно улыбнулся. Он хотел воспользоваться данным ему поручением для собственной корысти и, насколько возможно, оставить графиню в неизвестности относительно степени своей осведомленности о ней. Он, со свойственной ему опытностью в такого рода делах, сразу заметил, что графиню с Митнахтом связывает какая-то тайна. Наведя по приезде сюда кое-какие предварительные справки, он уже полагал, что приоткрыл полог этой тайны. Мак Аллан сразу понял, что Митнахт с графиней делили миллион, и теперь сам рассчитывал получить что-нибудь из этой суммы. «Если двое таинственным образом что-то делят, причем один из них при этом старается убраться куда-нибудь подальше в безопасное место, то, значит, дело тут нечисто», — мысленно рассуждал ирландец. Вывод его был прост, но вполне логичен.
— Вы спрашиваете о цели моего путешествия, графиня… — сказал Мак Аллан, прикидываясь растерянным. — Я, право, боюсь даже и сказать… Поручение мне дано очень тяжелое, и если бы оно было не от Митнахта, то…
— И какого же рода поручение? — нетерпеливо допытывалась графиня, которой ирландец начинал действовать на нервы.
— Он поручил мне просить у вас денег.
Графиня поднялась с холодным и гордым видом.
— Подобного поручения вы могли бы и не брать на себя, — сказала она ледяным тоном. — Если господину Митнахту хотелось что-то получить, он мог бы обратиться за деньгами сам.
— Извините, графиня, я, кажется, не так выразился, — нимало не смутился Мак Аллан, поднимаясь вслед за ней, — но речь идет, как бы удобнее выразиться, о дивидендах с одного общего капитала, которые следовало бы поделить…
— Довольно, сударь! — Графиня выпрямилась и пронзила ирландца гневно-презрительным взглядом. — Я не могу больше верить, что вы пришли по поручению господина Митнахта.
— О, графиня, я лишь повторяю слова моего друга. Прошу прощения, если я невольно оскорбил ваше сиятельство. Я, конечно, не знаю, о каком капитале идет речь и какая связь существует между вами и Митнахтом, но мой друг находится сейчас в стесненных обстоятельствах, и, если вы не перечислите ему через меня помощь, я опасаюсь самого худшего.
— Ваш приезд сюда совершенно напрасен, сударь. Отправляйтесь назад к вашему другу и передайте ему, что коли возникла такая острая нужда, пусть он обратится ко мне лично.
— Я пользуюсь его полным доверием, графиня. Я надеюсь, что вы войдете в положение, передумаете и не оставите меня с пустыми руками, — не сдавался ирландец. — Мне кажется, что это и в ваших интересах тоже. Господин Митнахт очень вспыльчив. И ваш отказ может привести его в ярость.
— Что вы говорите? Надо же! Я так напугана! Для меня фон Митнахт — всего лишь бывший управляющий замка, и все, что ему причиталось, им получено, кроме небольшой суммы, которую, по некоторым причинам, я не могу теперь выплатить.
Мак Аллан насмешливо улыбнулся.
— О, это, конечно, меняет дело. Но я бы посоветовал вам не расставаться со мной таким образом. Боюсь, не пришлось бы вам потом раскаяться.
— Довольно! Я слишком долго вас слушала, — негодующе воскликнула графиня. — А теперь вижу, что вы просто пытаетесь выманить у меня деньги, прикрываясь именем Митнахта. Мне больше не о чем с вами говорить. Будьте довольны и тем, что я еще не вызвала полицию.
С этими словами графиня решительно удалилась из гостиной.
Раздосадованный и испуганный таким поворотом, Мак Аллан поспешил поскорее убраться из замка.
Пока шел этот разговор, Леон Брассар заметил в окне Дору Вальдбергер и, подумав, что она ищет его, поспешил выйти на улицу. У входа в парк он нагнал сильно взволнованную надзирательницу.
— Вы не меня ищете, Дора? — спросил Леон. — Пройдемте в эту аллею. Здесь нас никто не увидит. У вас новости из больницы Святой Марии?
— Да, господин Гедеон, — со злостью сказала Дора. — Право, есть от чего взбеситься — уж и порядки там! Этому надо положить конец.
— Расскажите, что случилось?
— Этот новый доктор Вильм губит заведение. Знаете, с кем он живет душа в душу? С асессором Бруно фон Вильденфельсом. И с так называемой графиней. Он готов для них на все. Но от меня ничего не скроется. Недавно асессор и Вильм были у сумасшедшей, и она рассказала им сон о какой-то пропасти в меловых скалах, где вроде бы живет какой-то старик.
— Новый доктор все еще там?
— Между нами произошла ссора, и я вынуждена уйти из заведения.
— Как уйти? — изумился Леон.
— Да, по его милости.
— А директор?
— Он сам наполовину помешался. Вильму было нетрудно уговорить его.
— Так… Значит, вас выгоняют… — со значением сказал Леон, еще больше травмируя исходящую злобой Дору. — Я думаю, оставлять это безнаказанным нельзя.
— Да, господин Гедеон, да, и эта проклятая больница должна погибнуть вместе со своим доктором. Я все, что угодно отдала бы за это. Требуйте от меня что хотите, — я готова на все.
— Пока существует заведение, мы ничего не сможем сделать, а вы, дорогая, по-прежнему будете оставаться без куска хлеба. Жаль, право, мне очень жаль вас, Дора.
— Говорю же вам: или я сама сойду с ума, или сотворю нечто такое, от чего все содрогнутся.
— Вы хотите погубить тех, кто оскорбил вас, Дора? — продолжал Леон разжигать в сиделке ненависть. — Тогда уж постарайтесь уничтожить само заведение. А первой больной в нашей новой больнице должна стать мнимая графиня. Это всего важнее. На остальных — решительно наплевать. С остальными поступайте как хотите, только смотрите, чтобы Лили не погибла.
— Вы правы, — пробормотала мстительная Дора. — Да, вы правы. Мне уже и самой приходила мысль начать в заведении свои перемены, но не такие, о каких пекутся директор с доктором. Я повторяю вам: вы скоро услышите любопытные новости.
— Главное — доставить в замок мнимую графиню. А о вашем будущем позаботятся. Здесь вы получите место, соответствующее вашему опыту. Например, главной надзирательницы — с хорошим содержанием. Но, — усмехнулся Леон, — мы ничего не сможем сделать, пока существует эта больница.
— Она слишком долго существует, — злорадно сказала Дора. — Я должна отработать там еще неделю, но кто может заставить меня смотреть за сумасшедшими так же хорошо, как и прежде? Я не виновата, если им взбредет в голову играть с огнем…
— Ваши намерения и поступки не интересуют меня, — сказал Леон, — но ваш праведный гнев я разделяю.
— Вы скоро услышите обо мне, — еще раз с угрозой повторила Дора Вальдбергер, направляясь к выходу из парка. — Клянусь, им не удастся взять верх над Дорой Вальдбергер!
VI. БРУНО ИЩЕТ ПЕЩЕРУ
В светлый весенний день Варбургскую бухту пересекала лодка, направляясь к рыбачьей деревне. Рядом с управлявшим парусом рыбаком сидел Бруно.
— Значит, вы меня еще помните, Енс?
— Как же я могу не помнить господина асессора? — весело отозвался рыбак в предвкушении талера, который, как и в прошлое лето, он рассчитывал получить за эту поездку.
— Енс, я хочу попросить вас об одной услуге. — Бруно действительно вынул из кошелька талер.
— Благодарю вас, господин асессор, — обрадовался рыбак, получив талер. — Какую же услугу я могу вам оказать?
— Мы сейчас будем в вашей деревне. Не могли бы вы собрать рыбаков и привести их на берег? Всех деревенских, кто знает море и окрестный берег.
Енс вопросительно взглянул на Бруно, словно рассчитывал прочесть на его лице объяснение странного желания.
— Скоро вы все узнаете, — не стал спешить с разъяснениями Бруно.
Лодка достигла берега. Енс свернул парус, помог асессору выйти, а сам тотчас же отправился в деревню собирать людей.
Скоро на берегу толпилось человек двадцать варбургских рыбаков.
— Послушайте, друзья, — обратился к ним Бруно. — Я позвал вас для того, чтобы просить помочь мне в одном важном деле: я хочу исследовать меловые скалы, у подножия которых вы часто видели призрак старого Вита.
Рыбаки с мрачным видом качали головами.
— Этого никто не может сделать, — сказал один.
— Не раз уж пытались, — проворчал другой.
— Никто на это не решится, — подтвердил третий.
— Старый Вит никого не пустит туда, — заявил четвертый.
— Что ж, каждый волен поступить как хочет, — сказал Бруно. — Но вы должны знать, что не простое любопытство побуждает меня к этому. Вы, вероятно, слышали, что молодая графиня Варбург, найденная в городе после ее несчастного падения в пропасть, была признана невменяемой и отправлена в сумасшедший дом, когда из пропасти извлекли труп, признанный за труп ее самой. Не мое дело судить, насколько справедливо такое решение. Однако несчастная, находящаяся сейчас в больнице Святой Марии, утверждает, что она вспомнила, что произошло с ней в промежуток между ее падением в расщелину и появлением в городе…
Рыбаки слушали Бруно с большим вниманием.
— Она утверждает, — продолжал Бруно, — что опомнилась в пещере меловой скалы и увидела там старика, походившего на горного духа. Она узнала в нем старого Вита. Я вижу: вы недоверчиво качаете головами. Мне и самому это показалось необычайным. Но ведь и вы своими глазами много раз видели, как перед бурей показывается у подножия меловых скал старый Вит. В духов и привидений я не верю, поэтому возможны только две вещи: либо то, что вы называете привидением старого Вита, он сам и есть, либо это просто обман зрения. Чтобы прийти к какому-то окончательному выводу, я и решил узнать, нет ли пещер в меловых скалах и не живет ли там кто-нибудь. Я хорошо заплачу каждому, кто решится помочь мне в этой попытке. Кто согласен, пусть приведет сюда свою лодку. Море спокойно и благоприятствует задуманному предприятию.
Несмотря на обещание щедрой награды, большая часть рыбаков с сомнением покачала головами, считая все это напрасной затеей. Только четверо изъявили желание помочь.
— Значит, нас уже шестеро, — сказал Бруно, имея в виду и хозяина лодки, перевозившего его. — Ваше решение твердо?
— Да. Мы отправляемся с вами, — раздалось в ответ.
— Тогда, — стал распоряжаться Енс, — Любке с обоими братьями поплывут в своей лодке, а Франц, — обратился он к самому молодому из всех, — может плыть с нами.
Остальные рыбаки в некотором отдалении с неудовольствием наблюдали за приготовлениями отплывающих.
В это время старая нищая Лина Трунц приплелась на берег, опираясь на палку. Ей тоже стало любопытно, зачем Енс созывал на берег рыбаков. Узнав, в чем дело, она сильно взволновалась.
— Господи Боже мой! — запричитала она. — Это не приведет ни к чему хорошему, кроме несчастья… Вы хотите искать старого Вита? Вами овладел нечистый…
Слова старой нищей звучали так зловеще, что даже Бруно внутренне содрогнулся.
— Вы не найдете старого Вита, — не успокаивалась Лина. — Он — жертва той, что наверху, в замке. Разве не довольно погибло и перетонуло людей? Они не слушают… Дьявол ведет их к погибели!..
Отправляющиеся в путь рыбаки, и в самом деле, плохо слушали кликушество Лины. Они столкнули лодки в воду и взяли курс к видневшимся вдали меловым скалам. Лодки плыли почти рядом, и люди переговаривались, обсуждая, как бы удобнее подойти к скалам. Море было спокойно. Казалось, что таким же останется оно и у скал, но по мере приближения стало видно, что здесь властвует прибой и волны с силой разбиваются об источенные береговые скалы. У их подножия никого не было видно.
Обе лодки подошли к камням, выступавшим из воды у берега. На берег попасть можно было, только минуя их, что являлось делом далеко не легким, поскольку между камнями кипел прибой, а их поверхность поросла скользкими водорослями.
Бруно поднялся в лодке, выбирая камень поудобнее, на который намеревался выпрыгнуть.
Что же касается трех братьев Любке, то при виде бьющихся о скалы волн мужество, по-видимому, покинуло их. Они медленно плыли вдоль берега, не решаясь приблизиться к камням. Наконец Бруно нашел удобное место и смело выпрыгнул из лодки на ближний камень, менее других источенный водой. Ему удалось удержаться на скользкой поверхности. А добраться отсюда до берега казалось делом не таким уж трудным.
Следом прыгнул и молодой рыбак Франц. Но ему не повезло. Выбранный им камень оказался слишком низок, и набежавшая волна прибоя сбила парня с ног. Франц попытался было удержаться на ногах, но потерял равновесие и рухнул в бурлящую воду. Обе лодки поспешили к месту его падения, и Бруно со своего камня взволнованно следил за тем, как борется с волнами молодой рыбак.
— Помогите, помогите! — слышались его испуганные вопли.
И прежде чем рыбаки поспели ему на помощь, голос его смолк, и он исчез под водой.
Молодой и сильный мужчина, к тому же искусный пловец, в считанные мгновения стал жертвой пучины. Вероятно, он попал в водоворот, увлекший его на дно. Так, по крайней мере, решили рыбаки.
Между тем Бруно тоже не мог двинуться ни назад, ни вперед, поскольку прибой становился все злее. Наверное, с посторонней помощью ловкому человеку и можно было пробраться к берегу, но рыбаки оказались настолько перепуганы и подавлены смертью товарища, что на их содействие рассчитывать не приходилось. В страхе они думали только о том, как бы поскорее убраться от этого проклятого места.
— Возвращайтесь в лодку! — крикнул Енс Бруно. — Или мы уйдем без вас.
Угроза Енса и трагическая смерть молодого рыбака сделали свое дело: выбрав удобный момент, когда лодку Енса поднесло близко к камню, Бруно прыгнул в нее.
Еще около часа рыбаки, по настоянию Бруно, пробыли возле камней, пытаясь найти труп Франца, но безуспешно. Они в горестном молчании возвратились в деревню.
Старая нищенка Лина Трунц первая встретила их на берегу.
— Вот видите! — вскричала она, узнав, с чем они вернулись. — Разве я не предупреждала вас?..
Бруно расплатился с рыбаками, хотя предприятие и не удалось. Дал он денег и на похороны несчастного Франца, когда спустя неделю его тело было выброшено волнами на берег далеко от Варбурга.
Прежде чем посмотреть, что за ужасная сцена разыгралась в больнице Святой Марии, вернемся в Америку, на окраину Нью-Йорка, в стоящую на отшибе гостиницу.
Мы уже знаем, что, проводив Губерта, Гаген велел затопить печку и лег спать, чтобы набраться сил перед отъездом в Европу.
Джон Ралей надеялся, что сон этот для его постояльца станет вечным.
Было десять часов вечера, когда Гаген, погасив лампу, лег в постель. В доме стояла тишина. Приятное усыпляющее тепло охватило Гагена, и почти в ту же минуту он уснул, побежденный усталостью. Однако сон его продолжался недолго. Вдруг он почувствовал, что просыпается под влиянием какого-то неясного и тяжелого ощущения. Ему казалось, что его душат. К счастью, Гаген проснулся вовремя и еще не успел как следует вдохнуть угара. Он не потерял сознания, и в нем остались еще силы, чтобы понять грозившую ему опасность и подняться.
Голова разламывалась от боли, и он едва держался на ногах. Гаген готов был вот-вот потерять сознание, но инстинкт самосохранения взял верх. Надо было срочно выйти вон из этой комнаты, из этого дома на свежий воздух. Но в то же время Гаген догадывался, что выйти надо незамеченным, ибо, понимал он, угар не был случайностью и ему грозит смертельная опасность, останься он дольше в этом доме.
Не зажигая свечи и осторожно двигаясь, Гаген пробрался к двери в соседнюю комнату и прислушался — все было по-прежнему тихо. Время для бегства было подходящее.
Собрав только самые необходимые вещи, Гаген вышел и начал осторожно спускаться по лестнице.
Он уже добрался до прихожей, когда снаружи послышались чьи-то голоса. Дверь отворилась, и вошел Джон Ралей в сопровождении какого-то господина. Голос последнего показался Гагену знакомым, но времени для воспоминаний и раздумий не оставалось. Доктор едва успел скрыться под лестницей.
На его счастье, было темно. Только хозяин дома нес под полой маленький потайной фонарь.
Разговор прекратился. Пришедшие начали осторожно подниматься по лестнице. Ралей приоткрыл свой фонарь, освещая ступени. Лица идущих оставались по-прежнему в тени, хотя Гагену очень хотелось узнать, кто же был рядом с Ралеем. Очень уж голос незнакомца напоминал ему голос Митнахта.
И Гаген не ошибся: следом за хозяином гостиницы шел Митнахт.
Джон Ралей не успел порыться в вещах Гагена, поэтому приход бывшего управляющего оказался явно некстати.
— Иностранец еще наверху? — спросил Митнахт.
— Да, сэр, он, кажется, лег спать.
— Мне бы надо переговорить с ним.
— Да, сэр, я знаю, что вы хотите ему сказать… Через полчаса было бы уже поздно, а пока рановато…
— Как это понимать? — удивился Митнахт.
— Иностранец приказал истопить печку в своей спальне, а она плоха — легко можно угореть.
Митнахт искоса взглянул на странного хозяина.
— Стало быть, он может угореть?
— Очень возможно. Он сам того хотел.
— Так пойдемте быстрее!
— Я боюсь, сэр, что теперь уже поздно…
— Но кто же вас просил это делать?
— Сам иностранец, сэр, и никто другой. Но я надеялся, сэр, что вы останетесь довольны. Ведь, насколько я помню, вы жаловались, что не можете жить с ним вместе. Но давайте подождем еще четверть часа…
— Кто просил вас мешать мне? — раздраженно сказал Митнахт. — Разве я не говорил вам, что сам приду свести с ним счеты?
— Я думал оказать вам услугу, сэр, — стал оправдываться Ралей. — Я не думал, что вам это будет неприятно.
— Давайте посмотрим, что с ним.
— Как вам будет угодно, — сказал Ралей. — Тише, сэр! Осторожней! — предупредил он, провожая Митнахта в прихожую. — Дайте мне руку. На лестнице совсем темно.
Оба медленно и осторожно поднялись по лестнице и очутились перед комнатами Гагена.
— Откройте дверь! — приказал Митнахт.
Ралей толкнул дверь, которая была только притворена, и Митнахт сразу же почувствовал тяжелый запах угара. Ралей поднял фонарь и начал поспешно оглядывать комнату, ища прежде всего знакомую сумку. Ее нигде не было видно.
— Посветите-ка туда, — указал Митнахт на полуоткрытую дверь в спальню.
Джон Ралей навел свет фонаря на постель. Она была пуста, хотя и смята. Все говорило о том, что еще недавно на ней лежали. Оставались в комнате и некоторые вещи Гагена, но сам он исчез.
— Что это значит? — воскликнул Митнахт. — Постель пуста!
— Постель пуста? — эхом откликнулся Джон Ралей, недоверчиво осматривая спальню, хотя одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в справедливости слов Митнахта.
— Сбежал! — рявкнул Ралей. — Но он не успел выйти из дома. Когда мы вошли, я запер за собой дверь. До этого она тоже была заперта, так что он не мог уйти. Мы перероем весь дом, сэр, но мы найдем его.
Хозяин гостиницы страшно разволновался. Еще бы — добыча, на которую он так рассчитывал, уплывала из рук. С фонарем в руке бросился он обшаривать все углы дома, так что Митнахт едва поспевал за ним. Но все поиски были бесполезны — иностранец исчез. Вдруг Ралей, припомнив что-то, бросился сломя голову вниз по лестнице.
— Проклятие! — воскликнул он в бешенстве. — Второй выход… Там… Внизу…
И он указал Митнахту на спуск в подвал, из которого был незапертый выход на улицу, о чем Джон совершенно позабыл. Бледный от ярости Ралей спустился в подвал. Митнахт последовал за ним.
Опасения хозяина гостиницы подтвердились: дверь на улицу была открыта. Гаген, очевидно, бежал именно этим путем. Не говоря ни слова, Митнахт бросился в погоню. Ночь выдалась не столь темной, как минувшая, и местность просматривалась на довольно большое расстояние. Митнахт сразу же заметил далеко от гостиницы человека, идущего к городу. Тот подходил к первым домам предместья. Это, скорее всего, и был Гаген.
Не медля ни минуты, Митнахт направился к нему.
Гаген, должно быть, не замечал преследования, так как шел ровно, не увеличивая темпа, и Митнахт вскоре почти догнал его.
Гаген наконец заметил, что за ним идут и, обернувшись, тотчас же узнал своего преследователя.
— Стойте! — крикнул ему Митнахт. — Защищайтесь! Теперь вам не уйти от меня. Защищайтесь же! Один из нас должен умереть… Я знаю — вы меня ненавидите, но моя ненависть сильнее. Земля слишком мала для нас двоих!
— Остановитесь, Митнахт! — воскликнул Гаген, видя, что тот бежит к нему с кинжалом в руке. — Однажды я уже чуть не стал вашей жертвой, берегитесь же второго раза.
— Защищайтесь! — заорал в бешенстве Митнахт. — Я вызываю вас на поединок.
— Назад! Ни шагу дальше! — решительно сказал Гаген, вынимая револьвер. — Убирайтесь, Митнахт, или я буду стрелять.
Митнахт дьявольски расхохотался.
— Подобный случай не часто представляется. Стреляйте!
— Еще раз говорю вам: назад!
Раздался выстрел, но Митнахт остался невредим. Гаген выстрелил снова. И снова промах. Митнахт казался заколдованным.
И в ту же минуту его кинжал вонзился в грудь Гагена. Доктор упал, даже не вскрикнув.
Бросив взгляд на тело врага, Митнахт огляделся, но никого не заметил поблизости. Он поспешил к городу, оставив Гагена лежать на дороге.
Но тут ему пришла мысль, что враг его, быть может, только ранен. Тогда Митнахт вернулся и еще несколько раз воткнул кинжал в грудь Гагена. Убедившись, что тот лежит бездыханный, он оставил, наконец, своего врага и быстро пошел к городу.
Джон Ралей издали видел, как сошлись Митнахт и Гаген. До его слуха долетело несколько слов из их разговора, потом он услышал два выстрела, очень его испугавших. Хозяин гостиницы опасался, что звук их мог быть услышан на улицах предместья полицейскими, которые, конечно, не замедлили бы явиться, чтобы узнать, в чем дело, а это для Джона Ралея могло означать очень большие неприятности. Вслед за выстрелами он увидел, что один из противников упал на землю, а другой сначала пошел было прочь, но потом вернулся и нагнулся над лежащим, словно ища что-то на нем. Может быть, он забирал деньги и драгоценности иностранца.
Последнее предположение возбудило алчность Ралея, и он, уже больше не в состоянии владеть собой, бросился к месту схватки. Тем более что Митнахт все дальше уходил от тела Гагена.
Через несколько минут Ралей был возле окровавленного иностранца. Джон осветил убитого своим потайным фонарем и, встав на колени, взялся обыскивать карманы жертвы Митнахта. Увы, хозяин гостиницы ничего существенного найти в них не смог. Или иностранец хорошо припрятал свои деньги, или их успел прихватить победитель. К последней мысли Джон Ралей склонялся больше.
Вдруг в отдалении ему послышались чьи-то голоса. Он поспешно притушил фонарь и, взвалив на плечи бездыханного Гагена, понес его назад в гостиницу, чтобы там в безопасности окончательно обобрать его, а труп надежно скрыть. Положив Гагена на постель, еще хранившую его тепло, Джон стал раздевать его, стараясь не упустить ничего более или менее ценного.
VII. ЛИЛИ ПРЕПЯТСТВУЕТ СВОЕМУ СПАСЕНИЮ
В больнице Святой Марии незримо и незаметно готовилось ужасное злодеяние. Оно было близко, и никто не мог предотвратить грозящую опасность, как невозможно бывает остановить готовый извергнуться раскаленной лавой вулкан. В общем, катастрофа была близка и неминуема. В руках одного человека оказалась участь сотен людей, ничего о том не подозревавших.
Новый доктор был честным, благородным человеком, безгранично преданным долгу и своему делу. Он употреблял все знания и силы, чтобы помогать несчастным больным.
Он обратил особое внимание на Лили не случайно. Не со слов Бруно, а основываясь на собственных наблюдениях, пришел он к убеждению, что она вполне здорова. Загадочная история молодой графини, окончившаяся заточением ее в дом умалишенных, очень взволновала Вильма. Он вспомнил, что уже не раз подобные заведения служили для достижения бесчестных целей и скрывали в своих стенах жертвы преступлений. Ему подумалось, что и в данном случае происходит нечто похожее, хотя каковы побудительные мотивы этого — он не знал.
— Городской врач, пославший вас сюда, вероятно, был введен в заблуждение. Вы так же умственно здоровы, как и я, и было бы несправедливо удерживать вас дальше в этой больнице, — однажды прямо и откровенно сказал Лили доктор Вильм.
— Значит, я могу надеяться, что мне будет позволено выйти отсюда? — обрадовалась девушка.
— Без сомнения. И даже очень скоро. Что вам здесь делать, когда вы совершенно здоровы? Я говорил об этом директору. Он, правда, не совсем еще верит в это, но я надеюсь убедить его. Предварительно же я обязан сообщить об этом графине Варбург. Директор намекнул мне, что я должен так поступить.
— Моей мачехе? — испуганно сказала Лили и попросила: — Прежде всего дайте знать фон Вильденфельсу, чтобы он мог увезти меня к своей матери. Я не хочу возвращаться в замок. Лучше смерть!..
— Успокойтесь, прошу вас. К чему так волноваться? Давайте все спокойно обсудим, — сказал доктор. — Надо исполнить необходимые формальности, предписанные законом. На директоре заведения и на мне лежит большая ответственность. И в таком щепетильном случае, как ваш, мы должна быть особенно осторожны, чтобы не нажить неприятностей, поэтому мы и должны немедленно уведомить о вашем состоянии всех, кто принимает участие в вашей судьбе. Например, судебного врача доктора Феттера…
— И его тоже… Не знаю почему, но я боюсь его… С тех пор как он оговорил меня в суде.
— Доктор Феттер честный и достойный человек, которого я в высшей степени уважаю и ценю.
— Но ведь из-за него я попала сюда.
— Заблуждение! Ошибка! Врачи, бывает, ошибаются в диагнозе. Вы представить себе не можете, как иногда трудно сделать верное заключение, основываясь на каких-нибудь ничтожных признаках. Но будьте спокойны. Я постараюсь все уладить.
— О, как я благодарна вам за вашу доброту! — с чувством сказала Лили.
— Но, главное, я хочу увидеть графиню Варбург, — сказал доктор. — По тому, что я о ней знаю, можно сделать вывод, что дама эта принадлежит к числу очень интересных особ. И я бы хотел посмотреть, как примет она известие о том, что вы совершенно здоровы. Мне вообще хотелось бы понять, что за личность эта графиня, особенно после того, что узнал я о ней от вас и господина асессора.
Доктор ушел.
Комната, которую занимала Лили, находилась в одной из боковых деревянных пристроек, что и побудило Дору Вальдбергер избрать именно эту часть больницы местом исполнения своего страшного замысла.
Тот факт, что Дора была переведена из этого отделения в другое, также имел немаловажное значение, поскольку подозрение никоим образом не могло пасть на нее. Всего неделю оставалось пробыть Доре Вальдбергер в больнице Святой Марии, поэтому она спешила. Ночь с пятницы на субботу выбрана была Дорой для решительного шага.
Лили должна была остаться в живых — такое условие поставил Леон Брассар, он же Гедеон Самсон. Но именно Лили и жила в той части больницы, которая была обречена погибнуть первой. Поэтому требовалось срочно перевести Лили в другое место, откуда ее можно было бы легко спасти. Однако Доре никак не удавалось уговорить Лили переменить комнату. Девушка оставалась непреклонной, полагая, что сиделка хочет перевести ее в другое место для того, чтобы снова получить власть над ней, а Лили ничего доброго от этой женщины не ждала.
Однажды вечером, когда совсем стемнело, Лили услышала, что дверь в ее комнату отворяется. У Лили, в отличие от других больных, была лампа, и при ее свете она увидела на пороге Дору Вальдбергер. Лили с испугом глядела на нее.
— Здесь надо поместить одну тяжелобольную, — сказала Дора. — Вам приготовлена комната в другой части дома. Не упорствуйте, это к вашей же пользе.
— Так скажите об этом доктору, — ответила Лили. — Я повинуюсь только приказаниям доктора. И с вами, Дора Вальдбергер, я не пойду ни за что на свете.
«Так погибай же! Ты сама того хочешь!» — злобно подумала сиделка, видя, что ей не удается победить упорство Лили.
Девушка вздохнула спокойно, когда дверь за Дорой закрылась. Она и не подозревала, что в эту минуту сама подписала себе приговор. Она не поверила сиделке, которая на сей раз действительно хотела спасти ее от смерти. Теперь Дора Вальдбергер не могла уже пойти вспять, и Лили, даже несмотря на требование Леона Брассара, была обречена — вместе с другими больными.
У берега, недалеко от рыбачьей деревни, стояла одна из двух роскошных лодок, принадлежавших замку. Их построили еще по приказу покойного графа. Обе лодки были сделаны на манер венецианских гондол и отличались удобством и богатством отделки.
Гондола, покачивавшаяся у берега, была окрашена в красный и белый цвета и имела на носу резное изображение дельфина. В ее открытой с боков каюте виднелись два дивана, обитых атласом, и несколько низких стульев вокруг маленького круглого стола, прикрепленного к полу.
Двое братьев Любке, которым всегда поручалось управление гондолой, стояли один на носу, другой на ее корме.
Около двух часов дня графиня Варбург вышла из замка в сопровождении капеллана, Леона Брассара и Макса. Они направились к берегу, намереваясь совершить перед обедом небольшую прогулку по морю.
Это случилось в первый раз с того памятного июльского дня, когда пропала молодая графиня. С тех пор в замке всякие развлечения были отменены. Тем самым графиня демонстрировала свою безутешную скорбь. Кстати, она до сих пор не снимала траура.
Что же заставило графиню нарушить ею же установленный порядок? Может быть, неудержимо манил свежий морской воздух? Или какая-то иная причина побудила ее доставить обитателям замка удовольствие, которого они давно были лишены?
Точно гордая, могущественная королева, шла она чуть впереди приотставших от нее капеллана и Леона Брассара. Да она и была властительницей близлежащих окрестностей. Разве не ей принадлежало все, что она видела вокруг себя?
Но ее богатство было еще неполно. Не хватало вожделенного миллиона, составлявшего наследство ее падчерицы. Последнее ее желание еще не исполнилось. И пока Лили в больнице Святой Марии жива, цель ее остается недостижимой.
Рыбаки и крестьяне при виде идущей к берегу графини спешили убраться с глаз долой, и у берега остались только братья Любке, почтительно сдернувшие с головы шапки при виде своей госпожи. Казалось, все бежит от этой бледной красавицы, как от какого-то чудовища.
Кивнув вместо приветствия рыбакам, графиня вошла в гондолу. Ее спутники последовали за ней.
— Плывем туда, через бухту! — махнула она рукой в сторону меловых скал. — Я слышала, недавно господин асессор пытался высадиться на том берегу и при этом случилось несчастье?
— Да, ваше сиятельство, — ответил Петер Любке. — Молодой рыбак Франц упал в воду и утонул. Он так быстро пошел ко дну, что его не успели спасти. Он, должно быть, попал в водоворот.
Гондола двинулась в путь.
— Ведь хорошо известно, что берег в том месте неприступный, к чему же эти напрасные и трагические попытки? — сурово вопрошала неизвестно кого графиня. — Человеческая жизнь стоит дороже каприза господина асессора, — назидательно прибавила она и вздохнула: — И ведь всегда находятся люди, готовые рисковать жизнью из-за чужих прихотей.
— Мне говорили, графиня, что это был совершенно особенный случай, — возразил Филибер. — Рыбаки колебались. Речь шла о разъяснении одного суеверия. Так, кажется? — повернулся он к рыбакам.
— Да, господин, точно так, — ответил Петер Любке. — Мы хотели выяснить, правда ли старый Вит жив.
— Я об этом тоже слышал, — вступил в разговор Леон Брассар с насмешливой улыбкой. — Правда, не могу взять в толк, почему такой образованный человек, как господин асессор, поверил подобной чепухе?
— Действительно непонятно, — согласилась графиня. — Но как бы то ни было, непростительно жертвовать человеческой жизнью ради удовлетворения собственного любопытства. Кстати, что это за легенда о старом Вите? — спросила Камилла у Петера Любке.
— Это правда, ваше сиятельство, — сдержанно отвечал рыбак. — Старый Вит часто ходит там, под скалами.
— Боже, как всякие суеверия укрепляются в народе! Просто невероятно! — покачала головой графиня.
— И как трудно искоренить их, — поддакнул капеллан.
— Вы и сами видели этого старого Вита? — поинтересовался у Петера Леон Брассар.
— Даже не раз, с тех пор как однажды он уехал ловить рыбу и больше не вернулся. Во всякой деревне не отыщется человека, который бы хоть раз его не видел.
Гондола тем временем приблизилась к меловым скалам.
— Отсюда видно это место? — спросила графиня.
— Да, ваше сиятельство, но мы подплывем ближе. Вит появляется всегда под скалами — там, где в берег бьет прибой. А Вита и сам господин асессор тоже видел, поэтому он и хотел обследовать эти скалы. Но старый Вит не позволяет приходить к нему в гости.
— Кажется, об этом почтенном старце сложилась целая сага, — язвительно констатировала графиня. — Хотела бы я увидеть этот призрак.
— Скорей всего, это какая-нибудь причудливой формы скала, — предположил Филибер. — Издалека ее можно легко принять за человека.
— Да, очень интересно было бы увидеть этот призрак, — согласился и Леон Брассар.
В эту минуту облако, закрывавшее б¦льшую часть неба, наползло на солнце. Цвет моря мгновенно изменился. Из темно-синего он превратился в неприятный серо-зеленый.
— Там! Он там! — закричал вдруг Иост Любке.
Графиня и ее спутники невольно вздрогнули, хотя только что смеялись над суеверием рыбаков.
Иост показывал рукой на береговые скалы.
— Да, это он. К вечеру будет буря, — испуганно глядя на скалы, сказал Петер Любке. — Вон он стоит!
Графиня с ужасом глядела на меловые скалы. Капеллан молча стоял позади нее, словно лишился дара речи. На лице Брассара исчезло выражение презрения и насмешки. Макс испуганно крестился.
На камнях, о которые разбивались волны прибоя, стоял человек с длинными волосами и такой же длинной бородой. Это и был, как называли его рыбаки, призрак старого Вита.
Что теперь могли сказать графиня с капелланом о суеверии, когда они только что собственными глазами видели то, над чем пытались смеяться?
Вдруг видение исчезло. Исчезло так быстро, что никто не смог понять — куда: в морские ли глубины, или в расщелины между скал.
— Редкий обман зрения, — перевел наконец дух Филибер. — Мне кажется, однако, что ему легко найти объяснение. Солнце закрыло облаками. Только на эти скалы еще падали его лучи, и, вероятно, какой-то особенной формы камень при таком освещении и показался нам человеком. Тем более что с последним лучом солнца явление исчезло.
— Да, вероятно, что-то в этом роде, — поспешила согласиться графиня, но судя по ее тону, она не очень-то поверила предположениям капеллана. Удивительный призрак, чувствовалось, произвел на нее сильное впечатление.
Старый Вит все еще стоял перед ее глазами — тот самый слуга Вит, который из-за нее лишился всего, даже жизни.
Только на обратном пути графиня понемногу начала приходить в себя. Она соглашалась с капелланом, рассуждавшим о суеверии народа. Ей хотелось заставить себя верить в это. Но в то же время у нее, как и у Бруно, возникло желание высадиться на этот загадочный берег.
Пока гондола возвращалась в Варбург, небо совершенно заволокло тучами, и, когда графиня со своими спутниками поднималась по дороге к замку, задул сильный ветер. Ночью разразилась буря. Любке оказался прав: призрак предсказывал непогоду.
Вернувшись в замок, графиня узнала, что ее хочет видеть новый доктор больницы Святой Марии. Он ждал в гостиной. Она с улыбкой приветствовала его.
Увидев графиню, Вильм был поражен ее потрясающей красотой, так неотразимо действовавшей на всех. Он должен был сознаться, что никогда еще ему не приходилось видеть такой красавицы.
— Что привело вас ко мне, доктор? — приветливо спросила графиня, приглашая его сесть.
— Я приехал по поводу особы, которая называет себя вашей падчерицей, графиня, — объяснил цель визита доктор. — Особа эта как душевнобольная была отдана в наше заведение, но я, после тщательного наблюдения за ней, пришел к убеждению, что она вполне здорова.
— Здорова? То есть вы хотите сказать — выздоровела?
— В ней нет ни малейшего следа умственного расстройства, — пояснил Вильм.
— Не сказала ли она теперь — кто она и каково ее настоящее имя?
— Она утверждает, что она — графиня Варбург.
— Но это и было, доктор, первым признаком ее болезни. При первых ваших словах я обрадовалась, думая, что наконец-то прольется свет на это темное дело, но теперь опять теряю надежду.
— Вынужден повторить, графиня: я убежден, что эта молодая особа совершенно здорова. Все же остальное, связанное с моей пациенткой, меня не касается.
— Что ж, благодарю за известие, доктор. Я, правда, не знаю, какой оборот примет дело, но во всяком случае я рада. Мне искренне жаль бедную девушку.
Последние слова были сказаны графиней столь естественно, что доктору Вильму и в голову не пришло засомневаться в их чистосердечии. Он исполнил то, что считал своей обязанностью, а потому ему оставалось только раскланяться и уйти.
Графиня проводила его насмешливой улыбкой.
«Ничего, твое известие меня не напугало, — подумала она зловеще. — Я была готова к нему. Конечно, это ненавистное создание должно было бы оставаться в больнице. Но ничего, она все равно в моих руках. Она должна погибнуть, и она погибнет. Пока она жива, мне не достичь цели».
VIII. ХИТРОСТЬ ДЖОНА РАЛЕЯ
Как хищный зверь над своей добычей, как гиена над трупом, наклонился Джон Ралей над бесчувственным Гагеном, поспешно снимая все, что на нем было. Он снял с доктора старинные золотые часы с тяжелой цепью, потом кольцо с крупным бриллиантом. Мало-помалу он раздел Гагена до рубашки, но дорожная сумка — главный предмет его поисков — отсутствовала.
Вдруг во входную дверь громко постучали.
Кого могло принести в столь позднее время? Было уже два часа ночи.
Ралей прислушался. Стук повторился с такой силой, что, казалось, дверь вот-вот вылетит заодно с косяками. Ралей колебался, не зная, что предпринять: так некстати сейчас была для него любая помеха. Но стучавшие не успокаивались.
Ралей подошел к окну и выглянул. Полицейские!
— Наконец-то проснулся! — воскликнули внизу, увидев его. — Отворяй же скорее.
— Сейчас, господа! — крикнул в окно Ралей. — Сию минуту!
Иностранец лежал полураздетый, без часов, денег, колец, которые уже нашли пристанище в карманах Ралея. Если полицейские обнаружат его в таком виде, не сносить Джону Ралею головы. Он это очень хорошо понимал. Но что было делать?
Впрочем, хозяин гостиницы недолго раздумывал. Он поспешно прикрыл Гагена плащом, сунул в один из карманов награбленные вещи, потом открыл трубу в печке, чтобы дать выветриться остаткам угара.
Но как ни быстро он все это делал, терпение полицейских лопнуло, и они стали высаживать дверь.
— Почему так долго не открывал? — набросились они на него, очутившись в доме.
— Прошу прощения, я, право, спешил, но я не думал, что кто-то пожалует так поздно, — оправдывался Ралей, лихорадочно соображая, что делать дальше.
Положение его было незавидным. Не придумай он сейчас какую-нибудь правдоподобную версию — и придется ему переселяться в нью-йоркскую тюрьму.
— Медленно же ты спешил! Ведь и не спал, видно же — совершенно одетый, — наседали полицейские. — А почему у тебя одежда в крови?
— В крови? О Господи! Пойдите-ка сюда, господа, да посмотрите, что случилось сегодня ночью, — пригласил Джон полицейских наверх. К нему вернулось его самообладание. Он уже почувствовал, как можно вывернуться. — Я сам собирался позвать полицию. Хотел только сначала положить раненого и осмотреть раны…
— Раненого? — перебил один из полицейских. — Какого раненого?
— Дайте мне рассказать все по порядку. Двумя словами все не объяснишь.
— Сначала покажите раненого.
— Несчастный, кажется, умер, — сказал Джон Ралей, впустив блюстителей порядка в комнаты Гагена. — У него в груди несколько ран. Я думаю, что надо бы послать за доктором. Вот он, видите? — показал хозяин гостиницы на бесчувственного Гагена. — Он проживал в моей гостинице.
— В твоей? Скажи тогда, не видел ли ты у него вот этой сумки и револьвера? — спросил один из полицейских, показывая раздосадованному Ралею дорожную сумку иностранца и подобранный, должно быть, на месте схватки револьвер.
— Да, это его вещи, — подтвердил хозяин гостиницы.
— Тебе известно и имя постояльца?
— Нет, я не успел спросить его об этом. Он приехал ко мне только вчера.
— Похоже на грабеж, — сказал один полицейский другому. — И какой здесь запах…
— Угаром пахнет, — определил его напарник.
— Почему грабеж? — оскорбился Джон Ралей. — Уж не считаете ли вы мою гостиницу разбойничьим притоном? Я как свободный гражданин Соединенных Штатов могу принять эти слова за оскорбление и призвать к ответу.
— Успокойся, приятель, — осадил его полицейский. — Ты и твоя гостиница давно у нас на примете. Думаю, тебе это известно. Непонятно только, как мог попасть сюда этот очень приличный с виду человек?
— Наверное, так ему захотелось, — парировал Ралей. — Или вы полагаете, что я силой затащил его сюда? Может быть, и раны эти тоже я нанес? — наступал хозяин гостиницы, который никак не мог простить себе, что не заметил дорожной сумки иностранца. — Вчера вечером приходил сюда какой-то господин, — стал рассказывать Джон, — и спрашивал вот его, — показал он на лежащего, — но его тогда уже не было здесь, и я даже не видел, как он вышел. Спрашивавший господин тоже ушел, а мне, не знаю почему, вдруг стало страшно за своего постояльца. Я зажег фонарь и вышел на дорогу. В ту же минуту услышал вдали крики и два выстрела, а вглядевшись, увидел, что на дороге кто-то лежит и какой-то человек поспешно уходит по направлению к городу. Я бросился по дороге и вскоре наткнулся на окровавленного постояльца.
— Да, мы тоже заметили на дороге кровь, — подтвердил один из полицейских.
— Но господин, кажется, еще жив! — воскликнул его напарник, заметив, как шевельнулись губы Гагена. — Мы не должны оставлять его здесь.
— Да, но в таком состоянии его едва ли можно везти в город. Боюсь, он не перенесет этого, — засомневался Джон Ралей.
— Но и в этой комнате ему нельзя оставаться. Тут ничего не стоит угореть. Приготовь-ка для раненого другую, да поживей! — приказали полицейские.
Гагена тут же перенесли в другую комнату. Один из полицейских остался сторожить его, другой ушел в город за доктором.
Раны Гагена оказались не столь опасны, какими были на первый взгляд, и доктор, перевязывавший его, сказал, что можно надеяться на счастливый исход. Действительно, здоровье Гагена быстро поправлялось, и через несколько дней он уже мог давать показания следователю.
Хитрость Джона Ралея спасла его от всякой ответственности, тем более что и в показаниях Гагена не оказалось ничего такого, что бы могло дать повод подозревать его.
С помощью потерпевшего полиция разыскала квартиру Митнахта, но его там уже не было. Бесплодными оказались и розыски ирландца. Тот уехал в Европу, и след его был потерян.
Следствие не привело ни к каким результатам. Да его и производили без особого рвения, скорей для формы, ибо даже немногие имевшиеся в распоряжении факты говорили за то, что здесь было скорее выяснение отношений, нежели покушение на убийство с целью грабежа, тем более что и вещи и деньги Гагена остались при нем.
Случившееся отодвинуло срок возвращения Гагена в Европу. И хотя он быстро поправлялся, доктор не советовал ему рисковать и просил дождаться окончательного выздоровления. Ничто другое больше и не удерживало Гагена в Америке.
С Марией Рихтер все стало совершенно ясно: она никогда не приезжала сюда. Теперь Гаген был уверен, что она выехала из Гамбурга не в Америку, а в какое-то другое место. Да и злополучная депеша, полученная ею, тоже могла быть отправлена не из Бонна, а из какого-нибудь другого города.
Что же касается Губерта, то он был теперь вне всякой опасности, поскольку ему удалось благополучно уехать в глубь страны, где он надеялся начать новую жизнь.
Гагена тянуло туда, где он долго жил, помогая больным и несчастным и преследуя свои тайные цели, где, наконец, он встретил Бруно, которого полюбил, как брата.
Конечно, в заокеанской поездке ему представилась возможность немного узнать Америку или, по крайней мере, Нью-Йорк, но на этом и заканчивалась польза от его путешествия, за которое ему пришлось так дорого заплатить.
С наступлением теплых весенних дней Гаген поправился настолько, что мог решиться на переезд через Атлантический океан. Скоро он оставил Нью-Йорк, отплыв на одном из гамбургских пароходов.
Осторожность и подозрительность Гагена настолько усилились в связи с последними событиями, что даже на пароходе он не исключал новых попыток покушения со стороны Митнахта. К счастью, его опасения не оправдались. Плаванье проходило спокойно. Митнахт, очевидно, прекратил преследование, будучи уверенным в смерти Гагена.
А Гаген с нетерпением ожидал той минуты, когда можно будет вместе с Бруно снова приняться за прерванные поиски. Более чем когда-либо хотелось ему сорвать покров с темных целей Митнахта и графини, из-за которых столько бедствий обрушилось на несчастную Лили.
Еще в Америке составил он план дальнейших поисков. Шаг за шагом, ничего не боясь и ни перед чем не отступая, двигался он вперед и собрал уже немало материалов, доказывавших преступные замыслы хозяйки Варбурга и ее подручного, бывшего управляющего.
Гаген не подозревал, однако, что графиня была готова к этому и спокойно ждала нападения, уверенная, что отразит его.
Путешествие Гагена закончилось без всяких приключений.
Сойдя в Гамбурге с парохода, он попробовал еще раз узнать, откуда была послана депеша, ставшая причиной отъезда Марии Рихтер. Затем отправился по железной дороге в Варбург.
IX. РАЗОРЕН!
Возвратимся теперь к Митнахту, уехавшему после поединка с Гагеном обратно в город. Выстрелы могли привлечь людей, а он совсем не хотел, чтобы его нашли возле окровавленного Гагена Поэтому он так спешил, что не заметил, как выпал из кармана бумажник доктора.
Добравшись до предместья, Митнахт услышал неподалеку голоса и увидел полицейских, спешивших на выстрелы. Он бросился в ближайший переулок, чтобы избежать встречи с блюстителями порядка, хотя ему и очень хотелось узнать, чем же все закончится.
Накануне вечером Митнахт дал поручение Мак Аллану, отправлявшемуся на следующий день в Европу, получить с графини остальные причитающиеся ему деньги. Он полагал, что миллион давно в ее руках, и осталось только вытребовать свою долю. Пока же, дабы пополнить иссякший бюджет, Митнахт продал лошадей и экипажи.
К себе Митнахт возвратился около двух часов ночи. Он собрал вещи, нанял экипаж и поехал в маленькую гостиницу, находившуюся по пути на виллу испанки. Здесь он спросил себе комнату, желая как следует выспаться. Проснувшись на другой день, Митнахт прежде всего пересчитал оставшиеся у него деньги. Набралось около шести тысяч долларов. С ними ему надо было протянуть до получения денег от графини.
И тут ему в голову пришла шальная мысль. «Когда у меня водились деньги, мне за игорным столом не везло, — рассуждал он. — Так, может, сейчас, когда денег в обрез, мне повезет гораздо больше? Я поставлю остатки на карту и верну все, что проиграл когда-то мошенникам-банкометам у Бэлы. И тогда — горе тебе, Камилла, если вздумаешь обмануть и не отдать моей доли. Ты еще не знаешь Курта фон Митнахта! Я не хочу больше ждать. И так я слишком долго служил тебе, исполняя все твои прихоти. Теперь мне нужно получить достойное вознаграждение. То, что я сделал, я сделал не за те мизерные деньги, которыми ты пытаешься заткнуть мне рот. Это стоит не меньше полумиллиона, о котором мы договаривались!»
Вечером Митнахт оставил гостиницу и поехал со своими вещами на виллу испанки.
Бэла была очень удивлена, увидев его. Он уже успел упасть в ее глазах, с тех пор как она поняла, что его финансовое положение пошатнулось. Бывшая танцовщица награждала своим расположением только тех, кто мог щедро платить ей за это. И моментально охладевала к недавним своим поклонникам и покровителям, если видела, что карман их опустел.
— А, господин Арно, — сказала она, улыбаясь. Но в улыбке этой совсем не чувствовалось прежнего очарования. — Вы еще здесь? А мне говорили, что вы исчезли вместе с вашим приятелем Мак Алланом… сделались невидимым… ха-ха-ха!..
— Мне действительно надо на время сделаться невидимым, поэтому я хотел бы остановиться пока у вас, Бэла.
— У меня? Что вы такое говорите, фон Арно?..
— Я полагаю, что имею на это право, — мрачно и решительно перебил ее Митнахт. — И не жеманничайте некстати, моя милая. Мы отлично знаем друг друга. Вы возьмете меня к себе, пока я не найду себе другого укромного местечка.
— А что если я скажу вам: нет?
— Тогда я отвечу: будет так, как я хочу! В общем, я остаюсь. И, потом, отказывая мне, вы не получите никакой выгоды, — спокойно отвечал Митнахт. — Хотя в настоящее время я и нахожусь в стесненных обстоятельствах, но скоро получу большую сумму, из которой и вам, конечно, кое-что перепадет.
— Вы ожидаете таких больших денег и тем не менее скрываетесь? — насмешливо сказала Бэла.
— Вы думаете, что я скрываюсь от кредиторов? Какие глупости! Просто я покончил вчера с одним старым приятелем. Мы встретились прошлой ночью, и мне пришлось отправить его на тот свет.
— Я бы желала, чтобы этим приятелем оказался негодяй Мак Аллан! — гневно воскликнула Бэла. — Знаете ли вы, что это он украл мои драгоценности?
— Я думал, что вы их уже вернули.
— Отчасти только. Ему все-таки удалось оставить часть при себе и убежать с похищенным. Но горе ему, если он еще раз попадется на моем пути!
— Мне нечего с ним делить, я только дал ему поручение.
— Поручение?! — изумилась испанка. — Вы дали этому разбойнику поручение? Если оно касается денег, тогда вам их не видать, как своих ушей.
— Оставьте Мак Аллана в покое, речь сейчас совсем не о нем. Я, я должен остаться у вас на время!
— А моя прислуга? Какой скандал!..
— Полноте, моя милая, не ломайте комедию. Вы должны принять и скрыть меня. И еще я хочу вернуть проигранные в вашем салоне деньги.
— О! Это еще интересней! — театрально воздела руки Бэла. — Богач фон Арно, миллионер Курт решил стать игроком-профессионалом и заработать на этом деньги, как обыкновенный авантюрист.
— Не совсем так… — поправил молодую женщину Митнахт. — Вы ошибаетесь. Я не хочу чужих денег, я хочу вернуть свои.
— Ну, хорошо, — сказала испанка, — попытайте счастья. Что касается квартиры, то подыскивайте себе что-то другое, пока… я позволю остаться вам у меня.
Она подошла к столу и позвонила в колокольчик. Вошла горничная.
— Приготовьте этому господину комнату для приезжих и проводите его, — распорядилась Бэла.
Митнахт шел за горничной с оскорбленным видом. Его лишь терпели в доме женщины, получившей от него не одну тысячу. Он перестал быть украшением ее гостиной, еще немного — и перед ним может закрыться даже комната для приезжих.
Впрочем, это не особенно расстраивало Митнахта. Его поддерживала и согревала мысль о том, что скоро он получит свои полмиллиона и снова поведет прежнюю светскую, расточительную жизнь.
С наступлением ночи в салоне Бэлы началась игра. Банк держал испанец, пользовавшийся теперь особым расположением хозяйки виллы, поскольку играл очень удачно.
К столу подошел Митнахт. Банкомет увидел, что он поставил сто долларов на бубнового валета и выиграл. И в этот, и в следующие вечера счастье не покидало Митнахта. Заметила это и Бэла. Она предупредила банкомета, что Митнахт — далеко не тот господин с толстым кошельком, что был раньше.
В тот же вечер счастье вдруг изменило Митнахту. Он проиграл, но утешал себя тем, что скоро отыграется. Из его шести тысяч осталось меньше половины, но и эта сумма стремительно таяла, пока в кармане не осталось всего несколько долларов.
Чтобы продолжить игру, он хотел занять денег, но никто не давал ему. Может быть, и другие тоже были предупреждены о его неплатежеспособности?
В довершение всего, испанка отказала ему в квартире.
Когда горничная сообщила ему об этом, Митнахта обуяла ярость. Он бросился в комнаты Бэлы, но дома ее не оказалось, а слуга сказал, что она отправилась к судье. Митнахт прикусил губу. Угроза была ясна. Ему нечего было тут делать.
— Передайте вашей госпоже, чтобы она поостереглась встречаться со мной, — дрожащим от обиды голосом сказал Митнахт, — иначе я поступлю с ней так, как она этого заслуживает. Горе ей, если я встречу ее, — я ее опозорю!
И тут он услышал знакомый, полный сарказма и презрения смех. Бэла была дома. Митнахт вздрогнул. Он рванулся к двери, но она была заперта. А по другую ее сторону вновь раздался убийственный смех.
— Берегись! — вне себя от ярости заорал Митнахт. — Я не позволю тебе безнаказанно глумиться надо мной!
Покинув виллу, Митнахт столкнулся с проблемой, где дожидаться возвращения ирландца, на которого, несмотря на предупреждение Бэлы, у него еще оставалась надежда. Только на него и привезенные деньги рассчитывал Митнахт. И тут Митнахту вспомнилась уединенная гостиница Джона Ралея. Он отправился по знакомой дороге, надеясь, что история с Гагеном уже забыта. Подойдя к гостинице, он услышал по голосам, что в зале посетители, поэтому решил переждать, пока все разойдутся.
Наконец около двух часов ночи последние гости ушли и Джон Ралей собрался запереть двери, как вдруг увидел Митнахта у входа.
— Эй! — сказал тот вполголоса. — Впустите меня.
Джон Ралей удивленно взглянул на входившего.
— Как — вы снова здесь? — спросил он. — Но я ни за что на свете не могу впустить вас, сэр. Хорошенькую кашу заварили вы той ночью! Я чуть было из-за вас в тюрьму не угодил. Вы знаете, что здесь была полиция? Они искали стрелявшего. Нет, я ни за что не впущу вас!..
— Не говорите глупостей, Джон, — перебил его Митнахт и протиснулся в полутемную прихожую. — Теперь запирайте.
— Но, сэр, я же говорю: я не могу принять вас! — протестовал хозяин.
— Не будьте дураком.
— Я знаю, что вы хотите здесь скрыться, но это место не годится для вас. Нет, совсем не годится.
— Вот вам десять долларов, и — ни слова больше. Не бойтесь, меня никто не преследует, — сказал Митнахт, протягивая хозяину деньги, которые тот неуверенно взял. — Меня никто не ищет. Мой враг умер и…
— Умер? Вы сильно ошибаетесь, сэр, — горячо возразил Джон Ралей. — Он не умер, он был ранен, но выздоровел.
— Выздоровел?
— Да. И это так же верно, как то, что я разговариваю с вами, сэр. Он пробыл здесь под надзором полиции, пока совсем не поправился.
— Он — заколдованный, — мрачно прошептал Митнахт.
— Теперь вы понимаете, сэр, почему я так неохотно принимаю вас, несмотря на всю мою любовь к деньгам. Вы сами видите, что это опасно.
— Ничего. Я хочу дождаться здесь возвращения Мак Аллана. А когда он вернется с моими деньгами, я вас не забуду. Теперь же ни слова более! Дайте мне побыстрей комнату наверху, я устал.
Джон Ралей, что-то прикидывая, смотрел на Митнахта. Посетитель все еще имел вид человека небедного. Только мрачное выражение его лица указывало на то, что сейчас он в стесненном положении, и Джон Ралей тотчас же это понял. Но на госте было еще достаточно вещей, которые, по мысли хозяина гостиницы, могла пойти в уплату за проживание. Поэтому он решился.
— Хорошо, сэр, будь по-вашему, — сказал он наконец со вздохом. — Пуская вас, я, конечно, подвергаюсь большому риску, но делаю это, рассчитывая на хорошее вознаграждение.
— Я не забуду вас, — повторил Митнахт. — Мне бы только продержаться у вас до возвращения ирландца…
— Хорошо, если все благополучно обойдется, — боязливо вздохнул Джон. — Ладно, я вам дам комнату, сэр, но вы должны быть очень осторожны и нигде не показываться.
Митнахт занял небольшую комнату, где останавливался Губерт. Джон Ралей зажег свечи, повздыхал и ушел, а Митнахт бросился на постель и заснул.
Через неделю золотые часы с цепочкой перекочевали от Митнахта к хозяину гостиницы, но у бывшего управляющего пока оставалось, чем расплатиться.
И вот однажды вечером, когда нетерпение Митнахта достигло предела, а Джон Ралей очередной раз стал намекать на то, что пора бы и оставить его гостиницу, явился Мак Аллан.
Смерив с ног до головы разоренного, понемногу опускающегося Митнахта, ирландец сразу же заговорил с ним иным, чем прежде, тоном. Сам же он являл собой разительный контраст с обносившимся бывшим управляющим даже внешне.
— Стало быть, вот вы как сейчас живете-поживаете!
— Все из-за Гагена, — оправдывался Митнахт. — Ну что, съездили к графине?
— В замок Варбург? Конечно. Но я бы желал там больше никогда не появляться.
— Что сказала графиня? Посланы ли деньги? — в лихорадочном волнении допытывался Митнахт.
— Ну и поручение вы мне дали… — резко выговаривал ему Мак Аллан. — Ваша графиня обошлась со мной грубо и дерзко. Я употребил все средства — льстил, угрожал — но ваша графиня на все отвечала презрением. Понимаете ли вы, милый мой, презрением, которое, однако, относилось к вам, а не ко мне.
— Как? — не поверил изумленный Митнахт. — Она ничего не дала вам?
— Она назвала вас чем-то вроде наглого вымогателя. Она была вне себя, и я почел за благо побыстрее убраться от нее.
— А мои деньги? Она с ума сошла! — закричал Митнахт.
— Вам виднее, друг мой, — надменно отозвался Мак Аллан, — но я полагаю, что вы ничего больше от нее не получите.
— Вы сказали, что это я вас послал?
— Разумеется, все сказал, но ваша графиня осталась непреклонна.
— Она поплатится за это! Я ей покажу! Она надеется, что я далеко и не достану ее? Но я приеду к ней и тогда — горе ей! — шипел, брызгая слюной, Митнахт. — Она хочет одна получить весь миллион. Не выйдет! Погоди, злодейка, я еще не сказал последнего слова…
— Если только вам его удастся сказать, друг мой…
— Позвольте уж об этом позаботиться мне самому. Клянусь вам, Мак Аллан, что мне она не осмелится отказать. Я еду — и еду как можно скорее.
Когда ирландец выходил из гостиницы, хозяин с любопытством остановил его.
— Ну что, как дела там, наверху? — спросил он. — Дождался он денег?
Ирландец молча покачал головой.
На следующий день Джон Ралей явился к Митнахту.
— Вы что-то хотите с меня получить? — осведомился тот.
— Вы же сами обещали вознаграждение по приезде Мак Аллана.
— Я дал вам десять долларов, часы и цепочку, я давал и другие вещи, и полагаю, что этого вполне достаточно за мое пребывание здесь. Тем более что я сегодня уезжаю.
Джон Ралей проворчал что-то насчет пустых обещаний, но с Митнахта взять было больше нечего, а за гостиницу он действительно заплатил с избытком.
В тот же день Митнахт съехал от Ралея. По дороге в город он продал остатки своего имущества. Этого как раз хватило, чтобы пересечь океан и добраться до Варбурга. С ближайшим же пароходом Курт фон Митнахт отправился в Европу.
X. ИСТОРИЯ ЖИЗНИ ГАГЕНА
Доктор Гаген благополучно возвратился и был встречен Бруно с распростертыми объятиями. Для уединенно жившего доктора было большим счастьем найти такого верного друга, как фон Вильденфельс, и он очень ценил его.
Свидание друзей стало для них настоящим праздником. Оба выражали надежды на лучшее будущее Лили. Им было о чем рассказать друг другу, в особенности Гагену, который поведал Бруно все, что пришлось пережить ему в далеком Нью-Йорке.
Когда Гаген узнал, что его слуга Милош тоже стал жертвой графини, кровь бросилась ему в голову.
— Теперь вот и Милош! — в сердцах воскликнул он. — Нет, друг мой, надо положить конец мерзости, которую творит эта женщина.
— Я очень ждал вас, Гаген, готовил различные планы, — признался Бруно. — Будем действовать сообща.
Бруно рассказал о сне Лили и ее уверенности, что она была в меловых пещерах, о старом Вите, которого он, как и многие рыбаки, видел у подножия скал, и о своих бесплодных стараниях высадиться на неприступный, загадочный берег.
— Мы должны повторить вашу попытку вместе, чтобы проверить реальность сна Лили, — сказал Гаген. — В истории с Марией Рихтер также следует поставить точку. Я всеми силами буду помогать вам и вашей невесте, Бруно, и надеюсь, что мы скоро добьемся своего.
Дружба Бруно и Гагена крепла с каждым днем, и однажды вечером, когда они сидели у доктора, тот сказал:
— Вы подарили мне свою дружбу, не зная обо мне ничего, кроме того, что я доктор и что меня зовут Гагеном. Тем дороже для меня наши отношения. Но я чувствую себя обязанным откровенно рассказать вам о своем прошлом: что привело меня сюда и что должно остаться тайной для всех остальных людей.
— Не делайте, доктор, ничего, что было бы вам не по душе, — дружески возразил Бруно. — Для меня вполне достаточно принимать вас таким, какой вы есть сейчас.
— Нет, друг мой, вы должны узнать историю моей жизни и кто я такой на самом деле. Вы должны узнать, что оказали доверие и подарили дружбу человеку, вполне заслуживающему их. Никто нас не услышит и не помешает. Я открою тайну моего прошлого, но только с тем условием, что откровение это ничего не изменит в наших отношениях.
Наполнив бокалы вином, Гаген стал рассказывать о своей бурной и горькой жизни.
«Это печальная история о разбитом сердце человека, жившего среди блеска и богатства, — начал говорить доктор. — Я знаю, что в наш век материализма немногие стали бы мне сочувствовать. Но я знаю также, что вы поймете меня, поэтому расскажу вам все…
Я начал жизнь с горячим сердцем, полным нерастраченной любви. Многие люди находят выход этой жажде в счастливом обладании любимым существом. Но я не ропщу, что на мою долю вместо такого счастья выпало мучение, которое покинет меня, наверное, только с моей жизнью…
А теперь я расскажу о молодом принце Этьене Аналеско и молодой прелестной Камилле фон Франкен, — продолжал Гаген после короткой паузы. Бруно удивленно смотрел на друга. — Итак, молодой принц Этьен Аналеско жил в Париже вместе со своим баснословно богатым отцом. Старик-отец дал единственному сыну самое блестящее образование. Он умер, когда Этьену исполнилось восемнадцать лет, оставив ему большие имения в Румынии, дворец в Париже и громадный капитал.
Несколько недель после его кончины в Париже только и говорили о несметных богатствах старика и, конечно же, о том, что юному наследнику нет покоя от всевозможных авантюристов, наперебой угождавших и льстивших ему.
Сначала юному принцу это нравилось, но очень скоро надоело, поскольку он быстро разобрался в истинной причине повышенного внимания к своей персоне. Он вдруг оставил Париж и толпу окружавших его прихлебателей, взял с собой только одного из своих учителей и верного слугу отца, Самсона Брассара, и отправился путешествовать.
Он объехал Германию, Швейцарию, Италию, Испанию и Англию и через несколько лет вернулся обратно в Париж.
Наполеон III был в то время императором, и при дворе собиралось самое изысканное общество. Этьен был приглашен ко двору, и император, а еще больше императрица при любой возможности старались обласкать молодого принца.
Однажды, прогуливаясь верхом по Булонскому лесу, Этьен встретил молодую наездницу, один вид которой привел его в сильное волнение и наполнил сердце неизведанным прежде чувством. После этой встречи Этьен совершенно изменился. У него была только одна мысль, одна мечта, одно желание: обладать прелестной бледной незнакомкой. Взгляд ее глаз глубоко запал ему в душу, и с этого времени начались муки, вечно потом преследовавшие Этьена. Вскоре ему снова удалось увидеть незнакомку. Он выяснил, что она живет в богатом отеле на улице Сент-Онорэ, что у нее нет никого родных и что она немка по имени Камилла фон Франкен.
На улицах ее обычно сопровождал господин в мундире иностранного офицера. Этьен решил, что это испанский зуав, который, по-видимому, пользуется расположением красавицы.
Между тем страсть принца к молодой блистательной женщине разгоралась. Этьен чувствовал, что окончательно потеряет голову, если не добьется ее расположения.
Очарование этой особы не поддавалось никакому описанию. Она казалась идеалом женской красоты. И вместе с тем — воплощением невинности.
Узнав, что Камилла фон Франкен бывает у знатного итальянца, графа Таллини, Этьен познакомился с ним и встретил у него эту красавицу, окруженную толпой поклонников. Он был представлен ей графом, который сумел намекнуть, что молодой человек сгорает от страсти. Во время танца Камилла созналась ему, что еще в первый раз заметила его в Булонском лесу и восхищалась его прелестными лошадьми. Затем она пригласила его к себе.
С тех пор как молодой человек стал частым гостем у Камиллы фон Франкен, он совсем потерял голову. Ее красота, ум и доброта окончательно покорили его, и он жил для одной только Камиллы. И она тоже, казалось, отвечала ему взаимностью, хотя между ними еще ни слова не было сказано о любви. Короткий этот промежуток был для Этьена блаженнейшим мигом, за который он впоследствии заплатил невероятными страданиями…»
Гаген на несколько мгновений замолк, словно собираясь с мыслями. Бруно понимал, что он рассказывает не только собственную историю, но и историю графини Варбург, так долго бывшую тайной.
«Однажды Этьен и Камилла решили отправиться в Венсенский лес, взяв с собой только старого слугу Самсона Брассара, — продолжал Гаген. — Камилла с удовольствием соглашалась на все, и какой-то внутренний голос говорил Этьену: «Она любит тебя!» И он был в восторге. Все, о чем он мечтал и чего желал, казалось уже совсем близким.
Они ехали рядом по Венсенскому лесу. Камилла была очаровательна в черной амазонке и шляпе с длинной вуалью, и Этьен не мог отвести от нее глаз.
Был ясный, теплый весенний день. Старик-слуга ехал за ними в некотором отдалении. Этьен же не замечал никого и ничего, кроме своей спутницы.
Они сошли с коней и, оставив их слуге, пошли через лес. Никто не видел и не слышал их. Камилла подняла вуаль и взяла Этьена под руку. Она молча и задумчиво глядела вперед. Этьен попытался выяснить причину ее задумчивости, но в ответ она только засмеялась. Они дошли до каменной скамейки, невесть как оказавшейся в лесу, и сели на нее. Этьен, не в силах больше сдерживаться, схватил руку Камиллы и, покрывая ее поцелуями, признался в любви…
Уже тогда эта женщина, которой не минуло еще и двадцати лет, была опытной актрисой и интриганкой. Краснея, она созналась, что тоже любит Этьена, хотя не только не любила его, но и вообще не способна была любить никого, кроме себя. Похоже, природа, наделив ее всеми мыслимыми внешними совершенствами, совершенно позабыла о ее внутренней гармонии. Уже в юности Камилла фон Франкен была таким же холодным и эгоистичным существом, каким сегодня является графиня Варбург. Уже тогда она была способна совершенно хладнокровно пожертвовать для своих целей жизнью человека, полюбившего ее.
Камилла во время признания Этьена изобразила и волнение, и полную взаимность. Тогда он бросился к ее ногам и стал страстно целовать ее руки, даже платье. Он клялся в верности и, сняв с пальца дорогое бриллиантовое кольцо, надел его ей на палец как своей невесте.
Вечером они вернулись в Париж, и с этого дня Этьен стал бывать у Камиллы каждый день.
Еще до свадьбы он сделал, по желанию своей возлюбленной, завещание, в котором все состояние оставлял невесте. В день, когда он показал этот документ Камилле, она отдалась ему…
На следующей неделе должна была состояться их свадьба, но когда в один из вечеров Этьен выходил от невесты, на него напал тот самый офицер в испанской форме, которого молодой принц видел с Камиллой в Булонском лесу. Не слушая никаких объяснений, он кинжалом тяжело ранил в грудь молодого человека.
Через некоторое время принца нашли на улице без чувств и отвезли в его дворец.
Иностранный офицер, покушавшийся на Этьена (попытки эти он еще повторит), был Курт фон Митнахт — товарищ и сообщник Камиллы фон Франкен…»
— Значит, уже тогда они были знакомы и уже тогда были сообщниками? — удивился Бруно.
— Да, представьте себе, уже тогда! И я не знаю, кто из них при этом был более испорчен. Полагаю, что Камилла. Она сделала Митнахта своим орудием, и, благодаря ей, заурядный авантюрист превратился в убийцу. Митнахт — только руки, а она — голова. Она поручила ему убить Этьена, как только добьется завещания в свою пользу. И план ее, конечно, удался бы, не окажись у Этьена здоровой и крепкой натуры. Долгое время он был близок к смерти, но наконец рана стала заживать…
— А что же Митнахт? — спросил Бруно.
— Покушение на Этьена наделало много шума в Париже. Одни осуждали Митнахта, другие, напротив, оправдывали, называя виновницей всему ревность. Сам же Митнахт бежал за границу, не дожидаясь преследования и разбирательства. Что касается Этьена, то он и не подозревал, что все это было спланировано его возлюбленной, которую он так обожал. Каждый день она присылала узнать о его здоровье, и, как только ему стало лучше, сама приехала к нему, чтобы со слезами поведать, как много она пережила, беспокоясь о его здоровье. Этьен верил ее словам, верил слезам. Рана заживала, но его не оставляла заметная слабость и, к удивлению докторов, прежние силы и здоровье никак не возвращались к молодому человеку. Только гораздо позже, уже после того как у Камиллы родился мальчик, которого она тотчас же после рождения удалила из дома, Этьен узнал, в чем дело. О, это оказалось ужасно! И у принца, наконец, открылись глаза. Ради того, чтобы завладеть всем наследством, Камилла решила погубить его. Делала она это и иезуитски-хитро, и изуверски-жестоко. Она чуть ли не каждый день слала ему надушенные письма с выражением своей любви, разные безделушки, но, странное дело, чем чаще он их получал, тем ему становилось хуже. Его не покидало ощущение, что кровь уходит из его жил.
— Это ужасно! — мрачно воскликнул Бруно. — Я, кажется, начинаю понимать… Ваши последние слова заставили меня вспомнить таинственные проклятия нищей Лины в деревне Варбург, намекавшей на вампира, который требует все новых жертв.
— Я слышал эту легенду от умерших графа и графини. Между прочим, у них были совершенно высохшие трупы, словно из них выжали всю кровь. То же самое происходило и с Этьеном. И он тоже непременно бы погиб странной для докторов смертью, если бы не случай и не собственное нетерпение Камиллы. И то, что он вдруг узнал, стало для него ужасней смерти… Болезнь Этьена продолжалась больше года, и он уже не в состоянии был подняться с постели, когда в один прекрасный день получил от Камиллы очередную надушенную записку. Слуга принес ее на золотом подносе. Этьен увидел почерк Камиллы, но был настолько слаб, что не смог сам приподняться и прочитать письмо, а потому попросил слугу сделать это за него и прочесть. Слуга вскрыл письмо, но едва успел прочитать несколько слов, как почувствовал страшную резь в глазах и боль на губах и выронил лист, пропитанный, как оказалось, ядом. Он предназначался Этьену и только по случайности достался лакею. И тут принц словно прозрел: это она, Камилла, посягала на его жизнь, чтобы побыстрей прибрать к рукам наследство.
— Боже, как ужасно! — взволнованно сказал Бруно.
— Я не стану описывать того, что пришлось выстрадать Этьену, когда он понял это. У него началась нервная горячка, и он чуть не отдал Богу душу, теперь уже от нее. Когда он и после этой болезни стал поправляться, а все письма теперь возвращал нераспечатанными, Камилла срочно уехала из Парижа. Доказать ничего было нельзя, но прозревший и выздоравливающий Этьен и не пытался. Заботило его другое. Жестокосердная и эгоистичная Камилла, поспешно уехав, бросила на произвол судьбы своего младенца. Этьен отдал его на попечение верному слуге Брассару и его жене. Камилла и Митнахт исчезли, и хотя план их, прибрать к рукам богатство Этьена, не удался, здоровье принца было сильно подорвано. Тогда он взялся за изучение медицины, чтобы исцелить самого себя, а когда добился этого, то стал лечить и других несчастных. Вот такая история, друг мой… Добавлю только, что Этьен Аналеско, историю которого вы сейчас услышали, как вы, должно быть, уже догадались, — я сам!
— Значит, в простом этом доме живет совершенно необыкновенный человек — принц… — задумчиво сказал Бруно, не зная, как вести себя дальше после всего услышанного.
— Ни слова больше о титулах, друг мой, — остановил его собеседник. — И для вас, и для всех остальных я хочу по-прежнему оставаться доктором Гагеном. Благодарю вас за вашу дружбу и от души желаю еще больше укрепить ее.
— Я тоже, ваша светлость.
— Я же просил вас — без титулов. Зовите меня между нами Этьеном, если хотите, а я буду звать вас Бруно.
Они подняли бокалы, чокнулись и выпили. Потом крепко пожали друг другу руки.
— Еще один вопрос, Этьен, — сказал Бруно. — Что стало с ребенком?
— До последнего времени он жил в Париже у старого Брассара, сыном которого он везде и считается. Зовут его Леон Брассар. Но недавно я с горечью узнал, что он отплатил старику Брассару черной неблагодарностью — бежал, забрав с собой все, что было у названного отца ценного. Однако я надеюсь найти его и направить на путь истинный. Несмотря на все со мной происшедшее, я чувствую к нему и родительскую любовь, и большую перед ним ответственность. Я найду его, но он никогда не узнает, кто были его отец и мать. Для того я и оставил сына у Брассара и сделал так, чтобы все считали его отцом ребенка… Вот теперь, Бруно, вы знаете все. Когда прошли годы, я стал искать Камиллу фон Франкен — эту красавицу с каменным сердцем. Народ зовет ее вампиром. И я нашел ее здесь вместе со своим сообщником-негодяем. Теперь, правда, она вовсе не Камилла фон Франкен, а графиня Камилла Варбург, которая для достижения алчных своих целей перешагнула не через один труп. Да, друг мой, именно так. И я уверен, что если бы мертвые могли заговорить, они рассказали бы нам немало ужасов об этой женщине-вампире с ангельским обликом. Но довольно жертв! И в тот день, когда мертвые заговорят, ваша невеста будет избавлена от всех страданий, обрушившихся на ее безвинную голову. Терпение, друг мой, еще немного — и мы достигнем своей цели.
Лишь поздно ночью распростился Бруно со своим другом — принцем Аналеско.
XI. ТАЙНОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Вечерняя мгла начала опускаться на замок Варбург. За прекрасным теплым днем наступил не менее великолепный вечер. Почти все окна были открыты настежь.
В вечернем тусклом свете, проникавшем через окно в коридор, соединявший покои графини с капеллой, шел человек. В этой мрачной фигуре нетрудно было узнать капеллана. На его бледном бритом лице лежал отпечаток бушевавшей в душе страсти, не дававшей ему покоя ни днем, ни ночью, страсти, которая заставила его сменить Париж на Варбург.
Филибер осторожно подошел к покоям графини. Он замер у двери в будуар и прислушался. Он различал слабый шум и стук: значит, графиня здесь. Капеллан задохнулся, кровь бросилась ему в голову. Он больше не в состоянии был владеть собой. Так же осторожно и без шума открыл он дверь, вошел в будуар…
Однако он чуть-чуть опоздал: графиня только что вышла отсюда. Повинуясь жгучему желанию, Филибер неслышно подкрался к двери в соседнюю комнату и приподнял портьеру: графиня задумчиво стояла посреди комнаты.
Только что слуга привез ей из города известие о том, что доктор Гаген благополучно возвратился из путешествия.
Вдруг она почувствовала, как кто-то обнял ее. Графиня вздрогнула, резко вывернулась. Перед ней стоял капеллан. Он схватил ее руку и прижал к губам.
— Сжальтесь! Простите! — залепетал он.
— Откуда вы взялись? — гневно спросила графиня.
Филибер молча махнул рукой в сторону коридора.
— Я погибаю, — продолжал бормотать он. — Где бы я ни был, твой образ всегда передо мной. Я потерял сон. Камилла, выслушай меня, — продолжал он, словно брЃдя, упав на колени перед графиней, которая с досадой глядела на него. — Подари мне хоть один миг блаженства у твоих ног!
В первую минуту графиня хотела гневно оттолкнуть обнаглевшего капеллана, но потом вдруг передумала и даже заставила себя скрыть неудовольствие. У ее ног ползал раб ее красоты. А его, если захотеть, всегда можно использовать как послушное орудие.
— Даже под страхом смерти, — продолжал Филибер, — я пришел бы сказать тебе о своей любви. Дай же мне одно мгновение полного блаженства! Или я сойду с ума!
— Вы знаете, капеллан, что впадаете в грех, когда делаете подобные признания? Ваш сан не позволяет вам иметь связи с женщинами, не так ли?
— Пусть я погибну, но я не могу иначе. Эта любовь сильнее меня, — дрожащим голосом сказал Филибер.
— Хорошо. Оставим это. Вы клянетесь в вашей ко мне любви. Но чем вы ее докажете? Одними пустыми словами?
— Требуй от меня что хочешь. Назначь сама цену твоему расположению. Позволь мне служить тебе, Камилла. Я умру за тебя! Для меня больше не существует ничего на свете, кроме тебя…
— Встаньте, Филибер, сюда могут войти служанки. — Графиня протянула капеллану руку. — Я вижу, что придется приказать заколотить дверь в коридор, не то вы когда-нибудь ворветесь ко мне в спальню.
— О, как я был бы рад, если бы мне это действительно удалось!
— Успокойтесь и выслушайте меня, Филибер.
— Только одно слово сострадания!
— Я прощаю вас.
— О, благодарю, благодарю! — страстно прошептал капеллан, поднимаясь.
— Но вы должны представить мне доказательства вашего ко мне расположения, Филибер. Я не верю словам и обещаниям.
— Приказывайте. Я сделаю все!
— Вы знаете, что принц Аналеско живет у нас в городе под чужим именем?
— Под именем доктора Гагена. Но его светлость путешествует…
— Он уже вернулся. Он, правда, не знает, что вы здесь, и тем более не знает, что Леон Брассар живет в замке под именем Гедеона Самсона. И ничего этого он ни за что не должен узнать.
— Что же я должен сделать?
— Найти Этьена и постараться выведать его планы и виды на будущее, а главное, думает ли он о Леоне, любит ли его. Вы меня понимаете, Филибер?
— Вполне. Я все узнаю.
— Попробуйте заговорить с принцем о замке и обо мне и понаблюдайте, как он отреагирует на это.
Капеллан отступил.
— Вы хотите помириться с ним и снова сойтись?
Графиня холодно засмеялась.
— Это могло бы случиться, — сказала она, получая заметное удовольствие от испуга, который прочитала в глазах Филибера.
— Это могло бы случиться? — удрученно переспросил тот.
— Если вы не помешаете, — засмеялась графиня. — Ступайте, капеллан, и постарайтесь выполнить мое поручение.
Не прошло и четверти часа, как Филибер в графской карете уже ехал в город исполнить поручение и, главное, узнать, насколько велика вероятность, о которой со смешком и между прочим упомянула графиня.
Доктор Гаген вернулся к врачебной практике. Дел у него было невпроворот. Бедняки со всей округи шли к нему за помощью, и он сам днем и ночью готов был откликнуться на зов страждущих.
Бруно мог только удивляться подвижничеству Гагена, который всего себя целиком отдавал заботам о страждущем человечестве. Доктор без колебаний шел туда, где был нужен, и никто не знал, что получает помощь от человека, который по своему положению и богатству мог бы всю оставшуюся жизнь посвятить одним только развлечениям. Более того, многие нуждающиеся вообще иной раз не знали, от кого им приходит помощь.
В тот день, когда Филибер выехал из Варбурга, Гаген, как всегда, вернулся домой поздно и, наскоро подкрепившись, ушел в кабинет, чтобы написать несколько писем в Париж и Вену. Мысль о сыне мучила его. Он хотел узнать истину. И тут он услышал, как звякнул входной колокольчик. Старуха-экономка открыла дверь и пришла доложить о приезде капеллана. Гаген взглянул на нее с удивлением — капеллан? Что за капеллан?
Но он не успел еще ничего сказать, как на пороге возник и склонился в низком поклоне Филибер. Гаген вспомнил, что в прежние времена он был духовником Камиллы. Как попал он сюда? Приехал из Парижа? От старого Брассара? Не привез ли он известий о Леоне?
Гаген встал навстречу вошедшему.
— Позвольте, ваша светлость, напомнить, кто я…
— Не трудитесь, — перебил его Гаген, — я помню вас. И оставьте «светлость» в покое. Раз уж вы нашли меня, то знайте, что здесь я живу под именем доктора Гагена. Вы из Парижа?
— Точно так, господин доктор, — ответил Филибер.
— Насколько я знаю, вам известны некоторые мрачные обстоятельства моего прошлого, — сказал Гаген. — Вы, помнится, были духовником Камиллы фон Франкен.
— Графиня вышла замуж и уже овдовела. Она живет в замке недалеко отсюда.
— Я знаю.
— Вы видели графиню, после того как поселились здесь?
— Один раз и только как доктор Гаген. Но что привело вас ко мне, капеллан?
— Желание увидеть вас. Я узнал от старого Брассара, с которым виделся совсем недавно, где и под каким именем вы живете.
— От старого Брассара? Что же еще он вам сказал?
— Немного рассказал о молодом человеке, порученном его заботам.
— А знает ли он, где сейчас этот юноша? — поспешно спросил Гаген.
— Я вполне понимаю ваше волнение, доктор Гаген…
— Вы знаете тайну рождения этого молодого человека, поэтому вам я могу сознаться, что очень хочу его видеть, а стало быть, и узнать, где он живет. Когда вы появились, я было подумал, что вы пришли сообщить мне что-нибудь о сыне.
— Я часто видел Леона Брассара и много говорил с ним…
— Ах, как я хочу его увидеть, показать ему мою родину! Мое измученное сердце хочет встречи с ним. И я давно взял бы его к себе, если бы… Впрочем, оставим эти объяснения. Теперь я, как никогда раньше, хотел бы иметь возле себя сына и не оставляю надежды, что небо сжалится надо мной. Надеюсь, что из него вырос достойный человек, ведь он был отдан в хорошие руки и получил прекрасное образование. Наверное, ему недоставало родительской любви. Все-таки, несмотря на искреннюю к нему привязанность, старый Брассар не отец. Вы меня понимаете, капеллан: молодой человек вырос без отца и матери. Я боюсь, что это сказалось на нем. Но он еще очень молод, и, может быть, мне удастся исправить свою вину.
— Значит, вы, доктор Гаген, любите молодого Брассара?
— Как вы можете об этом еще спрашивать, капеллан? Было бы противоестественно, если бы отец не любил своего сына. И я сознаюсь вам, что надежда на сына — единственная светлая точка на моем мрачном жизненном горизонте, и небо будет слишком жестоко, если лишит меня этой последней надежды. Кстати, вы не знаете, куда пропал Леон, после того как дурно и необдуманно поступил с названным отцом?
Филибер пожал плечами.
— Нет, к сожалению, — тихо сказал он и добавил уже громче, меняя тему разговора: — Доктору Гагену известно, что я был духовником Камиллы фон Франкен. Старинная привязанность влечет меня к ней, теперь уже графине Варбург, и когда мое желание исполнится, я скоро буду иметь честь видеть вашу светлость уже как капеллан замка.
При последних словах Гаген, поняв, куда клонит Филибер, встал, словно хотел разом обрубить неприятный для него разговор. Филибер тоже встал.
— Оставим это, капеллан, — сказал Гаген безразличным тоном.
— Разве нет никакой надежды на примирение? — вкрадчиво спросил тот.
Гаген словно и не слышал его вопроса.
— Вы едете в Варбург, чтобы занять там место капеллана, как я понял, но будет лучше, если вы не станете распространяться о нашей встрече, — сказал он. — Что же до остального, то не мне судить о ваших помыслах и поступках.
— Но я был бы очень счастлив, если бы мне удалось, ваша светлость, способствовать вашему сближению с Камиллой. Наверное, так было бы…
— Извините, господин капеллан, — перебил его Гаген, — но мне еще надо посетить одного больного. Каждый, сами понимаете, служит Богу по-своему. И я бы желал, чтобы вы, при исполнении ваших обязанностей, были так же душевно удовлетворены, как и я.
Гаген поклонился капеллану.
Филибер простился и ушел вполне довольный. Он узнал то, что хотел узнать: принц Аналеско не имел ни малейшего желания сблизиться с Камиллой и, следовательно, не будет его соперником в притязаниях на бледную графиню.
ХII. ПОЖАР В СУМАСШЕДШЕМ ДОМЕ
Доктор Вильм вечером возвратился из Варбурга, где официально сообщил хозяйке замка, что переданная в заведение мнимая графиня совершенно здорова.
Побывал он по пути и у доктора Феттера, но все старания Вильма убедить последнего в том, что диагноз в отношении Лили поставлен неправильно, не имели ни малейшего успеха.
Возвратившись в больницу, Вильм сейчас же отправился к Лили, чтобы узнать, как она себя чувствует. Потом осмотрел других больных. Все было нормально и в надлежащем порядке. Даже в тех палатах, которые были поручены надзору Доры Вальдбергер, ничто не могло дать повода к неудовольствию.
Сама же Дора в это время разносила больным ужин. Когда Вильм оказался рядом с ней, она сделала вид, что не замечает его.
Завершив обход, доктор Вильм переговорил с инспектором и, убедившись, что в его отсутствие не произошло ничего особенного, отправился отдыхать к себе в комнату, поскольку было довольно поздно.
В заведении зажгли лампы, но из экономии светили они вполнакала, и большая часть больничного коридора была едва освещена.
Директор ночью в больницу никогда не приходил. Доктор тоже в позднее время появлялся здесь только в исключительных случаях, когда с кем-то из больных случались припадки. Наблюдать же за порядком в это время входило в обязанности инспектора, для чего он обычно в десять часов вечера делал обход дома, а потом уходил к себе до следующего обхода, который начинался в шесть утра. Ну, а в этот глухой ночной промежуток в больнице оставались только надзиратели и сиделки.
Женское отделение было полностью отделено от мужского. Каждое из них занимало по два флигеля в два этажа, и на ночь в каждом флигеле находилось по надзирателю или сиделке, так что фактически в это время суток за всей больницей присматривали только четыре человека. Но и эти четверо, как правило, около полуночи засыпали где-нибудь в укромном уголке — все равно им в течение ночи совершенно нечего было делать, поскольку буйные на ночь обычно привязывались к кроватям, а остальные больные не требовали пристального надзора.
В ту ночь во флигеле, где была комната Лили, дежурила Мария Биберштейн, в другом же — Дора Вальдбергер.
Мария Биберштейн заснула вскоре после обхода инспектора. На мужской половине надзиратели не замедлили последовать ее примеру.
Во всем заведении не спала одна только Дора Вальдбергер. С нетерпением ожидала она полуночи. Наконец желанное время подошло. Убедившись, что все в больнице спят, Дора приступила к исполнению своего дьявольского замысла.
У очень многих на ее месте в последние минуты не хватило бы духу на такое и они отказались бы от своего намерения, тем более грозившего неминуемой гибелью стольким людям. Но Дора Вальдбергер была совершенно спокойна, ее совесть молчала: долгое общение с умалишенными заглушило в ней всякие человеческие чувства. В ее душе жила только одна страсть и любовь — деньги. Сострадание было ей незнакомо, и из-за лишнего талера она готова была пойти на все. Уже и сейчас скопленные ею деньги давали Доре возможность безбедно прожить, даже лишившись места, но она скорей позволила бы убить себя, нежели дотронулась бы до них.
Осторожно войдя во флигель Марии Биберштейн, Дора остановилась и прислушалась. В некоторых комнатах то пели, то вскрикивали больные, и она опасалась, что это может разбудить сиделку. Но та спала сном праведницы и ничего не слышала.
Тогда Дора Вальдбергер поднялась на второй этаж, где кроме палат для больных находилось еще небольшое помещение для дров, керосина и прочей хозяйственной утвари. Дора осторожно стала раскладывать небольшими кучками дрова на деревянном полу коридора у деревянной же стены.
Строения больницы были так тесно поставлены друг к другу, что в случае пожара в одном из них гибель других была почти неизбежна, тем более что заведение находилось в стороне от жилья, и помощь не могла подоспеть быстро.
Разложенные дрова Дора стала поливать маслом для ламп. Она не трогала керосин, боясь, что его запах может выдать ее.
Никто не подозревал, какое страшное дело готовится сейчас в ночной тьме. Все благоприятствовало поджигательнице, и она уже была близка к цели.
Но по мере того как приготовления подходили к концу, опасность и для самой Доры возрастала. Но она все предусмотрела, На тот случай, если ее застанут на месте преступления, она решила притвориться помешанной. Она легко могла сделать это, ибо перевидала сотни больных и знала едва ли не все виды душевных болезней. Но дом спал, и никто не мешал ей довести до конца губительное дело.
Завершив приготовления, Дора, не мешкая, подожгла одну кучку за другой. Сухое смолистое дерево, политое к тому же маслом, быстро вспыхнуло и начало разгораться, треща и дымя. Тогда Дора открыла окно, чтобы дать выход дыму и увеличить приток воздуха. Пламя этих костров взметнулось вверх, запылало яростнее.
Окинув довольным взглядом свою работу, Дора Вальдбергер поспешно вышла и, возвратившись в свой флигель, наблюдала оттуда за разгорающимся пожаром.
Больные и персонал все еще спали, ничего не подозревая. Каким ужасным должно было стать их пробуждение в окружении бушующего огня! Какие страшные сцены готовились вот-вот разыграться среди ночного мрака! Теперь уже почти невозможно было преградить путь огненному чудовищу. Еще час — и весь флигель будет объят прожорливым пламенем.
Огонь распространялся с ужасающей быстротой. Наконец дым потянуло в нижний этаж. Он заставил проснуться крепко спавшую Марию Биберштейн.
Но, прежде чем она успела опомниться ото сна и сообразить, в чем дело, наверху послышался крик:
— Пожар! Помогите! Пожар! Пожар!..
А огонь уже проник в палаты больных.
Сиделка вскочила. И этот вопль, и едкий запах дыма развеяли остатки ее сна и заставили мгновенно оценить ситуацию. Она бросилась наверх.
Крики о помощи были услышаны и в других концах больницы. Надзиратели проснулись. Больничный коридор был объят пламенем. Из-за волн огня неслись отчаянные вопли больных.
Через несколько минут вся больница была на ногах. Со всех сторон бежали люди, несли ведра, пожарные шланги и другие пожарные принадлежности. Но было видно, что многих несчастных, захваченных огнем врасплох, едва ли удастся спасти, что они погибнут, прежде чем огонь будет потушен.
Четыре палаты уже были отделены от мира стеной огня, за которую нечего было и думать проникнуть. Крики несчастных становились все громче и отчаянней.
Вдруг из пламени вырвались две полуодетые женщины. Им чудом удалось выломать дверь в своей палате и спастись. Ноги их были страшно обожжены. Они не могли стоять.
Но большинство оставалось во власти огня.
— Больные должны быть спасены! — закричал доктор Вильм.
— Помогите! Я задыхаюсь! Я задыхаюсь… Помогите!.. — рвался из пламени раздирающий душу крик.
— Это мнимая графиня! — воскликнула, ломая руки, Мария Биберштейн. Она сама сейчас выглядела как помешанная. — А рядом с ней, через стенку, спит глухая старуха…
Лили и глухую старуху отделял от них шквал огня. Тугая струя из брандспойта, шипя, била в огонь, но все было напрасно: пламя росло, словно вода давала ему новую пищу. Несчастные, казалось, были обречены на неминуемую гибель.
— Вебер! — крикнул доктор одному из надзирателей, которого он знал как смелого и решительного человека. — Хватит ли у вас мужества следовать за мной? Я хочу попытаться спасти этих двоих. Вы берете на себя глухую старуху, а я — графиню.
— Я готов, господин доктор, — отозвался надзиратель.
Облив себя водой из шланга, они бросились в пламя.
Взгляды остальных проводили смельчаков, которые мгновенно исчезли в клубах огня и дыма.
Надзирателю выпала более легкая задача, поскольку глухая помещалась ближе. Уже через несколько минут Вебер вынырнул из пламени с обгоревшими волосами, в тлеющей одежде, но с окончательно обезумевшей от страха глухой старухой на руках.
Взоры всех снова обратились к бушующему пламени. Затаив дыхание, люди ждали, что и доктор, так же как надзиратель, вот-вот возникнет из огня. Но напрасно! Минуты проходили за минутами, а его все не было…
Еще один вскрик Лили послышался наверху, и все стихло. Наступила зловещая тишина, которую нарушал только треск пламени.
XIII. ИССЛЕДОВАНИЕ ТРУПА
В один из апрельских вечеров по дороге, ведущей к замку Варбург и рыбачьей деревне, ехала старая неуклюжая карета. Кучер то и дело подгонял невзрачных лошадей. В карете сидели трое: доктор Гаген, государственный стряпчий Шмидт и ученый-химик Польман.
— Тут, может быть, скрывается какое-нибудь преступление, — говорил Гаген своим спутникам дор¦гой. — Умерший получил место лесничего в замке, но занимал его очень недолго. Во время моего отсутствия он, как мне рассказывали, попал как-то в склеп замка и долгое время был вынужден просидеть в нем, не в состоянии выйти.
— Может, это и объясняет его болезнь, начавшуюся с того времени? — предположил Шмидт.
— Что вы на это скажете, Польман? — поинтересовался Гаген.
— Подобные вещи иногда могут иметь очень дурные последствия.
— Хорошо, допустим, что проведенная в склепе ночь отразилась на его здоровье. Но дальше-то? Выбравшись на волю, он ушел в деревню, где квартировал у одного рыбака. И, по единодушному уверению местных жителей, скоро поправился и был почти здоров. Но вдруг снова заболел, причем при очень странных обстоятельствах. Я могу предположить, что он был отравлен или сам отравился. Во всяком случае выяснить это не мешало бы.
— Несомненно, — согласился стряпчий. — Думаю, исследование трупа все и объяснит.
— Положение больного ухудшалось очень быстро, — продолжал Гаген. — По виду трупа можно было предположить, что он страдал долгой и продолжительной болезнью, истощившей все его силы. Но это предположение едва ли состоятельно, так как болезнь его была очень скоротечна. Те, кто видел труп лесничего, говорят, что тело его высохло, как пергамент…
— Это, однако, странно, — заметил стряпчий.
— Господин Польман сказал мне сегодня, — добавил Гаген, — что подобные признаки характерны для отравления ядами, изготовленными из рвотных орешков, — стрихнином и бруцином — при приеме их малыми дозами.
— Да, именно так, — подтвердил химик. — К тому же я могу добавить, что как стрихнин с бруцином, так и менее опасный игазурин легко обнаружить в трупе.
— Я сам долго изучал яды, — сказал Гаген, — но, желая, чтобы исследование носило беспристрастный характер, принимать в нем участие не стану, предоставляя вам на это полное право.
Карета остановилась. Было около десяти часов вечера. Вокруг лежал глубокий мрак.
— Теперь нам надо немного пройти пешком, — сказал Гаген, первым выходя из кареты. — Я провожу вас, поскольку хорошо знаю дорогу.
Вслед за Гагеном вышел стряпчий, а после него — химик, держа под мышкой небольшой ящик.
— Предупредили вы могильщика? — спросил Шмидт.
— Нет, не стал заранее. Чем меньше знают о наших намерениях, тем лучше. Ночное время тоже выбрано из-за этого. А могильщика — он же здесь и ночной сторож — мы должны встретить по дороге. Графине же Варбург о результатах исследования я позже сообщу сам. Мы могли бы и ее известить заранее и пригласить присутствовать при вскрытии тела, но ведь она дама, и, я повторяю, для всех будет лучше, если мы сделаем свое дело в тайне и тишине.
Все трое отправились по дороге, спускавшейся вниз к деревне.
Немного не доходя до деревни, они увидели идущую им навстречу высокую широкоплечую фигуру с длинной остроконечной палкой в руках.
Гаген остановился.
— Вы ночной сторож Фохт из Варбурга? — спросил он.
— Да, это я! — Фохт с удивлением уставился на черные силуэты Гагена и его спутников, потому что в такое позднее время тут обычно никто не ходил.
— Проводите нас в деревню, — предложил Гаген. — Вам предстоит работа, за которую хорошо заплатят.
— Работа? Какая работа?
— В деревне вы все узнаете.
Деревенский староста — старый рыбак — собрался уж было улечься спать, когда к нему в сопровождении Фохта пожаловали Гаген и его спутники.
Стряпчий подал старосте постановление суда, и тот, вооружившись масляным светильником, принялся медленно читать его.
— Как! Вы хотите выкопать тело Милоша? — крайне удивился он.
— Нам необходимо его исследовать, — пояснил Гаген. — Ночное время самое удобное для такого дела, поэтому мы и пришли к вам так поздно.
— Так вы хотите сделать это прямо сейчас? — Удивлению старосты не было предела.
— Да, именно сейчас. Еще нет одиннадцати, а к утру мы все закончим.
— Ты слышишь, Фохт? — обратился староста к сторожу. Должно быть, необычное распоряжение суда никак не укладывалось у него в голове. Во всяком случае, ни о чем подобном ему еще не приходилось слышать.
— Да слышу я! — покачал головой сторож. Он был в таком же недоумении.
— Но раз суд постановил, делать нечего, придется исполнять, — заключил наконец староста.
— Я здешний могильщик, господа, и мог бы взять это дело на себя, — предложил Фохт.
— Да, конечно, — согласился за всех Гаген. — Только пригласите кого-нибудь на помощь, чтобы работа шла быстрей. Сами вы получите десять талеров, а ваши помощники — по пять, — пообещал Гаген.
Последние слова произвели на Фохта магическое действие. Он моментально исчез в поисках помощников.
— Я тоже должен присутствовать при раскапывании могилы? — спросил староста без особого восторга.
— В этом нет необходимости, — сказал Шмидт. — Достаточно того, что там как представитель суда буду я.
Спустя несколько минут явился ночной сторож в сопровождении трех рыбаков с лопатами и фонарями.
— Вам объяснили, зачем вас позвали? — спросил у них Гаген.
— Да, конечно.
— Тогда сейчас же пошли на кладбище. Ведите нас, Фохт. Пойдемте, господа! — пригласил Гаген и Шмидта с Польманом.
Простившись со старостой, они пошли вдоль деревни, обитатели которой давно уже спали крепким сном. Повсюду стояла глубокая тишина, лишь кое-где изредка лаяли собаки. Впереди всех шел Фохт с одним из своих подручных, за ним следовали Шмидт, Гаген, химик, а замыкали шествие рыбаки.
Но вот последние дома деревни остались позади, и процессия подошла к маленькому сельскому кладбищу.
Войдя на священную землю, Фохт и его спутники почувствовали невольный мистический страх при мысли, что они идут нарушать покой мертвых.
— Ну же, приступим к работе, — бодро сказал Гаген, интуитивно понимая состояние присутствующих. — Не думайте, что вы оказываете помощь несправедливому делу, — обратился он к рыбакам. — Суд решил, что это необходимо для раскрытия истины.
— Так-то оно так… — нерешительно согласился один из рыбаков. — Но зачем все-таки тревожить мертвых в могилах?
— Труп Милоша должен быть исследован…
При упоминании о безвременно умершем молодом лесничем рыбаки невольно вздрогнули. «Вампир!» — мелькнуло в их головах.
По народному поверью человек, убитый вампиром, лежит в гробу, как живой, с кроваво-красными губами, поскольку и он, в свою очередь, становится вампиром. Чтобы убедиться в этом, господа и хотят извлечь из земли тело Милоша, решили суеверные рыбаки.
— Тогда сначала прочитаем вместе молитву, — предложил Гаген. — Мы приступаем к делу, угодному Богу. Покой мертвых будет нарушен ненадолго и с благими целями, и этой же ночью труп снова займет свое место в могиле.
Слова Гагена несколько приободрили рыбаков. После краткой молитвы они уже без колебаний приступили к работе. Поставив фонари на землю, чтобы свет падал в могильную яму, они принялись рыть землю. Работа шла споро, и через непродолжительное время лопаты глухо стукнулись о крышку гроба. Могила оказалась неглубокой, и скоро гроб был освобожден от земли.
Тогда, по приказанию Гагена, Фохт отвинтил винты, державшие крышку, а затем в могилу спустились доктор Гаген и химик с фонарем и своим ящиком. Рыбакам сверху не было видно, что делалось в могиле. Через несколько минут Гаген и Польман вылезли оттуда и снова закрыли гроб крышкой. Фохт завинтил винты, и рыбаки начали засыпать могилу.
В скором времени все было приведено в прежний вид. Ночные гости оставили кладбище. Гаген тотчас же рассчитался со сторожем и рыбаками, дав им даже сверх обещанного. Те не знали, как выразить свою благодарность.
Затем доктор со своими спутниками сел в ожидавший экипаж и отправился в город, куда они прибыли еще до рассвета.
Спустя десять дней Гаген снова явился в рыбачью деревню. Он отыскал там дом, ставший последним приютом его бывшего слуги Милоша. Тут он узнал, что опальному лесничему присылали из замка кушанья и вино, от которых он, конечно, не отказывался. Рыбаки также говорили, что слуга из замка всегда уносил назад посуду с остатками пищи.
Собрав эти сведения, Гаген отправился в замок. Он пошел пешком через парк, отправив вперед в замок свой потрепанный экипаж.
В замке Гаген подал лакею визитную карточку и велел доложить о себе графине.
Прошло несколько минут. Графиня медлила с приемом доктора. Быть может, предчувствовала, что ничего хорошего от этого свидания ждать ей не придется.
Наконец она решилась и, выйдя в гостиную, велела пригласить неожиданного гостя. Ни один мускул ее прекрасного лица не дрогнул. Никто и не заподозрил бы, что она в эти минуты испытывает сильное волнение. Но графиня была готова ко всему и давно уже ожидала борьбы, которая сейчас только начиналась. Она была уверена, что Гаген в ее власти, и рассчитывала опять выйти победительницей.
В дверях гостиной появился Гаген. Какая встреча! Эту женщину, стоявшую сейчас перед ним, он когда-то любил со всем пылом юной страсти, тогда как она пыталась хладнокровно лишить его жизни. Несмотря на прошедшие с того времени двадцать лет, она оставалась такой же поразительной бледной красавицей, таинственным чарам которой не мог противостоять никто.
Никто! В течение всей своей бурной жизни Камилла встретила только одного такого человека, но и он в конце концов сделался ее рабом.
Вампир! Глядя сейчас на Камиллу, Гаген вдруг вспомнил древнее народное поверье…
С легким поклоном Гаген переступил порог гостиной, огляделся, чтобы убедиться, что в ней нет никого, кроме графини.
— Я не буду вам представляться. Мы достаточно давно и хорошо знаем друг друга, — сдержанно сказал он. — И я думаю, наедине мы можем временно оставить наше инкогнито. Вы — Камилла фон Франкен, хотя и носите теперь другое имя, я — Этьен Аналеско, живущий в здешних местах под именем Гагена.
— Я уже видела вас в обществе господина Эйзенберга, и мне показалось тогда, что я узнала вас, ваша светлость, но я так давно вас не видела, что боялась ошибиться, — ответила графиня.
— Что ж, перейдем прямо к делу, — холодно продолжил Гаген. — Я пришел сюда, чтобы исполнить данное мне поручение.
— Присядьте, ваша светлость, — показала графиня на кресло.
— Итак, графиня, я пришел не к Камилле Франкен, которая давно в моем сердце похоронена, а к владетельнице Варбурга с известием, которое может иметь для нее важное значение.
— Жду с нетерпением, ваша светлость.
— На место несчастного Губерта Бухгардта вы взяли лесничего Милоша.
— Милош был не мой, а ваш слуга, ваша светлость. Он поплатился тяжелой болезнью за неумеренное любопытство и умер.
— Не эта болезнь была причиной его смерти.
— Нет? Тогда от чего же он умер?
— От яда! — резко ответил Гаген, не спуская с графини глаз. Он старался не упустить того впечатления, которое произведут его слова.
— От яда? — переспросила она удивленно. — Откуда же такие сведения?
— Труп Милоша был исследован.
— Труп? Но ведь Милоша давно похоронили, ваша светлость.
— Это нисколько не меняет дела. Труп эксгумирован, и в его внутренностях обнаружены следы яда.
В первую минуту известие это, казалось, встревожило графиню, но она тотчас же овладела собой.
— Чрезвычайно любопытно, — сказала она и попросила: — Расскажите, ваша светлость, поподробнее, это так интересно!
— Интересно? Ну, это как кому. А вот очень важно — несомненно, так как помогает прикоснуться к тайне, которая возбуждает не интерес, а ужас, — ответил Гаген ледяным тоном, не сводя с графини глаз. — В трупе были найдены ясные следы растительного яда. Яд этот кристаллизуется четырехгранными бесцветными призмами. Он не имеет ни малейшего запаха, чрезвычайно горек, с металлическим привкусом и трудно растворяется. Это был яд из рвотных орешков. Существует три вида таких ядов. Надо было определить, который из них обнаружен в трупе. Оказалось — самый опаснейший из них — стрихнин.
Выражение беспокойства на мгновение мелькнуло на лице графини при последних словах Гагена.
— Почему именно стрихнин? Как это можно было узнать? — спросила она.
— Из двух прочих игазурин представляет собой кристаллы шелковистого блеска, а бруцин, хотя и более схож со стрихнином, но имеет более тонкие призмы. В трупе Милоша, которому вы, как известно, посылали от щедрот своих кушанья и напитки, были найдены явственные следы стрихнина.
— Я не знаю, ваша светлость, какое отношение может иметь ко мне ваше сообщение, — сказала графиня, гордо поднимаясь. — Что мне за дело до трупа вашего слуги? Я, право, не понимаю…
— Просто я должен был сообщить вам как владетельнице Варбурга об открывшемся преступлении, совершенном на вашей земле. Свое поручение я выполнил! — Гаген с достоинством поднялся вслед за графиней.
— Может быть, здесь нет никакого преступления, а всего лишь самоубийство? Этот слуга, помнится, был в то время в крайней нужде.
— Со временем все объяснится, не сомневаюсь. Ну, а сейчас моя миссия закончена, — сказал Гаген. — Мне остается только откланяться.
Церемонно поклонившись, он медленно вышел из гостиной.
Некоторое время графиня смотрела ему вслед, погруженная в мрачную задумчивость.
— Хорошо, — наконец зловеще сказала она. — Борьба начинается. Я принимаю твой вызов!
Графиня подошла к окну и выглянула. Ее неожиданный гость садился в карету.
«Берегись, Этьен! — мысленно пригрозила она. — В этой борьбе тебе не избежать поражения и смерти. Победа все равно будет на моей стороне».
XIV. НОВЫЙ СЛЕД
Прошло две недели после пожара в доме умалишенных.
Бруно внимательно просматривал большую объемистую книгу, где были помещены списки всех почтовых учреждений Германии. Списки эти дал Бруно на время знакомый почтовый чиновник. Асессор хотел проверить одну возникшую у него идею.
Благодаря инспектору Нейману, Бруно получил несомненные доказательства того, что депеша, заставившая Марию Рихтер покинуть Гамбург в неизвестном направлении, была послана не из Бонна. И было крайне важно узнать, откуда ее отправили, а если возможно, то и ее содержание.
Задача Бруно упрощалась тем, что ему достаточно было просмотреть названия тех имеющих почтовые учреждения городов и селений, которые начинались с буквы Б, поскольку именно она наиболее отчетливо просматривалась на почтовом штемпеле злополучной депеши. И на первой же странице внимание Бруно привлекло одно название. Он сравнил его с тем, что просматривалось на штемпеле, вскочил и, схватив шляпу, помчался к доктору Гагену.
— Хорошая новость, Этьен! — с порога воскликнул Бруно. — Мне кажется, я напал на новый след.
— Проходите, расскажите, в чем дело? — попросил Гаген, пожимая руку другу.
— Мне кажется, что я напал на истинный след пропавшей Марии Рихтер. По-моему, я нашел место, откуда была послана депеша. В пяти или шести милях отсюда находится маленькая железнодорожная станция Баум.
— Баум… Да, я припоминаю это название.
— Так вот, взгляните теперь на штемпель телеграммы, обозначающий место ее отправки.
— Что ж, это вполне может быть и Баум, так же как и Бонн, — согласился Гаген.
— Я хочу сегодня же съездить туда, — продолжал Бруно, — и узнать, не оттуда ли была послана депеша. Если мое предположение оправдается, расспрошу телеграфистов, не помнят ли они отправителя. Возможно, удастся узнать и ее содержание.
— Да, это было бы очень хорошо, Бруно, — сказал Гаген. — Если вы не ошибаетесь, то, вероятно, прольется свет на одну из самых темных сторон этого дела. Спешите, друг мой. Если вы найдете следы депеши, многое станет ясно в том, чего мы сейчас не можем понять. Если она была послана графиней, Митнахтом или их людьми, тогда не останется сомнения, что несчастная, найденная в пропасти, действительно Мария Рихтер. Ее, стало быть, вызвали из Гамбурга и… И ряд ужасных злодеяний пополнился еще одним. Так что молодая графиня была, наверное, права. Необходимы только доказательства, и, может быть, вы сегодня же их найдете.
Бруно тотчас же простился с Гагеном и поспешил на железнодорожную станцию. Его просто изводило нетерпение. Минуты, остававшиеся до отхода поезда, показались ему вечностью.
Его возбуждение было вполне понятно. Ведь дело принимало другой оборот. «Мария Рихтер была депешей вызвана из Гамбурга. Графиня или Митнахт встретили ее около Варбурга и повезли в замок, — рассуждал Бруно. — Вблизи того места, где Митнахт сбросил Лили в пропасть, была схвачена и Мария Рихтер, которую примерно в том же месте тоже сбросили в расщелину…»
Бруно представил себе все это так живо, что невольно вздрогнул от ужаса. Новое объяснение было, конечно, жутким, но вполне вероятным. В то время, когда все считали, что Мария Рихтер в Америке, она уже лежала на дне пропасти, став жертвой чудовища, пытающегося любыми путями достичь своей алчной цели. И этот адский план вполне удался…
Поезд прибыл на станцию Баум. Это был небольшой городок, едва насчитывающий две тысячи жителей. Но и здесь были почтовое отделение и телеграф.
В телеграфной конторе Бруно обратился к дежурившему молодому телеграфисту:
— Хотел бы кое о чем спросить вас, но не ради праздного любопытства, а потому что пытаюсь распутать следы загадочного преступления.
— Спрашивайте, — сказал телеграфист. — Я сообщу все, что могу и что не противоречит моему долгу.
— Я хотел бы узнать, не отправляли отсюда в Гамбург депешу вот в этот день? — Бруно показал бланк Гамбургского телеграфа.
— Да, это возможно. От нас посылается мало депеш, и все они нами отмечаются, — проговорил телеграфист, начиная перелистывать лежащую перед ним регистрационную книгу. — Да, действительно, в этот день была отправлена депеша в Гамбург.
Слова телеграфиста очень обрадовали Бруно.
— А кто отправлял ее? — нетерпеливо спросил он.
— «Принял Арнольд», — прочитал в книге телеграфист и поднял глаза на Бруно. — Ее принимал мой сменщик, и, к сожалению, о том, кто отправлял, я ничего определенного сказать не могу.
— Не могу ли я увидеть вашего сменщика?
— Нет, Арнольд уже давно в отпуске. Он уехал в Гамбург. У него там родители.
— А скоро ли он вернется?
— Дней через десять.
— Тогда еще один вопрос: ведь, кажется, телеграфируя, вы оригинал оставляете у себя на телеграфе?
— Да, конечно.
— Так не позволите ли взглянуть на него?
— К сожалению, здесь я вынужден вам отказать. Я не имею права этого сделать.
— Но чья на депеше подпись и адрес — я могу узнать?
— Это — да.
Телеграфист подошел к стоявшему в глубине конторы шкафу и, вынув из него связку бумаг, начал перебирать одну за другой.
— Странно, — с удивлением пробормотал он, перебрав пачку раз, потом другой. — Я не могу найти этой депеши… Ах, кажется, вот она. Но что такое? — изумленно покачал он головой. — Вместо оригинала депеши здесь лежит записка Арнольда. Он пишет, что текста депеши нет, потому что клиент, вероятно, унес ее с собой.
«Как все рассчитано и обдумано! — мысленно сказал себе Бруно. — Нет, это не случайность, это — умысел».
— Я ничего больше не могу вам сообщить, — сказал телеграфист. — Но, быть может, мой сменщик помнит обстоятельства приема этой депеши. Зайдите через десять дней, тогда, вероятно, вам больше повезет.
Бруно поблагодарил услужливого телеграфиста и вышел на платформу — дожидаться поезда в Варбург.
Эффект от поездки оказался меньшим, чем он ожидал, но все-таки это был шаг вперед: более чем вероятно, что пропавшая телеграмма была послана Митнахтом.
С этим согласился и Гаген, когда Бруно рассказал ему о результатах своей поездки.
— На этого опытного негодяя весьма похоже, — сделал вывод Гаген. — Он украл у телеграфиста текст своей депеши, чтобы уничтожить всякую возможность напасть на след. Зато теперь, друг мой, вы видите, с какими врагами мы имеем дело. У них все рассчитано, взвешено. Победа над ними дается нелегко.
— Но я еще не потерял надежды узнать что-нибудь от другого телеграфиста, — напомнил Бруно. — Если это удастся, то мы получим против Митнахта и графини страшное оружие.
— Приложите к тому все силы! Я, со своей стороны, тоже нашел против них оружие, еще более страшное, — сказал Гаген и передал ему в нескольких словах, чем закончились исследования трупа Милоша.
— Я чувствую, мы недалеко от цели! — воскликнул Бруно. — Правда, продвигаемся мы медленно, зато верно.
Бруно с нетерпением дожидался того момента, когда телеграфист выйдет из отпуска. Наконец желанный день наступил.
Однако, войдя в почтовое отделение станции Баум, Бруно был удивлен, увидев перед собой того же телеграфиста, с которым он беседовал в прошлый раз.
— Разве Арнольд еще не вышел из отпуска? — спросил он.
— Нет, знаете ли! Мне и самому это непонятно, ведь срок его отпуска закончился вчера.
— Может быть, он сообщил вам о причине задержки?
— Нет. И я просто не знаю, что и думать! Надо бы сообщить об этом начальству, а то могут возникнуть неприятности, но, с другой стороны, вдруг Арнольд по каким-то обстоятельствам задержался, сегодня или завтра вернется и подумает, что я специально хотел навредить ему. Но я все еще надеюсь, что он явится сегодня к вечеру.
— Странный случай… — пробормотал Бруно. — Меня просто преследует рок.
— Его отсутствие тем непонятнее, — продолжал сокрушаться телеграфист, — что он обычно очень аккуратен и усерден. Если хотите, оставьте ваш адрес, и, как только Арнольд вернется, я вам немедленно сообщу.
Бруно последовал совету телеграфиста и оставил ему визитную карточку, после чего в самом мрачном расположении духа отправился домой.
Вернемся назад, к пожару в больнице Святой Марии.
Прибежавший в разгар событий директор при виде быстро распространявшегося огня потерял голову. Он послал за помощью в город, но большая часть здания могла сгореть до прибытия пожарной команды.
Как бы то ни было, а больничный персонал самоотверженно боролся с огнем.
Во дворе у насоса стоял инспектор и направлял струю в разбитые окна здания, остальные ведрами носили воду наверх. Временами казалось, что усилия людей будут вознаграждены, и разрушительная стихия вот-вот будет укрощена, однако спустя минуту огонь, как бы насмехаясь над их стараниями, вспыхивал с новой, еще более неистовой силой и яростью. Приходилось довольствоваться тем, что, по крайней мере, удалось помешать огню переброситься на соседние строения. И представить себе невозможно, что было бы, загорись все здание. Ведь пришлось бы, помимо всего прочего, выпускать из палат всех больных.
Мы уже видели, что одному из надзирателей удалось спасти старую глухую женщину. Но Лили оставалась в пламени.
Она первая проснулась, заметив опасность. Она с криками бросилась к двери и толкнула ее, надеясь выскочить, но напрасно. Дверь была заперта снаружи на ключ. Ужас овладел ею.
А между тем вокруг все было по-прежнему тихо. Никто не слыхал ее крика, никто, вероятно, не подозревал об опасности, которая разгоралась с каждой минутой…
Но вот внизу послышались голоса и шаги. Кто-то шел на помощь. Волнение и страх Лили достигли предела. Огонь уже добрался до ее комнаты. Языки пламени лизали дверь со стороны коридора. Дым густыми клубами валил к ней в палату. Возникла угроза задохнуться в нем.
Крик отчаяния вырвался из груди Лили. У нее оставалось два пути к спасению, и оба были невозможны. Она могла броситься через окно во двор или спасаться бегством через пылающий коридор, но прыгать было равносильно самоубийству, а бушевавший уже под дверью огонь отрезал и второй путь. Казалось, страшная, мучительная смерть была неминуема…
Но в тот момент, когда Лили уже готова была лишиться чувств от удушающего адского дыма, до нее долетели слова:
— Не падайте духом. Я иду к вам!..
Была ли это галлюцинация, или, действительно, нашелся смельчак, рискнувший броситься в пламя?
Нет, это не был обман слуха и зрения. От сильного удара пылающая дверь развалилась на куски. В языках пламени показалась человеческая фигура в тлеющей одежде.
Лили радостно вскрикнула, увидев мужественного человека, решившегося спасти ее, рискуя собственной жизнью. Она тотчас же узнала его. Это был доктор Вильм. Он пришел, он вспомнил о ней!
— Где вы? — крикнул доктор. Он не сразу заметил ее в дыму. — Скорей смочите водой ваше платье и, если можно, дайте немного воды и мне! Моя одежда горит!..
Надежда на спасение придала Лили новые силы. Поспешно схватив графин с водой, она подала его доктору.
— На себя! Вылейте на себя! — крикнул он. — Скорее.
— Нет, вылейте это на себя, а у меня есть еще кружка с водой, — сказала Лили.
Доктор Вильм поспешно вылил графин на себя. Но чем могло помочь это ничтожное количество воды?
— Пойдемте… Да защитит нас Бог! — сказал Вильм, подхватив девушку на руки, и снова бросился в пламя. Он сейчас не думал о собственной жизни, его единственной мыслью было спасти Лили…
Она прижалась к своему благородному спасителю, с ужасом глядя на пылающие стены и пол коридора.
Несмотря на удушливый дым и нестерпимый жар, Вильм мужественно шел вперед по пылающим доскам, то и дело отворачивая Лили от огня. Вот впереди показались фигуры людей, боровшихся с пламенем. Стало отчетливо слышно шипение воды о раскаленные уголья… Лили радостно вскрикнула: впереди было спасение. Еще несколько секунд — и опасность позади!..
Но вдруг мужественный спаситель Лили пошатнулся… Крик ужаса вырвался из груди несчастной. Казалось, все усилия самоотверженного человека пропали даром.
Доктор Вильм снова пошатнулся и повалился в пламя. Лили выскользнула из его рук и упала на горящий пол. Но в ту секунду, когда он, осыпанный горящими головнями, полузадохнувшись в дыму, лишился сознания, Лили заметили люди, тушившие пожар. Ее вытащили из пламени и тотчас накрыли мокрым холстом, погасившим горевшее во многих местах платье.
По приказанию директора ее сразу перенесли в другую часть больницы, где одна из сиделок уложила ее в постель.
Все усилия спасти доктора оказались напрасными. И хотя удалось его вынести из огня, очнулся он только для того, чтобы почувствовать страшные муки от ожогов. Его не успели даже донести до кабинета. Он умер на руках несших его людей.
Доктор Вильм заплатил жизнью за спасение Лили.
Вскоре приехали из города пожарные, и к утру наконец удалось потушить огонь. С наступлением дня все было кончено, больница спасена.
Только теперь хватились Доры Вальдбергер.
После долгих поисков обнаружили под обломками совершенно обезображенный и почти обуглившийся труп сиделки.
Расследование показало, что пожар возник от злонамеренной руки, и поджигательница, очевидно, нашла смерть, исполняя свой преступный умысел.
Лили выздоровела. Благородный человек, спасший ее, был через несколько дней опущен в могилу, оплакиваемый всеми, кто знал его.
XV. ТРУП ГРАФА
Несколько дней спустя после посещения Гагеном замка, вечером по дороге в Варбург ехала карета, в которой сидели двое мужчин: Гаген и прокурор Веллер. Они вполголоса разговаривали. Возле самого Варбурга карета, вместо того чтобы ехать к замку, повернула в парк.
— Сказать по правде, ваша светлость, дело это в высшей степени странное и темное, — говорил прокурор собеседнику. — У меня пока совсем нет свидетельских показаний.
— Я надеюсь, что скоро буду в состоянии представить их вам, господин прокурор, но сегодня надо решить эту загадку с ядами. И анатомирование обоих трупов — уже важный шаг в ее разгадке. Необходимо обратить внимание и на слова деревенской женщины Лины Трунц, а также двух местных рыбаков, видевших труп покойного графа. Они в один голос утверждают, что труп был совершенно высохший, желтый, а вы уже слышали от врачей, что именно таковы последствия медленного отравления. Точно такая же картина наблюдалась и с умершим Милошем, в трупе которого нашли явные следы стрихнина. И это наружное сходство покойных невольно наводит на мысль, что причиной смерти графа тоже было отравление.
— А на кого падает подозрение, ваша светлость?
— Это должно решить следствие, господин прокурор, — сказал Гаген и пожал плечами. — Если и в этом трупе найдется такой же яд, то будет ясно, что им воспользовался кто-то из обитателей замка. Но кто? Будем надеяться, что скоро выяснится и это.
— Бывали случаи, когда люди для достижения своих планов не останавливались ни перед какими средствами. Случалось, что причиной подобных преступлений бывало умственное расстройство, выражавшееся в патологической потребности убивать. Я не могу забыть одного случая, происшедшего несколько лет тому назад — я тогда уже был прокурором.
— Расскажите, пожалуйста, — попросил Гаген.
— Дело было такое же темное и непонятное, — сказал Веллер. — В аптеке, принадлежавшей в высшей степени уважаемому человеку, многодетному отцу, при совершенно особенных обстоятельствах один за другим умерли провизор, сестра аптекарши, сын аптекаря, и при этом было установлено, что яд брали в той же аптеке. Подозрение падало то на того, то на другого, но ни допросы, ни осмотры ничего не дали. Следствие зашло в тупик. А тут умерла служанка. И от того же самого яда. Следом — дальняя родственница аптекаря, навестившая накануне злополучную аптеку. И так как после смерти родственницы аптекарь получил от нее большое наследство, подозрение теперь, понятное дело, упало на него. Разгадку помог найти случай. А развязка вышла такая, какую совершенно никто не ожидал. Виновной оказалась одиннадцатилетняя девочка, дочь аптекаря. Она тайно подмешивала яд в еду умерших для того, как объясняла она без малейшего страха и раскаяния, чтобы посмотреть, какой у них будет вид после смерти.
— Да, ужасный случай, — согласился Гаген.
— Когда хоронили всех этих людей, ребенок не проронил ни слезинки. Девочка чувствовала только любопытство. После того случая я ничего уже не считаю невозможным.
— Причиной же, вероятно, была болезнь ребенка?
— Психическое расстройство. О наказании, конечно, нечего было и думать. Девочку у отца отняли и отдали в соответствующее учреждение. Несчастный отец от горя слег… Но мы, кажется, приехали, ваша светлость?
Карета остановилась перед склепом.
— Прошу вас, — пригласил Гаген, когда лакей открыл дверцы. — Здесь склеп всей графской фамилии. Я останусь тут и буду ждать вашего возвращения из замка.
Прокурор кивнул и в сопровождении лакея направился к замку. Оставшись один, Гаген стал задумчиво прогуливаться перед склепом.
Вечер уже наступил. Солнце бросало тусклый свет на темные деревья парка и на пристанище для мертвых. Вокруг стояла полнейшая тишина. Было прохладно и сыро. Пахло прелью.
Прокурор тем временем вошел в замок и был проведен лакеем в гостиную, где нашел графиню в обществе человека, вид которого не вызвал у него доверия.
Как и всякий мужчина, впервые увидевший Камиллу, прокурор был поражен ее красотой и должен был признаться себе, что более красивой женщины он в жизни не видывал.
Поздоровавшись с прокурором, графиня представила ему капеллана, скромно державшегося позади.
— А теперь, господин прокурор, скажите, что привело вас ко мне?
— Меня привело сюда одно загадочное обстоятельство, важное не только для правосудия, но и для вас, графиня, — начал разъяснять прокурор. — Извините, что приехал вечером, но это тоже имеет свою причину, ибо вечером легче выполнить, не возбуждая внимания, то, ради чего я сюда прибыл.
Графиня внимательно слушала, хотя пока не могла уяснить, куда клонит ее гость.
— По свидетельству ряда очевидцев и некоторым другим данным есть подозрение, что покойный граф был отравлен.
— Отравлен? О, Боже! — ужаснулась графиня. — Как только вы могли такое подумать?
— Свидетельские показания утверждают, что труп графа имел все внешние признаки отравления медленно действующим ядом. Ходили слухи…
— Еще один вопрос, — надменно перебила его графиня. — Позвольте узнать, с каких пор правосудие стало обращать внимание на слухи?
— В таком запутанном деле, как это, слухи не могли быть оставлены без внимания, графиня, — возразил прокурор, не теряя хладнокровия. — Слишком много говорят вокруг, что граф умер не своей смертью. Мы должны это проверить.
— Не своей, значит — от яда. Какие же на сей счет есть предположения?
— Полагают, например, что один из слуг или какое-либо другое лицо имели причины отравить графа, — невозмутимо отвечал прокурор. — Вы не поверите, как удивительны иногда бывают мотивы преступлений. Несмотря на всю мою опытность, и мне иногда случается в этом ошибаться. Так и тут — все туманно и запутанно. Вы и сами, наверное, до сих пор оставались совершенно в неведении, не подозревая ни преступления, ни тем более преступника. Поэтому долг велит нам отыскать истину и выяснить, справедливы слухи или нет. С этой целью я и явился к вам в замок: просить вашего позволения изъять труп графа из фамильного склепа для анатомирования.
— Никогда! — гневно воскликнула графиня. — Я не позволю тревожить прах дорогого покойника.
— Ваше возмущение понятно и естественно, графиня, — нимало не смутился прокурор, — но я исполняю свой долг… И кроме того, я убежден, что вы сами согласитесь в полезности этого поступка.
— Неслыханная вещь! Увезти отсюда тело моего дорогого покойного мужа! — продолжала негодовать графиня.
— После анатомирования труп покойного будет немедленно возвращен на место, графиня, — поспешил успокоить ее прокурор. — Я понимаю ваши чувства, но, повторяю, мне необходимо исполнить свой долг.
Графиня поняла, что сопротивляться дальше бесполезно.
— Пусть будет по-вашему, — сказала она. — Я с сокрушенным сердцем соглашаюсь, покоряясь силе. Пойдемте, капеллан, проводите меня. Мы передадим гроб господину прокурору в самом склепе.
Филибер поклонился.
Графиня приказала горничной принести ключ от склепа и, когда это было исполнено, отправилась в склеп в сопровождении капеллана и прокурора.
Солнце только начало скрываться за горизонтом.
По дороге у графини оставалось время обдумать сложившееся положение. Анатомирование трупа могло иметь совершенно неожиданные последствия. Если в трупе Милоша нашли следы яда, они могут обнаружиться и в теле графа.
— Это тяжелый удар, графиня, — тихо говорил ей Филибер, — и никто лучше меня вас не поймет, но что делать — и сильные мира сего подвергаются испытаниям.
— Что только справедливо, капеллан, — ответила графиня.
Они подошли к площадке, где стоял экипаж прокурора. Здесь графиня сразу же заметила задумчиво вышагивавшего перед склепом Гагена. Жгучая ненависть мелькнула в ее глазах при виде этого человека. Это, конечно, он добился вскрытия трупа. Он начал нападение быстрее и опаснее, чем она могла думать.
Гаген тоже увидел подходящих. Он остановился и молча поклонился, узнав графиню и капеллана. Графиня ничего не сказала, только холодно кивнула в ответ на поклон Гагена и подала капеллану ключи от склепа. Филибер отпер дверь и широко распахнул ее, чтобы свет мог проникнуть в глубину склепа.
Графиня вошла в подземелье первой. Филибер пропустил вперед прокурора и хотел также дать пройти Гагену, но тот жестом поблагодарил его, отказавшись войти.
В это время к склепу подкатил длинный черный фургон, предназначенный для перевозки трупа в город. Карета прокурора немного отъехала в сторону, и фургон оказался возле самого входа в склеп. Теперь и Гаген вошел туда.
Увиденная им картина нисколько его не тронула. Около гробницы графа стояла на коленях графиня, а рядом с ней капеллан читал вполголоса молитвы. В эту минуту Гаген невольно подумал, что так же точно Камилла молилась бы и на его могиле, если бы ее планы успешно исполнились… Ему показалось даже, что на коленях стоит демон и злобно молит не о прощении, а об отмщении.
В склеп вошли четверо носильщиков. По знаку прокурора они подошли к гробу, водрузили его на носилки, осторожно вынесли из склепа и поставили в фургон. За ними вышли и остальные.
Филибер снова закрыл дверь склепа.
Едва поклонившись всем, графиня пошла обратно в замок.
— Кончено, — облегченно сказал прокурор. — Нельзя сказать, чтобы это было приятное поручение, — заметил он, усаживаясь рядом с Гагеном в экипаж.
— Как вас приняла графиня?
— По-моему, она была очень взволнована и рассержена.
— Волнение ее еще более усилится, когда она узнает о результатах анатомирования, которые, я полагаю, должны оказаться чрезвычайно интересными, господин прокурор.
Пароход, на котором отправился в Европу Митнахт, едва набрав для этой поездки денег, благополучно завершил свой путь в порту Гамбурга. Сойдя с парохода, Митнахт пересчитал свою наличность — у него оставалось всего десять талеров. Все его вещи были на нем. На его счастье, на дворе стояла весна, поэтому вполне можно было ходить даже в сюртуке. Кроме него в гардеробе Митнахта из верхней одежды уже ничего и не оставалось. Митнахт не хотел останавливаться в Гамбурге, но ему до вечера пришлось дожидаться своего поезда.
Вечером на станции он по привычке отправился в зал второго класса и сел за стол, положив перед собой шляпу. Кроме него и двух мужчин в другом конце зала, по виду железнодорожных служащих, никого не было. Когда Митнахт взглянул на одного из них, ему показалось, что он уже где-то его видел.
Вскоре мужчины встали и, беседуя, прошли мимо Митнахта, который узнал, наконец, в том, что помоложе, телеграфиста со станции Баум, где полгода назад он отправлял депешу.
Зал понемногу стал заполняться пассажирами, а через несколько минут вернулся и телеграфист, но уже без своего товарища. Неожиданно он подошел к столу Митнахта, поклонился и присел рядом.
— Если я не ошибаюсь, — сказал он, — вы тот самый господин, который в конце августа прошлого года телеграфировал из Баума в Гамбург и случайно взял текст депеши с собой.
Митнахт был неприятно поражен тем, что чиновник узнал его, и подумал, что это может привести к очень неприятным для него последствиям.
— О, да, конечно, я тоже узнал вас, — подтвердил Митнахт. — Я, действительно, как-то раз телеграфировал из Баума. А что — кто-нибудь этой депешей интересовался?
— Нет. Уже потом я узнал, что вы управляющий в Варбурге фон Митнахт и хотел написать вам о взятой по ошибке депеше, потому что мы обязаны хранить их у себя в конторе, но потом оставил это так.
Митнахту стало совсем не по себе от того, что телеграфист знает даже его имя. В случае чего данное обстоятельство могло сильно повредить ему. Однако, понимал он, всякая попытка солгать может только усугубить положение. Телеграфист между тем с некоторым удивлением рассматривал далеко не блестящий костюм графского управляющего, не подозревая, что тот давно уже оставил свое место.
— У вас хорошая память, — мрачно заметил Митнахт.
— Что есть, то есть, — согласился телеграфист — это был тот самый напарник Арнольд, которого так ждал Бруно. — Мне стоит раз увидеть человека, и я его запоминаю надолго.
Арнольд сделал знак проходившему мимо лакею:
— Подайте кружку пива и что-нибудь закусить.
— И мне пива, — попросил в свою очередь Митнахт, чтобы не сидеть белой вороной, хотя мысленно тут же прикинул, что оставшихся денег теперь хватит лишь на билет третьего класса до ближайшего к Варбургу города.
Принесли заказ, и Арнольд вынул портмоне, чтобы расплатиться. Митнахт увидел, что оно битком набито золотом и ассигнациями, а вид денег никогда не оставлял его равнодушным, тем более сейчас, когда он прочно сидел на мели.
Арнольд довольно засмеялся, хлопнув по бумажнику.
— Когда возвращаешься из дома от стариков, всегда что-то перепадает.
— Вы были у ваших родителей?
— Да, ездил в отпуск. Завтра должен выходить на работу. У моих родителей под Гамбургом небольшое имение, где я и гостил. А на дорогу вот подкинули деньжат.
— Значит, едете обратно в Баум?
— Да, с ближайшим поездом. Вы, вероятно, тоже, господин Митнахт? Нам, наверное, по пути?
— Конечно, конечно, — поспешно ответил Митнахт, оглядываясь, не услышал ли кто из пассажиров его имени.
Тут к Арнольду подошел знакомый, они отошли в сторону, и Митнахт получил возможность обдумать свое положение.
Две вещи представляли сейчас для него опасность: во-первых, телеграфист узнал его, во-вторых, у него не было денег даже на билет до нужной станции, в то время как совсем рядом, в портмоне молодого человека, едущего с ним в одну сторону, лежит приличная сумма…
Митнахт встал и, делая вид, что хочет немного пройтись, мимо Арнольда, беседовавшего с приятелем, вышел на платформу. Уже подали состав, кондуктор отворил двери. До отхода оставалось четверть часа.
Митнахт задумчиво шел вдоль поезда. Вдруг знакомый голос снова назвал его по имени. В окне вагона второго класса показалась голова телеграфиста Арнольда. Он был в купе совершенно один.
— Проходите ко мне, — предложил он с самым дружеским расположением. — Вдвоем веселее.
И Митнахт решился…
— Пойду возьму билет, — сказал он и отправился в кассу.
Он взял билет второго класса до той станции, куда хватило его денег, и прошел в купе Арнольда.
В вагоне до самого отправления больше никто не появлялся, и молодой человек радовался, что им удобно будет отдыхать, никак не предполагая, что напротив него сидел человек, для которого он ненужный и опасный свидетель. И этот человек уже решил заставить Арнольда замолчать навсегда.
Митнахт, действительно, размышлял о том, как бы незаметнее отправить телеграфиста в мир иной. Обстоятельства благоприятствовали Митнахту. Кроме того, он решил не жадничать, а взять у телеграфиста лишь столько денег, сколько необходимо, чтобы доехать до Варбурга, не трогая остальные для отвода глаз.
— Около часу ночи будем в Бауме, — сказал Арнольд. — Дальше поедете один, господин Митнахт, а пока надо устроиться поудобнее.
Пришел кондуктор, взял билеты и громко переспросил название станции, до которой ехал бывший управляющий.
— Как, вы едете только до этой станции? — удивился Арнольд.
— Да, у меня там завтра утром дела, — неохотно ответил Митнахт и стал укладываться.
Арнольд попытался завести разговор, но Митнахт прикинулся засыпающим, зевал, односложно отвечал сонным голосом, и телеграфист отстал и вскоре уснул.
Итак, Митнахт решил уничтожить возникшую перед ним опасность в лице молодого телеграфиста. К его несчастью, он знал имя бывшего управляющего, а главное — имел прямое отношение к депеше в Гамбург на имя Марии Рихтер.
Митнахту было известно, что после напрасных поисков Марии Рихтер в Америке Гаген вернулся домой. Не было никакого сомнения, что вместе с Бруно они и здесь, в Европе, продолжат розыски. Оба они знали о депеше. И если им удастся выяснить, что она отправлена в Бауме, тогда, несмотря на принятые предосторожности, все может всплыть на свет Божий, поскольку от Арнольда без труда узнают имя отправителя. Гаген в любой момент может пойти по этому следу. Ему во что бы то ни стало надо помешать. И вот счастливый случай отдавал свидетеля в руки Митнахта…
Притворяясь, что спит, бывший управляющий украдкой наблюдал за своей жертвой. Арнольд спал.
Был одиннадцатый час, когда поезд подошел к большой станции. Арнольд проснулся. Митнахт тоже встал.
— Дальше пойдут полустанки, и до самого Баума поезд остановится всего два раза, — сказал Арнольд.
Но первой из этих двух остановок была как раз та, до которой брал билет Митнахт. Надо было скорее решаться. Поезд снова тронулся. Путешественники опять легли на свои диваны.
«Пора!» — решил Митнахт, как только молодой человек закрыл глаза. Он вскочил и, бросившись на Арнольда, стал душить его.
Проснувшийся юноша, осознав, что ему конец, прилагал все силы, чтобы вырваться. Но руки бывшего управляющего железными клешнями впились в шею Арнольда, так что тот не мог даже вскрикнуть. Борьба была короткой. Лицо Арнольда посинело, он захрипел, силы начали оставлять его. Митнахт сделал последнее усилие, и вот руки его жертвы безжизненно обвисли. Все было кончено.
Митнахт оглянулся на дверь. Никто ничего не слышал. Его попутчик лежал словно спящий, только открытые неподвижные глаза говорили о том, что он мертв.
Поезд подъезжал к новой станции. Уже раздался гудок локомотива. Надо было срочно убрать мертвеца из купе. И это было самое опасное. Но у Митнахта уже созрел план. Он открыл окно и высунулся. Станция была совсем близко. Со своего места кондуктор не мог видеть, как Митнахт осторожно откроет дверь. Локомотив снова дал гудок. Терять времени было нельзя. Митнахт схватил труп и выбросил в дверь вагона.
Поезд покатил дальше. В темноте никто ничего не заметил.
Митнахт тихонько затворил дверь. В вагоне не осталось никаких следов происшедшего. Если Арнольд не умер от удушения, в чем Митнахт не успел удостовериться, то, без сомнения, убился при падении. До сих пор все шло отлично. Оставалось только благополучно выйти на ближайшей станции.
Поезд остановился. Митнахт сам, не дожидаясь кондуктора, поспешно отворил дверь, выскочил из вагона и снова захлопнул ее. На этой станции выходило и входило много пассажиров. Образовалось даже легкое столпотворение. Митнахт встал в сторонке и стал наблюдать за купе, которое только что покинул.
В купе вошли два господина. Следом появился кондуктор. Он спешил. Быстро забрав билеты, он удалился и, скорее всего, забыл о прежних пассажирах, недавно ехавших здесь.
Время стоянки поезда истекло. Митнахт успокоился и был страшно доволен, что никто не вспомнил о нем и его спутнике.
Раздался свисток кондуктора, двери вагонов быстро закрылись, локомотив запыхтел и медленно тронулся с места. Вагонные кондуктора заняли свои места. Железнодорожные служащие, встречавшие поезд, стали уходить с платформ, а сторож взялся гасить лишние фонари. Тогда, в свою очередь, оставил станцию и Митнахт, отправившись к тому месту, где он сбросил телеграфиста. Скоро он растворился в ночной тьме.
XVI. ОТЧАЯННОЕ РЕШЕНИЕ
Лили, спасенную от пожара, но сильно перепуганную всем случившимся, сиделка перенесла в уцелевшую часть больничного здания и оставила в маленькой комнатке первого этажа. Тут она была в безопасности.
Сиделка сняла с нее полуобгоревшее платье и уложила в постель. Ожоги у Лили были незначительные и скоро должны были зажить.
От пережитого страха и нервного перенапряжения Лили не могла уснуть. А когда утром она узнала от сиделки, что благородный человек, спасший ее, поплатился за это жизнью, горю ее не было границ. Она залилась горькими слезами.
Единственный человек во всем этом заведении, относившийся к ней со вниманием и участием, благородный и добрый, погиб. И теперь вокруг снова не было никого, кому она могла бы довериться. Доктор Вильм был первым, кто попытался доказать, что она здорова, повинуясь при этом исключительно желанию выяснить истину и чувству справедливости. Доктор защищал Лили от преследований Доры Вальдбергер. И вот теперь оба они — и добрый и злой человек — сделались жертвами неумолимой стихии.
Удар этот был слишком тяжел для Лили. Она еще не вполне оправилась от схватки с Дорой, и новое несчастье отняло у нее все силы и надежду. Конечно, оставался еще ее верный Бруно, и она верила его самоотверженной любви, но в стенах этого дома он ничем не мог помочь ей. Да и сам Бруно так верил и надеялся на доктора Вильма.
Никогда еще мысль о том, что остаток жизни ей придется провести в этих страшных стенах, не казалась такой ужасной. Безысходная тоска овладела девушкой, и, пожалуй, впервые за время пребывания здесь она твердо решила сделать все возможное и невозможное, чтобы вырваться отсюда, уже не надеясь ни на кого, а рассчитывая лишь на собственные силы.
Ожоги ее зажили, испуг прошел, и уже ничто не мешало ей предаться мыслям о побеге. Но как устроить его? Необходимо было прежде всего раздобыть новое платье, а главное, требовались деньги для успеха задуманного. Бруно она уже не хотела втягивать в это дело, поэтому решила отправиться прямо к Гагену, а уж оттуда — к матери Бруно.
Таким образом она надеялась навсегда избавиться от всех своих несчастий. Именно в бегстве видела она сейчас единственное свое спасение. Главное — добраться до Вены, а там они обвенчаются с Бруно и уедут путешествовать. Чем больше Лили думала о бегстве, тем легче оно ей казалось…
Весть о пожаре в сумасшедшем доме, как ни странно, по округе почти не распространилась, о чем позаботился его директор, не без оснований опасаясь за репутацию заведения. К счастью, ни один больной серьезно не пострадал.
Из города были приглашены рабочие, и в день похорон Доры Вальдбергер работа началась.
Лили из окна наблюдала необычайное оживление вокруг больницы. Она заметила, что теперь, в отличие от прошлых дней, когда территория заведения была наглухо отделена от внешнего мира, ворота большую часть дня стояли открытыми и запирались только на время прогулки больных. Лили наблюдала за всем этим с лихорадочным вниманием, и в голове ее созревал план.
Времени терять было нельзя, так как такой благоприятный случай вряд ли еще мог скоро подвернуться. И Лили приняла отчаянное решение…
Но выбраться из сумасшедшего дома можно было только преодолев много препятствий. Ну, прежде всего, двери в ее комнату были всегда заперты. Во время прогулки бежать тоже невозможно: во-первых, еще светло, а во-вторых, как раз на этот промежуток железные ворота запирались. Конечно, можно было попытаться спрятаться где-нибудь во дворе до конца прогулки, но сиделка, разводя больных по палатам, могла сразу хватиться ее.
На следующий день Лили, вернувшись с прогулки раньше всех, обнаружила ключ, торчащий в ее двери с наружной стороны. Его, должно быть, забыла выводившая ее на прогулку сиделка. Лили торопливо вытащила ключ и закрылась изнутри, с бьющимся сердцем ожидая, к чему приведет ее эксперимент.
Через несколько минут к двери подошла сиделка, подергала за ручку и, убедившись, что дверь заперта, пошла дальше. Она, вероятно, подумала, что кто-то из других сиделок уже успел запереть больную.
Неописуемая радость охватила Лили. Если так, то все должно удасться. Ключ от двери был у нее. Она решила, как только стемнеет, бежать. Ворота запирались теперь только после семи часов, так что в ранних сумерках ей, возможно, удастся выбраться на свободу. Правда, вовсе не так, как получилось это с Гедеоном Самсоном.
С нетерпением Лили ждала наступления вечера. По коридору все еще ходили сиделки, и каждую минуту какой-нибудь из них могло прийти в голову заглянуть к Лили. Однако, если ничего особенного не случится, к восьми все угомонится, утихнет. До этого времени надо постараться быть подальше от заведения.
Наконец вечер наступил. Лили прислушалась. В коридорах стояла тишина.
Девушка открыла дверь и выглянула. Коридор пуст. Минута для бегства была благоприятная. Лили вышла, осторожно заперла за собой дверь и быстро пошла по коридору к лестнице.
Добравшись до конца коридора, она вдруг обнаружила, что дверь на лестницу заперта на ключ. Попытки отпереть ее оказались напрасными. Это было непреодолимое препятствие.
Несколько мгновений Лили стояла в растерянности. Неужели все сорвалось, едва начавшись?
Неожиданно по ту сторону двери послышались шаги. Не мешкая, Лили юркнула в комнатку рядом.
Пришла сиделка. Она заперла за собой дверь на лестницу и, казалось, собиралась надолго остаться в этом коридоре.
Лили испытывала ужасные мучения в своей засаде. Минута шла за минутой, а бежать было невозможно. Неумолимо приближалось время ужина, после которого запрут ворота. Лили чувствовала, что ей сегодня придется отложить исполнение своего замысла, и когда сиделка на минуту отлучилась, она поспешно пробралась в свою комнату.
Она была страшно огорчена. Тем более что пытаться бежать таким способом уже не представится возможности: принеся ужин и найдя дверь незапертой, сиделка сразу что-то заподозрит.
Так оно и случилось: найдя дверь не запертой на ключ, сиделка удивленно спросила Лили, как это могло случиться, но та промолчала, сидя в тихом отчаянии на своей постели. Сиделка, ни слова больше не говоря, молча поставила перед Лили еду и ушла, заперев дверь.
Теперь все погибло. Недолго тешила Лили надежда.
Однако утром она была свежа и весела и, очевидно, вовсе не думала отказываться от планов своего спасения.
В четыре часа пополудни, как всегда, больных выпустили на двухчасовую прогулку. Обычно сиделки на это время оставляли ключи от палат в дверях, чтобы потом быстренько запирать вернувшихся умалишенных.
Лили подождала, пока все больные с ее этажа вышли на лестницу, а с ними и сиделки, после чего вышла сама, незаметно затворив дверь. Она вынула ключ и положила его внизу, в уголок. Затем поспешила за другими на лестницу.
На улице она гуляла в надетом заранее теплом платке и в шляпе. Вдруг Лили увидела несколько прислоненных к стене досок, оставленных рабочими. Лили подумала, что они будут очень ей кстати. Убедившись, что за ней никто не наблюдает, она зашла за доски, совершенно скрывшие ее от остального мира, и притаилась.
С беспокойно бьющимся сердцем ждала она, когда сторож снова откроет ворота после ухода со двора последнего больного. Сейчас на карту был поставлен успех всего предприятия. Если сиделка заметит отсутствие Лили не раньше восьми часов, все будет хорошо.
Пришел сторож и открыл ворота. Еще четверть часа — и начнет темнеть. Надо было выбрать благоприятный момент. Рабочие приходили и уходили. Сторож отошел от ворот. Пробило шесть часов вечера. Около семи с небольшим шел поезд. Если ей удастся попасть на него, то уже в восемь часов она будет в городе, где живут Гаген и Бруно.
Сообразив все это, она выскользнула к воротам и оказалась на воле. Навстречу ей попалось несколько рабочих, но они не знали ее и не обратили на нее никакого внимания. Лили быстро пошла по дороге к станции.
Наконец-то она была свободна! Наконец-то оставила этот ужасный дом!
Она торопилась к поезду, ноги ее едва касались земли и совершенно не чувствовали усталости. Сердце сильно билось от радости и нетерпения. Никто не преследовал ее и никто не встретился по дороге. Она пришла на станцию около семи. На то немногое, что у нее еще имелось, взяла билет и села в дамском отделении зала ожидания.
Ей вдруг припомнился сон про меловую пещеру и старика Вита и захотелось убедиться, был ли сон плодом ее фантазии или явью, воспоминанием о действительно случившемся. Ей захотелось попытаться позвать из пропасти старого Вита. Если ей удастся дозваться его, если она не ошиблась, то ее открытие будет иметь важнейшее значение.
Мысль эта, довольно глупая и наивная, становилась все назойливей. Ей казалось, что попытка ее будет иметь успех. Если выйти на полустанке, не доезжая до города, то от него до пропасти недалеко. Она дойдет туда к девяти часам, а так как дорогу она знала прекрасно и ярко светила луна, Лили совсем не думала об опасности. Ей так хотелось узнать правду о старом Вите. Ну, а если попытка ее не удастся, она отправится в город — искать Гагена.
Было чуть больше восьми часов, когда поезд на минуту остановился на нужном Лили полустанке. Она вышла из вагона и направилась по дороге к морю. Луна ярко освещала ее. Через некоторое время она дошла до Варбургского леса.
Когда она увидела его, ею овладела тоска по дому, по беззаботному детству и юности. Как было хорошо в замке, когда были живы отец и милая мама. А теперь целая пропасть лежала между нею и замком.
Лили отбросила печальные мысли. Она боялась вспоминать прошлое, возвращаться, хотя бы мысленно, к тому ужасному, что пришлось ей пережить после появления в замке бледной графини.
Лили уверенно шла по лесу. Даже тут не было темно: лунный свет проникал между ветвей деревьев. Наконец она подошла к пропасти и позвала:
— Добрый Вит, вас зовет Лили! Если вы внизу, если мои надежды меня не обманывают, подайте какой-нибудь знак! Слышите ли вы меня, Вит? Вит!
Эхо повторило ее возгласы. Она прислушалась, но ответа не было.
— Вит! Ответьте мне, Вит! — крикнула она еще раз.
«Вит!» — отчетливо повторило эхо.
Лили подождала, и вдруг ей послышалось, что в кустах кто-то шевелится.
— Это вы? — крикнула она снова. — Ответьте, вы ли это, Вит?
Но шорох доносился до нее не из глубины пропасти, а откуда-то сбоку — там кто-то шел. Не ошиблась ли она? Не обманывал ли ее неверный лунный свет? Нет, по краю пропасти шел человек.
— Вит, это вы? — еще раз спросила Лили.
Ответа не последовало.
И тут Лили поняла, что человек, подходивший к ней, был не старый Вит. В эту минуту лунный свет упал ему прямо на лицо, и она увидела знакомую бледную физиономию с рыжими волосами.
— Гедеон Самсон! — пораженно и испуганно прошептала Лили.
Да, это он шел к ней через лес. Она уже слышала его неприятный смех. Проходя неподалеку, он, по всей вероятности, услышал ее голос и теперь вот спешил к ней. Лили, не мешкая, бросилась бежать по дороге обратно в город.
— Эй, Лили, подожди немного, мне надо тебе кое-что сказать, — раздалось позади нее. — Ты не уйдешь от меня! — кричал Гедеон. — Ты звала старого Вита?.. — И он расхохотался на ходу.
Лили бежала изо всех сил, стараясь оторваться от своего преследователя.
— Зачем же ты бежишь? Тебе все равно не уйти от меня, — продолжал с издевкой Гедеон. — Или ты воображаешь, что я позволю тебе убежать? Ты в моей власти. Ты будешь моей!
Лили старалась не оглядываться, но чувствовала, что расстояние между ними неуклонно сокращается. Девушка собрала остатки сил и побежала еще быстрее. Ей казалось, что она уже и не бежит, а летит, едва касаясь земли. Но долго ли так могло продолжаться?
Лили уже начала задыхаться. Грудь ее ходила ходуном и кровь прихлынула к голове. Но страх и ненависть подгоняли ее: она знала, что погибнет, если попадет в руки этому человеку, охваченному похотью. В тот раз, во время их злополучного побега, ей удалось уберечься от него только потому, что он боялся ее криков о помощи. Но тогда вокруг были люди, теперь же она совсем одна. Вокруг — ни души. Напрасно и надеяться — никто не услышит ее криков.
Еще несколько минут — и она уже не в состоянии будет бежать. Шаги Гедеона слышались совсем рядом, она чувствовала позади его горячее дыхание. Из уст ее вырвался отчаянный вопль о помощи…
— Зачем ты кричишь, мое сокровище? — насмешливо говорил Гедеон прерывистым голосом, разгоряченный от бега. — Или ты воображаешь, что тебя кто-нибудь услышит? Лучше остановись и покорись своей участи.
Лили почувствовала, как Самсон схватил ее за платок. Она сбросила платок с себя и побежала дальше. Но все старания были напрасны. Гедеон Самсон догнал ее и притянул к себе с торжествующим смехом.
— Ну, будь умницей, — сказал он. — Ты должна стать моей! Пошли со мной.
— С вами? Куда? — задыхаясь, спросила Лили.
— Куда же как не в замок, мое сокровище. Я сам живу в замке, туда же отправишься и ты.
— В замок? Никогда! — воскликнула Лили и снова попробовала вырваться.
Но сопротивление ее было тут же пресечено. Гедеон легко поднял Лили на руки и понес. Она еще пыталась отбиваться. Он дважды едва не уронил ее, пряча лицо от ее кулачков у нее же на груди.
Куда нес он ее? Она не верила ни одному его слову. Где жил он сам? Как мог попасть сюда?..
Снова отчаянно позвала она на помощь, и крик ее далеко разнесся в тишине.
Но на этот раз, очевидно, она была полностью в его власти. Спасения ждать было неоткуда. Силы оставили Лили. Она больше не в состоянии была сопротивляться.
XVII. ЯД
Графиня прекрасно осознавала, какую ужасную опасность для нее таит решение анатомировать труп графа, но ничем не показывала своего беспокойства.
Несколько дней спустя после изъятия из склепа труп вернули, но тут же, в присутствии химика Польмана, вскрыли и гроб графини. Камилла не присутствовала при этом, отправив туда вместо себя капеллана, который и сообщил ей подробности.
С того самого вечера, когда ей нанесли визит прокурор с Гагеном, графиня приказала горничной ночевать рядом со спальней, поскольку, как объяснила сама, чувствовала себя нехорошо. И теперь в ее спальню можно было пройти только через маленькую комнатку, где горничная стерегла свою госпожу. Кроме того, на случай, если бы пришлось посылать за доктором, лакею Максу было приказано день и ночь находиться в ближайшей передней. Установив двойной заслон, графиня немного успокоилась и стала ждать развития событий.
Прошло около недели после визита прокурора. И однажды к замку подъехала карета. Это снова был прокурор, но с ним, вместо Гагена, — судебный стряпчий и химик Польман.
Графиня гневно нахмурилась и вызвала Макса.
— К нам приехали, — сказала она. — Объясните этим господам, что я нездорова и сегодня не смогу их принять.
Лакей ушел, а Камилла стала прислушиваться, о чем он с ними говорит.
Однако через несколько минут Макс вернулся.
— Что еще? — недовольно спросила графиня.
— Господин прокурор велели сказать, что речь идет о таком важном известии, что его никак невозможно откладывать.
Графиня быстро прошла в приемную, и следы гнева так и остались на ее лице. Посетители поклонились, а прокурор сделал несколько шагов навстречу графине. Но прежде чем он успел раскрыть рот, она сама заговорила — резко и взволнованно:
— Ваши посещения, господа, стали для меня очень утомительными. Я бы просила вас закончить все ваши дела в моих имениях сегодня же.
— Вы несправедливы, графиня! — спокойно возразил прокурор. — Мы только исполняем наш долг: мы обязаны известить вас о результатах известных вам исследований.
— Мы приехали сюда не по своей прихоти, а по насущной необходимости, — поддержал коллегу и стряпчий Шмидт. — Мы и так постарались сделать все так, чтобы вам было удобней.
— Прошу вас, все, что необходимо, сообщить мне сегодня, — холодно повторила графиня, жестом указывая на кресла и садясь сама. — Мои нервы не настолько крепки, чтобы спокойно относиться к этим неслыханным экспериментам.
— А между тем, графиня, должен сообщить вам, что наши предположения, о которых в прошлый раз мы говорили, вполне подтвердились, — сказал прокурор. — И, как ни тяжело для вас все это, я надеюсь, что вы не откажете нам в содействии, узнав подробности, которые сейчас расскажет вам господин стряпчий.
— Нами было произведено нечто вроде предварительного следствия, — начал Шмидт. — Выяснилось, что мы имеем дело с явным преступлением. Правда, пока не ясно, кто преступник. И для того, чтобы найти его, мы и обращаемся к вам с просьбой сообщить нам все, что вам известно касательно этого дела. Нередко незначительная деталь, пустое, на первый взгляд, обстоятельство ведут к разгадке.
— Продолжайте, сударь. Я со своей стороны постараюсь рассказать вам все, что об этом знаю, — сказала графиня.
— Опытный химик господин Польман сообщит нам о результатах проведенных им анализов. — Шмидт сделал жест в сторону ученого.
Но едва Польман начал свой рассказ, как графиня взволновалась и нервно попросила:
— Прошу вас пощадить меня и избавить от этих ужасных описаний. Скажите мне коротко лишь о результатах.
— Результатом же было открытие того факта, что яд наличествовал не только в трупе графа, но и в трупе графини, — сказал химик.
Видно было, что слова эти не оставили графиню равнодушной.
— Так, значит, это правда? Яд! — прошептала она. — Поистине, вы приехали с ужасным известием.
— Да, теперь вполне доказано, что граф и графиня умерли от яда, — подтвердил прокурор.
В первое мгновение Камилла была действительно ошарашена и напугана известием, которое грозило ей страшной опасностью, но она быстро овладела собой и в следующее мгновение была уже по-прежнему холодна и спокойна.
— Это все, конечно, ужасно, господа, — сказала она, — но я отчасти уже готова ко всему. Вы только подтверждаете мои предположения, которые давно, сразу же после смерти графа, возникли у меня. До сих пор я молчала из уважения к дорогому покойнику, но сейчас я вынуждена рассказать вам о своих подозрениях.
— Говорите, графиня, — попросил Шмидт.
— Позвольте сознаться вам в том, что бросилось мне в глаза еще при жизни мужа, — сказала графиня. — Когда я еще жила у моей дорогой подруги, покойной Анны, поведение графа иногда казалось мне странным: после его посещений больной графини ей делалось хуже. После смерти графини Анны я, как и обещала ей, связала свою судьбу с графом. И первое, что поразило меня в нашей совместной жизни — это его какая-то, как мне тогда показалось, болезненная недоверчивость ко мне: он никогда не впускал меня в свой кабинет. Однажды я не захотела выпить вина, налитого мне супругом, но он принудил, и ночью я почувствовала себя очень дурно. Тогда я стала наблюдать за графом и нашла, что время от времени, по известным дням, он был мрачен и расстроен. Я убеждена, что он принимал яд. У меня нет доказательств, однако я уверена, что были дни, когда граф чувствовал непреодолимое желание давать яд себе и другим.
— Такие случаи бывают, — согласился прокурор.
— Мой муж умер так же, как и его первая супруга, моя приятельница, — продолжала графиня. — Не стану описывать, что я выстрадала за это время. Доктора не могли победить болезнь, и теперь оказывается, мои предчувствия были справедливы: яд, и в самом деле, был причиною смерти обоих.
— Ваше показание очень важно, и мы очень благодарны за него, графиня, — сказал Шмидт. — Для меня непонятно только одно обстоятельство, мимо которого проходит ваше объяснение. Я говорю о том, что в трупах графа, графини и лесничего Милоша найден один и тот же яд.
— Стрихнин, — уточнил Польман.
— В самом деле, во всех трех трупах один и тот же яд — не странно ли? — согласился прокурор.
— Для меня это тоже необъяснимо, господа, — пожала плечами графиня. — Может быть, в замке этот яд для чего-то использовался?..
— Возможно, — согласился прокурор.
— Это надо проверить, — сказал стряпчий. — Допустим, граф отравил себя и графиню в припадках умственного расстройства. Тогда надо допустить, что оставшийся после смерти графа яд мог каким-то образом попасть в пищу, которую ел перед смертью Милош.
— На это я вам не могу ничего сказать. Могу только надеяться, что ваше расследование найдет ответы на все вопросы, касающиеся трех таинственных смертей. Единственное, что я могу предложить, — произвести в замке обыск. Тем более что мне самой поскорее хочется узнать истину.
— Ваше желание понятно, графиня, и мы поспешим воспользоваться вашим любезным приглашением, — сказал прокурор. — Очень может быть, что обыск выведет нас на истинный путь, который вообще нелегко найти в подобных случаях.
— Начните с моих комнат, господа, — сказала графиня и встала.
— Здесь мы меньше всего ожидаем что-либо найти, — возразил Шмидт. — Куда отсюда можно пройти, графиня? — спросил стряпчий, указывая на дверь в передней, напротив двери на половину графини.
— В покои моего умершего супруга.
— В таком случае начнем с них, — решил Шмидт.
— Как вам угодно, господа, — пожала плечами графиня и приказала: — Макс, откройте все двери в комнатах покойного графа… Здесь все осталось так, как было при графе.
— Тем лучше, — вполголоса сказал прокурор.
Все отправились на половину покойного графа, и начался тщательный обыск.
Вплоть до графского кабинета ничего интересного обнаружено не было. Наконец приступили к осмотру его письменного стола. Тщательно проверили все ящики. Но и в них не оказалось ничего подозрительного.
Вдруг Шмидт заметил потайной ящик. С помощью графини его удалось быстро открыть.
— Что это тут такое? — Шмидт передал химику Польману лежавший в ящике довольно большой пакет с порошком.
— Стрихнин, — сразу же определил химик.
— Вот и подтверждение показаний графини, — сказал Шмидт. — Но продолжим обыск.
Был осмотрен весь замок, опрошена прислуга, но не открылось ничего, что могло бы прояснить дело.
Графиня от начала и до конца присутствовала при обыске, словно желала доказать, как сильно она заинтересована в раскрытии истины. Она отлично понимала, кому обязана этим обыском, хотя на нее лично пока еще не пало подозрение. Камилла понимала, что тот, кто стоит за этими чиновниками, не очень-то будет доволен результатами обыска, которые отводили от нее всякое подозрение, но она не знала, какими другими доказательствами он располагает, и потому ощущала растущий страх.
Наконец все трое уехали, увозя пакет со стрихнином, подтверждающий версию графини и отводящий от нее подозрение. Камилла смогла вздохнуть спокойно. Теперь только один Гаген мог погубить ее. Графиня чувствовала, что ее судьба в его руках, но от него у нее имелось противоядие, поэтому она без страха смотрела в будущее.
XVIII. САМОУБИЙЦА
Как ни ловки и осторожны были поступки графини Варбург, существовали все-таки некоторые незначительные побочные обстоятельства, которые при определенных условиях могли приобрести первостепенное значение.
Раскрытие многих преступлений вообще происходит порой самым неожиданным образом. Какой-нибудь совершенно незначительный случай, не привлекавший ничьего внимания, может навести на след, помочь в уличении виновных. И чаще всего преступник, заранее все обдумавший и взвесивший, пропускает какую-нибудь ничтожную деталь, а она-то в итоге и губит его.
Графиня все свое внимание сосредоточила на Гагене и не подозревала, что не меньшая опасность таилась в маленьком городке Баум. Только случай помог отвести ее от головы Камиллы.
Если бы Бруно удалось увидеться с телеграфистом Арнольдом, он бы наверняка узнал, что таинственная депеша была послана Митнахтом от графини, что вследствие именно этой телеграммы молочная сестра Лили выехала из Гамбурга и исчезла, и тогда бы Камилле несдобровать. Но опасность была устранена, а графиня даже не подозревала о ее существовании.
Выйдя со станции, Митнахт направился вдоль насыпи к тому месту, где он выбросил из вагона несчастного телеграфиста.
Стояла темная ночь. Только вдали возле насыпи виднелся огонь в доме путевого обходчика. Митнахт осторожно, чтобы остаться незамеченным, обошел его. Чуть ли не сразу за домиком он наткнулся на тело Арнольда. Удача и тут сопутствовала Митнахту. Опоздай он в поезде на мгновение, и тело Арнольда упало бы как раз к ногам обходчика. И так было удивительно, что тот не успел обнаружить его — буквально в двух шагах от себя.
Внимательно осмотревшись, Митнахт сразу же приступил к делу. Он поднял тело Арнольда и, оттащив его подальше от домика обходчика, положил на рельсы. Первый же проходящий мимо поезд должен переехать телеграфиста. Найдя такой обезглавленный труп, всякий подумал бы, что перед ним самоубийца.
Со смертью Арнольда исчезла всякая возможность доказать, кто был отправителем телеграммы на имя Марии Рихтер из Баума в Гамбург.
Уложив тело Арнольда на рельсы, Митнахт отошел в сторонку и стал ждать поезд, который должен был довершить это преступное дело. Ожидание оказалось непродолжительным. Скоро вдали показались огни локомотива, разрезавшие ночную тьму.
В это время обходчик вышел из своего домика. Что если ему сейчас взбредет в голову осматривать свой участок? Митнахт невольно вздрогнул при этой мысли. Все его расчеты тогда будут сорваны. Но обходчик никуда не тронулся с места — не так давно он уже осматривал пути. Все было в полной исправности.
Огни становились ярче, и, наконец, с грохотом промчался поезд. Как только последние вагоны пронеслись мимо, Митнахт бросился к тому месту, где находился несчастный телеграфист. Все случилось именно так, как и рассчитывал Митнахт. Голова Арнольда была отрезана от туловища и лежала в стороне.
Митнахт хладнокровно оглядел обезображенный труп. Достойный соратник графини Варбург, он не ощущал ни тени сострадания или раскаяния при виде безвинной жертвы. Напротив, удовлетворенный, он направился обратно на станцию, чтобы со следующим поездом продолжить путь.
Из предосторожности он не вошел в зал ожидания, а остался на платформе. Подумав, он решил взять билет до Баума или какой-нибудь близкой к Варбургу станции. Он хоть и изменился за время своего отсутствия, но все-таки человеком в здешних местах оставался известным, и риск быть узнанным не исчез. А этого Митнахт совсем не хотел. В Бауме же он мог остановиться в гостинице, передохнуть, а потом пойти в Варбург пешком.
Около четырех утра, перед рассветом, подошел поезд, и через несколько минут место очередного преступления бывшего управляющего осталось позади.
Через час после его отъезда на станцию прибежал запыхавшийся путевой обходчик.
— Там мертвый на правом пути, — рассказывал он в ужасе железнодорожным рабочим, собравшимся на утреннюю смену.
Известие это быстро облетело станцию, и скоро возле трупа собралась целая толпа.
— Это какой-то чиновник, — предположил обходчик.
— Но не из нашего города, — заметил один из рабочих.
— Да, не из железнодорожных, — прибавил другой.
— Он, видно, хотел покончить с собой.
— Похоже, он голову положил на рельсы…
— Это телеграфный чиновник.
— А он не женат, — заметила какая-то женщина, глядя на безымянный палец покойника.
Подоспел разбуженный обходчиком начальник станции.
— Когда же это случилось? — спросил он.
— Должно быть, недавно утром, так как в полночь я осматривал участок и ничего подозрительного не видел.
Начальник станции послал предупредить полицию и велел убрать труп с полотна.
А толпа любопытных росла. Строились всевозможные предположения по поводу покойника, но все сходились в одном — это самоубийца. Как и надеялся Митнахт, никому в голову не пришло заподозрить тут преступление.
— Не похоже, однако, что нужда толкнула его на это, — заметил один из зевак.
— Да разве только от нужды люди накладывают на себя руки? — возразил другой. — Может, из-за женщины…
— Он откуда-то приехал, а сюда пришел специально, чтобы покончить с собой…
Прибыл полицейский инспектор, и толпа почтительно расступилась. После осмотра трупа версия самоубийства подтвердилась: часы и большая сумма денег в карманах убитого оказались нетронутыми.
В тот же день, когда был найден труп, сообщили, что пропал без вести телеграфист Арнольд со станции Баум, который должен был в это время вернуться из отпуска. А на другой день выяснилось, что несчастный, положивший голову на рельсы, и был телеграфистом Арнольдом.
Следствие по этому делу ни к чему не привело, обстоятельства смерти молодого человека остались покрытыми тайной.
А на долю Гагена выпало новое испытание. Этот внешне холодный, невозмутимый человек, похоронивший, казалось, все страсти, сохранил, однако, в глубине души горячее желание найти своего сына.
Разумеется, Леон Брассар был не только его сыном, но и сыном той женщины, с которой Гаген вел беспощадную борьбу, и не исключено, что и к нему могли перейти худшие черты матери. Уже одним своим непорядочным уходом от старого Брассара Леон до глубины души поразил отца. Но Гаген все еще надеялся на его исправление, все еще думал спасти его от окончательного падения. Он решил открыть ему тайну его рождения и сказать: приди ко мне, сын мой. Я твой отец!
От старика Брассара Гаген узнал через Милоша, что Леон уехал в Германию. Брассар подробно описал своему бывшему господину последние годы жизни Леона, в течение которых Гаген был далеко от своего сына. Старик откровенно сознался, что Леон очень склонен к дурным страстям и поступкам, что он никогда не выказывал и следа любви и привязанности. И в то же время Леон был неоспоримо талантлив и накопил большие познания. Брассар, естественно, ничего не говорил своему приемному сыну о тайне его рождения, и тот, конечно же, не мог подозревать, кто его настоящий отец.
Имея многочисленные связи в Вене, куда, как говорили, направился Леон, Гаген рассчитывал легко напасть на след сына, для чего он просил одного из своих влиятельных друзей произвести с этой целью розыски. Но все усилия оказались напрасными и привели лишь к твердому убеждению, что в Вене не было в то время человека с именем Леон Брассар.
Вот все, что удалось Гагену узнать о своем сыне. Но где же он тогда был? Гаген, однако, не упал духом и решил во что бы то ни стало отыскать сына.
Правда, события последних недель отодвинули эту цель на второй план. Яд в трупах графа, графини и Милоша был обнаружен, но графиня тем не менее ускользала, и все зависело от дальнейших поисков Гагена.
Доктор решил как следует расспросить капеллана Филибера, который, помимо прочего, мог знать и где находится Леон Брассар. С этой целью Гаген вновь отправился в замок. Приехав, он спросил капеллана.
— Его преподобие сейчас в покоях ее сиятельства, — сказал слуга.
— Ну так ступай и сообщи, что мне необходимо его видеть, — сказал доктор.
Долго ждать ему не пришлось. Буквально через минуту перед ним возник капеллан.
— Чем обязан честью видеть вашу светлость? — Филибер склонился в почтительном поклоне.
— Я хотел бы задать вам один вопрос.
— Готов исполнить любое желание вашей светлости. Все, что в моих силах…
— Я ищу молодого человека по имени Леон Брассар. Вы, помнится, говорили, что имели с ним частые беседы. Хотелось бы узнать, где он?
— Значит, ваша светлость, вы ищете его?
— Да. И вы, по-моему, что-то знаете…
— Спустя столь долгое время, вдруг такое неожиданное решение, — со злорадством сказал Филибер. — Да, да, конечно, любовь прокладывает, наконец, себе дорогу. Не так ли, ваша светлость?
— Так знаете ли вы, где живет сейчас Леон Брассар? — настойчиво повторил Гаген.
Капеллан прикинулся смущенным.
— Я, право, не знаю… Я думаю… — начал он, запинаясь.
— Что, что вы думаете?
— Что я не могу сказать вашей светлости того, что я знаю… — загадочно ответил Филибер.
— Как вас понимать? — гневно вопросил Гаген. — Стало быть, вы знаете, где Леон, но не хотите сказать?
— Боюсь, что не смогу этого сделать…
— Так что же вам мешает?
— Мне приказано молчать об этом, ваша светлость.
— Но кем же?
— К сожалению, об этом я ничего вашей светлости сказать не могу, — отвечал Филибер.
В приемную вошла графиня.
— Это я запретила вести разговоры на эту тему, — надменно сказала она.
Гаген сразу же догадался, что свидание будет иметь важные последствия для обоих.
— Оставьте нас одних, капеллан, — сказал он Филиберу после минутного молчания. — Нам надо кое о чем переговорить без свидетелей.
Капеллан молча поклонился и вышел.
Некоторое время длилось молчание, напоминавшее затишье перед бурей.
Лицом к лицу встретились два врага, боровшиеся не на жизнь, а на смерть, и борьба эта могла завершиться только смертью одного из них. Графиня Варбург и ее опасный гость должны были свести сейчас свои страшные счеты, и, казалось, наступила уже роковая минута.
Гаген молча подошел к неподвижно стоявшей графине. К нему вернулось его невозмутимое спокойствие и самообладание. Было заметно, что та, на которую люди смотрели с опасением и ужасом, сейчас сама трепетала перед этим человеком.
— Надеюсь, вы знаете, кто перед вами, Камилла фон Франкен, — сказал Гаген. — Этьен Аналеско не умер, как бы вы того ни хотели. Все ваши так хорошо обдуманные попытки не удались. Бог захотел, чтобы он жил, чтобы стал мстителем за все ваши злодеяния, стал судьей Камиллы фон Франкен.
— Камиллы фон Франкен больше не существует, — прервала его графиня.
— Для кого-то, быть может, и не существует, а для меня вы все еще Камилла фон Франкен, ибо новое имя вы добыли себе преступлением.
— Остановитесь, ваша светлость! — воскликнула графиня.
— Для меня вы все еще Камилла фон Франкен, — спокойным и холодным тоном повторил Гаген. — Та самая Камилла, которая в компании с неким искателем приключений по имени Митнахт замышляла лишить жизни Этьена Аналеско. Этот Митнахт — слепое орудие вашей воли — уже два раза пытался убить меня. Раз — тогда, в Париже, другой — в Нью-Йорке. Раньше вы хотели воспользоваться богатством Этьена Аналеско, написавшего завещание в вашу пользу, потом вам надо было устранить опасного свидетеля…
— К чему такие резкости между нами, ваша светлость? Мы же прекрасно знаем друг друга. Тем более что угрозы ваши меня нисколько не страшат. И это к счастью для вас, потому что если бы мне пришлось опасаться вашей ненависти и вашей мести, то…
— Что тогда? — холодно поинтересовался Гаген.
— Тогда бы я вас больше не боялась, — закончила со злорадной усмешкой графиня.
— Вы знаете еще далеко не все, чего вы должны бояться с моей стороны, — заметил Гаген. — Вам было мало того, что ваш собеседник смертельно ранил меня в вашем доме, — вы, спеша окончательно разделаться со мной, посылали пропитанные ядом цветы и письма.
— Ваша светлость!..
— Не ломайте комедии, Камилла. Вы прекрасно знаете, что это был яд. И я бы неминуемо погиб, не случись последнее ваше письмо вскрыть по моей просьбе слуге. Тот сразу почувствовал себя плохо, и ваш секрет всплыл наружу.
— Позвольте, ваша светлость! Что значат эти оскорбительные обвинения?
— А то, что не все наши счеты сведены, Камилла фон Франкен. Вы и ваш сообщник совершили целый ряд преступлений.
— Я требую не ставить меня на одну доску с этим человеком, которого вы так опрометчиво называете моим сообщником.
— Я понимаю, что сравнивать вас, действительно, трудно. Митнахт — просто слуга, слепой исполнитель ваших преступных замыслов, которого вы довольно щедро вознаграждали, тогда как вы голова и душа их. Так что неизвестно, кто опаснее: этот авантюрист-проходимец или вы.
— Довольно, ваша светлость! — вскричала графиня. — Мы так можем слишком далеко зайти…
— Вы уже давно зашли чересчур далеко, Камилла фон Франкен. После того как вам не удалось убить Этьена Аналеско и пришлось довольствоваться только частью его богатства, вы оставили Париж, чтобы найти себе другую жертву, из которой вы, как мифический вампир, могли бы сосать кровь. Я не знаю, сколько несчастных попало в ваши руки в Берлине, Вене, Москве и Петербурге, сколько народу заплатило жизнью за желание любить вас. Может быть, суд откроет все это?
— Берегитесь, принц! Вам придется раскаяться в этих словах! — воскликнула графиня в бешенстве.
— …Наконец я нахожу вас здесь, в этом замке, под новым, звучным именем, — невозмутимо продолжал Гаген. — Ужас охватил меня, когда я узнал, что вскоре после вашего приезда мучительной смертью умерла владелица замка, хотя вы были с ней вроде бы очень дружны. Ее поразил тот самый яд, который позже вы подмешивали несчастному Милошу… Не прерывайте меня, выслушайте до конца, — сделал предостерегающий жест Гаген, заметив, что графиня порывается возразить ему. — Итак, графиня умерла. Но вам было мало того, что вы стали женой графа, вы и его поспешили умертвить — так прельщало вас его огромное богатство. Народ говорит: вампир высосал всю кровь из графа. Знаете, кто этот вампир? Кого народ имел в виду? Вас, отравительницу Камиллу фон Франкен!
— Довольно! — не выдержала графиня, делая шаг вперед. — Я заставлю вас бояться меня. Вы еще плохо знаете меня, Этьен Аналеско! Что касается яда, то вы глубоко заблуждаетесь. Граф хранил яд в потайном ящике своего стола, что подтвердил недавно произведенный в замке обыск.
Гаген презрительно улыбнулся.
— Да, я знаю, вы постарались отвести от себя подозрение, но все это напрасно. Я сумею доказать вашу вину. Через несколько дней участь ваша будет решена. Я узнал, что ваш управляющий от вашего имени из Баума отослал депешу в Гамбург на имя Марии Рихтер, молочной сестры молодой графини Варбург. Не в Америку уехала Мария Рихтер. Она здесь и спит вечным сном…
Графиня невольно вздрогнула при этих словах. Этого она, очевидно, не ожидала. Гаген располагал свидетельствами, которые могли иметь очень важные последствия.
— А яд, — продолжал Гаген, — вы принесли, когда еще Милош был в замке, в комнаты, которые при жизни занимал граф, и сами положили его в потайной ящик стола, чтобы заставить всех думать, что это граф отравил свою жену и себя в припадке умопомешательства. Ловко придумано! Но вы были тогда не одни, Камилла фон Франкен, за вами следили, и ваша хитрость обратилась против вас самой.
— Презренный шпион заплатил жизнью за свою подлость, — довольно заметила графиня.
— Против таких людей, как вы, любые способы хороши.
Графиня поняла, что положение ее сейчас как никогда серьезно, она была полностью во власти Гагена, и, если все, что он знает, всплывет на суде, ее ждет неминуемая гибель. Однако, несмотря на смертельную опасность, она не потеряла присутствия духа.
— Не думайте, Этьен, что вы так просто можете меня погубить, — сказала она. — Прежде я и сама смогу нанести вам страшный удар, которого вам не вынести.
— Да не боюсь я вашего мщения, Камилла фон Франкен, — насмешливо ответил Гаген.
— Возможно, если дело касается вас лично, но если речь пойдет о вашем сыне — о Леоне Брассаре? — сказала бледная графиня торжествующим тоном.
— О моем сыне? — удивился Гаген. — Но судьбе было угодно, чтобы он стал и вашим сыном.
— Теперь он в моих руках. Либо вы отказываетесь от ваших угроз, либо губите своего сына…
— Вам известно что-то о моем сыне? — скрывая охватившее его беспокойство, спросил Гаген.
— Повторяю, он в моей власти. А мы имеем на него равные права. Больше я ничего вам не скажу.
— И вы думаете, что это хоть на минуту поколеблет мою решимость вывести вас на чистую воду и предать правосудию за неисчислимые ваши преступления? Ваши угрозы для меня ничего не значат.
— У тебя не осталось выбора, Этьен Аналеско, — зловеще сказала графиня, и ее бледное лицо приняло страшное выражение. — Молчи, или твой сын погибнет.
— Мне что-то непонятно… — промямлил Гаген, смешавшись. Куда делись все его напыщенные угрозы?
«Он сейчас выглядит, как законченный болван — этот сыщик-дилетант», — удовлетворенно подумала графиня и решила «добить» его:
— Ну, так знай же! В больнице Святой Марии, где еще недавно был доктором Леон Брассар, произошел пожар, в котором погибли двое: новый врач и сиделка Дора Вальдбергер. Она и подожгла сумасшедший дом. Но она была только исполнительницей. Подтолкнул же ее на это Леон Брассар — твой сын!
Даже для закаленного в несчастьях Гагена это было уже слишком.
— Да не он подтолкнул сиделку. Это твоих рук дело! — в сердцах воскликнул он. — И так понятно! — Гаген выглядел сломленным и смятым.
— Он, он соучастник и вдохновитель преступления, — угрожающе повторила графиня. — И обещаю тебе, он погибнет, если ты пойдешь против меня.
Гаген, не в состоянии больше скрывать отчаяния, закрыл лицо руками и выбежал, награжденный на прощанье победной улыбкой графини, которой еще раз удалось увернуться от решающего удара.
XIX. ГРАФИНЯ ПОБЕЖДАЕТ
Возвратимся к тому вечеру, когда Лили встретилась с Леоном Брассаром на краю пропасти.
По роковому совпадению, именно в этот вечер происходил описанный в предыдущей главе разговор.
Как ни старалась, Лили не смогла спастись от своего преследователя и теперь расплачивалась за глупую попытку найти старого Вита.
— На сей раз ты от меня не уйдешь, — приговаривал Леон, унося ее все дальше от пропасти.
— Пустите меня! Что вам от меня надо? — молила Лили в смертельном страхе. Впрочем, она прекрасно знала, что ему надо от нее.
— Сейчас узнаешь, мое сокровище. Отчего ты дрожишь? Разве ты не знаешь, что я тебя люблю?
— Если вы действительно меня любите, то отпустите, оставьте меня в покое.
— Нет, я не буду так глуп, — засмеялся Леон Брассар. — Я рад, что мне посчастливилось встретиться с тобой. Красота твоя стала еще ослепительней — жизнь в сумасшедшем доме тебе нисколько не повредила. О! Ты будешь моей во что бы то ни стало!
— Оставьте меня! — кричала Лили. — Я не буду вашей, я навеки связана с другим. Чего еще вы хотите от меня?
— Взять тебя с собой в замок, мое сокровище, я же говорил тебе…
— Лучше смерть!
— Не говори глупостей! Куда же ты вообще можешь сейчас пойти? Больница Святой Марии частично сгорела. Тем более что там и без того не было хорошего надзора за больными.
— Лучше убейте меня, только не несите в замок! — в отчаянии попросила Лили.
Но все мольбы и просьбы оставались напрасными. Леон волок ее в замок. Полубесчувственная от ужаса, Лили уже горько раскаивалась в своем глупейшем поступке.
Дорога и поле вокруг были пусты. Наступала ночь. Никто не мог оказать ей помощи.
При виде замка новая волна ужаса накатила на Лили. Она представила себе, какая полная страха и мучений ждет ее здесь жизнь, впрочем, очевидно, весьма и весьма короткая, и ей стало дурно. А Леон смеялся.
Пройдя по боковой тропинке к одной из башен замка, давно уже необитаемой, он внес туда Лили и, положив ее, бесчувственную, на диван, сразу же вышел, тщательно заперев за собой дверь. Он спешил к графине, не подозревая, как нужен ей сейчас.
Лицо графини выражало прежние уверенность и надменность. Глядя на нее, невозможно было подумать, что еще совсем недавно над ней вот-вот готова была разразиться гроза.
— Должно быть, что-нибудь очень важное привело вас ко мне в столь поздний час? — приветливо встретила она Леона. — По вашему лицу чувствуется, что произошло нечто особенное.
— Вы правы, графиня, и я надеюсь заслужить вашу благодарность. — С таинственным видом Леон подал Камилле ключи.
— Что это за ключи? — удивилась она.
— Ключи от моего сокровища, — с улыбкой ответил Леон Брассар.
— Не понимаю, — пожала плечами графиня, — объясните, пожалуйста.
— Это ключ от одной из комнат передней башни замка. Там… Я не могу… Было бы гораздо лучше, если бы ваше сиятельство позволили мне проводить вас туда. Всего на одну минуту!..
— Вы меня заинтриговали…
— Я заранее убежден, что вы будете в высшей степени удивлены, если согласитесь пойти со мной и взглянуть.
— Хорошо, идемте.
Леон поспешно взял подсвечник с зажженными свечами и вышел, сопровождаемый графиней.
Они подошли к башне, поднялись наверх. Леон с прежним таинственным видом молча отпер дверь и посторонился, пропуская вперед графиню.
— Вот сумасшедшая из больницы Святой Марии, которая выдает себя за вашу падчерицу, — показал Леон на бледную как смерть Лили, прижавшуюся к стене.
— Как! Вам удалось привести ее сюда? — не скрывала своего изумления графиня. — Это прекрасно. Несчастной вредно было оставаться в том заведении, где жизнь ее постоянно подвергалась страшной опасности.
Лили не в состоянии была вымолвить ни слова.
— Она назвала свое настоящее имя? — поинтересовалась графиня.
— О нет, графиня, тут все по-старому.
— Быть может, вам посчастливится здесь, в стенах замка, вернуть ей рассудок? Вы ведь знаете, в чем суть ее болезни: она считает себя графиней Варбург. Надеюсь, доктор, вам удастся помочь ей, тем более что она будет единственной вашей больной, и есть возможность сосредоточить на ней все свое внимание. А до тех пор, пока она останется здесь, я назначу для ухода за ней одну из своих служанок.
Услышав все это, Лили горестно закрыла лицо руками и без сил опустилась на диван.
— Вы должны быть очень осторожны и внимательны, — наставляла графиня Леона. — Больная находится в сильном возбуждении. По-видимому, пребывание в больнице не принесло ей никакой пользы. Превосходно, что вы забрали ее сюда, к нам… Посветите мне…
Леон Брассар схватил подсвечник и услужливо осветил дверь комнаты. Он пропустил графиню вперед и тщательно запер дверь комнаты на ключ.
Графиня была чрезвычайно обрадована добычей Леона Брассара. И победа ее была бы бесспорной, если бы удалось навсегда оставить Лили в замке.
— Вы, Леон, завтра должны съездить в город и заявить о случившемся. Постарайтесь, чтобы больная осталась здесь. Для этого необходимо разрешение врача.
На следующий день в замок явился Бруно. Он уже знал о бегстве Лили и о ее заточении в башне.
Графиня встретила его с холодной сдержанностью.
— Графиня, я хочу переговорить с вами вот по какому поводу… — начал Бруно. — Вы, вероятно, знаете о недавнем пожаре в больнице Святой Марии…
— Я об этом знаю, господин асессор, — подтвердила графиня, — и знаю, что по причине этого и того, что в больнице за пациентами резко ослаблен надзор, бывший врач заведения Гедеон Самсон, обнаружив больную, выдающую себя за графиню Варбург, одну за пределами больницы, на землях нашего имения, привел ее сюда…
— Но молодая графиня находится у вас против своей воли.
— Вот как? — засмеялась бледная графиня. — Послушайте, господин асессор, неужели и вы верите, что она, пусть чем-то и похожая на нее, и есть моя приемная дочь? Но разве бы она стала бояться замка, как боится его сейчас? Нет, она боится другого — уличения во лжи, того, что ее разоблачат.
— Вы ошибаетесь. Молодая графиня боится нового покушения на ее жизнь. Не мне обсуждать обстоятельства этого дела. Я пришел только для того, чтобы просить вас не удерживать Лили у себя силой.
— Силой? Ну что вы! Она же сама сбежала из дома умалишенных, и господин Самсон встретил ее на подходе к замку. Я же только исполнила свой долг: дала несчастной на время приют. Если властями будет решено вернуть ее в больницу, я исполню это без колебаний.
— Еще раз прошу вас, графиня, отпустите эту девушку, которую вы не хотите признавать падчерицей, — упрямо твердил Бруно.
— Ну, а для чего, господин Вильденфельс? Для того, чтобы она снова начала рассказывать обо мне всякие небылицы? Вы верите ей, она ваша, вроде бы, невеста, и, естественно, вы изо всех сил стараетесь ей помочь. Но для меня-то она — совершенно чужая.
— Так вручите мне судьбу этой чужой вам девушки! — выпрашивал милости Бруно.
— Нет, я остаюсь при своем решении. Подождем официального документа, и, уверяю вас, при необходимости она ни минуты в замке не задержится.
Бруно оставалось только откланяться.
Вскоре вернулся из города Леон Брассар с приятным для графини известием: вопрос о Лили решился в пользу ее дальнейшего пребывания в замке. Было принято во внимание, что больница Святой Марии значительно пострадала и что в замке, где есть персональный доктор и хороший уход, больной может быть нисколько не хуже. К тому же городской врач Феттер не согласился с утверждением покойного доктора Вильма, что Лили умственно здорова, а склонился к заключению Гедеона Самсона, настаивавшего на болезни этой девушки, чем чрезвычайно польстил его самолюбию.
Итак, и здесь графиня победила.
XX. ВНУТРЕННЯЯ БОРЬБА
От графини Гаген ушел в страшно подавленном состоянии. Его сын находился в руках женщины, которая ни перед чем не останавливалась. Эта преступная мать готова была принести в жертву даже собственного сына. В ушах Гагена продолжали звучать слова графини: «Молчи, или твой сын погибнет!..»
Дома Гаген заперся в кабинете и долго мерил его шагами, погруженный в мрачные мысли. В душе его началась тяжелая борьба. Ему предстоял страшный выбор: исполни Гаген свой долг — и сын его погибнет, и с ним исчезнет последняя в его жизни надежда. Но разве она еще существует?
Кого он называл своим сыном? Поджигателя, поднявшего руку на жизнь десятков людей!.. Но, может быть, графиня и толкнула его на это преступление? Может, она и им воспользовалась как чудовищным оружием против отца?
Когда Леон бежал из Парижа, обокрав старого Брассара и сделав свой первый шаг на преступном пути, Гаген еще надеялся на его исправление, рассчитывал наставить на путь истинный. Но теперь было поздно. Леон оказался в руках графини…
«Погиб! Погиб безвозвратно!.. — думал с мукой Гаген и постанывал сквозь зубы. — На что же ты еще рассчитываешь, Этьен Аналеско? Почему колеблешься? Потому что этот юный негодяй — твой сын? Или потому что на нем может прерваться старинный дворянский род? Да не должно здесь быть никакой борьбы!.. Я надеялся, что он станет моим наследником… Но теперь поздно, слишком поздно… Но я перенесу и это… А ты, Камилла фон Франкен, ты не восторжествуешь! Ты еще не знаешь Этьена Аналеско! И твой расчет ложен. И ты, и любой твой сообщник должны получить по заслугам, пусть даже речь идет и о моем сыне. Справедливость превыше всего!..»
Но увидеть его, увидеть хотя бы разок — вот чего сейчас больше всего хотел Гаген. Пусть от этого будет еще горше, но — будь что будет! Он должен поговорить с ним, рассказать о тайне его рождения. И с его стороны было бы трусостью избегать этого шага, — думал Гаген и тут же спрашивал сам себя: но где же найти Леона?
Гаген задумался, остановившись, но тут же решил для себя: в замке — где же еще! Там и только там держит его эта страшная женщина.
На другой день к нему зашел Бруно и рассказал о своем визите в замок. Гаген успокоил его:
— Пусть молодая графиня пока останется там. Думаю, что с ней ничего дурного не случится. Дни владычества графини сочтены.
— Значит, вы так близки к цели, Этьен?
— Несомненно, я почти у цели, у меня достаточно доводов для обличения графини.
— Однако что-то вас все же смущает?
— Вы правы, друг мой, но и эту последнюю тяжесть с души своей я надеюсь в скором времени сбросить… Леон Брассар нашелся…
— Ваш сын, которого вы долго разыскивали?
— Да, мой сын, которого я хочу увидеть в последний раз, чтобы потерять навсегда. Он у графини Варбург, которая использует его для своих преступных целей.
— И его тоже? О, это ужасно!.. Теперь я понимаю: через Лили и Леона она хочет удержать нас, связать по рукам и ногам.
— Но это не удастся ей, друг мой.
— Как! Вы согласитесь на гибель вашего сына?
— Он уже погиб. Графиня толкнула его на поджог больницы Святой Марии. Но этим она все равно ничего не достигнет… Однако вы не рассказали мне, чем закончились ваши розыски в Бауме.
— Как! Вы разве не слышали о самоубийстве телеграфиста?
— О самоубийстве? Нет. И конечно, именно того самого, который был нам нужен?
— Да, его нашли мертвым на рельсах, довольно далеко от Баума. Причина самоубийства неизвестна.
— Гм… — задумчиво хмыкнул Гаген. — Если бы Митнахт не был сейчас по ту сторону океана, я бы непременно подумал, что тут без него не обошлось. Эта смерть оказала неожиданную помощь графине. С ней исчезает возможность доказать, кто был отправителем телеграммы. Но ничего! У нас и без того довольно доказательств. Главное, что доказаны отравления. И я приложу все силы, чтобы в ближайшее время подтвердить причастность к ним графини и ее сообщника. Ну, а что касается сына… — Гаген тяжело вздохнул. — Есть вещи, через которые иногда приходится переступать — во имя высшей справедливости.
Бруно понял друга. Он видел, как ему тяжело, как он страдает, но не стал приставать со словами утешения, потому что знал: в таких случаях человек должен все пережить в себе.
Прошло несколько дней, и к Гагену вернулось его обычное присутствие духа. Чувство справедливости взяло верх над любовью к сыну.
Довольная улыбка скользнула по лицу графини, когда она вновь увидела входящего к ней Гагена, ведь до сих пор он не дал против нее никаких показаний. Стало быть, решила она, он покорился. На его же непроницаемо-спокойном лице ничего нельзя было прочесть.
— Ваше появление я расцениваю, ваша светлость, как знак того, что вы изменили свое прежнее решение, — сказала Камилла, приглашая садиться. — И я в долгу не останусь: если вы будете в мире со мной, получите вашего сына.
— Я хотел бы видеть Леона Брассара, — сказал Гаген.
— Да, это совершенно справедливое желание.
— Знает ли он о своем прошлом?
— До сих пор не знал, ваша светлость. Леон Брассар по-прежнему считает себя сыном вашего бывшего слуги.
— Где же он?
— Взгляните сюда, ваша светлость, — поманила его графиня, стоявшая у окна.
Внизу во дворе замка стоял Леон Брассар, готовый вскочить на лошадь, которую подводил ему конюх. Гагену хорошо был виден Леон. Ему хотелось позвать его, броситься к нему, задержать, но — поздно. Леон вскочил на лошадь и быстро поскакал по дороге в город.
— Ваше желание исполнено, ваша светлость. Вы воочию полюбовались вашим сыном.
— Он мне не сын, — глухо проговорил Гаген,
Графиня вздрогнула.
— Вы хотите сказать, что он еще не ваш сын? Но уж это ваша вина, — сказала она.
— Он, наверное, давно был бы моим сыном, если бы у него была другая мать, а не вы, Камилла фон Франкен. Он был бы моим сыном, если бы вы не дошли до такого кощунства и не сделали его орудием ваших преступных замыслов.
— Этьен Аналеско! Только от вас теперь зависит, вернете ли вы себе сына. Но не раздражайте меня. Всему есть предел. Обвинениям и оскорблениям — тоже.
— Что ж, пока я с вами прощаюсь. В следующий раз мы увидимся уже в суде, когда вы будете держать ответ за свои преступления.
— Значит, вы решили пожертвовать своим сыном?
— Я повторяю: он мне больше не сын.
— Хорошо же! Только смотрите, как бы вам не пришлось очень скоро раскаяться в своем решении.
— Я во что бы то ни стало исполню свой долг, и я сам был бы преступником, если бы, жалея сына, стал скрывать истину. И коль уж Леон вступил на путь порока, пусть он понесет заслуженное наказание. Ответственность за это ляжет не на меня — на вас.
— Я не боюсь вас! — гневно воскликнула графиня. — И я без колебаний выполню свою угрозу — ваш сын погибнет. Вы еще не победили, Этьен Аналеско. Не забывайте, что речь зашла о моей жизни, а я ее задешево не отдам. Ступайте, доносите — все это одни пустые слова, а доказательств у вас нет и не будет.
— Предоставьте эту заботу мне. И отвечать вам придется не за вред, причиненный мне, а за ваши злодеяния против покойных графа и графини Варбург, лесничего Милоша, графини Лили, Леона Брассара. Не думайте о бегстве. Я буду сторожить каждый ваш шаг. И не смейте поднять руку на молодую графиню. Это будет только лишним доказательством вашей преступности.
С этими словами Гаген удалился.
— Так умри же! — вне себя от бешенства прошептала графиня. — На этот раз ты не уйдешь от меня.
На следующий день после свидания Гагена с графиней, ближе к ночи, из города к замку Варбург выехал всадник.
Небо затянули свинцовые тучи, начинал накрапывать дождь.
Всадник въехал в лес. Здесь было совсем темно, но всадник, по-видимому, хорошо знал местность, поскольку ехал, не сбавляя хода.
Вдруг лошадь шарахнулась в сторону, чего-то испугавшись.
— Кто тут? — крикнул всадник, заметив на дороге темную человеческую фигуру.
— Какое вам до этого дело? — послышалось в ответ. — Поезжайте своей дорогой, а свою я и сам найду.
Голос показался всаднику знакомым, и он придержал лошадь.
— Да кто же вы? — снова спросил он.
Незнакомец пробормотал что-то сердитое в ответ и исчез в придорожных кустах.
«Гм, кто же это мог быть? — удивленно подумал всадник. — Не думаю, что кто-то из слуг замка».
Он пришпорил лошадь и продолжил путь. Было около полуночи, когда он приблизился к замку. Всадник свернул на боковую тропинку и осторожно направил лошадь к одной из нежилых передних башен замка. Копыта неслышно ступали по мягкой траве парка. Было тихо. Замок был погружен во тьму. Все, вероятно, спали.
Поставив лошадь к самой стене башни, всадник встал на седло так, что, вытянувшись во весь рост, он мог достать рукой до окна башни.
Он осторожно постучал в окно.
— Лили! — тихо позвал он.
Через несколько мгновений окно отворилось, и в нем показалась головка Лили.
— Кто это? — так же тихо откликнулась она.
— Ты не узнаешь меня, Лили?
— Бруно! — обрадованно прошептала девушка.
— Мне надо поговорить с тобой.
— Ах, как я счастлива, что снова вижу тебя!
— Я просил графиню отпустить тебя, но напрасно. Пришлось прибегнуть к такому способу.
— Благодарю небо, что мы снова вместе…
— Тише, милая Лили, нас могут услышать, — остерег Бруно.
— В этой старой башне больше никого, кроме меня, нет. О Боже, Бруно, и как это случилось! — Слезы показались у нее на глазах. — Как счастлива была я когда-то в этом замке, как беззаботно жила, а теперь! Теперь я пленница. Здесь мне страшней, чем в сумасшедшем доме.
— Ты должна выйти отсюда.
— Да, но как?
— Я для того и пришел. Ты не должна здесь дольше оставаться.
— Я заперта и не могу выйти. А ужасный Гедеон Самсон приставлен наблюдать за мной как за сумасшедшей.
— Ты должна бежать как можно скорее.
Лили рассказала жениху, как попала в замок.
— Поверь мне, старый Вит живет в меловых пещерах, — сказала она, заканчивая свой рассказ.
— Я и сам теперь так думаю, после того как видел его там, на берегу.
— Поверь мне, Бруно, это он спас меня тогда и переправил в город. Туда, вниз, должна существовать тропа. Надо найти ее и отыскать старого Вита. Мысль эта занимает меня день и ночь.
— Постараюсь, милая Лили, хотя первая попытка и окончилась неудачно.
— Нет, дорогу в пропасть надо искать не с моря, а с суши.
— Хорошо, моя дорогая, но прежде я должен освободить тебя.
— Дверь заперта снаружи. Остается только окно, — сказала Лили. — Но дай мне время до завтра, я постараюсь найти какой-нибудь способ. Если же не выйдет, жду тебя следующей ночью. Попытаюсь с твоей помощью выбраться через окно.
— Я не могу быть спокоен, когда ты здесь, хотя мне кажется, что графине вот-вот придет конец.
— Значит, до следующей ночи, Бруно.
— Не теряй мужества, дорогая! — Бруно протянул Лили руку, до которой девушка едва смогла дотянуться.
— Ты мое счастье, мое единственное утешение! — прошептала Лили, посылая любимому воздушный поцелуй.
Он спрыгнул в седло и быстро исчез в ночном мраке.
Лили осторожно закрыла окно, легла в постель, но заснуть не могла до самого утра, так взволновал ее разговор с Бруно. А утром, когда Леон зашел проверить ее, Лили сказала ему, что хочет говорить с графиней и что должна сообщить ей нечто важное. Леон удивился, но все-таки отправился за графиней.
Завидев входящую в башню графиню, Лили снова чуть не лишилась чувств — столь зловещие ощущение будила она в душе девушки. Эта женщина, которую она прежде любила и звала матерью, которую даже защищала от нападок своей молочной сестры, эта женщина приводила ее сейчас в жуткий ужас, который она почти не в состоянии была превозмочь.
От графини тоже не ускользнуло то впечатление, которое произвело на падчерицу ее появление.
— Вы хотели мне что-то сказать? — спросила она, подходя к девушке. — Надеюсь, это будут те самые слова, которые помогут рассеять окружающий вашу особу мрак и узнать наконец, кто же вы на самом деле.
Лили чувствовала, что, скорее всего, и на этот раз все будет напрасно, что графине нужна ее жизнь, а главное — деньги, но она хотела все-таки сделать последнюю безнадежно-глупую попытку…
— Я попрошу доктора на время выйти, — сказала она. Каждое слово давалось ей с трудом. — Мне нужно поговорить с глазу на глаз.
— Вам нечего его бояться, ему можно все слышать, тем более что вряд ли вы мне можете сказать что-то такое, чего доктор не знал бы.
— Тем не менее я прошу, чтобы он ушел.
Графиня сделала Леону знак. Он вышел.
— После случившегося со мной я не могу говорить с вами иначе, — начала Лили дрожащим голосом. — И я уже не собираюсь убеждать вас, что я ваша падчерица. Вы прекрасно знаете, что я — она и есть, только по каким-то соображениям не хотите этому верить.
— Ваши слова лишний раз доказывают, что вы больны, — резко перебила ее графиня.
— Выслушайте, пожалуйста, меня до конца, — попросила Лили. — Я делаю последнюю попытку. Возьмите все, что мне принадлежит, заберите мой миллион, я сама, если надо, передам его вам, но перестаньте преследовать меня.
Графиня не ожидала такое услышать и поначалу была явно озадачена.
— Сжальтесь надо мной, отпустите меня! — говорила Лили умоляюще. — Прекратите эту ужасную борьбу. Я откажусь в вашу пользу от своего наследства. Я готова признать когда и где угодно, что миллион ваш и только ваш. Мне ничего не надо, кроме свободы.
— Ну, и чего вы пытаетесь достичь? — надменно-презрительно сказала графиня. — Как вы можете что-то обещать, когда я знать не знаю, кто вы. Ведь никто из свидетелей вас не признал. Как же вы смеете утверждать, что владеете наследством моей дочери? Эта еще одна безумная выдумка только доказывает, что ваше состояние все ухудшается.
Графиня открыла дверь и пригласила Леона, который, войдя, с насмешливой улыбкой поглядел на Лили.
— Наблюдайте за больной хорошенько, — сказала ему графиня. — Наш только что состоявшийся разговор позволяет сделать вывод, что ее болезнь прогрессирует.
Лили побледнела и чуть не упала в обморок. Она поняла, что теперь ее заключению не будет конца, если Бруно не освободит ее. Очередная ее глупость только ухудшила ее положение. Долгое пребывание в сумасшедшем доме оказывает влияние и на здоровых людей.
— Я отдаю эту девушку полностью на ваше попечение, доктор, — продолжала графиня, обращаясь к Леону. — С ней у вас будет немало хлопот. Что же касается меня, то я больше не желаю, чтобы эта особа донимала меня своими требованиями.
Графиня повернулась и вышла. Следом — Леон, заперший за собой дверь комнаты.
Оставшись одна, Лили упала на колени и стала молить Бога, чтобы он даровал ей удачу, чтобы их с Бруно побег на сей раз удался. В сильном беспокойстве, колеблясь между страхом и надеждой, ожидала она ночи. Оставаться здесь дольше она была не в состоянии. Она боялась Гедеона Самсона, который мог опять домогаться ее со своей любовью, хотя ничего, кроме омерзения, он у нее не вызывал, боялась есть и пить и питалась почти одним хлебом, надеясь, что он, по крайней мере, не отравлен.
Наконец наступил вечер. По распоряжению доктора, огня ей не зажигали. В восемь ей принесли воды, потом к ней никто не заглядывал. А время тянулось необыкновенно медленно. Лили стояла у окна и глядела в парк. Скоро, по ее расчетам, должен был появиться Бруно. Из башни было не видно, заснули ли в замке, или нет. Впрочем, Лили во всем полагалась на Бруно. Был он человеком расчетливым и благоразумным, умел предвидеть опасность.
Скоро глаза ее привыкли к темноте, и она уже могла различать темные стволы деревьев в парке, а также часть дороги. Вдруг ей показалось, что кто-то идет к замку. Кто именно — Лили разглядеть не могла, но, несомненно, это был мужчина. Только не Бруно, который направился бы сразу к ее башне. Но кто же этот таинственный незнакомец, пробиравшийся в замок среди ночи? Большие ворота были уже заперты, так что ночной гость не мог просто так попасть в замок.
Лили прислушалась и услышала шаги вдоль решетки, потом все стихло, и она подумала, что незнакомец ушел. А может быть, это просто был кто-нибудь из прислуги?.. На некоторое время снова воцарилась тишина. Потом ее нарушил слабый шорох, и через несколько мгновений Лили увидела между деревьями Бруно, который сдерживал лошадь. Он оглядывался, нет ли кого поблизости.
Лили взяла платок и махнула им из окна, давая знать о себе. Бруно увидел и тихонько подъехал к башне.
Сердце Лили нетерпеливо забилось — минута освобождения приближалась. Уже сегодня они могли отправиться в Вену под защиту матери Бруно. Сейчас должно было решиться все! Лили снова махнула платком.
Наконец Бруно оказался под стеной башни.
— Это ты! Возьми меня отсюда скорее! — радостно зашептала девушка.
Но не успел Бруно соскочить с лошади, чтобы помочь невесте выбраться из башенного окна, как раздался громкий стук.
Лили от неожиданности вздрогнула.
— Кто-то идет, — прошептала она.
Бруно отвел лошадь в тень деревьев. Едва он успел спрятаться, как со стороны замка послышались шаги и послышался лязг и скрип отворяемой двери.
Несколько человек поспешно шли по парку.
Лили едва успела запереть окно. Она, правда, успела заметить, что это были слуги с фонарями. Кто разбудил их? Чью тень видела Лили некоторое время назад?
Лили осталась стоять у окна и увидела, что люди с фонарями осматривают все вокруг. Но, поняв, что бегство сорвалось, Бруно уже успел исчезнуть. Лили не знала, что случилось, решила только, что кто-то узнал о ее намерении бежать. Однако из разговоров прислуги она поняла, что здесь, пожалуй, нечто иное…
Разбужена среди ночи была и сама графиня, но того, кто стучался, так и не нашли. Может быть, это и был тот ночной незнакомец, которого перед приходом Бруно видела Лили?
Неудавшаяся попытка бегства страшно расстроила ее.
— Нет спасения, — убито шептала Лили в мрачной тишине своей башни. — Все погибло!
Ей казалось, что исчезла последняя надежда избавиться от этой невыносимой для нее жизни. Разбитая душой и телом, Лили полностью предалась отчаянию.
Но кто же был ночной посетитель?
XXI. ОТЕЦ И СЫН
В день последнего посещения замка Гагеном на имя Леона Брассара пришло письмо. Леон был очень удивлен тем, что, кроме капеллана и графини, кто-то еще знает его настоящее имя. Он со всех сторон оглядел конверт, подписанный незнакомым почерком, и наконец вскрыл его. Письмо было краткое и без подписи:
«Приходите сегодня вечером, в семь часов, на поляну на границе Варбургского леса, что возле дороги, ведущей в рыбацкую деревню. Вы узнаете важное для вас известие».
Кто мог это написать? Следовало ли ему идти? Любопытство взяло верх, и он решил пойти.
С пленницей замка у него пока все было очень проблематично, но он не оставлял надежды когда-нибудь овладеть Лили, назвать ее своей. Применить насилие он не решался. Да и добровольного соединения ему хотелось гораздо больше. А пока он каждый день появлялся в башне, и хотя Лили не обращала на него ни малейшего внимания, даже не глядела в его сторону, Леон не переставал говорить ей о своей любви.
— Неужели же я так отвратителен, — спрашивал Леон, — что вы даже не хотите выслушать меня? Я знаю, что вы на меня сердитесь за то, что я принес вас сюда, в замок, но и без меня вы все равно бы, в конце концов, оказались здесь. Но можно все изменить, — понизил голос Леон, — и ваше сумасшествие, и пребывание здесь, и все остальное — стоит вам стать поблагосклонней ко мне…
— Вы достойны презрения! — не выдержала Лили. — Вы прекрасно знаете, что с рассудком у меня все в порядке, и все-таки помогаете тем, кто держит меня здесь взаперти.
— Слава Богу, вы заговорили!
— Не радуйтесь, я скажу все, что я о вас думаю. Я презираю вас и не знаю, есть ли на земле еще более презренный человек, чем вы? Уже сам вид ваш для меня ненавистен! Больше я не скажу вам ни слова.
Леон заставил себя рассмеяться.
— Вы не можете оскорбить меня. Как можно обижаться на такую прелестную девушку? Я не сержусь на вас, мое сокровище, но вы все-таки должны остаться здесь. Вы удивляетесь, что я обхожусь с вами как с душевнобольной? Но может быть, только это и дает мне возможность видеть вас ежедневно?..
Лили отвернулась.
— Вы сами себе вредите, Лили, — не успокаивался Леон. — Если вы будете ко мне благосклонны, все изменится к лучшему. Но поскольку вы не хотите лучшего, терпите. И продолжаться так может бесконечно долго. Или вы ничего другого и не хотите? — говорил он насмешливо. — Только учтите, рано или поздно вы все равно будете моей — клянусь вам!
Лили с каждым днем все больше боялась Брассара. Ради удовлетворения своей страсти он, действительно, был способен на все. И ни просьбы, ни увещевания на него не подействовали бы.
Какая громадная разница была между ним и доктором Вильмом, пожертвовавшим жизнью ради ее спасения.
Было около семи вечера, когда Леон покинул замок. Никто не видел и не знал, куда он идет. Он был в черном сюртуке и черной шляпе. Брассар шел медленно и осторожно, оглядываясь по сторонам.
Выйдя из леса на лужайку у дороги, ведущей в рыбацкую деревню, Леон в некотором отдалении увидел человека. Тот облокотился о дерево и смотрел на море. Человек стоял к Брассару спиной и, как и он сам, был одет во все черное. Он ли пригласил Леона сюда?
Услышав шаги, незнакомец обернулся. Это был доктор Гаген. Леон подошел к нему.
Гаген явно волновался. Он пришел поговорить с Леоном, поговорить совершенно спокойно, а теперь понял, что родительские чувства пробудились в нем с неожиданной силой. Хотя и запоздало.
Шевельнулось ли что-то ответное в Леоне? Вряд ли. Он уже раньше видел Гагена и теперь старался угадать, что тому от него нужно. Может быть, он хочет повести разговор о Лили?
Леон Брассар холодно поклонился Гагену и подошел.
— Это вы пригласили меня сюда? — спросил он.
— Да, я. Письмо анонимно, но оно не подписано по важным причинам, Леон Брассар.
— Откуда вы знаете мое имя? — спросил Леон.
— Сейчас вы все узнаете. То, что я хочу вам сообщить, гораздо важнее всего, что вы можете предположить, и касается тайны вашего рождения, равно как и вашего будущего.
Леон недоверчиво посмотрел на Гагена.
— Должен сознаться, доктор, я не очень люблю, когда другие суют нос в мои дела, — заносчиво сказал он.
— Я знаю причину вашей подозрительности, Леон Брассар. Вы хотите остаться здесь как можно менее заметным, вы не хотите, чтобы знали о вашем прошлом. Но не бойтесь старого Брассара, он не преследует вас за взятые у него деньги. Они возвращены ему.
У Леона вытянулось лицо.
— Почему вы мне это говорите? — сказал он. — Самсон Брассар — мой отец, и это дело касается только нас двоих. Нечего сюда впутывать других.
Ответ Леона произвел на Гагена тяжелое впечатление.
— Вы называете старого Брассара своим отцом?
— Конечно. А разве не так?
— Нет, не так. Дело в том, что старый Брассар — только ваш названый отец. Я и пригласил вас сюда для того, чтобы сообщить это, — отвечал Гаген.
— Старик Брассар мне не отец? — удивленно переспросил Леон.
— Он взял вас маленьким ребенком на воспитание и прекрасно выполнил свой долг.
Леон помолчал несколько мгновений, усваивая услышанное, потом лицо его приняло обычное неприятно-насмешливое выражение.
— Гм, — хмыкнул он. — Хороши же, видно, были родители, коли подкинули свое дитя слуге. Было бы лучше, если б вы вообще не рассказывали мне всего этого. Я хоть и не изнежен, но подобные вещи возбуждают странные мысли. Да и чем вы докажете верность сказанного, господин доктор?
— Доказать очень легко, Леон Брассар. Ваш настоящий отец искал вас, тосковал о вас, наконец нашел, но, надо полагать, слишком поздно…
— Тосковал обо мне? — перебил Леон. — Не смешно ли! Добрый отец соскучился по своему сыночку через двадцать лет после того, как тот прожил у старого Брассара…
— Вы не можете судить об этом, Леон.
— Добрый отец! Ха-ха-ха! — Леон уже в полный голос рассмеялся Гагену в лицо. — Если вы знакомы с этим достойным папашей и не менее любезной мамашей, передайте им от моего имени, что, не заботясь обо мне столько времени, они могут и дальше меня не вспоминать. Но все, что вы мне сейчас рассказываете, сказки. Мой отец — Брассар. Или вы хорошо знаете того, кто выдает себя за моего отца?
— Ваш отец хотел бы вновь назвать вас своим сыном, отдать вам все, что у него есть, и отвести от преступного пути, на который вы ступили.
— Кто же этот добрый отец?
— Я вижу, что ты хочешь облегчить мне тяжесть признания. Твой отец — я!
— Вы? — поразился Леон, но тут же насмешливо-недоверчиво сказал: — Очень странно!
Такой реакции Гаген не ожидал. Его горе и искренность его родительской любви встретили в сыне только стойкое недоверие и даже циничную усмешку.
— Да, я твой отец, — печально подтвердил Гаген, который в первое мгновение хотел обнять сына, но теперь словно злая невидимая сила оттолкнула его. — Но я нашел тебя, чтобы снова потерять. Я хотел взять тебя к себе тотчас же после твоего рождения, сделать счастливым и богатым. Я забрал тебя от недостойной твоей матери, но, поскольку сам в то время был близок к смерти, отдал на попечение старого Брассара. Теперь пришло время сознаться во всем этом…
— Но к чему? Какая теперь разница? — жестко сказал Леон.
— Я больше не мог нести в душе своей этот груз. И еще я хотел и, наверное, мог бы до недавнего времени сделать тебя счастливым, если бы ты не зашел так далеко по преступному пути. Но теперь поздно…
— Вы для меня совершенно чужой человек, сударь, и я не понимаю, какое вы имеете право в чем-то меня обвинять?
— Ты сам отнимаешь у меня счастье называть тебя своим сыном, ты не позволяешь мне спасти себя. Что ж, теперь твоя судьба не в моих руках. А судьбе твоей теперь не позавидуешь. Ты — поджигатель, сообщник, вдохновитель той погибшей сиделки из сумасшедшего дома…
Леон вздрогнул и с ненавистью взглянул на отца.
— Если вы позвали меня сюда, чтобы разыгрывать эту комедию с отцом, то напрасно трудились. Кто бы вы ни были, меня нисколько не прельщает возможность сделаться вашим сыном. Или вы полагаете, что найдется на свете хоть один идиот, который вдруг станет называть совершенно чужого человека отцом, после того как он двадцать лет знать не хотел своего ребенка?
— Найден и потерян, — убито прошептал Гаген после отповеди Леона. А тот повернулся и быстро пошел прочь.
— Леон! — крикнул ему вслед Гаген.
Леон поспешно уходил.
«Какое ужасное свидание! — сказал себе Гаген. — Такого сокрушающего удара я еще не испытывал».
У Гагена будто отнялись ноги, и он долго не мог сдвинуться с места и все глядел и глядел в ту сторону, куда удалился его сын.
«Да, теперь, пожалуй, дни мои сочтены, — продолжал доктор потерянно раздумывать. — Чего мне еще искать на этом свете? Последняя надежда рухнула. Осталось исполнить один долг: сорвать маску с гнусной преступницы и можно будет успокоиться. Вся моя жизнь — цепь непрерывных разочарований и тяжелых испытаний. Теперь бы спокойно и достойно умереть. Такое горе, такое горе!.. Потерять живого сына… Все кончено, пора умирать. Никто не станет плакать над моей могилой, и род моих предков оборвется вместе со мной…» И тут ему стало так жалко себя, что он чуть не прослезился.
XXII. ДЕМОН
Возвратимся снова к той ночи, когда Бруно пытался освободить Лили и вынужден был ретироваться, увидев обыскивающую парк прислугу.
В одиннадцать часов графиня легла спать, отпустив горничную, которая не караулила ее в передней с тех пор, как в письменном столе покойного графа был обнаружен яд. Макс тоже больше не караулил ее, и вся прислуга снова заняла свои обычные места.
Но в этот вечер странное беспокойство не отпускало графиню. Вскоре она, однако, установила причину этой тревоги — Гаген. Его одного она боялась. Она знала его решимость и верила, что он способен даже пожертвовать сыном ради того, чтобы уничтожить ее.
Сын!.. Графиня невольно вздрогнула. Знал ли уже Леон тайну своего рождения? Она и сама собиралась ему открыть ее, но тут у нее возникла зловещая идея. Саркастическая улыбка скривила губы графини. Она решила реализовать свою идею на следующий же день.
Однако желанное успокоение не приходило…
Кроме лампы на столе в спальне горели еще и свечи. Графиня только собралась их погасить, как вдруг подозрительный звук привлек ее внимание. Кто-то, похоже, пытался открыть парадную дверь. Графиня слышала, как дергали дверную ручку. Но вся прислуга уже спала. Значит, это был кто-то чужой.
Графиня замерла посреди спальни, окна которой были задернуты тяжелыми шелковыми шторами. Кто мог прийти в столь позднее время? Графине стало страшно в глубокой ночной тишине. Она крадучись подошла к одному из окон, тихонько отодвинула штору и, осторожно приоткрыв окно, выглянула наружу.
Кругом не было видно ни души.
Но кто же тогда стоял у дверей? А в том, что там кто-то был, графиня не сомневалась.
Вдруг шорох послышался уже не возле дверей, а внизу, под окном графини. Она затаила дыхание, чувствуя, что сейчас должно что-то произойти. Но что?
И тут раздался громкий стук. Он доносился от ворот парка.
Охваченная предчувствием, говорившим, что ей самой необходимо отпереть, прежде чем проснется прислуга, графиня схватила свечу и бросилась вниз, к парадному. Самообладание и хладнокровие начали возвращаться к ней. Она быстро спустилась, вышла из здания и поспешила к воротам.
Вновь раздался громкий стук, гулко разнесшийся в темноте.
С внутренней стороны ворот торчал ключ.
— Кто там? — спросила графиня.
— А, это ты сама! Отлично! Открывай! — глухо послышалось в ответ.
Услышав этот голос, графиня отскочила как ужаленная. Она узнала его, хотя и боялась поверить своим ушам.
— Кто там? — снова повторила она.
— Разве не узнаешь? — снова сказали за воротами.
Графиня поспешно отворила.
В проеме появился ужасного вида человек с всклокоченной бородой, в истрепанном сюртуке и мятой шляпе.
Графиня отступила, точно увидела привидение.
— Так это ты? — сказала она с таким удивлением, словно перед ней стоял выходец с того света.
— Конечно, я! — резко ответил гость.
— Ты что, с ума сошел? Явиться ночью и в таком виде! — с ужасом сказала графиня.
— По твоей милости я дошел до такого состояния, до полной нужды. Я пришел получить мои деньги. Я должен их получить, Камилла! — потребовал Митнахт, а это был именно он.
— Замолчи! Садовник услышал стук. Он отпирает свою дверь, чтобы выйти. Спрячься.
— Зачем? — удивился Митнахт.
— Спрячься! — повелительно повторила графиня, затем со свечой в руке подошла к воротам.
— Неужели никто ничего не слышит! — воскликнула она нарочито громко.
Она не ошиблась. Первым действительно проснулся садовник. А скоро к нему на подмогу явился Макс.
— Да, кто-то стучал, я хорошо слышал, — подтвердил садовник.
— Принесите фонари и обыщите все вокруг, — приказала графиня. — Что творится! Я не могу успокоиться. С сегодняшнего дня надо усилить охрану.
Слуги поспешили исполнить приказание сильно рассерженной госпожи, но ничего подозрительного не обнаружили.
Графиня вошла в парадное. Курт фон Митнахт дожидался ее под лестницей.
— Что за легкомысленный поступок! — стала она выговаривать ему. — Если тебя увидят, мы оба погибли.
— Что за чушь! Я пришел, чтобы получить от тебя мои деньги. Чего ты медлишь? Или снова хочешь обмануть меня?
Графиня смотрела на Митнахта и не могла найти слов от гнева.
— За деньгами, значит, пожаловал? — зловеще прошептала она. — А я-то думала, что ты прибыл заслуженное наказание получить…
— Деньги! Давай мои деньги — и делу конец.
— Ах, деньги… Я, чтобы успокоить его, собрала все, что могла, и отослала, а он теперь сам явился и еще требует. Я, между прочим, миллиона не получила.
— Нет? Тем лучше. Быстрей получай и отдавай мою долю.
— Хорошо, пусть будет так, — неожиданно успокоилась графиня. — Но никто не должен знать, что ты здесь. Над моей головой сгустились тучи. Этот мнимый доктор Гаген поклялся погубить меня. Если тебя увидят здесь, дело примет самый нежелательный оборот.
— Ну, тогда спрячь меня и позаботься побыстрее разобраться с деньгами. Или ты хочешь, спрятав меня, без помех скрыть их?
— О, были бы у меня эти деньги! Я прежде всего заплатила бы тебе, лишь бы отделаться от тебя. Пошли, будешь жить в башне. Но берегись, будь осторожен. Малейшая неосторожность может привести к самым неожиданным последствиям… — И графиня добавила бывшему управляющему еще несколько слов на ухо.
— Хорошо, — согласился он. — Я остаюсь здесь до тех пор, пока не буду полностью удовлетворен.
Графиня сама отвела нежданного и теперь ненавистного для нее гостя в башню и потребовала все время держать дверь на запоре. Деньги она пообещала достать как можно быстрее.
После ее ухода Митнахт заперся и лег в постель. А графиня еще долго не могла заснуть, пытаясь осмыслить положение, в котором сейчас оказалась.
На следующее утро к ней явился Леон, чтобы по обыкновению доложить о состоянии здоровья Лили.
— Леон Брассар, — сказала она, выслушав его, — я давно хотела спросить вас вот о чем. Вы знаете, мне многое известно относительно вашего прошлого, поскольку я знаю старого Брассара, да и мой капеллан, в бытность его в Париже, знал многое такое, чего никто другой не мог бы знать… Говорил ли вам старый Брассар о тайне вашего рождения?
— Нет, графиня, — ответил Леон.
— И вы, конечно, не знаете, что Брассар — ваш названый отец?
— Об этом я уже кое-что узнал, но не вполне верю…
— Что же вы узнали?
— Что… у меня есть другой… настоящий отец.
— Кто вам это сказал?
— Доктор Гаген.
— А кто ваш отец — он говорил?
— Да, графиня… Говорил, что отец мой… он.
Графиня усмехнулась.
— Верите ли вы мне, Леон? — спросила она.
Леон утвердительно склонил голову.
— Справедливость требует того, чтобы вы знали всю правду о себе. И я давно хотела вам ее рассказать. Что до доктора Гагена, то он сказал вам правду…
— Так он действительно мой отец! — поспешно воскликнул Леон. И видно было, что это его отнюдь не радует.
— Он сказал вам правду, но, насколько я вижу, не всю. А всю правду сказать нелегко. А правда в том, что с самого рождения вас бросили, лишив богатства, титула и имени. Вас отдали на руки слуге, вместо того чтобы сделать наследным принцем.
— Принцем? — вскочил Леон.
— Вы этого не знали?
— Нет, графиня.
— А знаете ли вы, кто такой доктор Гаген?
Леон только пожал плечами.
— Баснословно богатый принц Этьен Аналеско. А вы его единственный сын, который должен был бы зваться принцем Леоном и вести соответствующую его богатству беззаботную светскую жизнь. А вместо того… Мне становится жаль вас, когда я думаю, какая печальная судьба выпала вам.
Леон был ошарашен услышанным.
— Мне очень жаль вас, Леон, — повторила графиня. — С вами поступили бесчеловечно, низко. И сделал это тот, кто сейчас называется вашим отцом. Крайний случай подлости… Несколько дней назад я беседовала с принцем Аналеско, то бишь доктором Гагеном. Говорила, между прочим, я и о вас, упрекнула, почему он до сих пор не откроет вам тайну вашего рождения. Но он был в сильном гневе и твердил одно: он мне не сын.
— А я и не был им! — запальчиво воскликнул Леон. — До сих пор я не знал его… Он при встрече со мной попытался заговорить о своей родительской любви, о желании видеть меня своим сыном и так далее, но я рассмеялся ему в лицо. Конечно же, теперь он станет говорить, что я ему больше не сын…
— Я не понимаю, что его раньше удерживало признаться во всем и назвать вас сыном?
— Зато теперь он явился ко мне, но не для того, чтобы признать сыном, а, напротив, чтобы заявить, что уже поздно, что я ему больше не сын. Как будто раньше — был.
— О, даже так? Это невероятно. Но почему?
— Вы это знаете, графиня, и я сам от этого не нахожу себе места…
— Да, знаю. Он хочет предать вас суду как поджигателя. Он утверждает, будто вы вместе с Дорой Вальдбергер сговорились поджечь больницу Святой Марии. Он хочет, чтобы вы понесли за это наказание.
— Этого не будет! — яростно воскликнул Леон. — Клянусь моим спасением, этого не будет. Он мне больше не отец, а я ему не сын, но я не отвечаю за то, что может с ним случиться…
С безумными глазами Леон Брассар бросился вон из покоев графини.
Графиня удовлетворенно посмотрела ему вслед. Она торжествовала. Сейчас она была похожа на демона, подталкивающего людей к преступлениям.
XXIII. «НЕФТЯНОЙ КОРОЛЬ»
Расставшись с Гагеном, Губерт Бухгардт без всяких приключений дошел до маленькой железнодорожной станции, сел на проходящий поезд и отправился в глубь Соединенных Штатов. Он надеялся найти там работу, не имея документов. А если посчастливится, устроиться к кому-нибудь из бывших соотечественников.
Он ехал до самого вечера и наконец сошел на полустанке. Здесь был город, появившийся всего лет десять назад, но уже прилично разросшийся и разбогатевший, благодаря залежам нефти поблизости.
Все население города так или иначе жило нефтью. Добыча и обработка этого полезного ископаемого были нелегки, но хорошо оплачивались, и за несколько лет можно было сколотить довольно приличное состояние. А это было как раз то, что нужно Губерту.
В ближайшей гостинице, куда он зашел, Губерт узнал имя владельца завода по очистке и переработке нефти — самого богатого из всех местных фабрикантов, прозванного «нефтяным королем».
«Нефтяной король». Это было что-то новое.
От хозяина гостиницы Губерт узнал, что мистер Артизан — так звали «короля» — человек с причудами. Он не женится из боязни, что ему не на что будет содержать семью и детей, хотя он владеет богатейшими месторождениями.
— Где же его владения? — поинтересовался Губерт.
— А в трех милях отсюда. Артизан-Рокс они называются. Да вон мистер Викет хорошо знает. — Хозяин указал в сторону господина, сидевшего за столиком в глубине зала. — Он все время берет у него сырую нефть. Года через два тоже будет богачом. А вы, вероятно, ищете работу? — поинтересовался он.
— Да, — подтвердил Губерт.
— Ну так и обратитесь к нему. Эй, мистер Викет! — крикнул хозяин. — Тут человек ищет работу!
Губерт подошел к Викету.
— Если у вас есть место, прошу вас, возьмите меня, — сказал он на ломаном английском.
— Вы, наверное, приезжий? — осведомился американец.
— Да, мистер Викет. Я не знаю, какая у вас есть работа, но для начала готов на любую.
— У вас есть документы?
Губерт изменился в лице.
— Нет, мистер Викет, кроме желания работать, у меня больше ничего нет.
— Ну, что ж, — внимательно посмотрев на него, сказал американец, — вы мне нравитесь. Попробуем. Посмотрим, как пойдет дело. Если станет хорошо получаться, я возьму вас и буду платить двадцать долларов в неделю.
Губерту это показалось громадной суммой. Он не знал, что в здешних местах все было так дорого, что восьмидесяти долларов в месяц едва хватало, чтобы свести концы с концами.
Мистер Викет взял Губерта с собой. Он жил на окраине города, рядом с железнодорожной станцией. Тут громоздились громадные бочки нефти, находились различные приспособления для ее очистки и переработки, после которых готовый продукт переливался в бочки поменьше и отправлялся на железную дорогу.
— Умеете ли вы писать? — спросил Викет и прошел с Губертом в сарай, где рабочие заполняли бочки очищенной нефтью.
— Да, мистер Викет.
— Вам надо будет нумеровать заполненные бочки, а затем заносить эти номера в книгу. Вот и все.
— Если можно, я сейчас же примусь за работу! — сказал Губерт.
Дело у него пошло споро, а вечером, когда он явился к мистеру Викету с отчетом о сданной на железную дорогу партии бочек, новый его хозяин сказал:
— Вы останетесь у меня, мистер Губерт. И мне хотелось бы полностью положиться на вас, так как, доверяя бочки нефти, я вверяю вам громадные суммы. Только одно условие — будьте честным.
— Вы можете быть спокойны, мистер Викет, ни один фунт нефти не пройдет мимо меня.
Усталый, но довольный, что нашел хорошую работу, Губерт отправился в отведенную ему маленькую комнатку. Здесь были только кровать, стол и стул. В первый раз за длительное пребывание в Америке Губерт заснул спокойно.
На другой день он снова рано утром был на работе. Мистер Викет незаметно присматривался к Губерту. Его усердие и трудолюбие нравились хозяину, и с каждым днем он оказывал ему все больше доверия. Несколько раз подвергал он своего нового работника испытаниям, но тот с честью преодолевал их, только укрепляя доверие к себе.
Между тем Викет стал замечать случаи недопоставок нефти из Артизан-Рокса. Ему необходим был человек, который бы на месте контролировал отправку сырья.
Выбор его пал на Губерта.
— Вы, конечно, очень полезны мне и здесь, — начал Викет, вызвав однажды Губерта, — но еще больше пользы вы бы оказали, работая моим доверенным лицом у мистера Артизана. Я стал замечать, что мне иной раз недодают нужное количество нефти. Я подозреваю, что один из работников Артизана, Блэк, обманывая нас, набивает свой карман. Поэтому я решил послать туда своего человека. Не согласитесь ли вы, мистер Губерт, поехать?
— Конечно, если смогу быть полезным, — сказал Губерт.
— Что ж, завтра и отправляйтесь. Будьте моим уполномоченным.
На следующий же день Губерт выехал в Артизан-Рокс с письмом мистера Викета.
По внешнему виду Артизана трудно было сказать, что это богатый человек. Да и ни одно строение в его владениях об этом тоже не говорило.
Фургоны мистера Викета, с которыми прибыл Губерт, остановились перед сараем, где стояли предназначенные к перевозке бочки. Когда Губерт вошел в сарай, он прежде всего обратил внимание на человека с резкими чертами бледного лица и черной бородой. Это и был, как ему сообщили, Блэк.
Но вскоре привлек внимание и другой человек, здесь работавший. Сильно кашляя, к Губерту подошел маленького роста старик в поношенной шляпе и холщовой рубахе. К удивлению своему, Губерт узнал, что этот толстенький старичок и есть «нефтяной король», мистер Артизан, когда-то давно купивший эти земли за бесценок и обнаруживший на них богатые залежи нефти, превратившие его в миллионера.
Во владениях Артизана нефти добывалось очень много. Затраты на ее добычу были чрезвычайно низки. Поэтому и прибыли получались колоссальные. К тому же «нефтяной король» на самого себя тратил крайне мало. Ел он скудно, пил только воду, работал с раннего утра и до позднего вечера и не позволял себе никаких развлечений. Одевался он тоже из рук вон плохо и изнашивал свою одежду до ветхости.
В общем, «нефтяной король» крайне удивил и разочаровал Губерта: он ожидал увидеть богатого, знатного господина респектабельной наружности, какие не редки в Америке, а вдруг обнаружил перед собой маленького, толстенького, невзрачного человечка, беспокойно шнырявшего среди своих работников.
Между мистером Артизаном и его управляющим Блэком большая разница была не только в наружности, но и в характере. В то время как мистер Артизан, несмотря на скупость, отличался известным добродушием, управляющий даже внешностью своей словно излучал жестокость и алчность.
На Губерта он с первой же минуты произвел неприятное впечатление, поэтому, едва поклонившись, он поспешил обратиться к мистеру Артизану и передать ему рекомендательное письмо от Викета.
Артизан прочитал его, оглядел Губерта и сказал:
— Вас здесь хорошо примут. Вы останетесь на месторождениях?
— Да, я получил такое поручение от мистера Викета.
— Хорошо, мне это тоже на руку. Вдвоем можно лучше уследить за всем. Вот мой управляющий Блэк. С ним вы и будете работать — каждый на своего хозяина.
«Нефтяной король» подозвал управляющего.
— Вот новый житель Артизан-Рокса, мистер Блэк. Это доверенный мистера Викета. Он останется у нас, — представил Артизан Губерта.
— Хорошо, — коротко буркнул Блэк.
— Если вам удобно, можете жить с мистером Блэком, — сказал хозяин и отошел к другим рабочим — давать указания.
Последние слова, видимо, не понравились управляющему.
— Вот скупердяй, — сказал он Губерту. Тот промолчал.
Вместе они отправились к деревянному домику, где внизу жили работники, а наверху была довольно просторная комната для Блэка и Губерта. У мистера Артизана неподалеку стоял отдельный дом, но он был нисколько не лучше.
Когда они пришли в дом, Блэк предложил простой и сытный ужин. Губерт согласился, но сразу же заплатил за свою долю, а поев, тут же лег спать.
На следующий день Губерт принялся за работу, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Он трудился для своего хозяина, а когда позволяло время, помогал мистеру Артизану и Блэку.
Артизан незаметно наблюдал за Губертом и все больше проникался к нему уважением.
Вскоре Губерту бросилось в глаза, что Блэк каждый раз приходил в беспокойство, когда Артизан появлялся в сараях. Он начинал исподтишка высмеивать своего хозяина, всем своим поведением показывая, как он ненавидит его.
А однажды ночью произошел случай, поразивший Губерта.
Около десяти вечера Блэк с Губертом отправились к себе на отдых и сразу же легли спать. Во втором часу ночи Губерт вдруг проснулся от легкого шума. И хотя в комнате было темно, он увидел, что уже одетый Блэк крадучись пробирается к двери, явно не желая разбудить соседа по комнате. Губерт сделал вид, что продолжает спать, а сам ожидал, что произойдет дальше.
Блэк почти бесшумно открыл дверь и исчез в темноте. Проскрипела под его ногами лестница. Губерту показалось, что он слышит внизу голоса. Что это означало? Почему так крадучись ушел Блэк и куда? С кем встретился у дома?
Губерт встал, движимый любопытством. Голоса внизу затихли. Губерт неслышно подошел к окну и осторожно отворил его. На дворе было не очень темно, и он мог различить, как Блэк, в сопровождении еще двух человек, направился к тому месту, где стояли несосчитанные пока бочки нефти, заполненные вчера днем. А в некотором отдалении Губерт увидел телегу.
Что все это могло означать?
Вскоре Губерт разглядел, как вся троица закатила на телегу сначала одну бочку с нефтью, потом вторую, третью, четвертую. Потом они посовещались, и Губерту показалось, что те двое стали расплачиваться с Блэком.
Это было явное воровство, в чем Губерт теперь ни минуты не сомневался. Кто же среди ночи станет получать честно заработанные деньги? Совершенно очевидно, что Блэк обкрадывал своего хозяина.
Телега тронулась с места, Губерт снова лег в постель, а вскоре возвратился и Блэк. Он улегся спать как ни в чем не бывало, а Губерт стал обдумывать, как ему поступать дальше. Он решил пока ничего никому не говорить, а подождать, как будут развиваться события.
На следующую ночь ничего не случилось, но через ночь повторилось то же самое, что и позавчера. Управляющий даром времени не терял. Губерт увидел из окна тех же двоих. Они, как и в прошлый раз, закатили на телегу четыре бочки, рассчитались с Блэком и уехали.
На сей раз Губерт ложиться не стал. Он решил прямо поговорить с управляющим.
Блэк был крайне удивлен, найдя своего соседа на ногах.
— Еще два часа ночи, чего вы встали?
— А вы?
— У меня было дело.
— Послушайте, Блэк, — сказал Губерт, — бросьте это нечестное и позорное дело. Я хочу вас предостеречь…
— Ах, вот как! Отлично, мистер Губерт, отлично! — Блэк развалился на кровати, словно ничего не произошло. — Но не переживайте. Сколько бы мы ни взяли у мистера Артизана нефти, ее меньше не станет, он не разорится.
— Я вас предупредил, Блэк. Не вынуждайте меня быть доносчиком, — еще раз сказал Губерт. — Вы берете то, что вам не принадлежит, и я не могу молчать, иначе окажусь вашим соучастником.
— В таком случае, самое лучшее — ничего не видеть и не слышать, — нагло ухмыльнулся Блэк. — Спокойной ночи, мистер Губерт, и право же, не стоит так много разговаривать о таких пустяках…
Блэк посчитал, что инцидент исчерпан, и на этом дело закончится, однако Губерт, заметив, что воровство продолжается, в один прекрасный день отправился к Артизану. «Нефтяной король» принял его очень дружелюбно.
— Какие-нибудь жалобы, претензии, мистер Губерт? Может быть, вам наливают неполные бочки?
— Нет, что касается лично меня и моего хозяина, то тут пока все в порядке. Но я обязан сообщить вам, что у вас совершаются вещи, которые следует пресечь. Потери для вашего богатства, возможно, и незаметны…
— Потери? Какие потери? — встрепенулся Артизан.
— А вы поднимитесь ближайшей ночью и выгляньте на улицу, и тогда, уверен, застанете вора, который тайно торгует вашей нефтью.
— Вор? Ночью? — продолжал Артизан.
— Именно. И я бы, может, закрыл на это глаза, но не хочу быть замешанным в грязное дело.
— Но кто же этот вор?
— Вы сами увидите, мистер Артизан, — ответил Губерт. — Надо поймать его с поличным. Я предупреждал его, но он не захотел прислушаться к моим словам. Тогда пусть винит себя сам.
Артизан благодарно пожал Губерту руку и признался, что с каждым днем все больше уважает его.
На следующую ночь Артизан с одним из работников решил подстеречь вора. Около часу ночи к сараям осторожно подъехала телега, затем раздался свист, и почти тотчас же появился Блэк. В первую минуту Артизан подумал было, что его управляющий тоже явился ловить вора и хотел уже позвать его, чтобы тот не спугнул чужаков, но вдруг увидел, как они, сойдясь в кружок, доверительно разговаривают, шелестят купюрами.
И тут мистера Артизана проняло. Он все понял и буквально взбесился. Схватив ружье, он поспешил к телеге, которую незнакомые люди нагружали бочками с его нефтью.
— Что здесь делается, мистер Блэк?! Что за ночная погрузка? — неожиданно явившись перед ними, заорал Артизан. — А ну, снимайте бочки обратно!
Все трое были крайне изумлены, однако приказание выполнять не торопились, угрюмо и враждебно глядя на Артизана. Только когда из дома вышел работник — и кто его знает, сколько еще народу могло появиться на месте преступления! — они быстренько сняли бочки и поспешно укатили, оставив Блэка один на один с хозяином.
— Славненькая история, мистер Блэк, — сказал Артизан. — Ей-богу, славненькая! Так, значит, вы оправдываете мое доверие…
Блэк молчал, мрачно и с угрозой глядя на хозяина.
— Давненько, видно, вы таким образом промышляете, на кругленькую сумму, поди, успели украсть, — продолжал Артизан. — А я вам верил, ничего дурного за вами не подозревал. А вы, оказывается, все это время бессовестно обкрадывали меня. Ну, что ж, пришла пора держать ответ.
— Нечего мне отвечать, — грубо буркнул Блэк.
— Верно, нечего. Что вы можете сказать в свое оправдание, если я вас поймал за руку?.. В общем, так. Даю вам неделю, чтобы вы убрались от меня. И скажите спасибо, что я не сдаю вас полиции.
— Не обеднели бы вы из-за нескольких бочек нефти, которая бьет буквально из-под земли. Вы и так успели нажиться, можно было и другим дать… — нахально сказал Блэк.
— Какая наглость! — воскликнул Артизан. — Итак, Блэк, через неделю. Запомните — через неделю и духу вашего здесь не должно быть. За неделю я кого-нибудь подыщу вам на замену, но в это время попробуйте только приняться за старое. Уж тогда я точно отдам вас в руки полиции.
Блэк задыхался от ярости. Он, конечно, знал, кто донес хозяину, но злился все-таки не столько на своего соседа, сколько на Артизана, который перекрыл ему источник дохода.
Артизан повернулся и пошел прочь.
Блэк тоже вернулся в свою комнату. Губерт не спал, зная, что что-то должно произойти сегодня.
— Старый негодяй, — раздраженно сказал Блэк, относя гнев свой к хозяину.
— Я же предупреждал вас, а вы не захотели слушать.
На следующее утро Блэк был вне себя от злости, но Губерт не обращал на это никакого внимания, занятый обычной работой.
— Погоди, старый негодяй, — ворчал Блэк. — Раз ты жалеешь крохи от своего богатства, я возьму себе его все. Я уйду, но прежде постараюсь вознаградить себя. Берегись, старый скряга, о тебе плакать никто не станет!
XXIV. ОТКРЫТИЕ ПЕЩЕР
Там, где волны вечно бьются о камни, за белой полосой прибоя, у подножия меловых скал, рыбаки давно уже не видели знакомого призрака. В течение нескольких недель не раз поднимались бури, но старый Вит, неизменно прежде предупреждавший об опасности, не появлялся.
Старая нищая Лина Трунц говорила, что, наверное, закончился срок его странствований, и на смену ему скоро должна явиться новая жертва вампира.
Рыбаки молча покачивали головами. Как бы там ни было, но они чувствовали, что теперь в их жизни чего-то недостает.
Волны по-прежнему яростно бились о прибрежные камни и по-прежнему никто не осмеливался приблизиться к загадочному берегу.
На кучке тростника в знакомой нам пещере лежал в это время старик с длинной седой бородой и в ветхой одежде. Возле него стояла кружка с водой.
Старый Вит не шевелился, только слегка вздымавшаяся грудь его говорила о том, что он еще жив. Но был он, как видно, тяжело болен. Его стало трудно узнать: глаза ввалились, сам он весь высох, остались только кожа да кости.
Уже несколько недель лежал он здесь, одинокий и беспомощный. Но до сих пор мог он, по крайней мере, дотащиться до ручья, впадавшего в море, чтобы набрать свежей воды.
Теперь же не хватало сил даже подняться с тростника, служившего ему постелью. Собранные им небольшие запасы пищи тоже истощились, и он с часу на час ждал смерти.
Старый Вит никому в жизни не делал зла, его не мучили угрызения совести, но тем не менее что-то мешало ему умереть спокойно. Его душу тяготила тайна, которую он должен был унести с собой в могилу. Раскрыть эту тайну было единственным желанием старика. Но никто не шел в пещеру старика, потому что никто, кроме него, не знал путь в пропасть.
Рядом с его ложем, на скале, виднелись буквы, написанные куском угля. Видимо, чувствуя близкую кончину, Вит хотел записать суть своей тайны, чтобы хоть таким образом она стала кому-нибудь известна, но силы его иссякли, и он успел нацарапать всего несколько слов. Здесь же на земле валялся кусок угля, выпавший из его ослабевшей руки.
На стене было написано:
«Ты, который найдешь мой труп, знай, что я — старый графский слуга Вит. Я долго жил в этой пещере, моя смерть близка, и я хочу облегчить свою душу. Я видел, как здравствующая ныне графиня Варбург, однажды в воскресенье войдя в покои, где лежал больной граф…»
На этом месте запись обрывалась. Сил продолжать ее не было и, казалось, тайна, до конца так и не раскрытая, умрет вместе со стариком.
Наступали последние дни единственного человека, которому природа открыла загадку меловых пещер. Быть может, останки его обнаружат только через столетия, когда волны наконец разрушат скалы…
Но нет! Провидение решило иначе…
Смутные воспоминания Лили о днях, проведенных ею в меловой пещере, побудили ее защитников пойти по новому следу, предпринять новые поиски.
Несмотря на неудачу первых своих попыток, Бруно не пал духом и не потерял надежды отыскать старика Вита.
Со стороны моря проникнуть на берег было невозможно — Бруно уже убедился в этом. Оставалось попытать счастья на суше. Но найти охотников совершить это смелое предприятие было трудно. Тем более что Бруно не хотел до поры разглашать свои замыслы. Поэтому он сам решил обследовать обрыв, надеясь отыскать место, удобное для спуска.
Как-то, стоя на самом краю пропасти, он вдруг услышал, что кто-то неподалеку от него насвистывает песенку. Одновременно послышался звон коровьего колокольчика.
Из лесу, в нескольких шагах от Бруно, вышел подросток лет пятнадцати, босоногий, в простой холщовой рубахе. Не замечая Бруно, он подошел к краю обрыва и, засучив штаны до колен, приготовился преспокойно спускаться вниз.
— Эй, любезный, что ты хочешь делать? — спросил его Бруно.
Мальчик поспешно обернулся.
— Хочу спуститься и достать вон той травы для коровы, она ее очень любит, — ответил он.
— Как тебя звать?
— Михель.
— А разве это не опасно, Михель?
Парнишка лишь насмешливо улыбнулся в ответ.
— Я слышал, что никто не может спуститься вниз, — сказал Бруно.
— Я уже там не раз был, — ответил Михель. — В других местах и в самом деле невозможно, а тут — другое дело.
— А я смогу спуститься?
— Почему же нет? Очень даже легко… Надо только держаться за кусты… видите, вон там… — И мальчик показал на явственные отпечатки босых ног между кустами. — Ступайте за мной, я покажу вам дорогу, — сказал он, начиная осторожно спускаться, цепляясь за кусты.
— Это твои следы? — спросил по пути Бруно.
— Нет, они давно уже здесь.
— Но кто же тут мог ходить?
— Старик с большой седой бородой. Я раз видел, как он спускался вниз. У него был такой странный вид.
— И ты его не знаешь?
— Нет. Я испугался, его увидев. Он, заметив меня, тоже спрятался за дерево. Он не был похож на обыкновенного человека.
Рассказ мальчика, пусть и косвенно, но подтверждал, что старый Вит действительно живет в скалах и знает дорогу в пропасть. К тому же описание наружности, сделанное мальчиком, тоже вполне сходилось с внешностью бывшего графского слуги и того призрака, которого часто видели рыбаки.
— Я хорошо его разглядел, — продолжал Михель. — Он был весь седой и босой, как я. Сначала я принял его за нищего, потому что на плече у него висел старый мешок.
— И старик спускался вниз?
— Да, в этом же самом месте. Ну, — предупредил он, — теперь держитесь крепче, здесь очень трудное место, как бы в сапогах вам не оступиться.
— Послушай, Михель, если мы благополучно спустимся, получишь талер.
У Михеля обрадованно сверкнули глаза.
— А корова твоя за это время никуда не уйдет?
— Я услышу, на ней колокольчик.
— А еще ты видел старика? — продолжал допытываться Бруно, едва поспевая за парнишкой.
— Нет, — помотал головой Михель, — больше ни разу.
— Ты кому-нибудь рассказывал о том, что видел?
— Только отцу дома, но он не поверил, сказал, что мне, наверное, приснилось. А я вовсе не спал и в самом деле его видел. Еще я подполз тогда к самому краю обрыва и увидел, как старик спускался, а потом пропал.
Следуя шаг за шагом за своим юным проводником, Бруно наконец достиг дна обрыва.
— Вот мы и внизу, — сказал Михель.
— А ты ходил здесь, Михель? — спросил Бруно, разглядывая отвесные скалы, в которых не то что пещеры, а даже и расщелины никакой не было видно. Вряд ли тут можно было укрыться человеку. Доступ к морю был также прегражден скалами. — Может быть, ты видел поблизости какую-нибудь пещеру?
— Нет, пещеры никакой я здесь не находил.
— Странно, — пробормотал Бруно. — Куда же мог скрыться тот старик? А в каком месте он пропал, Михель, ты помнишь?
— А вот здесь. — Михель подвел Бруно к протекавшему по дну ручью.
— Куда же течет ручей?
— Он уходит в трещину, а по ней, должно быть, до моря.
Бруно наклонился, раздвинул кусты и в самом деле увидел, что ручей исчезает в довольно большой трещине, в которую мог, согнувшись, войти человек. В это время года воды в ручье было так мало, что она совершенно не могла помешать проникнуть внутрь скалы.
Конечно, далеко не каждый решится пойти по этому узкому, мрачному проходу, ведущему Бог весть куда.
— Ты не пытался пройти туда, Михель?
— Нет, я и не видел, что трещина такая большая.
— Интересно, нельзя ли через нее пробраться на берег моря?
— Можно попробовать, — ответил смелый парнишка. — Я пойду вперед. Я меньше вас, и мне легче будет пройти.
Не колеблясь ни минуты, Михель вошел в ручей, раздвинул кусты и углубился в мрачный проход. Бруно последовал за ним, не обращая внимания на тотчас же промокшие сапоги.
Внутри расщелины царил полный мрак.
— Ну что, Михель, а дальше можно пройти? — спросил Бруно.
— Наверное, можно, — отозвался мальчик, — только љже становится.
«Кажется, мы на верном пути», — обрадованно подумал Бруно, продолжая двигаться вслед за Михелем.
— Ага! Вот уже и светлее становится! — крикнул Михель, довольно далеко опередивший Бруно. — Да тут целая пещера: и широко, и высоко!
Бруно прибавил шагу и вскоре оказался рядом с Михелем в пещере, в которую проникал свет из другой, значительно большей.
Пройдя сквозь большую пещеру, Бруно с Михелем вышли на берег моря как раз в том месте, где он так неудачно пытался высадиться с моря, когда утонул рыбак Франц.
Сон Лили сбывался. Оставалось только найти пещеру старого Вита.
Желая сохранить свои цели втайне, Бруно велел Михелю оставаться ждать его на берегу, а сам возвратился в пещеры. Войдя в большую, он повернул не в сторону ручья, а в противоположную, где он еще раньше заметил широкую трещину.
И он не ошибся: трещина вела в еще одну пещеру, где царил полумрак.
— Вит! — тихо позвал Бруно, войдя в пещеру. — Вит! Вы здесь?
Никто не ответил. Но Бруно разглядел у дальней стены кучу тростника, на которой неподвижно лежал старик с седой длинной бородой. Это был старый Вит. Бруно узнал его с первого взгляда.
— Вит, — сказал Бруно, подходя и трогая старика за руку.
Тот не пошевелился. Казалось, в нем угасла последняя искра жизни.
— Не умер ли он? — испугался Бруно. — Неужели опоздал? Вит! Вит! — вскричал он. — Слышите ли вы меня?
Старик по-прежнему лежал неподвижно.
Бруно наклонился над ним. Страх его сменился надеждой, когда он заметил, что Вит подает еще признаки жизни.
Надо было как-то унести несчастного отсюда, показать его доктору. Бруно поспешно вышел из пещеры и, ни слова не говоря о своей находке, стал подниматься вверх по обрыву.
— Никому не говори, что мы с тобой были внизу, — сказал он Михелю, отдавая сияющему от радости парнишке талер.
— О, не беспокойтесь, — обещал парнишка.
— Если будешь нем, как рыба, получишь еще талер, — пообещал Бруно.
Мальчик обещал уподобиться могиле и побежал искать свою корову, а Бруно поспешил вернуться в город. Здесь он нанял карету, собрал несколько одеял, чтобы было чем укутать больного, захватил два фонаря, ибо время близилось к вечеру.
Закончив приготовления, Бруно из предосторожности взял только своего самого верного слугу, на которого мог всецело положиться.
Солнце уже село. Начало быстро темнеть. В сумраке карета подкатила к обрыву. Конечно, вечером путь вниз гораздо опаснее, но медлить было нельзя, так как старый Вит мог умереть с минуты на минуту. А пока, может быть, еще удастся вернуть его к жизни.
Оставив карету недалеко от обрыва, Бруно со слугой взяли фонари с одеялами и начали спускаться. Они успешно спустились вниз, а потом сумели вынести наверх старика Вита. Они осторожно уложили несчастного старика на заднее сиденье кареты, сами сели напротив, чтобы поддерживать его, и экипаж тронулся.
Бруно радовался, что все прошло благополучно. Даже если Вит и умрет, не успев ничего сказать, уже сам факт его существования в пропасти и путь туда могут очень многое прояснить. Во всяком случае, теперь уже совершенно очевидно, что рассказанный Лили сон — не болезненный бред, а действительность.
Но пока надо было, чтобы всё открывшееся оставалось в тайне. Тем сильнее будет впоследствии эффект. Поэтому Бруно приказал слуге и кучеру молчать, подкрепив свое требование еще и денежным вознаграждением.
Уже ночью они приехали в город и остановились перед домом Гагена. Доктор был дома, и уже спустя минуту Бруно входил в его кабинет.
— Я привез вам нового пациента, доктор, — сказал он. — Причем тяжелобольного, близкого к смерти. Боюсь даже, как бы он по дороге не умер.
— Мы это сейчас узнаем. Где он?
Бруно открыл дверь, и слуга внес старика Вита в кабинет и положил его на софу. Гаген в изумлении уставился на него, но тут же догадался, в чем дело.
— Вы нашли дорогу к тем пещерам у моря? — спросил он. — И это, если не ошибаюсь, не кто иной, как старый Вит?
— Да, это он. Только вот жив ли он еще? Можем ли мы от него чего-нибудь добиться?
Гаген подошел к Виту и принялся его осматривать.
— Он пока жив, — сказал он. — Будем надеяться на лучшее. Предоставьте мне заботу о нем.
Бруно позвал слугу и велел перенести старика в отведенную Гагеном комнату, в ту самую, кстати, где некогда помещалась и больная Лили.
— Мне кажется, — сказал Бруно Гагену, когда они вышли из комнаты больного, — что лучше бы пока не распространяться об этой находке. Слугу с кучером я уже предупредил.
— Конечно. Это первое непременное условие, если мы хотим побыстрее достичь нашей цели, — согласился Гаген. — Надо надеяться, что старик останется жив. Это очень важно для нас. А теперь отдохните, вы очень устали. Надеюсь, в следующий раз, когда вы зайдете ко мне, я уже буду иметь возможность сказать вам, что наконец-то судьба наших врагов у нас в руках и решительная минута близка. А пока — прощайте.
XXV. ЛИЛИ И ГРАФИНЯ
Лили лишилась остатков мужества. Она уже ни на что не надеялась. Нескончаемая борьба за существование надломила ее. Она видела себя беззащитной перед той, которую давно стала считать своим смертельным врагом.
Все попытки освобождения оказались напрасными. Лили, как и была, осталась пленницей, зависящей от произвола своего тюремщика.
Однажды, когда она, тихо плача, стояла на коленях у своей постели, уткнув лицо в подушку, ей вдруг послышались приближающиеся шаги.
Это были графиня и капеллан замка.
— …Я вполне отвечаю за справедливость своих слов, — говорил капеллан графине. — Его светлость принял какое-то энергичное решение, и оно явно не в пользу его сына.
— Вы сами были в доме доктора Гагена? — спросила графиня.
— Нет, но мне удалось добыть некоторые сведения… В доме его светлости происходит опять что-то необычное, но что именно, узнать я не смог.
— С чего это вы взяли?
— Мне намекнул на это один из знакомых доктора Гагена, который его часто видит. Да я и сам нутром чувствую, что наступает решительная минута. Я, правда, не знаю, в чем состоит опасность, но Леону Брассару вряд ли стоит надеяться на примирение с отцом…
— Тс-с! — приложила графиня к губам палец. — В этой башне находится сумасшедшая из больницы Святой Марии.
— Вы хотите, графиня, чтобы я сопровождал вас?
— Да, конечно. Вы должны мне помочь победить упорство этой девушки, которая либо помешанная, либо обманщица. Я хочу наконец добраться до истины. Вы ведь, кажется, уже исповедовали ее.
— Да. Она много рассказывала о перенесенных несчастьях…
— Вот я и хочу иметь в этом деле полную ясность.
Увидев входящих, Лили поспешно вскочила, вытирая струившиеся по щекам слезы.
— Вы видите, девушка плакала, — сказала графиня капеллану. — Может быть, мы пришли как раз вовремя? Дитя мое, мы пришли, чтобы еще раз попытаться убедить тебя рассказать о себе всю правду, — ласково обратилась она теперь уже к Лили. Незнакомый с графиней человек наверняка был бы покорен ее мягкостью и добросердечием, но Лили ее ложная доброта не обманула. — Ваши прежние утверждения совершенно безосновательны. Бесчисленные свидетели показывают обратное: вы или умалишенная, или ловкая обманщица. Но я больше склонна думать, что вы скорее стали жертвой других, каких-то неизвестных мне людей.
— Да, это вполне возможно, — подтвердил капеллан и вздохнул притворно: — Бедняжка сделалась жертвой злых людей.
— Мне жаль вас, — продолжала графиня, — но я обещаю ничего не предпринимать против вас, если вы в присутствии свидетелей решительно заявите, что вы не графиня Варбург и что вас принудили играть эту роль другие люди. И обещаю полностью вас за все простить, а впредь — позаботиться о том, чтобы вы ни в чем не нуждались.
— О, Боже мой! — простонала Лили, ломая руки. — Вы не были моей матерью, хотя я вас так называла, вы пытались показать, что любите меня, хотя никогда меня не любили, но я никогда не могла подумать, что вы дойдете до такой жестокости.
Филибер покачал головой, делая вид, что его поражает такая испорченность молодой девушки, которую не трогает беспримерная доброта графини.
— Да, я всегда буду заботиться о вас, — повторила графиня. — И ставлю всего одно условие: чтобы вы больше не пытались увидеть тех людей, которые толкнули вас на путь преступления. Если вы чистосердечным признанием и раскаянием докажете, что умственного расстройства у вас больше нет, я возьмусь устроить ваше будущее.
— Какое благородное великодушие! — благоговейно закатил глаза капеллан. — Заклинаю вас, несчастная, откройтесь наконец, кто вы?
Лили отвернулась, закрыв лицо руками.
— Послушайте моего совета, — продолжал Филибер мягким, вкрадчивым голосом, — опомнитесь. Не отталкивайте протянутую вам руку помощи…
— Если я правильно поняла, вы остаетесь при ваших прежних утверждениях, — сказала графиня. — Ну, что ж, не моя вина будет, когда вы за них пострадаете. Ваша участь теперь зависит от вас самой.
— Молитесь и просите Бога, чтобы он внушил вам благоразумие, — вставил Филибер.
— Я остаюсь при своем решении, — твердо ответила Лили. — И не старайтесь понапрасну убедить, что я — это не я. Не надейтесь, что я скажу заведомую ложь ради того, чтобы получить видимость свободы. Я была и остаюсь дочерью графа Варбурга, и все ваши усилия заставить меня отказаться от этого имени, принадлежащего мне по праву, будут напрасными. Пусть мне не будет отсюда никакого спасения, но до последнего вздоха я буду отстаивать свои права на мое настоящее имя.
— Какая черствость души! Какое глупое упрямство! — притворно вздохнул капеллан.
— Хорошо, раз вы так упорно стоите на своем, пусть с вами будет то, что вы заслужили. Видит Бог, я сделала все, чтобы смягчить вашу участь. Пойдемте, господин капеллан.
— Как грустно, когда все добрые намерения разбиваются о такую закоснелость! — воскликнул напоследок Филибер, выходя вслед за графиней.
Дверь в комнату Лили закрылась.
Что ей еще предстояло? Но одно она понимала совершенно отчетливо: враги ее не остановятся ни перед чем, чтобы погубить ее. Страх и отчаяние наполнили душу Лили. Она чувствовала, что отныне каждый новый день ее жизни может стать последним. Все зависит от того, насколько быстро графиня найдет способ убить ее, не возбуждая подозрений.
Наступил вечер. В коридоре снова послышались шаги. Пришла полуслепая старая служанка. Она принесла ужин. Но только она принялась накрывать на стол, как кто-то громко позвал ее с улицы у входа в башню. Поспешно и кое-как расставив посуду, служанка бросилась на зов, второпях забыв запереть дверь на ключ. Лили заметила это, и луч надежды промелькнул в ее сердце: не воспользоваться ли удобным случаем для бегства, не дожидаясь помощи извне.
Темнота близкой ночи тоже этому покровительствовала. И она была бы спасена, если бы только ей удалось выйти из башни. Сам зЂмок оставить было уже гораздо проще, поскольку ключи от наружных дверей зЂмка никогда не вынимались из замк¦в. Надо бежать. Лили в этом больше ни секунды не сомневалась. Думала она лишь о том, дожидаться ли ей наступления ночи, или же выйти из башни сейчас? Последнее было опасно, так как в это время по замку еще могли ходить слуги. Позднее можно было надеяться проскользнуть незамеченной.
С лихорадочным волнением прислушивалась Лили, не возвращается ли служанка. Но время проходило, а служанка не появлялась, забыв, по-видимому, что оставила дверь незапертой.
Наступила ночь, и в замке все успокоилось. Ни малейшего шума не достигало слуха узницы. Потом ей вдруг почудились странные звуки. Накануне ночью, проснувшись, она слышала отдаленный шорох, невнятное бормотание. Теперь это повторилось. Но откуда доносились эти звуки? Только не из замка. Башня была отделена от остальной его части, поэтому то, что творилось в других помещениях, сюда совершенно не доносилось.
Скоро, однако, всё стихло. Лили осторожно подошла к двери и прислушалась. Тихо. Пора!
Сердце Лили лихорадочно забилось, когда она переступила порог своей комнаты и вышла в сводчатый коридор башни.
Расположение замка было знакомо ей до мельчайших подробностей. Она знала здесь каждый поворот, каждый закуток и теперь, несмотря на мрак, была уверена, что не собьется с дороги. Но каково же было ее отчаяние, когда, дойдя до конца коридора, она наткнулась на запертую железную дверь, которая обычно всегда была открыта. Это значило, что служанка, забыв запереть дверь ее комнаты, закрыла на ключ вход в башню, что делало всякую попытку к бегству невозможной.
Горе Лили было тем сильнее, что она совсем не ожидала возникшего препятствия.
В эту минуту до слуха Лили снова донесся звук шагов и голоса, которые раздавались в другом конце коридора. Очевидно, кроме нее в башне был кто-то еще, может быть, тоже пленник графини, которого, наверное, мучила бессонница, и он, вышагивая по своей комнате, разговаривал сам с собой.
Но кто же это мог быть? Слышно было плохо, и Лили не могла узнать голоса. А может быть, это и была таинственная личность, которая мелькнула в парке в ту самую ночь, когда Бруно хотел освободить ее?
XXVI. ИСКУСИТЕЛЬ
Мистер Артизан имел обыкновение в конце каждого месяца ездить в город производить расчеты. И тогда, как это было всем известно, он привозил в Артизан-Рокс значительные суммы, которые держал в своем деревянном доме, где кроме него жила только старая глухая служанка Лалла Яне.
В доме были кабинет, столовая, спальня, просто, даже бедно убранные, и помимо них — большое помещение для бочек с нефтью, рядом с которым размещалась небольшая комнатка, где Артизан держал свои конторские книги.
Блэк навсегда должен был покинуть Артизан-Рокс как раз в конце месяца.
Уезжая в город, мистер Артизан позвал к себе Губерта.
— Вы, конечно, знаете, что мистер Блэк уходит, и мне необходим управляющий, на которого я мог бы положиться. Я хотел бы пригласить вас, Губерт, на это место. Как вы на это смотрите?
— С удовольствием, мистер Артизан, но ведь я на службе у мистера Викета, — напомнил Губерт.
— Я беру на себя переговоры с мистером Викетом, и если вы согласны, то с этой минуты вы служите у меня, а не у него.
— Очень вам благодарен, мистер Артизан! Я не хотел бы только, чтобы мистер Викет счел бы меня за неблагодарного человека.
Через четверть часа после этого короткого разговора Губерт уже был управляющим Артизана, а «нефтяной король» с легким сердцем уехал на своем двухколесном шарабане в город, как всегда, один.
Это Блэк знал лучше, чем кто-либо, и на том основывал свой план, решив попользоваться деньгами своего бывшего хозяина — махом загрести большую сумму.
Вскоре после отъезда Артизана Блэк взял охотничье ружье и сделал вид, что идет в ближний лес на охоту. Это многие здесь делали в свободное время. Новый управляющий уже вступил в должность, поэтому Блэк не считал себя обязанным присутствовать на работе. За месяц накапливалось много дел, поэтому мистер Артизан задерживался в городе обычно до вечера. Блэк решил подстеречь его на обратном пути, когда он будет проезжать через лес, и, подпустив на близкое расстояние, всадить ему пулю в лоб. А затем он рассчитывал спрятать тело где-нибудь в лесу и на хозяйском шарабане с добычей доехать до ближайшей железнодорожной станции.
Зайдя в лес, Блэк выбрал удобное место, где он мог бы хорошо видеть дорогу, сам оставаясь незамеченным, и стал спокойно ждать вечера. Заряженное ружье лежало рядом с ним, и он время от времени поглядывал на дорогу. Охотник подстерегает дичь с б¦льшим волнением, чем Блэк ждал той роковой минуты, когда бывший хозяин подъедет на расстояние выстрела его ружья.
Вокруг стояла тишина. «Нефтяной король» не спешил с возвращением. Наконец до слуха Блэка донесся стук колес приближающегося экипажа. Блэк схватил ружье и с нетерпением ждал, когда шарабан мистера Артизана поравняется с ним.
Но что это? Он ясно различил два голоса. Неужели Артизан возвращается не один? И действительно, когда шарабан подкатил совсем близко, Блэк разглядел в нем кроме бывшего своего хозяина еще и мистера Викета. Оба оживленно разговаривали. Блэк поспешил оставить засаду и вернуться назад в Артизан-Рокс лесной тропой напрямик, чтобы успеть раньше Артизана и его спутника.
Мистер Викет приехал, чтобы совершить торговую сделку с «нефтяным королем», а заодно сказать Губерту, что охотно его отпускает. И на следующий день возвратился в город.
Зато Блэк не спешил с отъездом. Это, видимо, не входило в его планы. И хотя хозяин уже прозрачно намекнул ему, что пора убираться отсюда, Блэк все тянул, каждый раз откладывая на завтра.
Вечером, закончив свой первый рабочий день в качестве управляющего, Губерт вернулся к себе в комнату и застал там Блэка, который явно ждал его.
— Хорошо, что вы пришли. Мне надо с вами переговорить, Губерт.
— Почему бы и нет?
— Так вот. Ни у вас, ни у меня за душой ни гроша…
— Но мы здоровы и сильны, Блэк, а это что-нибудь да значит.
— Но почему мы должны тратить свои силу и здоровье на службу богатым? Пока мы здоровы, мы вынуждены работать за гроши, а когда силы наши истощатся и здоровье иссякнет, мы никому не будем нужны и нас станут гнать отовсюду, как собак.
— Печально, но как тогда быть? Надо надеяться на лучшее.
— Вот именно — на лучшее. И его, лучшее, мы только сами можем для себя создать. Вот скажите: кто дал право Артизану быть нашим хозяином и господином?
— Не знаю. Но он хозяин, и для меня этого достаточно.
— Но почему он хозяин и богат, а мы бедны и должны работать на него? Чем мы хуже Артизана? Почему мы не можем стать такими же богатыми?
— Можем, конечно. Никто нам не мешает разбогатеть.
— В том-то и дело, что мешают. Мне лично мешает Артизан, для обогащения которого я гнул спину. Поэтому я хочу пойти к нему и потребовать свою долю.
— Как вы сказали? — с изумлением спросил Губерт.
— Я хочу потребовать у Артизана мою долю, — упрямо повторил Блэк, — и если он не отдаст добровольно, заберу силой. И вы тоже должны иметь свою долю, Губерт. Отбросьте глупые предрассудки. Пойдемте сегодня же вечером к Артизану, потребуем от него денег и разделим между собой.
— Что вы такое говорите, Блэк! Это же вымогательство, если не просто грабеж.
— Не все ли равно, как это называют богатые. Мы заберем только то, что принадлежит нам по праву. У Артизана и так еще очень много останется.
— Оставьте свою безумную затею, Блэк, — стал уговаривать Губерт, полагая, что тот просто до сих пор не может смириться с увольнением.
— Значит, вы не согласны со мной?
— Ни в коем случае, Блэк.
— Не вредите самому себе, Губерт. Мы заставим старого плута поделиться с нами и уйдем, куда захотим.
— Я не хочу чужого, Блэк.
— Как хотите. Принудить не могу, — мрачно сказал Блэк и вышел.
Шаги Блэка стихли, а в душу Губерта вкралось зловещее предчувствие. Он стал опасаться, как бы и в самом деле Блэк не отправился вымогать деньги у Артизана.
Губерт вышел вслед за Блэком, но бывший управляющий уже исчез. Встретившиеся на пути рабочие сообщили ему, что видели того на дороге, ведущей в город. Это немного успокоило Губерта, который подумал, что его сосед все-таки отказался от своего преступного замысла, и он вернулся к себе в комнату.
Блэк действительно ушел, но вскоре вернулся и, пользуясь темнотой, стал прогуливаться недалеко от Артизан-Рокса, как хищный зверь, почуявший добычу.
Уже давно единственным его желанием было разбогатеть, чтобы ни на кого больше не работать. И ему было совершенно все равно, каким образом этого достичь.
Артизан был очень богат, и, удайся Блэку его замысел, он вполне мог обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь.
Выждав, пока в Артизан-Роксе все стихнет, отойдет ко сну, Блэк направился к дому своего бывшего хозяина. Залаяли было собаки, но, узнав его, смолкли.
Дверь оказалась не запертой, и Блэк свободно прошел до столовой, где Артизан в это время сидел за поздним ужином.
«Нефтяной король» удивленно взглянул на вошедшего.
— Что вам тут надо? — сердито спросил он.
— Вас! — дерзко ответил Блэк.
— У меня больше нет и не может быть никаких дел с вами. Или вас, может быть, тяготят несправедливо вырученные за краденый товар деньги, и вы хотите их вернуть? — ехидно поинтересовался Артизан.
— Нет, я хочу к ним прибавить еще, — злобно усмехнулся Блэк.
— Будьте довольны и тем, что я фактически оставил безнаказанным ваше воровство, — взорвался Артизан. — Уходите отсюда побыстрее, не то берегитесь!
— Я не боюсь вас. Я долго служил вам за ничтожную плату, поэтому нахожу, что пришла пора получить добавку в несколько тысяч долларов.
— Я еще не сошел с ума! — воскликнул Артизан, для которого не было ничего неприятнее, когда с него начинали требовать деньги.
— Значит, вы не хотите отдать добровольно? — угрожающе спросил Блэк.
Артизан невольно вздрогнул при этих словах и тревожно взглянул на своего бывшего управляющего.
Но тут вошла старая Лалла Яне. Она явно помешала Блэку. Он с ненавистью посмотрел на Артизана и вышел, не говоря больше ни слова.
На дворе было уже темно. Блэк на минуту остановился в задумчивости, а потом направился к дому, где недавно жил с Губертом. В окнах еще горел свет, значит, тот не лег спать.
Увидев входившего Блэка, не отличавшийся сообразительностью Губерт очень удивился. Он считал, что бывший управляющий уже давно в городе.
— Я пока не могу уйти, — сказал Блэк, бросая на стол свою шапку.
— Вы бы могли еще долго работать здесь, если бы не взялись за бесчестные дела, — заметил ему Губерт. — Так что сами себя вините.
— Ну, это не известно, кто виноват… — проворчал Блэк и тут же спросил: — А вы подумали о том, что я недавно говорил вам?
— Глупости все это.
— И то, что можно разбогатеть в одну минуту, тоже глупости? Мы сегодня можем уйти отсюда, каждый имея по полумиллиону в кармане. Там же у Артизана целая куча денег!
— Но ведь деньги-то не наши.
— Будут нашими, если возьмем.
— Оставьте эти мысли, Блэк. Разве Артизан отдаст свои деньги добровольно?
— Это я беру на себя, — зловеще пообещал Блэк.
Губерт не на шутку испугался. Он окончательно убедился, что не напрасно считал этого человека способным на все. Что же теперь делать?
— Замысел ваш опасен и преступен, Блэк, — сказал Губерт. — Подумайте как следует, прежде чем решиться на него.
— Я уже все обдумал. Дело только за тем, согласны ли вы помочь мне.
— Одумайтесь, Блэк, откажитесь от ваших намерений. Я понимаю, каждый мечтает разбогатеть, но пытаться достичь этого надо честным путем.
Блэк криво усмехнулся.
— Честно или нет, мне все равно. Главное, чтобы звенело в кошельке.
— Еще раз прошу вас — подумайте хорошенько, — уговаривал Губерт. — Лучше лягте, отдохните, постель ваша еще здесь. Утро вечера мудренее… — Губерт надеялся удержать Блэка на ночь в доме.
Блэк согласился. Не раздаваясь, он бросился на свою кровать.
Губерт решил не спать и наблюдать за ним, но усталость победила, и сон сморил его.
Убедившись, что Губерт спит, Блэк осторожно поднялся, стараясь не разбудить спящего. Найдя ощупью свою шапку, бывший управляющий осторожно вышел из комнаты и бесшумно спустился вниз.
Он сразу же направился к дому Артизана, толкнул дверь, которая по обыкновению была не заперта. Сквозь щель из кабинета проникал в коридор тонкий луч света. Блэк тихонько открыл дверь кабинета, и глазам его предстало ослепительное зрелище. Комната была пуста, но на столе, освещенном лампой, лежали груды золота, серебра, пачки ассигнаций. Последние колебания в душе Блэка при виде такой картины исчезли.
Он поспешно подошел к столу. Артизан не слышал, как он вошел. Но даже если бы и слышал, это не помогло бы, потому что теперь Блэка уже никакая сила не могла удержать. С налившимися кровью глазами и сильно бьющимся сердцем начал он хватать деньги горстями и набивать ими карманы.
Звон золотых монет выдал его присутствие. Артизан очень чуткий до звука вожделенного металла, понял, что его сокровищу грозит беда. Он в это время был в кладовой, где хранились бочки керосина, и тотчас же ринулся в кабинет.
Он онемел, увидев Блэка, продолжавшего набивать карманы золотом и совершенно при этом не обращавшего внимания на его владельца.
— Вон отсюда, вор, мошенник! — наконец заорал Артизан вне себя от ярости.
— Молчать! Или я убью тебя! — злобно рявкнул в ответ Блэк.
— Проклятый пес, ты еще грозишь мне? И продолжаешь в моем присутствии красть мои деньги!..
«Нефтяной король» бросился на Блэка в надежде спасти свое добро. Но что мог он сделать против рослого и сильного грабителя? Одним ударом Блэк заставил его отлететь в угол комнаты. Но Артизан быстро вскочил на ноги и снова бросился на Блэка.
Борьба продолжалась недолго. Блэк повалил на пол Артизана, задыхавшегося от бессильной злобы, и, заткнув ему рот платком, связал его по рукам и ногам. Затем поднял и оттащил его в подвал, где хранились бочки. Дьявольская улыбка скользнула по его лицу.
— Чтобы ты не напрасно назывался «нефтяным королем», — сказал он Артизану, делавшему отчаянные усилия, чтобы освободиться, — я сейчас напою тебя этим керосином досыта. Пусть думают, что ты хотел зачерпнуть керосина и свалился в бочку.
Блэк вынул изо рта Артизана кляп, потом опустил его вниз головой в одну из открытых бочек. И пошел в кабинет продолжать прерванное занятие. Набив карманы деньгами, он поднял валявшийся на полу мешок, наполнил, сколько возможно, и его. Потом вернулся в подвал и развязал уже задохнувшегося и захлебнувшегося Артизана.
Никем не замеченный, он вышел из дому и исчез во тьме ночи.
XXVII. НОВОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ
Старый Вит лежал на постели в задней комнате дома доктора Гагена и, казалось, вот-вот готов был умереть, не приходя в сознание. Жизнь едва теплилась в нем. Он и впрямь был похож теперь на спящего горного духа, принявшего человеческий облик. Большая его голова с длинными седыми волосами и такой же, доходившей почти до пояса, белой бородой еще больше усиливали это впечатление. Бледное лицо старика с жесткими чертами было неподвижно, а глаза закрыты.
— Он точно такой же, каким я нашел его в пещере, — сказал Бруно, появившись у Гагена через несколько дней. — Он как будто спит. Он будет жить, Этьен?
— Слабая надежда, мой друг, — ответил Гаген. — В таком возрасте трудно что-либо обещать точно.
— Но если он умрет, с ним уйдет и тайна о графине, которую знает только он один.
— Я это прекрасно понимаю, друг мой, поэтому делаю все, чтобы хотя бы на время удержать его жизнь, — сказал Гаген. — Но пока все очень неопределенно.
— Очень жаль будет, если он умрет. Ведь какое бы впечатление мог этот мнимый покойник произвести на графиню! Сознаюсь, я страшно сожалею, что не нашел пещеру раньше.
— Хорошо и то, что вы нашли свою невесту и знаете теперь, как спасти ее.
Они вошли в кабинет Гагена.
— Что с вами, друг мой? — спросил Бруно, внимательно посмотрев на Гагена. — Мне кажется, вы сильно огорчены и взволнованы.
— Я думал, что судьбе уже надоело меня преследовать, а она, оказывается, готовила мне самый страшный удар. Вы знаете почти всю мою жизнь, Бруно, поэтому расскажу я вам и о последнем своем горе. Есть люди, которым никогда не суждено наслаждаться покоем и не дано испытать настоящих человеческих радостей. К их числу принадлежу и я. Покой мне обеспечен разве что в могиле, и до нее мне, я чувствую, недалеко — осталось только сорвать маску с преступной Камиллы Варбург… Я уже говорил вам, — продолжал Гаген после небольшой паузы, — что у меня был сын, которого в свое время я отдал на попечение своего старого слуги Брассара. Уже раньше до меня дошло ужасное известие, что Леон Брассар, считавший старика своим настоящим отцом, ужасно поступил с ним. Несмотря на это, я все еще надеялся спасти юношу, передать ему мое имя и состояние, чтобы на закате дней своих иметь возле себя хоть одно любящее сердце… Я надеялся, но судьба рассудила иначе. Леон Брассар — это тот самый доктор Гедеон Самсон из больницы Святой Марии, который пытался похитить Лили. Сейчас он живет у графини в замке. Камилла с его помощью, рассчитывая на мою безграничную любовь к сыну, пытается удержать меня от всяких действий против нее. Графиня прямо предложила мне: либо я буду молчать, либо она погубит сына. Завладев Леоном, она решила, что обезоружила меня. Когда же я сказал ей, что ничто не удержит меня от исполнения своего долга, она постаралась возбудить в сердце Леона ненависть против меня, его отца…
— А вы сами говорили с Леоном, признались ли, что вы его отец? — спросил Бруно.
— Да, друг мой, и это была очень печальная встреча, которая нанесла моему сердцу последнюю рану, — сказал Гаген. — Я виделся и говорил с ним. И понял, что он полностью попал под роковое влияние графини. И теперь я должен сознаться: у меня больше нет сына.
— А знает ли он, кто его мать? — поинтересовался Бруно.
— Нет, друг мой, этого он до сих пор не знает. — Гаген помолчал и грустно сказал: — Я не жалуюсь и не ропщу на Бога. Я покончил со всем, что привязывало меня к земле. В моей жизни было очень мало радостей. И я очень рад, что в вас встретил верного друга, я никогда этого не забуду, и надеюсь, вы тоже после моей смерти будете меня вспоминать.
— Вы точно прощаетесь, Этьен! — вскричал Бруно. — Оставьте ваши мрачные мысли.
— Вы думаете, что я готов наложить на себя руки? Нет, друг мой, я буду нести свой крест до конца. Но какое-то предчувствие говорит мне, что теперь, когда погибла моя последняя надежда, и мой последний час тоже близок.
— Гоните от себя эти мысли, Этьен, — сказал Бруно. — Я надеюсь еще долго называть вас своим другом.
— Я и сам не прочь еще пожить. Хотя бы до тех пор, пока не сведу счеты с Камиллой. Я готовлюсь представить суду такие доказательства, которых будет достаточно, чтобы обнажить истинное лицо преступницы, достойной суровейшего наказания. У меня много фактов и свидетельств, доказывающих преступность графини и Митнахта. Завтра же я представлю их правосудию. И тогда бедная Лили наконец перестанет страдать. Хотя бы одна радость появится в конце горькой моей жизни. Я буду счастлив вашим счастьем, которое станет единственным утешением моего бесполезного существования.
— Да неужели можно назвать бесполезной жизнь человека, оказавшего бескорыстную помощь тысячам людей? — не согласился Бруно. — Что может быть возвышенней и прекрасней помощи бедным и несчастным? Не думайте, что я не знаю о ваших благодеяниях, Этьен, хоть вы и скрывали их. Поверьте мне: ваша смерть станет горем для множества людей.
— Вы слишком высоко цените все то, что я делаю, друг мой, — возразил Гаген. — Я только старался, по возможности, протягивать руку помощи тем, кто в ней нуждался.
— Но делали вы гораздо больше. Будучи знатным и богатым, вы постарались употребить все это для других. Достаточно того, что вы отказались от своего титула и положения, взяли другое имя, чтобы помогать страждущим. Ваши поступки велики и возвышенны, и я не думаю, чтобы на свете нашелся другой такой человек…
— Стойте, Бруно! — смеясь, перебил его Гаген. — Вы, кажется, готовы сделать из меня святого при жизни. Лучше пожелайте мне удачи на завтра.
— Если я вам понадоблюсь, Этьен, то рассчитывайте на меня, как на самого себя, — сказал Бруно, протягивая другу руку. — Да поможет нам Бог!
Друзья расстались. Но тревога и тяжесть ощущались в этом расставании. Может, виной тому были слова Гагена о предчувствии близкой смерти?..
Проводив Бруно, Гаген вернулся в кабинет и взялся разбирать почту. Распечатав одно из писем, он вдруг вздрогнул и изменился в лице.
Оно было подписано именем Леона Брассара. Чего он хотел? Может быть, как при последнем свидании, решил наговорить отцу побольше обидных и резких слов? А может, наоборот, в душе его проснулось раскаяние, и он захотел вернуть себе отца, движимый еще не совсем утраченной сыновней любовью? Или же руководил им только голый расчет, желание получить наследство?..
Гаген стал читать письмо с таким волнением, какого давно не испытывал. Он чувствовал, что, как бы то ни было, он продолжает любить своего преступного сына.
В письме Леон Брассар писал:
«После всего происшедшего вы, конечно, не ожидали получить от меня какое-либо известие. Тем не менее я пишу вам с намерением добиться нового свидания с вами. Надеюсь, что вы не откажете мне в этом. Я хотел бы встретиться с вами сегодня же вечером. Жду вас в семь часов вечера за городом, на берегу моря, где стоят лодки варбургских рыбаков. Меня вы увидите в лодке. Буду ждать, исполните ли вы мою последнюю просьбу.
Леон Брассар».
Ледяным холодом веяло от этих строк. Впрочем, язык письма был так же далек от ненависти, как и от любви.
Гаген два раза перечитал письмо, пытаясь отыскать между строк хотя бы маленький лучик надежды на возможность возвратить погибающего сына, но напрасно. Интонация письма была скорее вызывающей и даже угрожающей. Сын требовал последнего свидания. Но зачем, с какой целью? Однако отцовское сердце, вопреки всем доводам рассудка, все-таки продолжало надеяться на лучшее, на то, что Леон, при всей своей испорченности, почувствует раскаяние и захочет вновь обрести любовь отца. Надежда эта взяла верх над всеми остальными чувствами. Может быть, еще не поздно спасти Леона и вырвать его из рук графини?..
Гаген решил пойти. Остаток дня он провел со своими больными, а в половине седьмого отправился к указанному месту.
Выдался ясный и теплый вечер. Солнце еще не зашло, когда Гаген вышел из города. И чем дальше уходил от него, тем становилось тише и пустыннее. В назначенном же месте Гаген не увидел ни души.
Впрочем, было даже к лучшему, что нет лишних свидетелей.
Перед выходом из дома Гаген еще раз перечитал письмо и вдруг решил, что Леон задумал лишить себя жизни. Отсюда и слова про «последнюю просьбу».
У берега Гаген окинул взглядом вытащенные на песок лодки, но никого в них не увидел.
С моря дул освежающий ветерок, и солнце, готовое спуститься за горизонт, казалось большим кровавым шаром. Вдали виднелись над водой маленькие белые паруса рыбачьих лодок.
Гаген подошел к самому берегу и только тут заметил быстро приближавшуюся лодку. Легкая лодка шла ходко, и скоро Гаген узнал в гребце своего сына.
— Прокатимся немного, — пригласил Леон. — На воде нас никто не увидит и не услышит.
Что-то в этих словах заставило Гагена на минуту насторожиться. Но неужели отец будет бояться сына? И Гаген, отбросив прочь сомнения, решительно сел в лодку.
— Вы писали мне, Леон, просили прийти, и я, видите, откликнулся на вашу просьбу.
— Да, я хотел переговорить с вами о деле, чрезвычайно для меня важном, — подтвердил Леон, снова взявшись за весла.
Он мощными гребками уводил лодку от берега, так что через несколько минут они были уже довольно далеко. Тогда Леон положил весла, предоставив лодку волнам.
Гаген с волнением ждал, что скажет ему сын.
— Наши отношения в подобной форме для меня невыносимы, — начал Гаген сам, желая облегчить сыну задачу. — Мы должны поговорить совсем по-другому и в другом тоне, нежели в последнюю нашу встречу. Ты хочешь задать мне какой-то вопрос? — видя нетерпение, проявляемое Леоном, спросил Гаген.
— Да, вопрос, один короткий вопрос, который решит все, — резко ответил Леон холодным и злым тоном.
Взглянув в лицо сына, Гаген вдруг понял всю тщетность надежд на исправление, настолько отталкивающе-ужасным было его выражение.
— Спрашивай, — как можно спокойнее сказал Гаген.
— Вы знаете, как долго я по вашей вине или, быть может, милости, — поправился Леон насмешливо, — жил в бедности и неизвестности, не имея возможности воспользоваться всеми выгодами моего происхождения. Мне надоела такая жизнь. Вы мой отец. Вы — знатный человек, принц. Я тоже хочу иметь титул, принадлежащий мне по праву моего рождения, и я могу и хочу потребовать этого от вас.
Гаген выслушал его, не перебивая. Теперь, по крайней мере, он знал, что следует ему ожидать. Нет, не раскаяние, не любовь к отцу привели сюда Леона, а желание приобрести богатство и знатный титул. Алчность, ненависть и угроза сверкали в его глазах.
— Да, поначалу я, действительно, хотел восстановить тебя во всех правах, — сказал Гаген, — передать тебе и титул, и состояние, но твое поведение заставило меня отказаться от первоначального своего намерения. Ты оказался недостойным сыном. Даже и сегодня я ожидал услышать от тебя нечто совсем другое…
— Но как бы там ни было, я ведь все равно ваш сын? — вызывающе сказал Леон. Голос его звучал глухо, кулаки были сжаты.
— Сын, но уже погибший для меня.
Леон громко расхохотался.
— Погибший? А по чьей вине? — воскликнул он. — Кто бросил меня? Кто отнял все, что мне по праву принадлежало?.. Тогда у меня есть к вам еще один вопрос, который действительно решит все: согласны ли вы дать мне ваш титул и часть вашего состояния, какую я потребую?
— Здесь может быть только один ответ, — твердо сказал Гаген, — если бы я подозревал, зачем вы меня сюда зовете, меня, конечно же, здесь не было бы. По вашему письму я ожидал…
Словно тигр, готовый броситься на добычу, налитыми кровью глазами смотрел Леон на Гагена.
— Ответ! Я не слышу ответа на мой вопрос!
— Я уже ответил, — сказал Гаген, держа в руке письмо Леона.
Порыв ветра вырвал его из рук и бросил на воду. Гаген наклонился через борт, чтобы подхватить клочок бумаги, но в то же мгновение Леон бросился к нему и столкнул в воду.
Все произошло так быстро и неожиданно, что Гаген не успел схватиться руками за борт лодки и оказался в воде.
Поспешно оглядевшись, Леон схватился за весла. Вдруг возле борта показалась из воды голова Гагена. С молчаливым упреком глаза его смотрели на сына. Всего лишь несколько мгновений боролся он с поднявшейся волной, потом скрылся в морской пучине. Вероятно, навсегда.
Подгоняемый ужасом, Леон изо всех сил налегал на весла, и ему все казалось, что вслед ему с молчаливым упреком смотрит голова Гагена…
За тихим солнечным вечером последовала бурная дождливая ночь. В короткое время небо покрылось тучами и стало так темно, что в двух шагах не было видно ни зги. Ветер подул со страшной силой. Дождь лил как из ведра. Никто не показывался из домов. Улицы, совсем недавно заполненные народом, опустели.
Старая экономка Гагена еще не спала, поджидая доктора, который все не возвращался. Очень могло случиться, что в пути его застигла гроза, и он остановился где-нибудь переждать ее.
Никогда старой Вильгельмине Андерс не было так страшно в большом и пустом доме, как в этот вечер. Кучер Фридрих был в конюшне. Во всем доме не оставалось никого, кроме Вильгельмины и таинственного больного, доставленного к доктору асессором фон Вильденфельсом.
За больным в течение дня ухаживал слуга асессора, но к вечеру он ушел, передав его старой экономке.
Было ближе к полуночи, когда фрау Андерс со свечой в руке снова вошла к больному.
Сильный ветер порывами бил в окна. Лил сильный дождь. В эту ужасную ночь вид старика, который лежал, не открывая глаз, точно мертвый, внушал фрау Андерс суеверный ужас. Однако, преодолев страх, она тихо подошла к постели больного. И тут же отскочила назад. Старик, до сих пор не открывавший глаз и оттого казавшийся неживым, сейчас, широко раскрыв их, смотрел на нее.
Но глаза его оставались стеклянными и безжизненными, они были неподвижно устремлены на старую Вильгельмину.
Происшедшая с больным метаморфоза произвела на старую экономку сильное впечатление, но она быстро овладела собой и даже обрадовалась, подумав, что больному стало лучше, и он пришел в себя.
— Вы не спите? — спросила она старого Вита. — Можете ли вы говорить или подать какой-нибудь знак?
Старик ничего не отвечал и не шевелился, по-прежнему лежа неподвижно, как мертвый, но с открытыми глазами.
«Только скорее бы пришел доктор и решил, что теперь делать», — подумала старуха.
Она еще раз попыталась заговорить с Витом или добиться от него какого-нибудь знака, но напрасно: несмотря на открытые глаза, он, казалось, ничего не видел и не слышал. От этого становилось еще страшнее, и старуха, вздыхая, вышла из комнаты больного — взглянуть, не вернулся ли доктор.
Время шло, но Гаген все не возвращался. Беспокойство экономки росло. Однако в полночь старуха заснула, сморенная усталостью. Но часа в три ночи она снова проснулась. Доктора не было. Фрау Андерс стало не по себе.
Между тем буря немного успокоилась. Близилось утро. Наверное, Гагена задержал какой-нибудь тяжелый больной.
Едва начало светать, фрау Андерс открыла окно. Ветер стих, и дождь только моросил. В пять утра поднялся кучер, и экономка сказала ему, что доктор до сих пор не возвращался. Вот уже стали оживляться утренние улицы, но Гаген не появлялся.
Наконец в восемь часов раздался звонок. Фрау Андерс поспешно бросилась открывать. Перед ней стоял странного вида молодой человек. Он был хорошо одет, но имел растрепанный вид, а костюм его находился в беспорядке. Из-под шляпы выбивались рыжие волосы, лицо заросло такой же рыжей бородой.
Экономка подумала, что молодой человек пришел сообщить о докторе, но тут же поняла, что ошиблась. Незнакомец вообще не мог найти подходящих слов. Поведение его было очень странным. Кое-как он собрался и спросил о Гагене.
Тогда Вильгельмина предположила, что у незнакомца, видимо, в доме тяжелобольной, и он в отчаянии прибежал за доктором, отсюда и такое странное поведение.
— Господина доктора нет дома, — отвечала она, — я сама жду его со вчерашнего вечера. Если вы пришли пригласить его к больному, то напишите ваше имя и где вы живете. Как только он вернется, я обязательно ему сообщу.
— Это будет слишком долго, — сказал незнакомец, и старуха невольно вздрогнула, встретившись с жутким его взглядом.
Больше ничего не сказав, незнакомец (а читатель наверняка уже догадался, что это был Леон) повернулся и пошел прочь.
Зачем он приходил? Может быть, для того, чтобы узнать, не спасся ли Гаген. Или же им руководила та непонятная мистическая сила, которая всегда влечет убийц к местам их преступлений и туда, где жили их жертвы?
Леон зашел в соседний ресторанчик. Хозяин был удивлен, увидев столь раннего посетителя. Леон заказал стакан вина и кусок мяса, потом привел себя в порядок. Получив заказ, Леон поспешно выпил вино, словно побыстрее желая забыться. Лицо его прояснилось, и он уже спокойно взялся за еду.
Когда к завтраку стали собираться другие клиенты ресторана, Леон зашел в закуток, отделенный от общего зала перегородкой, и, никем не потревоженный, проспал там до обеда. Проснувшись во втором часу дня, он спросил себе бутылку вина и стал спешно пить его, подливая в стакан. Только к вечеру он покинул ресторан и отправился в гостиницу, где жил Бруно.
Бруно, отворив дверь на стук, был крайне удивлен, увидев перед собой Леона Брассара. Затем на смену удивлению пришло удовлетворение тем, что сын Гагена сам пришел к нему, поскольку Бруно очень хотелось сказать ему, как несправедливо поступил он в отношении своего отца.
Что касается Леона, то он к Бруно пришел явно не с добрыми намерениями. Это можно было заметить по его сумасшедшим глазам.
— Рад вас видеть, господин Леон Брассар, — приветствовал его Бруно, очень удивив последнего, что знает его настоящее имя.
— Вы жених мнимой графини? — без обиняков спросил Леон.
— Странный вопрос. Почему вы его мне задаете?
— Потому что хочу знать.
Бруно почувствовал, что Леон находится в возбужденном состоянии.
— Я не понимаю, какое вам дело до меня и Лили? Впрочем, я не об этом хотел бы с вами поговорить…
— Однако вы не можете запретить мне любить эту девушку, — перебил Леон Бруно.
Бруно испытующе посмотрел на Брассара и нашел его очень странным.
— Оставим это, — сказал он. — Я, конечно, не могу распоряжаться вашими чувствами, Леон Брассар, но я вижу, что вы сегодня возбуждены. Позвольте поговорить с вами о другом. Видите ли, я знаю о вашем прошлом больше, чем вы сами…
При этих словах Леон вздрогнул и пристально посмотрел на Бруно.
— Я знаю, что доктор Гаген — принц Этьен Аналеско и что он — ваш отец, — продолжал Бруно. — Да вы садитесь, успокойтесь и послушайте моего совета. Я не желаю вам зла.
— Это все я тоже знаю. Но вы говорите, что знаете больше, чем я сам, — нетерпеливо напомнил Леон.
— Да, именно так, — подтвердил Бруно. — Видите ли… В вашей преданности графине Варбург вы зашли так далеко, что стали ее слепым орудием против собственного отца. Да, графиня ненавидит Гагена и готова во имя удовлетворения своих мстительных помыслов на все. Неужели вы хотите оставаться послушным орудием — против родного отца, Леон? Одумайтесь, Леон, пока не поздно. Вы сильно оскорбили принца, вы стали союзником его врагов, не предполагая, какой ужасный удар тем самым наносите его сердцу. Я прошу вас: бегите от графини — этой страшной женщины, которая сама попирает священнейшие законы природы и не ведает никаких благородных чувств. Вернитесь к отцу, покажите, что вы раскаиваетесь, и вы найдете в нем для себя не только любящее сердце, но и прекрасную будущность. Графиня, между прочим, хочет гибели не только Этьена Аналеско, но и… вашей, как ни ужасно, ни противоестественно это. Принц желает вам только добра, и при малейшем вашем раскаянии он встретит вас с распростертыми объятиями.
Слова Бруно произвели на Леона глубочайшее впечатление, взволновали его до глубины души, но реакция его, чувствовал Бруно, была не такой, какую он ожидал увидеть.
— Оставьте графиню, — продолжал Бруно. — Это ужасная женщина. Она хочет вашей гибели и способна на любое преступление.
— Вы можете говорить все что угодно, но я все-таки буду служить ей. Она… слишком прекрасна, чтобы противиться ей.
— Несчастный! Вы ослеплены порочной ее красотой. Так знайте же: она — ваша мать! — решившись, сказал Бруно.
В первое мгновение Леон словно не мог постигнуть смысла сказанного.
— Что вы говорите? — шепотом переспросил он и страшно побледнел.
— Принц Аналеско — ваш отец, а графиня Варбург — ваша мать. Теперь подумайте о ваших взаимоотношениях с ними обоими. Графиня обманула принца, который, полюбив ее, собрался на ней жениться. Она и тогда покушалась на его жизнь, и сейчас не побрезговала использовать против отца собственного сына.
— А графиня знает, что я ее сын? — с отчаянием спросил Леон, немного придя в себя.
— Прекрасно знает и пользуется вами в своих дьявольских целях. Сердце этой красавицы так черство и холодно, что ей просто никогда не была знакома материнская любовь.
— Вы говорите правду? — спросил Леон.
— Совершенную истину! — поклялся Бруно. — Все остальное отец расскажет вам сам.
Леон больше его не слушал. Он замер в беспредельном отчаянии. Ярость, накопившаяся в нем, которую он собирался выместить на Бруно, обретала теперь новый адрес — графиню Варбург.
Как безумный, Леон бросился вон из гостиницы.
На улицах начинало темнеть. Он бежал, не разбирая дороги, но было очевидно, что услышанное сейчас от Бруно многое перевернуло в его душе и заставило решиться на нечто иное, нежели задуманное им прежде. Еще бы! Он убил совершенно невинного человека, своего отца, и в том оказалась виновата графиня Варбург, его мать, которая в последнее время — теперь он это понял — незаметно, но постоянно и без устали подталкивала его к неслыханному преступлению. Да, именно графиня довела его до того, что он поднял руку на собственного отца.
Мысли эти сводили Леона Брассара с ума.
Он спешил вон из города, не разбирая дороги. Ноги сами привели его к тому месту, где накануне вечером они встретились с Гагеном. Что-то говорило ему, что пришел и его черед, что именно здесь, где он убил своего отца, и он должен покончить с жизнью.
Леон уже собрался сесть в лодку, как вдруг ему пришла в голову другая мысль. Его охватила дикая ненависть к графине, к этому демону во плоти, который, к несчастью, оказался его матерью. И он подумал, что должен жить, чтобы наказать эту мегеру за все содеянное. Он должен жить, чтобы проклясть ее, чтобы сказать ей, что из-за нее он не только лишился счастливого будущего, но и сделался убийцей своего отца.
Леон повернулся и решительно направился в Варбург.
XXVIII. УЖАСНЫЙ СЛУЧАЙ
Среди глубокой ночи Губерт вдруг проснулся, словно кто-то толкнул его. Он вскочил с постели — в комнате было темно. Он сразу же вспомнил их недавний разговор с Блэком и его согласие переночевать здесь.
Губерт прислушался. В комнате было тихо. Дыхания спящего Блэка не слышно.
Сильный испуг охватил Губерта.
— Блэк! — позвал он. — Вы тут?
Ответа не последовало.
Губерт стал искать спички и свечу. Наконец он осветил комнату и увидел, что постель его соседа пуста. Нехорошее предчувствие сжало сердце Губерта.
Он вышел из дома, осмотрелся — Блэка нигде не было видно. Тогда он направился к дому Артизана. Он увидел, что в окнах хозяйского кабинета горит свет. Губерт прошел к нему и постучался. Ответа не последовало. Кругом стояла тишина. Губерт постучался еще раз, затем тихонько отворил дверь. Комната была пуста. Зато дверь в кладовую оказалась настежь открытой, а на полу валялся фонарь, с которым мистер Артизан всегда ходил в подвал.
— Мистер Артизан! — крикнул Губерт.
Тишина.
Губерт подошел к кладовке и заглянул в нее. От неожиданности он вскрикнул — из бочки с керосином торчали ноги.
«Боже милостивый! — подумал он в страхе. — Да это же мистер Артизан! Он захлебнулся керосином».
Не теряя ни минуты, Губерт, отставив фонарь в сторону, взялся что было сил вытаскивать толстого Артизана из наполненной до половины бочки.
Он уже почти вытащил труп, как вдруг ужасная мысль пришла ему в голову. А что если его сочтут за убийцу «нефтяного короля», если на него падет подозрение? Хотя сам Губерт ни минуты не сомневался, что это дело рук Блэка, отомстившего ненавистному хозяину.
Губерту предстояло сделать выбор. Что предпринять, как поступить? Позвать прислугу и сказать, что он вытащил Артизана из бочки? Но поверят ли ему? Вернуться к себе, но для этого придется снова опустить труп в керосин. К тому же следы керосина видны на полу, и на его одежде, и уже один запах от его костюма может стать важной обвинительной уликой. Но и отступить он не мог, не хотел оказаться трусом, поэтому решил делать так, как подсказывает ему чувство долга.
Прежде всего он оставил все как было. Потом Губерт спустился вниз, позвал рабочих и, поставив сторожей охранять место происшествия, в хозяйском шарабане поехал в город.
В город он доехал под утро. Он сообщил о случившемся судье, а тот послал в Артизан-Рокс двух полицейских.
Губерту показалось, что судья на него глядит подозрительно. Правда, тот ничего вслух не сказал, тем более узнав, что разговаривает с управляющим Артизана.
Известие о смерти богача Артизана быстро распространилось по городу и послужило темой бесконечных пересудов.
Мистер Викет был не только удивлен, но и очень огорчен случившимся, так как имел с покойным прочные связи и его смерть могла вредно отразиться на делах фирмы. Поэтому Викет немедленно отправился в Артизан-Рокс.
Возвратившись, Губерт проводил полицейских в кабинет и кладовую, где все оставалось в прежнем виде. Они начали обыск. Прежде всего просмотрели конторские книги, заглянули в кассу. Оказалось, что не хватает почти трех с половиной тысяч долларов. Кроме того, дознанием было установлено, что Блэк уехал из Артизан-Рокса еще поздно вечером, а старая служанка хозяина Лалла Яне куда-то исчезла. Едва ли старуха могла стать убийцей, скорее и она оказалась жертвой. Не возникало ни малейшего сомнения, что мистер Артизан убит. Бочка была слишком высока, чтобы в нее можно было свалиться случайно, и понемногу подозрение стало падать на Губерта.
Чтобы как-то оградить себя от возникшего подозрения, он поделился своими опасениями по поводу причастности к делу Блэка, но это только повредило ему, вызвав еще большее недоверие у полицейских.
В общем, самые худшие опасения Губерта относительно развязки этой истории стали оправдываться.
— Ваше имя? — спросил один из полицейских.
— Губерт.
— Откуда вы?
— Из Варбурга.
Полицейский удивленно посмотрел на него, не зная, видимо, где находится Варбург, и продолжал задавать вопросы:
— Где ваши бумаги?
— У меня их нет, — сообщил недалекий Губерт.
— Странно… Вы потеряли их?
— Нет, у меня их совсем не было, — ляпнул он.
— Так, так… — протянул полицейский, заинтересованно глядя на Губерта.
— Не думаете ли вы, что это я убил мистера Артизана? — заволновался Губерт. — Неужели бы я сам пошел рассказывать об этом и приглашать вас сюда на расследование?
— Разберемся… — многозначительно ответил полицейский и сурово добавил: — А пока я обязан вас арестовать.
— Но тогда не забудьте того, что я говорил вам о Блэке.
— Его и служанку мы будем искать.
— А если не найдете?
— Тем хуже для вас.
— Я бы очень хотел участвовать в поисках Блэка и служанки.
— В особо важных случаях это возможно, но только в сопровождении и под надзором полицейского.
— У меня есть очень важные причины, и я клянусь, что найду обоих. Дайте мне полицейского, чтобы я мог начать поиски, умоляю!
Посовещавшись, его отвезли к судье, который, выслушав Губерта, разрешил удовлетворить его просьбу и приставил к нему усердного и ловкого полицейского чиновника мистера Вакерсона.
Мистер Вакерсон оказался человеком, помимо всего, еще и добродушным, который сразу же заявил Губерту, что предоставляет ему полную свободу действий и требует лишь одного: чтобы его подопечный далеко не удалялся. Губерт поклялся, что не сделает ни малейшей попытки к бегству, и оба отправились в путь.
Для начала они снова заехали в Артизан-Рокс, но ничего нового здесь услышать не пришлось, за исключением слов одного из рабочих, который сказал, что видел Блэка, направлявшегося к месторождению нефти. Стало быть, если рабочий не ошибся, Блэк ушел пока недалеко. И продвижение его теперь было резко затруднено, поскольку предполагаемые пути его бегства были перекрыты.
Губерт вспомнил, что по ту сторону леса, милях в двух от Артизан-Рокса, находилась гостиница, уединенно стоявшая на берегу озера, у перекрестка двух дорог. Туда в прежнее время очень любил захаживать Блэк. Губерт решил тоже завернуть туда и проверить, нет ли там Блэка, — о чем и сказал Вакерсону. Тем более что хозяин отеля о Губерте совершенно не знал.
К вечеру они добрались до гостиницы. Войдя в нее, они увидели только одного хозяина. Губерт с Вакерсоном сели за стол и, потребовав себе рому и воды, спросили, не могут ли они переночевать.
— Конечно, господа, конечно, — ответил хозяин. — У меня почти все свободно, кроме двух комнат.
— Много ли у вас бывает народу? — спросил полицейский.
— Дела идут все хуже и хуже, — пожаловался хозяин и в свою очередь спросил: — Вы слышали, что на днях убили мистера Артизана, местного «нефтяного короля»?
— Да, нам говорили по дороге, — сказал полицейский, — а как это случилось?
— Не знаю, но один из моих клиентов говорил, что его нашли в бочке с керосином.
— Говорят, у «нефтяного короля» был управляющий по имени Блэк, который сразу после смерти хозяина куда-то исчез.
— Вы знаете мистера Блэка?
— Нет, я только слышал о нем, — сказал Губерт.
— И что же вы слышали?
— Что он был хорошим управляющим.
— О да, вам правильно говорили, — подтвердил хозяин. — А вы, вероятно, фермер?
— Да, мы фермеры, — поддержал игру Губерта полицейский. — Мы издалека, сейчас возвращаемся домой. Нам бы хотелось иметь хорошего управляющего.
— Так, так… — несколько мгновений поразмышлял хозяин гостиницы. — В таком случае мистер Блэк мог бы вам очень пригодиться.
— Но, может быть, он уже нашел себе место? — засомневался Губерт.
— Нет-нет, он еще свободен, — заверил хозяин. — В нашей округе не так-то просто найти хорошую работу — да еще быстро.
— Покажите нам, пожалуйста, нашу комнату, — попросил Губерт, вставая.
Они с полицейским теперь знали достаточно много о Блэке. Когда они расположились в отведенной комнате, из окна которой хорошо было видно, что делается вокруг гостиницы, Губерт сказал Вакерсону, что убежден в том, что Блэк где-то неподалеку, держит связь с гостиницей, но запретил хозяину говорить о себе.
— И что же вы предполагаете делать? — поинтересовался полицейский.
— Мы должны поймать Блэка. Он негодяй и добром не дастся, но все-таки мы должны схватить его.
— Но против него нет никаких доказательств.
— Надо взять его, а доказательства найдутся, — упрямо повторил Губерт. — Но прежде всего надо разузнать, где Лалла Яне.
— Зачем вы погасили огонь? — встревожился полицейский, увидев, что Губерт задул лампу.
— В темноте лучше наблюдать за улицей, — пояснил тот. — Хорошо бы, если бы вы сумели сначала переговорить с Блэком. Он вас не знает.
— Мне нельзя оставлять вас одного.
— Да-да, но, если бы не это, все можно было бы устроить гораздо проще и легче. А стоит Блэку увидеть меня, как у него возникнет подозрение.
— Я не думаю, что мы так скоро поймаем его, — засомневался полицейский.
— Но нас же двое…
— И на одном лежит подозрение в убийстве.
— Совершенно необоснованное. В общем, в любом случае я попытаюсь взять Блэка. Даже один. Для меня теперь это еще и дело чести, потому что он хотел меня сделать своим сообщником.
Губерт сел у окна и стал смотреть на площадку перед гостиницей. Приотворив окно, он тихонько высунулся. Внизу, в общей зале, еще горел свет, стало быть, хозяин не спал, хотя было уже поздно. Казалось, он ждет кого-то. Но вот огонь погас, послышался скрип дверных петель, тихие шаги, и Губерт увидел внизу хозяина, который смотрел на темные окна, словно проверяя, все ли спят. Губерт успел отодвинуться от окна, и хозяин не мог его видеть.
Убедившись, что везде темно и тихо, хозяин пошел по тропинке к лесу.
Губерт остался возле окна, ожидая, что же будет дальше.
Через полчаса до него донесся тихий разговор. По тропинке к дому шли двое. Они говорили почти шепотом, и слов было не разобрать.
— Кто это там? — спросил полицейский, пристроившись у окна рядом с Губертом.
— Тихо! Сейчас увидим.
Оба подошли поближе. Губерт обрадовался — его ожидания оправдались: рядом с хозяином гостиницы шел Блэк. Они что-то горячо обсуждали, и кое-что можно уже было разобрать.
— Они останутся здесь до утра, — говорил хозяин. — Завтра рано утром ты сможешь с ними переговорить.
— Разве ты их не знаешь?
— Они издалека.
— Тем лучше!..
Хозяин с Блэком завернули за угол дома, намереваясь, видимо, пройти в дом через черный ход.
— Птичка попалась в западню, — прошептал Губерт полицейскому. — Завтра мы захватим ее.
Оба они до утра не сомкнули глаз, карауля бывшего управляющего, но Блэк из гостиницы не выходил.
Утром пришел хозяин и сказал, что ему удалось найти управляющего.
— Тогда пришлите его, пожалуйста, сюда, чтобы мы смогли переговорить с ним, — попросил Губерт.
Хозяин вышел, а Губерт встал за дверью так, чтобы, войдя, Блэк не мог сразу увидеть его.
В дверь постучали, и показался Блэк. Но когда он собрался прикрыть за собой дверь, увидел Губерта.
— Как, это вы? — мрачно удивился он.
— Да. Мы приехали за вами, чтобы отвезти вас в город.
— С каких это пор вы стали полицейским? — угрожающе проговорил Блэк.
— Вы должны поехать с нами для дачи показаний, — поддержал Губерта Вакерсон.
— Какие показания? — недовольно отозвался Блэк.
— Относительно смерти мистера Артизана.
— Я об этом ничего не знаю. Когда он умер, меня уже не было в Артизан-Роксе: я уехал раньше.
— Все это вы и расскажете в суде, но поехать вам с нами придется. Не захотите добровольно, применим силу.
Блэк понял, что придется покориться.
— Черт побери этого дурака хозяина! — вскричал он в сердцах, не спуская полный ненависти взгляд с Губерта.
Сначала они пешком дошли до Артизан-Рокса. По пути Губерт спросил:
— Вы ничего не знаете про старую Лаллу Яне?
— Какое мне до нее дело! — огрызнулся Блэк и добавил: — Полагаю, что обязан этим путешествием вам. Но берегитесь, я вам этого не спущу.
Через пару часов все трое были в Артизан-Роксе. Нашлась и Лалла Яне. Все это время она, перепуганная случившимся, бродила по лесу и чуть не умерла от страха и голода.
Оставшимся в доме мистера Артизана полицейским старуха рассказала, как забрался в позапрошлую ночь Блэк в кабинет хозяина. Старая служанка прокралась за ним и видела, как он стал набивать карманы деньгами, лежащими на столе. Видела она и то, как боролись мистер Артизан и Блэк. Потом служанка, боясь за свою жизнь, в страхе убежала.
Ее показание почти все проясняло. Губерт, Блэк и Лалла Яне в сопровождении полицейских в тот же день отправились в город. Блэк был мрачен и упрямо твердил, что старуха просто спятила.
Губерт тоже чувствовал себя не очень уютно. Подозрение в убийстве «нефтяного короля» теперь было снято с него, но ведь могли узнать, что он беглый арестант. Поэтому Губерт понял, что ни в городе, ни в Артизан-Роксе ему теперь оставаться нельзя, и решил при первой же возможности бежать.
В город они приехали под вечер. Блэка сразу взяли под стражу. Губерта заставили повторить показания. О его прошлом, по всей видимости, никто ничего не знал, и бывший лесничий поблагодарил за это Бога. Той же ночью, как только его освободили, он сел в поезд и поехал дальше в глубь страны.
Блэк запирался на дознаниях, говорил, что, правда, деньги он взял, но об убийстве не помышлял, а только защищался от хозяина, оберегавшего свои богатства, и что смерть Артизана — просто несчастный случай. Поскольку против него было одно-единственное показание полусумасшедшей старухи, а другой свидетель бесследно исчез, Блэку, благодаря искусству адвоката, присудили не смертную казнь, а десятилетнее тюремное заключение.
XXIX. НОЧНОЙ ГОСТЬ
Когда все в замке уснули, графиня отправилась в нижние покои боковой башни. Леона целый день не было видно в замке, капеллан давно ушел в свою комнату, как и молоденькая компаньонка, которую с некоторого времени графиня взяла к себе.
Филибер, надо полагать, заметил, что кроме Лили в замке жил еще и некий таинственный гость, но делал вид, что ничего не знает.
Графиня ступала как можно осторожнее, чтобы ненароком не выдать себя, не обратить постороннее внимание на свое ночное путешествие по замку.
Внизу, в передней, по обыкновению горела большая лампа, которая гасилась только поздно ночью. С собой у графини свечи не было, но она прекрасно знала дорогу. Дойдя до старой железной двери, которая вела в башню, она отперла ее как можно тише. Однако, несмотря на все предосторожности, дверь заскрипела, и графиня решила, что лучше не запирать ее. Камилла вошла в темный сводчатый коридор башни, но направилась не к той комнате, где содержалась Лили, а дальше.
Она скользила по коридору неслышно, словно тень, и скоро оказалась возле комнаты своего таинственного гостя, того самого, шаги и бормотание которого по ночам слышала из своей комнаты Лили.
Графиня легонько постучалась, и почти сразу же дверь отворилась.
В комнате было совершенно темно. Камилла прикрыла дверь за собой поплотнее, но тот, кто открыл, сразу узнал ее. Он уже привык к темноте.
— Наконец-то ты пришла, — тихо сказал он. — Я давно ждал тебя и завтра бы сам пошел к тебе.
— Ты с ума сошел! — прошептала графиня. — Зачем так подвергать себя опасности?
— Ты прекрасно знаешь, чего я хочу, и понимаешь, что я справедливо требую своей доли…
— Курт… — перебила Камилла тайного постояльца.
— Мне надоело ждать, — твердил Митнахт, а это, как, наверное, догадался читатель, был именно он. — Или ты воображаешь, что мне очень интересно жить в этой мышеловке?
— Ты ради собственной же безопасности должен скрываться — ты же знаешь… Но ждать осталось недолго. Наши дела идут хорошо. То, что тебе никак не удавалось сделать, свершилось, и сейчас последнее препятствие устранено…
— Этьен Аналеско?.. — поспешно спросил Митнахт.
— Он случайно утонул вчера. Так мне сообщили, по крайней мере.
— Ты не меньше меня должна этому радоваться, — сказал Митнахт. — Он поклялся уничтожить и меня и тебя. Он, казалось, был заколдован от пуль и кинжалов.
— Но теперь его уже нет и нам нечего бояться.
— Если только через какое-то время он вдруг опять не объявится живой и здоровый, то победа на нашей стороне.
— Нет, на этот раз я уверена, что не появится.
— Ну, так поторопись тогда и со мной рассчитаться.
— Но я еще не получила денег Лили. Она жива, хотя и в моей власти. До сих пор я не могла добиться выдачи денег, но теперь вижу, что пришла пора действовать особенно решительно…
— Да, ты права.
— А что ты станешь делать, получив свою долю?
— Уеду.
— На что ты промотал деньги, которые я тебе посылала? Имея сто тысяч талеров, можно было спокойно дожидаться остального, а вместо этого ты являешься сюда, как какой-нибудь бродяга. И я еще должна прятать тебя, чтобы не давать повода для разного рода толков. Так что наберись терпения и жди. И помни, что любой твой необдуманный и опрометчивый шаг может испортить все дело.
— Но ты же сама сказала: теперь, когда устранено последнее препятствие…
— Жадность лишает тебя рассудка. Именно сейчас, когда деньги так близки, и надо быть особо осторожным. Они будут получены, но когда точно — я сказать не могу. Я и так из-за твоих непомерных требований и мотовства залезла в большие долги и нуждаюсь теперь не меньше твоего.
— Нуждаешься?.. В шампанском и устрицах, — насмешливо сказал Митнахт. — Знаю я тебя!
— Да хоть бы и так! — гордо ответила ему Камилла. — И я бы на твоем месте не доходила до такой наглости. Ты получаешь здесь все, что можно и нужно. Я сама ношу тебе и вино, и еду. Тебе этого мало?
— Я живу как в тюрьме, и это мне надоело.
— Зачем же ты сюда шел?
— Какой глупый вопрос! — вскипел Митнахт. — Потому что у меня не было ни гроша денег.
— Я ни разу прежде не видела тебя таким, хотя ты не однажды приходил ко мне — наполнять свои карманы. Но тогда ты был хотя бы в приличном виде. А теперь совсем опустился, стал совершенно другим человеком.
— А благодаря кому? — обиделся Митнахт. — Сейчас, вспоминая по ночам прошлое, я тысячу раз проклинаю ту минуту, когда встретил тебя в первый раз. Я был авантюристом — хорошо. Служил наемником под чужими знаменами — да. Был игроком — да. Но не преступником, не убийцей!
— К чему ты все это говоришь?
— Я проклинаю тебя, когда вспоминаю свое прошлое!
— Что было, то прошло. Лишь дураки думают о том, чего уже нельзя изменить, — холодно сказала графиня.
— Ты обещала мне награду за наградой, только бы я сделался твоим помощником.
— И разве я не исполняла своих обещаний?
— Теперь, когда я сижу в этом каменном мешке, прошлое снова проходит перед моими глазами, словно это было вчера…
— Уж не раскаяние ли ты тут передо мной разыгрываешь? — с язвительной усмешкой спросила графиня. — Напрасный труд. Подобная глупость может окончиться для тебя эшафотом.
— Ты хочешь сказать, что назад дороги нет и путь для меня остался только один? Что ж, ты права. Благодаря тебе, я зашел так далеко, что преступление за преступлением стало нормой моей жизни.
— Что значат эти упреки?
— Ты еще не знаешь, что по дороге сюда я должен был убить ни в чем не повинного человека, телеграфиста из Баума, который отправлял депешу Марии Рихтер. Он узнал меня.
— Но он, кажется, сам лишил себя жизни?
— Нужда всему научит. Я устроил так, чтобы все решили, что это самоубийство.
— Остановись, Курт, — прервала Митнахта графиня, в голове которой мелькнула новая идея. — Ты знаешь, что в этой же башне я поместила Лили. Она, кажется, замышляет побег. После той ночи, когда ты вернулся, утром под окном ее комнаты обнаружили следы копыт…
— Теперь она одна стоит у нас на дороге, — мрачно заметил Митнахт.
— И она по-прежнему обвиняет тебя. Я все силы приложила к тому, чтобы перевести ее сюда, но пока жива она, нам миллиона не получить.
— Если уж все так далеко зашло, то надо поскорее кончать с этим делом.
Дьявольская улыбка тронула губы графини, но Митнахт ее в темноте не заметил.
— Но надо соблюдать предельную осторожность. Поспешность может испортить все дело.
— Она исчезнет, как и появилась, неожиданно и необъяснимо, — пообещал зловещим шепотом Митнахт.
— Лучше всего, если это произойдет при попытке к бегству, — сказала графиня, — а попытку такую я берусь устроить в самое ближайшее время.
— Только предупреди заранее.
— Будь осторожен, Курт, и тогда нам все удастся. Тебе тем легче действовать, что никто не знает о тебе. Лили убежит и пропадет бесследно. Это будет очень легко объяснить. Мы сделаем так, что все подумают, будто, видя неудачу своего обмана, она решила бежать, чтобы не подвергнуться заслуженному наказанию.
Митнахт молчал.
— Да, ты прав: она так же непонятно исчезнет, как и появилась. И это, я уверена, не вызовет никаких подозрений. Но пока главное для тебя — не выдать своего присутствия здесь.
— А ты постарайся больше не испытывать моего терпения, — хмуро сказал Митнахт.
Графиня вышла от Митнахта. Благополучно пройдя по коридору, она заперла железную дверь башни и начала уже подниматься по лестнице, ведущей в ее покои, как вдруг услышала, что внизу, в передней, с шумом отворилась входная дверь.
Графиня выглянула вниз через перила и увидела Леона Брассара. Он был в страшном волнении. Вышедший ему навстречу слуга испуганно отскочил от него. Леон же, казалось, ничего не видел и не слышал.
Леон шел к лестнице, и графиня подумала, что он спешит к ней с каким-то важным известием. Не касается ли оно Этьена Аналеско? Не спасся ли он, чего доброго, и на сей раз?
А Леон тем временем поспешно взбежал на лестницу и, не замечая графини, прошел в ярко освещенную гостиную. Рыжие его волосы были всклокочены, лицо имело нездоровый зеленоватый оттенок, глаза были тусклы и неподвижны — в общем, он казался придавленным некой непомерной тяжестью.
— Не меня ли вы ищете так поздно, Леон? — спросила графиня, входя вслед за ним.
При виде графини лицо Брассара исказилось яростью, и та в недобром предчувствии невольно отступила.
— Да, я ищу тебя! — воскликнул Леон. — Я не мог ждать утра. Я бы задохнулся от гнева.
— Что с вами случилось? — удивилась графиня.
— Господи! Если бы я мог вернуть ему жизнь! — простонал Леон. — Да, это было бы твоей гибелью… Принц Аналеско был единственным человеком, которого ты боялась. Но нет — он умер… Я его убил… Но я оказался лишь послушным орудием в твоих руках. А ты, ты все задумала! Ты направила мою руку…
— Остановитесь! Вы с ума сошли! — воскликнула в ужасе графиня.
— А… Боишься, что кто-нибудь услышит? — сказал Леон. — Или опять отопрешься, скажешь, что ты ничего не знала?.. Ведь ты знала, что он мой отец. Что не его, а твоя вина, что мы так долго были в разлуке. И ты дошла до такой преступной низости, что, не поколебавшись, заставила меня поднять руку на собственного отца, который хотел вывести на чистую воду все твои злодеяния… Ты сделала это, прекрасно зная, что я твой сын, проклятая! Ты не пощадила своей собственной крови!..
— Замолчи! — прервала графиня. — Все это безумный бред.
— Да? Ты бы очень хотела сейчас сделать из меня сумасшедшего, так как боишься, что я донесу на тебя. Или ты полагаешь, что после всего случившегося я стану любить и уважать тебя как мать? Хороша мать, которая сына делает орудием своих позорных преступных замыслов!
— Я давно знаю, что ты мой сын, но кто тебе приказывал поднять руку на отца, кто толкал на этот поступок, кто сделал извергом, которому нечего ждать пощады от закона? Неужто я? Чем ты все это докажешь? — спросила графиня.
Леон злобно усмехнулся.
— Ты уже успела позабыть, что говорила и делала совсем недавно. И ты еще будешь утверждать, что не пыталась подговорить меня убить принца Аналеско? Не смеши меня своими неуклюжими попытками остаться чистой и ни в чем не повинной. Нет, это все твоих рук дело. И не смей лгать, не думай отрицать, иначе я тебя тут же задушу. Пусть и сам погибну, но отомщу за отца и себя. Неужели ты не боишься Божьего правосудия?
— Ступай к себе и успокойся, — велела графиня. — Ты ничего не потерял в том, что останешься моим сыном, а не сыном Этьена Аналеско.
— Твоим? Да есть ли что позорнее и преступнее этого? Я проклинаю тебя! Если бы я только мог возвратить жизнь своему отцу, я бы с радостью отдал ему свою! — Леон Брассар в бешенстве сжал кулаки. — Все будет прощено, для всякого грешника будет Бог милосерден. А ты, ты останешься проклята навеки!
— Ты хочешь разбудить своими криками всю прислугу, глупец? — разгневалась графиня.
— А чего тебе бояться? — злобно усмехнулся Леон. — Тебя же ничто не страшит. Разве тебя может тронуть, что всем своим нерадостным прошлым я всецело обязан тебе? Слишком поздно я это понял. Но не слишком еще поздно, чтобы возненавидеть тебя всеми силами души. Я — твой сын, и я ненавижу и проклинаю тебя! Я должен был бы убить и тебя. Но все впереди, и, предупреждаю, берегись теперь того, кому ты когда-то дала жизнь!
Графиня поняла, что сейчас она сделать совершенно ничего не сможет, что надо позволить гневу Леона выйти наружу.
— Хорошо, — сказала она холодно и спокойно. — Завтра мы закончим этот разговор, а пока иди к себе. Кстати, кто открыл тебе тайну твоего рождения?
— Человек, к которому я чувствовал такую же необъяснимую вражду, как и к отцу: асессор Бруно фон Вильденфельс.
Пошатываясь, Леон вышел из гостиной.
«Так вот кто… — подумала графиня с неприязнью. — А с тобой, дорогой сынок, я еще завтра поговорю. Завтра я тебя образумлю. Но, боюсь, для меня ты уже потерян. Теперь главное — не дать тебе снова сойтись с Вильденфельсом. Ты был бы слишком опасен в руках моих врагов».
XXX. НЕСЧАСТЬЯ ГУБЕРТА
Губерт избежал обвинения в причастности к убийству Артизана, но опасность не миновала, поэтому он и решил бежать и постараться исчезнуть, затеряться на просторах Америки. Целый день ехал он на поезде, пока наконец не почувствовал себя в безопасности.
Он стал искать какое-нибудь занятие, способное прокормить его, поскольку скудные его средства были уже на исходе. Но поиски были бесплодными. Рабочих рук везде хватало с избытком и ему всюду отвечали отказом.
Тогда Губерт решил идти дальше пешком, чтобы протянуть на оставшиеся деньги хоть сколько-нибудь еще.
Губерт еще недостаточно изучил условия американской жизни, а потому присоединился к встретившемуся ему на дороге пожилому разносчику товаров. Тот, правда, и сам впервые был в этой местности, но человек оказался опытный, бывалый, а это для Губерта имело немаловажное значение.
Первый день пути прошел без особых приключений. К вечеру, утомленные и разбитые, они присели отдохнуть на опушке леса. Мимо них молодой человек верхом на лошади прогнал стадо коров. Очевидно, неподалеку была большая ферма.
Губерт предложил своему спутнику поискать там приют на ночь. Разносчик товаров согласился, и они снова тронулись в путь. Тяжелый ящик с товарами, висевший у него за спиной, явно тяготил старика. Заметив это, Губерт взялся помочь, взвалив ящик себе на плечи, чем спутник остался страшно доволен.
Уже смеркалось, когда они увидели несколько красивых бревенчатых домов, обнесенных высоким, крепким частоколом.
Не обращая внимания на собак, которые встретили их громким лаем, они вошли через ворота во двор, где несколько работников загоняли скот в хлев. Один из них распоряжался и был, должно быть, хозяином.
Губерт, не успевший спустить с плеч ящик, не заметил, как, оглядев его с головы до ног, фермер по-своему свистнул, и один из работников побежал запирать ворота.
— Вы хозяин фермы? — спросил Губерт на ломаном английском.
— Не скрывайтесь, приятель, — насмешливо сказал ему фермер. — Говорите по-немецки, как и в тот раз. Я сразу вас узнал, вы почти не изменились за это время.
— Я действительно немец, — отвечал удивленный Губерт, — но я здесь впервые. Как же вы могли знать меня?
— Он ищет работу, — сказал разносчик товаров, — он опытный лесничий.
— А-а! Вы теперь лесничий… Думаете, так лучше? — насмешливо сказал фермер. — Снимите-ка ваш ящик.
— Это не мой, а моего товарища, — сказал Губерт, опуская ящик.
— На этот раз и ящик не ваш, — продолжал фермер разговор в странном тоне. — Наверное, и ключик у вас от него найдется? Эй, Карл! — крикнул он. — Поди-ка сюда. Посмотри на этого человека: не тот ли самый, что пытался в прошлом году нас обокрасть?
Один из сыновей фермера подошел поближе.
— Вообще-то похож, только вот борода…
— Бороду всегда можно отрастить или сбрить, чтобы изменить внешность, — перебил фермер и сказал Губерту: — А ну, откройте ящик, погляжу, не сидит ли кто там.
Разносчик достал ключ и открыл ящик.
Губерт ничего не мог понять. Но хозяин фермы охотно пояснил:
— Прошлой осенью к нам вот так же явился разносчик товаров с ящиком и попросился на ночлег. Здесь много всякой сволочи шатается, поэтому в дом я его не пустил, а положил в сарае. А он попросил оставить ящик в доме, чтобы, дескать, товары не отсырели. Я согласился, а в ящике мальчишка оказался спрятан. Ночью он должен был отпереть изнутри двери и впустить вора. Хорошо, что не удалось. Жена была нездорова, не могла всю ночь уснуть и услышала шум. Мы было поймали обоих, да им удалось вырваться. Убежали, только свой пустой ящик оставили нам.
— И этот разносчик, вы говорите, был похож на меня? — спросил Губерт удивленно.
— Как две капли воды.
— Надо же! — сказал спутник Губерта. — А мы тоже хотели попросить у вас ночлега.
— О! Разумеется, ночевать вы будете здесь. Я вас до утра никуда не выпущу. А завтра свезу в город. Пусть в полиции разбираются, кто вы такие.
Губерт смутился. Он никак не ожидал, что дело примет такой оборот. Фермер заметил его смущение. Это еще больше усилило его недоверие.
— Переночуете вот тут, в сарае, — показал фермер. — Карл, принеси им хлеба и молока. Да не позабудь хорошенько их запереть, чтобы не сбежали.
Разносчик только покорно махнул рукой, а Губерт сильно расстроился. Все началось по новой. В городе ему пришлось бы называть свое имя, и тогда открылось бы, что его ищут как беглого преступника, после чего не миновать возвращения в Европу.
Губерт молча пошел за хозяйским сыном к сараю.
Один из работников принес им свежего хлеба и молока, после чего тщательно запер двери.
Как ни устал Губерт, ни сна, ни аппетита не было. Слова фермера убили его. Может быть, открыть фермеру всю правду и попросить не выдавать его полиции. Однако фермер может не поверить его признаниям. Сбежать? Но прочные двери на запоре, да и разносчик товаров тоже стал казаться ему подозрительным. Сам же его спутник был очень удивлен резкой переменой в настроении Губерта.
— Пейте и ешьте, — сказал он ободряюще. — Не принимайте близко к сердцу. Чего нам бояться? Ну, отвезут в город да и отпустят с Богом на все четыре стороны, как только выяснят, что сходство случайное и вы в первый раз в этих местах.
Губерт промолчал. Он пытался есть, но кусок застревал у него в горле.
Отужинав, разносчик товаров улегся на солому. Последовал его примеру и Губерт. Утомление взяло верх, и он быстро уснул.
Ему приснился чудный сон. Он увидел Лили, и его любовь к ней разгорелась с новой силой. Ему чудилось, что нет больше между ними сословных различий. Она была с ним так любезна, она протягивала ему руку и смотрела на него так ласково своими голубыми глазами, что он был вне себя от радости. Но что-то вдруг их разделило… Лили исчезла… Он бросился за нею, выкрикивая ее имя, но она, похоже, выскочила в окно, поскольку он услышал дребезжанье стекол. Потом почувствовал на лице струю холодного воздуха… И в эту минуту проснулся.
Он поднялся, дрожа от холода, и осмотрелся. Под крышей по-прежнему горел фонарь, а вот разносчика товаров не было видно. Понятно стало и то, откуда подул холодный воздух: небольшое оконце в стене сарая было разбито, осколки стекла валялись на полу. Очевидно, разносчик удрал. Почему? Не был уверен, что избежит наказания? Чувствовал за собой какие-то грехи? Но тут Губерт увидел вывороченный карман и все понял: его спутник бежал, прихватив остатки его сбережений.
Может быть, надеялся Губерт, он не успел убежать далеко и можно еще его догнать и отнять украденное?.. Он вскочил на ноги, но тут услышал во дворе голоса:
— Вон он, вон! На частокол взбирается…
— Где же другой?..
Раздался выстрел, еще один. Фермер и его сын стреляли по убегающему разносчику товара.
— Скорее за ним — убежит!
Вскоре и хозяева и работники собрались во дворе фермы.
— Он разбил окно! — воскликнул фермер, осматривая сарай. — Оба, должно быть, убежали!
— Нет! — возразили ему. — Другой тут, в сарае, не успел, наверное, убежать. А ящик пропал. Старикан, видно, прихватил его с собой.
Фермер с сыновьями вошел в сарай.
— Хорошо, хоть один у нас остался, — сказал он. — Теперь ясно, что я был прав, задержав вас. Старик убежал, но…
— Убежал с моими последними деньгами, пока я спал, — прервал его Губерт.
— Ворон ворону глаз не выклюет, — заметил фермер. — Карл! — сказал он одному из сыновей. — Запрягай тележку. Не буду дожидаться утра, прямо сейчас отвезу его в город.
— Да поймите же, не был я у вас год назад! — воскликнул Губерт. — Это ошибка.
— Так докажите. Где ваши бумаги? Ах, нет. Тогда и говорить не о чем, я не могу вас отпустить. Я просто обязан отвезти вас в город и сдать полиции. Если мои подозрения не подтвердятся, тем лучше, я буду только рад.
Губерт замолчал, видя, что фермер настроен решительно.
Тележка была запряжена, и они тронулись.
— Смотрите, — погрозил фермер Губерту револьвером, — если что — я размозжу вам череп.
Шесть миль до города они покрыли довольно быстро.
— Ну, вот и прибыли, — удовлетворенно сказал фермер, останавливаясь перед зданием суда. — Слезайте.
Губерт молча повиновался.
Они вошли к судье, который в это время читал газету. Судья, как видно, хорошо знал фермера, поскольку, увидев его, дружески протянул ему руку:
— Здравствуйте, здравствуйте, мистер Велер! Кого это вы мне привели?
Фермер кратко пересказал события минувшей ночи.
— А зачем вы схватили этого человека? — не понял судья.
— Помните, господин судья, историю с разносчиком товара, случившуюся прошлой осенью?
— Как же, как же, помню.
— Так вот, я думаю, что тот разносчик и этот человек — одно и то же лицо.
— Но это невозможно, мистер Велер. Тот разносчик давно сидит под замком. Правда, человек этот действительно чем-то его напоминает, но тем не менее он — другой.
— Значит, я ошибся, — сказал фермер, обращаясь к Губерту. — Надеюсь, вы извините меня за мои подозрения. Все-таки между вами и тем мошенником есть немалое сходство.
— Итак, значит, все ясно, — заключил судья, довольный, что ему удалось избежать кропотливого разбирательства. — Можете идти, — сказал он Губерту.
— Благодарю вас, ваша честь, — поклонился тот и свободно вздохнул.
Он вышел на улицу. Он снова был свободен, правда, без гроша в кармане. А между тем очень хотелось есть.
На пальце Губерта красовалось старинное золотое кольцо, доставшееся ему по наследству от отца. Как ни тяжело было с ним расставаться, но что делать — не идти же просить милостыню…
В первой же попавшейся на пути лавке он продал кольцо за несколько долларов и отправился дальше.
Губерт вышел на дорогу, которая, как ему сказали, вела в Чикаго, где, как его уверили, гораздо легче найти работу, и через три дня он уже был в этом огромном и многолюдном городе, поразившем его своим размахом.
Побродив по нему, Губерт зашел в таверну попроще — подкрепиться. Среди посетителей оказался немец, который, разговорившись с Губертом, обещал подыскать земляку отличное место. Обрадованный этим, Бухгардт расплатился и за себя, и за обед своего нового знакомого, не замечая, что один из сидевших неподалеку посетителей не спускает с них глаз, не чувствуя никакой для себя опасности.
Некоторое время спустя немец ушел, но через полчаса возвратился с человеком, похожим на зажиточного фермера, который сразу же объявил, что согласен дать ему место на своей ферме.
Губерт чрезвычайно обрадовался, тем более что предложенные владельцем условия оказались очень выгодными.
— И наконец, — заключил фермер, обговорив остальные условия, — по здешнему обычаю, при поступлении на работу вы должны внести залог. Я не буду особо требовать и назначу залог всего в триста долларов.
Губерт понял, что надежды его рухнули.
— Это условие мне не по силам, — сказал он печально. — У меня нет таких денег. Но если вы возьмете меня без залога, то можете быть уверены, что я не обману вас ни на цент.
— Сколько же у вас есть? — спросил фермер.
— Три доллара.
Фермер, который во время их беседы усердно ел и пил, тут же поднялся и, ни слова не говоря, вышел с недовольным видом из таверны, сопровождаемый немцем, с которым Губерт недавно познакомился. Губерт тоже направился было к выходу, но был грубо остановлен хозяином.
— Прежде расплатитесь.
— Но я уже заплатил за все, что съел, — удивился Губерт.
— А за это? — стал перечислять хозяин съеденное и выпитое фермером. — Все на шесть долларов.
— Пусть платит тот, кто это съел, — возразил Бухгардт. — Какое мне-то дело?
— Ну нет! — воскликнул хозяин. — Вы были вместе, остались последним, стало быть, вам и платить.
— Я не могу заплатить. У меня всего три доллара в кармане.
И тут человек, наблюдавший за Губертом, поднялся и, подойдя к нему, сказал вполголоса:
— Идите за мной.
— Ах, значит, у этого негодяя нет денег, чтобы расплатиться, — злобно закричал хозяин. — Оборванная сволочь!
— Что вам от меня надо? — резко спросил Губерт незнакомца, уже взявшего его под руку.
— Пройдемте, не упрямьтесь. — С другого боку возник еще один незнакомец.
— Да кто вы? — воскликнул Губерт.
— Полицейские агенты.
— Заберите с собой этого негодяя! — в гневе брызгал слюной хозяин таверны. — Пусть пропадают мои доллары!
Губерт понял, что сопротивление бесполезно, и молча вышел из таверны в сопровождении переодетых полицейских.
XXXI. ГДЕ ГАГЕН?
После визита Леона Брассара Бруно пошел к Гагену — справиться о состоянии Вита, на выздоровление которого он еще не терял надежды.
Хотя у доктора и было много неопровержимых доказательств преступлений графини и Митнахта, свидетельства старого графского слуги имели бы, пожалуй, решающее значение, особенно в деле таинственного спасения Лили.
У Гагена Бруно встретила в сильном страхе и волнении старая экономка.
— Как больной? — поинтересовался Бруно. — Живой?
— Он по-прежнему… только вот сегодня ночью открыл глаза, но… — рыдания не дали ей договорить.
— Что случилось?
— Ах… доктор Гаген…
— Что с ним? Да говорите же! Не заболел ли?
— Его до сих пор нет. Он пропал, — отвечала, плача, экономка. — Уехал вчера вечером и до сих пор не вернулся.
— Да успокойтесь же! Возможно, доктору понадобилось куда-нибудь срочно съездить, — постарался успокоить старуху Бруно, хотя при неожиданной этой вести и сам испугался.
— Нет, господин асессор, он так никогда не делал. Если что — предупреждал. Его отсутствие не предвещает ничего хорошего…
Бруно сразу же вспомнил их последний разговор и слова Гагена: «Моя последняя надежда погибла. Мне кажется, что мой конец близок».
Но о самоубийстве не могло быть и речи. Ведь Гаген и сам говорил: «Тот, кто страдал так, как я, будет терпеливо нести свой крест до последнего часа».
Мрачное предчувствие охватило Бруно. «Графиня!» — подумал он невольно. Она ведь знала, что ей можно ожидать от Гагена. Наверное, ей даже были известны ближайшие его намерения. В таком случае было неудивительно, что исчез он именно в тот день, когда открыто решился выступить против графини.
Это могло быть делом ее рук, тем более что она не раз с помощью своих сообщников устраивала покушения на столь опасного для нее принца Аналеско.
Но куда же он мог деться? Ведь даже неизвестно было, куда отправился доктор накануне вечером. Экономке он ничего не сказал. Ни письма, ни записки от него тоже не оказалось.
— Вы кому-нибудь дали знать об исчезновении доктора? — спросил экономку Бруно.
— Нет, господин асессор, я все ждала, что он вот-вот вернется…
— Завтра утром я снова зайду и, если доктор все еще не возвратится, дадим об этом знать.
Домой Бруно пришел в сильном беспокойстве. Непонятное отсутствие Аналеско вызвало у асессора серьезные опасения за жизнь принца. Неужели этот благородный человек стал жертвой непримиримой вражды?..
Рано утром Бруно был разбужен громким стуком в дверь своего номера. Он поспешно накинул халат, отпер дверь и увидел перед собой варбургского рыбака Енса.
— Что случилось, Енс? — удивился Бруно.
— Я из суда, господин асессор, — отвечал рыбак. — Вчера море выбросило на наш берег труп. Его надо забрать.
— Труп? Как он выглядит?
— Он совсем как живой. Должно быть, недолго пробыл в воде. Он выбрит, и кожа на лице тусклая и желтоватая. Одет во все черное.
Сердце Бруно болезненно сжалось. Гаген. Это Гаген!
— Это вы нашли тело, Енс?
— Да, господин асессор, я и Пакке. Мы вчера часов около десяти закинули невод. А когда стали вытаскивать его на берег, заметили тело. Мы поскорее вытащили невод. Я оставил Пакке караулить тело, а сам на лодке поплыл в город донести об этом. У покойника много денег в кошельке, хорошие старинные часы и он очень хорошо одет. Не похоже, чтобы его хотели ограбить.
В дверь снова постучали. Вошел протоколист асессора.
— Минутку, я оденусь, — сказал Бруно.
Вскоре все трое отправились через город к берегу моря, где их ожидала лодка Енса.
Бруно сосредоточенно молчал. Не было никакого сомнения, что вытащенный труп принадлежал доктору Гагену. Но что же с ним могло случиться? Какая-то новая ужасная загадка. Впрочем, Бруно нисколько не сомневался, что это еще одно злодеяние графини. Но как ей удалось убить Гагена? Ведь в последнее время он стал предельно осторожен. Кто и как совершил преступление?
Бруно был так расстроен и возмущен смертью друга, что дал себе клятву во что бы то ни стало силой и хитростью уничтожить страшного демона в ангельском обличье, демона, которого народная молва окрестила вампиром.
Почти все население деревни собралось на берегу к тому времени, когда лодка подплыла к месту, где лежало тело утопленника. Все почтительно расступились, чтобы дать дорогу асессору и его спутникам.
— Это доктор, бедный доктор Гаген! — воскликнула Лина Трунц, пробравшись к самому трупу.
У Бруно тоже рассеялись последние сомнения, когда он увидел лежащего на песке безжизненного Гагена.
На лице покойного лежала печать неописуемого горя и отчаяния, словно в последние минуты жизни ему пришлось вынести какую-то мучительную внутреннюю борьбу.
Все подробности, связанные с обнаружением трупа, были тщательно запротоколированы, и Бруно велел рыбакам устроить какие-нибудь носилки, чтобы понести доктора в замок.
— В замок? — послышались испуганные голоса.
— Это земля графини Варбург. Ей и решать, где похоронить Гагена, здесь или в городе, — объяснил Бруно.
— Вот. Вот так! — воскликнула вдруг нищая Лина Трунц. — Все так и есть. Разве сегодня не воскресенье?.. В воскресенье умерла графиня Анна — Бог взял ее душу… В воскресенье умер сам граф… В воскресенье пропала молодая графиня… В воскресенье умер здесь, в деревне, Милош. И старый Вит ушел в море и не вернулся тоже в воскресенье… Новое воскресенье — и новый труп!
Слова старухи невольно заставили Бруно вздрогнуть.
— И смотрите, смотрите… — продолжала она. — Смотрите на его лицо — разве он не похож на тех, прежних?
«Сухой и желтый, как пергамент, в жилах как будто нет ни капли крови», — вспомнил Бруно.
Рыбаки сколотили из досок подобие носилок и положили на них тело Гагена. Бруно счел излишним посылать за врачом, ибо труп совершенно окоченел и не имел ни малейших признаков жизни… Наконец, по знаку Бруно, печальное шествие тронулось. Впереди четыре рыбака несли носилки с телом, за ними следовали Бруно и протоколист. В вестибюле замка рыбаки опустили свою ношу на пол, а Бруно велел прислуге доложить графине.
Его тут же проводили в гостиную, где графиня встретила его так, словно между ними ничего не произошло.
— Чему обязана вашим посещением, господин асессор? — поинтересовалась она, усаживая неожиданного гостя.
— Одному очень печальному обстоятельству, графиня, — ответил Бруно.
— Признаюсь, когда я вас вижу, всегда думаю, что, верно, случилось какое-нибудь новое несчастье.
— Значит, я всегда для вас вестник несчастья. Ноша не из легких и не из приятных, но, по крайней мере, на вестнике не лежит никакой вины… Однако позвольте сообщить, что привело меня сюда. Ночью рыбаки нашли на берегу моря выброшенное волнами тело.
— Тело? Но я ничего об этом не знаю.
— Я вас об этом извещаю. Обнаруженный труп сейчас находится внизу, в вестибюле замка. Его нельзя было оставлять на берегу.
— У меня в замке? — изумленно переспросила графиня.
— Да. Труп найден на вашей земле, и ваша обязанность — позаботиться о его погребении.
— Разве нельзя было похоронить его за мой счет где-нибудь в деревне? С какой стати должно лежать тут тело совершенно чужого человека?
— Полагаю, что для вас он не совсем чужой, графиня, — холодно заметил Бруно, не спуская с хозяйки замка глаз.
И здесь произошло то, что оставило гнетущее впечатление не только в душе Бруно, но даже графиню Варбург заставило содрогнуться: по замку вдруг пронесся отчаянный, раздирающий душу крик.
— Что это? — вскочила Камилла.
И словно бы ей в ответ под сводами замка раскатился сумасшедший хохот.
Бруно ничего не мог понять, но графиня уже начала догадываться.
— Леон! — прошептала она.
И не ошиблась.
Всякие жуткие сцены приходилось наблюдать Бруно по роду своей службы, но ничего подобного, что представилось его глазам сейчас, он не видел никогда.
В дверях, сгибаясь под тяжестью трупа, показался Леон Брассар. На искаженных чертах его лица лежала печать помешательства. Положив тело на ковер к ногам графини, Леон, тыча в него пальцем, разразился жутким животным смехом.
Узнав в покойнике Этьена Аналеско, Камилла Варбург в ужасе отшатнулась.
Леон Брассар опрометью бросился вон из гостиной.
— Принц Этьен Аналеско умер, — печально констатировал Бруно. — На этот раз ему не удалось спастись от смерти. Мир его благородной душе!
Графиня между тем уже оправилась от первого потрясения и успела вполне овладеть собой.
— Кажется, — сказала она, — нам придется заняться не только покойником, но и тем несчастным, который сейчас принес его сюда. Он, очевидно, помешался.
Графиня позвонила. Вошла служанка.
— Соберите слуг и отнесите тело в башню, — приказала она.
Служанка удалилась.
Есть ли у вас ко мне еще какие-либо сообщения, господин асессор? — осведомилась графиня.
— Мне осталось просить вас выполнить одну формальность — подписаться под протоколом, составленным на месте обнаружения трупа.
Бруно подошел к дверям гостиной и позвал дожидавшегося в приемной протоколиста. Тот быстро вошел и с почтительным поклоном подал графине протокол.
Пока графиня подписывала бумагу, в гостиную вошли несколько слуг и вынесли тело Гагена.
Сухо попрощавшись с графиней, Бруно покинул замок. Он щедро вознаградил помогавших ему рыбаков за их труды и вернулся в город.
В тот же день он сообщил старой экономке доктора Гагена о его смерти. Невозможно представить, до какой степени сильным оказалось горе этой преданной одинокой старухи.
Тело Гагена поместили в одной из комнат башни, где томилась Лили. На ночь возле покойника были поставлены большие подсвечники, употреблявшиеся при богослужении в капелле.
Всё это время Лили слышала суетливую ходьбу, странный шум и говор, так что нетрудно было догадаться, что случилось что-то необычное. Поэтому, когда старая служанка принесла ей ужин, девушка стала расспрашивать, что случилось.
Старуха на сей раз оказалась разговорчивее, чем обычно…
— Сегодня привезли из рыбацкой деревни какого-то покойника.
— Покойника?
— Да. Его оставят тут до утра, а потом свезут в город. Говорят, это доктор какой-то. Его тело на морской берег выбросило.
— Доктор? А как его имя?
— Я уж и позабыла.
— Не Гаген ли?
— Точно, милая, Гаген.
— Боже мой! И он должен был умереть! — воскликнула в отчаянии Лили. — Послушайте, — быстро заговорила девушка, видя, что старуха собирается уходить, — спросите, не позволят ли мне увидеть покойника?
Служанка ушла, но скоро вернулась и сказала, что Лили разрешено взглянуть на доктора Гагена, тело которого сейчас лежит в большой зале башни, как раз под комнатой девушки.
Старуха не стала ждать, пока Лили отдаст последний долг покойнику. Она только отворила дверь и ушла. А девушка поспешила воспользоваться позволением и спустилась вниз.
Яркий свет ударил ей в лицо. Посреди комнаты на низкой постели лежал Гаген. По сторонам его ложа горели свечи в двух больших подсвечниках.
Гаген больше походил на спящего. Недавняя смерть еще не успела исказить черты его спокойного лица. Не было пока и признаков разложения, которые обычно заставляют с ужасом и отвращением отступать от мертвых.
Как несправедлива судьба! Тот, кто так часто, не щадя сил, спасал других от неминуемой смерти, кто всегда готов был помочь страждущим и нуждающимся, и сам не избежал преждевременной смерти. Обливаясь слезами, Лили опустилась на колени и начала тихо молиться.
Окончив молитву, она поднялась и, бросив на Гагена последний взгляд, пошла к выходу. Но тут же в испуге остановилась. Ей послышалось, что в коридоре кто-то отпер дверь одной из комнат. И тут же она заметила тень, промелькнувшую мимо двери, в которую она только что собралась выйти.
Кто бы это мог быть? Не ошиблась ли она? В башне по-прежнему стояла тишина. Может быть, ветром захлопнуло входную дверь в башне? Но если — Лили даже задохнулась от этой мысли — входная дверь не заперта, значит, есть возможность выбраться на свободу. В ней снова затеплилась надежда. Бедный Гаген и после смерти помогает ей. Наверное, слуги, переносившие труп, в суете забыли закрыть входную дверь башни.
Предположение Лили оправдалось. Действительно, железная дверь башни была отперта и, жалобно скрипя ржавыми петлями, покачивалась на ветру.
Все благоприятствовало бегству, тем более что была темная, безлунная ночь, и замок уже погрузился в сон.
То, что все это не просто стечение обстоятельств, не случайность, а злой умысел ее врагов, коварный расчет, глубоко обдуманный дьявольский план, Лили и не предполагала, хотя стоило бы задуматься, а не подозрительны ли такая беспечность и неосторожность со стороны графини? Но Лили некогда было задумываться над всем этим. Она спешила воспользоваться моментом. Мысль о свободе так завладела ею, что она забыла обо всякой опасности. В глуповатой голове ее уже зарождались планы счастливого будущего.
Выбравшись из башни в вестибюль замка, Лили оказалась окруженной полнейшим мраком, поскольку все лампы были уже погашены. Ей пришлось положиться на свое знание планировки замка и идти к выходу ощупью. Дойдя до наружной двери, она была очень удивлена, что и та оказалась не запертой, а лишь слегка притворенной. И тут оплошность слуг? Неужели хлопоты с телом Гагена заставили забыть их обо всем остальном?
Большая тяжелая дверь подалась усилиям Лили, и вот она уже на ступеньках парадного подъезда. Свежий ночной воздух охватил ее со всех сторон.
Ночь стояла кромешно-черная. На затянутом тучами небе не видно было ни одной звезды. Тихо и неподвижно вокруг…
Несколько мгновений Лили колебалась, не зная, что делать дальше. Она вспомнила о Леоне Брассаре, которого так боялась, вспомнила о таинственном шорохе, шагах и бормотании в соседней с ней комнате башни, которые слышались ей по ночам.
«А что если это был Бруно?» — подумала она, но и засомневалась: как же он мог знать, что именно в эту ночь она решит бежать, если еще час назад и сама она ни о чем не помышляла.
Но колебалась Лили недолго. Собрав все свое мужество, она решительно спустилась по ступеням и поспешила к дороге в город, ибо город был тем единственным местом, где она могла искать спасения и убежища.
Но когда она оказалась под сенью деревьев, растущих вдоль дороги, она услышала подозрительный шорох. Может, заяц шуршал листвой либо белка возилась на дереве? Шорох стих, и Лили продолжала свой путь. Но тут же ощутила сильный удар по голове, от которого едва не лишилась чувств.
В первое мгновение она никак не могла понять, что случилось: то ли сук, обломившись на дереве, упал на нее, то ли ее кто-то ударил, спрятавшись за деревьями. Лили инстинктивно протянула руку. И снова ее что-то ударило. На этот раз по руке. Боль от удара встрепенула ее, она бросилась бежать, понимая, что только в этом ее спасение.
Она бежала, спотыкаясь в темноте на каждом шагу, стараясь уйти подальше от опасного места. К счастью, она с детства знала здесь каждую тропинку, каждый кустик, что, конечно же, ей сейчас очень помогало. Только пробежав порядочное расстояние, Лили несколько пришла в себя.
Ей наконец-то удалось вырваться из замка, и эта мысль чуть не свела ее с ума. Но скоро усталость и нервное перенапряжение взяли свое, и бедная девушка некстати упала в обморок.
Полицейские агенты привели Губерта в участок. На сей раз его одолевало предчувствие, что новый визит в полицию будет куда менее удачным, чем прежний.
— Судя по вашему произношению, вы немец? — стал расспрашивать его один из доставивших его полицейских.
— Да, немец.
— Где ваши документы?
— У меня их нет, — помявшись, ответил Губерт. У него не хватило ни ума, ни сообразительности, чтобы придумать правдоподобную историю или сносную отговорку.
— Нет? Где вы их оставили?
— Их у меня совсем не было, — сказал неудачник.
— Странно… Тогда как ваше имя?
— Этого я не могу сказать, — вконец озадачил Губерт полицейского, взглянувшего на него с нескрываемым удивлением. Бывший лесничий был прямолинеен, как пень.
— Но почему?
— У меня есть на это свои причины.
Полицейский покачал головой.
— Вы поступите гораздо лучше, сообщив свое имя, — сказал он.
— Я могу назвать первое попавшееся имя, и как вы докажете: мое оно или нет. Документов-то не имеется, проверить нечем.
— Тем хуже для вас. Я вас не отпущу, пока не узнаю, кто вы есть на самом деле. Но время подумать я вам дам. А пока вы арестованы.
Полицейский позвал охранника и приказал ему отвести Губерта в камеру.
Охранник повел его по полутемному коридору, в который выходили двери с решетками. Он впустил Губерта в одну из камер и запер за ним дверь.
Губерт осмотрелся. Кроме него, в помещении находилось еще человек шесть-семь. Они сидели и лежали на соломенных тюфяках и о чем-то переговаривались. Арестованные были одеты кто во что, некоторые даже вполне прилично, но физиономии у всех были одинаково отталкивающими. Губерт сразу же почувствовал себя очень неуютно в этом совершенно чуждом для него обществе. Он не хотел вступать с ними ни в какие контакты, поэтому молча устроился в углу камеры и перестал обращать на сокамерников внимание.
Они же, наоборот, обратили на Губерта самое пристальное и весьма неблагосклонное внимание. Во всяком случае, почти сразу же взялись делать в его адрес обидные замечания и колкие прозвища. Но Губерт делал вид, что это его не касается. Однако сокамерники не успокаивались. Они явно искали повод для ссоры. И таковой вскоре нашелся. Каждому из арестованных было положено по табурету. Губерту, естественно, тоже. Однако один из заключенных, сидя на своем табурете и прислонившись к стене, ноги положил на табурет Губерта, нагло при этом ухмыляясь.
Устав стоять, Губерт подошел к нему и хотел забрать табурет, но получил грубый отпор.
— Иди и поищи в другом месте, — хамским тоном сказал тип, занявший сразу два табурета.
— Во-первых, извольте говорить мне «вы», — сказал Губерт, — во-вторых, уберите ноги с моего табурета.
Все притихли, напряглись, ожидая, что произойдет дальше.
— А ну пошел прочь! — угрожающе воскликнул нахал. — Не то я сейчас пересчитаю тебе все ребра.
Терпение Губерта лопнуло. Он скинул с табурета ноги противника. Тот потерял равновесие и с проклятиями растянулся на полу. Это явилось сигналом для остальных. Губерта обступили сокамерники с криками: «Что надо этому чужаку, этому невеже? Он хочет быть здесь главным? Бейте его, собаку!» И они набросились на него со всех сторон.
Губерт схватил табурет и начал размахивать им так, что нападавшие попятились.
И тут поднялся упавший арестант.
— Назад! — закричал он. — Оставьте его мне.
— Бери его! Убей, как собаку! — раздалось в ответ со всех сторон.
— Ну, берегитесь! — сказал Губерт. — Я не позволю шутить со мной.
Однако долговязый обидчик Губерта был убежден в своем превосходстве и первым бросился на Губерта. К тому же сокамерники всячески поддерживали его. Но едва только он подскочил к Губерту, как тот, схватив его за талию, как ребенка, легко приподнял и бросил на пол. Это произвело на остальных сильное впечатление. Ничего подобного они не ожидали и от Губерта отступили. Долговязый поднялся и протянул Губерту руку.
— Забудем о нашей ссоре, — сказал он. — Будем друзьями. И пусть кто попробует его тронуть! — угрожающе повернулся он к остальным.
Губерт согласно кивнул и сел на завоеванный табурет.
— Садитесь сюда, к нам, — пригласил его долговязый.
— Дайте мне посидеть одному, — отказался от приглашения Губерт.
— Наверное, считает себя особенным, — заметил кто-то.
Вполне возможно, что ссора вспыхнула бы вновь, не отворись в это время дверь камеры и не появись на ее пороге охранник.
— Вас требует судья, — сказал он Губерту.
Охранник привел его к маленькому человеку со светлой бородой с проседью и проницательными глазами. Это и был судья.
Взглянув на Губерта, он покачал головой и пробормотал: «Так, так…»
— Вы немец, — сказал он ему, — ваша внешность вполне сходится с имеющимся у меня описанием, согласно которому вы — Губерт Бухгардт, обвиняемый в убийстве.
Это уже забытое им обвинение застало Губерта врасплох, и он невольно выдал себя — изменившимся выражением лица.
— Вам лучше сказать правду, так как ложь все равно ни к чему не приведет, — продолжал судья. — Я сейчас же телеграфирую в Нью-Йорк, а до тех пор, пока нам не дадут инструкций, что с вами дальше делать, вы останетесь здесь.
Губерт не в состоянии был произнести ни слова. Преступление, которого он не совершал, продолжало преследовать его в самых отдаленных странах.
— Отведите Губерта Бухгардта в одиночную камеру, — приказал судья.
Опустив голову, Губерт пошел вслед за охранником. Все было кончено. Он даже не мог попытаться подкупить охранника, поскольку за душой не было ни гроша.
Губерта заперли в крохотной каморке с одним оконцем, забранным толстой решеткой. Вся мебель состояла из железной кровати, стула и стола.
Вечером сторож принес ему хлеба и воды и снова ушел, оставив его одного.
Дня через два в камеру пожаловал судья.
— Вас решено отправить в Нью-Йорк, — объявил он. — Завтра утром двинетесь в путь. Но не вздумайте бежать. Это станет для вас верной смертью.
— Я не боюсь смерти, — улыбнулся Губерт.
— Это ваше дело, — невозмутимо сказал судья, — но я обязан вас предупредить.
Судья ушел. Дальнейшее для Губерта стало ясным. На следующее утро в камеру к нему вошли тюремный надзиратель и солдат-конвоир, получивший приказ сопровождать арестованного в Нью-Йорк.
Путешествие должно было продлиться два дня. По дороге Губерту пришла мысль, что если ему удастся на ходу благополучно выскочить из поезда, то, возможно, он еще сможет спастись.
Дождавшись, когда карауливший его солдат задремал, Губерт быстро отворил дверь и выскочил. К несчастью, поезд в это время подходил к станции и пошел тише. Разбуженный стуком отворившейся двери, солдат в первую минуту не мог понять, что случилось, но, сообразив, тут же выглянул в окно и увидел не успевшего отбежать далеко от поезда Губерта, удалявшегося от железной дороги.
А поезд все замедлял ход.
Солдат вскинул ружье, прицелился в беглеца и выстрелил. Бежавший, словно внезапно натолкнувшись на что-то невидимое, остановился и упал. Пуля попала ему в легкое.
На станции солдат донес о случившемся и поспешил к раненому Губерту.
Его подняли, уложили в вагоне, и путешествие продолжалось, словно ничего не случилось.
XXXII. УМРИ, ДЕМОН!
Что же случилось с Лили? Неужели ее судьба оказалась столь же ужасной, как и у Губерта, любившего ее больше всего на свете и так тяжело поплатившегося за свою любовь. Ведь именно страстное желание увидеть Лили заставило его пойти в ту страшную ночь на встречу с ней и стало в дальнейшем причиной всех его несчастий.
В ночь, когда после прощания с Гагеном ей пришла мысль бежать из замка, Лили тоже чуть не погибла.
Она и не предполагала, что все удачные случайности подстроены графиней специально, чтобы погубить свою падчерицу.
Лили бежала между деревьями в глубокой темноте и не видела, как от дерева, где она получила свои удары, отделилась фигура и поспешила по ее следу. Но тут Лили упала без чувств, и преследователь тоже остановился, потеряв ее из виду. Не видно были ни зги, поэтому преследователь тыкался во все стороны, как слепой, и это спасло девушку. После бесполезных поисков в кромешной тьме нападавший повернул назад к замку.
В замке по-прежнему было тихо. Преследователь Лили поспешно отворил входную дверь и прошел в вестибюль, затем повернул направо, в коридор, который вел в боковую башню.
Ночной гость поднялся по лестнице и уж было собрался толкнуть тяжелую железную дверь в башню, как вдруг услышал в коридоре звук шагов. Он замер на мгновение — неужто кто-то проснулся и встал? Или это сама графиня спешит узнать о результатах покушения на Лили?
По коридору кто-то шел со свечой. И вот свет от свечи упал на обоих. Тот, кто ее нес, оказался Леоном Брассаром. Навстречу ему по коридору пошел Митнахт.
Вид Леона, недавно положившего к ногам графини труп Гагена, был так ужасен, что Митнахт невольно остановился и несколько мгновений не мог прийти в себя от изумления. К тому же он вообще не знал этого человека с растрепанными волосами и диким взглядом. Движения Леона были бессмысленны, он что-то бормотал про себя.
Он увидел Митнахта, пристально посмотрел на него, потом захохотал и, взяв его за руку, как человека давно знакомого, потащил за собой в комнату, из которой только что вышел.
Его жуткий смех заставил Митнахта передернуться. Кто был этот человек? Что хотел от него? И тут Митнахт вспомнил о докторе, о котором говорила ему графиня…
Леон между тем втолкнул его в комнату и подвел к телу Гагена.
— Мой отец! — громко прошептал он, тыча пальцем в труп.
Сцена эта была крайне неприятна для Митнахта, поэтому он поспешно повернулся и пошел прочь.
Но Леон уже и не вспоминал о Митнахте. Ему вдруг пришло в голову, что мертвый может подняться, отчего он тут же бросился бежать из помещения.
Митнахт же в самом скверном расположении духа вернулся в свою комнату, напоминавшую ему тюремную камеру, и стал размышлять. То, что Гаген наконец умер, было большим шагом вперед. Возможно, Лили тоже погибла, правда, точно этого он не знал. Но если так, то все препятствия устранены. Поэтому пусть графиня только попробует не рассчитаться с ним! Причина будет одна — ее нежелание расставаться с деньгами… От этих мыслей его охватило глухое раздражение и он решил, что хоть силой, но надо заставить графиню выполнить свое обещание…
С рассветом Лили пришла в себя. Около нее стоял какой-то пожилой человек в форменной одежде. Это был новый лесничий Варбурга. Отправляясь утром в замок, он увидел, что между деревьями кто-то лежит. Подойдя ближе, он увидел девушку и догадался, что, вероятно, это сумасшедшая, убежавшая из замка.
Обнаружив возле себя лесничего, Лили попросила оставить ее в покое, но лесничий стал настаивать на том, чтобы отвести ее в замок, где ей окажут помощь. Напрасно Лили просила его этого не делать. Он успокаивал ее, обещал все что угодно, а сам, подхватив на руки, отнес в замок, где передал ее тем, кто был к ней приставлен. Лили снова заперли в ту же комнату, из которой она накануне бежала, и девушка слегла в постель, сраженная головной болью и удручающей слабостью.
А тело Гагена на другое утро было отправлено в город, после чего Филибер зашел к графине, чтобы сообщить, что вернули пытавшуюся бежать Лили.
Но было у него что-то еще, поскольку он не уходил, напустив на себя особенно таинственный вид.
— Мне надо с вами переговорить, Камилла, — сказал он, оглядываясь. — Мы сейчас один на один, и нас, надеюсь, никто не услышит.
— Что вы хотите, Филибер? — спросила графиня. Капеллан подвел ее к дивану и, усадив, сел рядом и взял ее за руку.
— Прежде позвольте спросить вас, Камилла: заслуживаю ли я вашего доверия? Аналеско умер — мир его праху. Вы теперь совершенно свободны, избавились от всяких забот и знаете, что я вас люблю… Почему вы хоть чуточку не отвечаете мне взаимностью? Вы же знаете, что я буду признателен за малейшее ваше внимание, что для вас я готов на всё и желаю только одного — заслужить ваше расположение. Я не могу открыто обладать вами, но я хочу, чтобы моя любовь была наконец по заслугам вознаграждена…
— Остановитесь, Филибер, — прервала его графиня, которая в этот день казалась особенно прекрасной. — К чему все эти объяснения? Вы прекрасно знаете, что я доверяю и расположена к вам.
— У меня больше нет сил сдерживать свою любовь, Камилла. Этот внутренний огонь сжигает меня… Ты должна быть моею… Ты много обещала мне, но ничего не исполнила… Посмотри, я у твоих ног… — Тут капеллан перешел на исступленное и бессвязное бормотание.
— Встаньте, Филибер. Могут войти…
— Я хочу доказательств взаимности, — умолял капеллан, обнимая колени красавицы. — Твоя красота сделала меня рабом, но я требую награды…
— Вы слишком возбуждены, Филибер. К тому же забываетесь.
— Мне уже поздно вспоминать о себе! — воскликнул Филибер. — Мне нужна только ты. Будь моею! Твоя чудная красота окончательно свела меня с ума…
— Опомнитесь, Филибер, — сказала графиня, вставая.
— Да, я безумный, и чувствую, что тоже стану твоей жертвой, но я хочу обладать тобою. Или… неужели ты любишь его? — вдруг спросил капеллан, пристально поглядев на графиню. — Отвечай! Любишь ли ты его?
— О чем вы, Филибер? Про кого вы спрашиваете? — удивилась Камилла.
— Про него, про него, — прошептал Филибер, указывая на боковую башню.
Графиня вздрогнула и с ненавистью взглянула на Филибера.
— Не понимаю ваших намеков, — ледяным тоном сказала она.
— Ты сказала мне однажды, что не любишь этого Курта фон Митнахта, и даже клялась мне в этом, а теперь…
— А что теперь? — переспросила графиня.
— А теперь ты прячешь его там, в башне.
— Шпионите, капеллан? Это нехорошо, недостойно вас, капеллан, — резко сказала графиня. — И это сводит на нет мое к вам доверие.
— Но я должен был знать, куда ты ходишь по ночам, — стал оправдываться Филибер. — Ревность мучила меня, а неизвестность едва не сводила меня с ума. Однажды я пошел за тобой и… узнал голос Митнахта.
— Я бы предпочла, чтобы за мной не подсматривали.
— …голос Митнахта. Я был поражен. Ты его прятала здесь, в то время как все думали…
— Митнахт в замке недавно.
— Нет, он совсем не уезжал! — воскликнул капеллан. — Теперь я уверен, что ты любишь его и поэтому спрятала его у себя под боком. Ты ходишь к нему по ночам…
— Избавьте меня, пожалуйста, от ваших глупых домыслов! — рассердилась графиня.
— Выслушай меня! — снова бросился на колени капеллан. — Дай мне слово, что ты никого не будешь любить, кроме меня? Я счастлив только тогда, когда ты возле меня.
Нечто вроде сострадательной улыбки мелькнуло на губах графини. Уж она-то никогда бы не позволила любви властвовать над собой.
— Успокойтесь, наконец, капеллан, — сказала графиня. — Идемте в столовую.
Капеллан встал с колен, придал себе спокойный и благообразный вид, а Камилла подала ему руку.
Стол был накрыт на четыре персоны, но место Леона уже несколько дней оставалось незанятым. По правую руку от графини села компаньонка, напротив — капеллан. Графиня была в отличном расположении духа и весело разговаривала со своими собеседниками. Обед уже подходил к концу, как вдруг в передней послышался шум, шаги и голоса, которые приближались. Лакей, только что собравшийся налить вина, обернулся, чтобы посмотреть, в чем дело, но в это время дверь с размаху распахнулась, и в столовую быстро вошел человек в такой поношенной одежде, что с первого взгляда его можно было принять за нищего.
Лакей хотел загородить ему дорогу, но человек оттолкнул его и пошел дальше.
Появление этого человека на каждого из сидящих произвело свое впечатление. Компаньонка была сильно напугана, вообразив, что это какой-то разбойник. Капеллан не верил своим глазам, увидев перед собой Митнахта. Графиня же лишь бросила на своего сообщника полный презрения взгляд, хотя сильный страх охватил и ее, поскольку в таком состоянии, в каком находился он, можно было ожидать от него чего угодно.
Лакей стоял в нерешительности, не зная, что предпринять, а компаньонка в испуге и недоумении переводила взгляд с графини на Митнахта.
— Господин Митнахт? — едва слышно сказал капеллан.
— И в таком жутком виде, — так же вполголоса добавила графиня.
— Я пришел переговорить с вами, — сказал Митнахт. — Я не хочу больше ждать.
— А мне не о чем с вами больше говорить, господин Митнахт, — отрезала графиня.
— Зато мне есть о чем! — угрожающе воскликнул бывший управляющий. — Я хочу сейчас же…
— Вы видите, что я обедаю?.. — резко перебила его Камилла. — Вы, кажется, забыли об элементарных правилах вежливости.
— Мое терпение лопнуло и мне не до вежливости!
— А я не желаю, чтобы меня беспокоили за столом!
— Что касается беспокойства, то вы отлично знаете, что я…
— Я ничего не хочу больше знать и слушать вас далее тоже! — повысила голос графиня, став еще бледнее от гнева. — И, если вы не прекратите, я прикажу вывести вас.
— Это ваше последнее слово? — спросил Митнахт, опуская руку в карман.
— Ступайте вон!
Ярость исказила лицо Митнахта. Он выхватил кинжал и бросился на графиню.
Капеллан и компаньонка в ужасе вскочили.
— Умри же, демон! — рявкнул Митнахт.
Однако лакею удалось перехватить руку Митнахта, занесенную с кинжалом, и вырвать оружие.
— Как низко пал этот человек от нищеты и бродяжничества, — спокойно сказала графиня. — Дайте ему приличную одежду и комнату. Я делаю это в память о его прежней верной мне службе, — пояснила она компаньонке с капелланом. — Я не хочу, чтобы мне говорили, что я вас выгнала, — повернулась она к Митнахту, — когда вы пребывали в нужде, хотя ваше поведение и не заслуживает такой милости. Но я полагаю, что вас до отчаяния довела нужда. Я выслушаю вас, когда вы успокоитесь, а теперь следуйте за лакеем, он проводит вас в вашу комнату.
— Когда я смогу с вами снова переговорить? — спросил уже более спокойно Митнахт.
— Сегодня вечером, — ответила ему графиня.
Митнахт с лакеем вышли, а капеллан покачал головой:
— Боже, как он опустился. Его трудно узнать.
— Да, он резко переменился, — согласилась графиня. — Он был отличным управляющим, а сейчас, видимо, в отчаянном положении. Я обязана как-то поддержать его.
— Но затем, — сказал капеллан, — я полагаю, его следует поскорее удалить из замка. Сейчас он красноречиво доказал, насколько он может быть опасен в своем необузданном гневе.
— От таких людей, к сожалению, трудно отделаться, — со вздохом возразила графиня, вставая из-за стола. — Они неблагодарны.
С этими словами графиня оставила своих сотрапезников и пошла в сторону комнаты, куда только что отправила Митнахта. Кажется, и на этот раз ей удалось утихомирить Митнахта и на некоторое время еще задержать в замке.
XXXIII. ПОКОЙНЫЙ ПРИНЦ АНАЛЕСКО
Известие о смерти доктора Гагена с быстротой молнии распространилось по городу, хотя никто не знал причин этой неожиданной кончины.
Назначено было следствие, в котором ландрат показал, что доктор Гаген на самом деле — князь Этьен Аналеско, наследный принц. Но это было все, что удалось узнать, кроме того что накануне своей смерти он вечером ушел куда-то из дому. Как князь оказался в воде, как утонул — осталось загадкой, ибо о намерениях покойного никто не знал.
О смерти уважаемого доктора большинство жителей города, особенно бедных, очень сожалело. А поскольку никто не знал, что под именем Гагена скрывалась столь высокая титулованная особа, постольку известие об этом было встречено с непередаваемым изумлением и восхищением: еще бы — князь, принц и столько сил и средств тратил на пользу больных и страждущих.
Бруно потерю друга переживал очень тяжело. Неожиданная смерть возбудила в нем и ужасные подозрения, ведь Гаген утонул в тот самый день, когда твердо решил обратиться в суд со свидетельскими показаниями против графини. Смерть же его ставила крест на этой возможности.
Попытка Бруно найти в замке объяснение случившемуся разбилась о неестественное спокойствие и самообладание графини. Правда, он стал свидетелем безумного отчаяния Леона у трупа своего отца.
А смерть доктора и его открывшееся знатное происхождение продолжали будоражить городских обывателей.
— Скажите пожалуйста, какая необыкновенная история! — удивился, встретив Бруно, небезызвестный упрямец доктор Феттер. — Доктор Гаген — и князь?
— Да, это так, господин доктор.
— И вы это знали раньше, господин асессор?
— С некоторого времени — да.
— Может быть, вы знали также, почему он жил под чужим именем? — продолжал любопытствовать доктор Феттер. — Вероятно, была у него какая-то важная причина?
— Причина одна — безмерная доброта князя.
— Доброта?
— Да. Этьен Аналеско хотел посвятить себя помощи бедным, быть в гуще их забот и бед. Поэтому — уже в зрелых летах — он изучил медицину и скрыл свое происхождение и титул. Обстоятельства сложились так, что в молодости он потерял здоровье и навсегда простился с надеждой на личное счастье, поэтому и решил остаток жизни посвятить служению человечеству.
— Невероятно! Редкое самопожертвование.
— Князь вообще был человек редкий, стремившийся облегчить чужие страдания. Он всегда готов был пожертвовать собой, но, к сожалению, немногие могли это понять.
— Наверное, вы правы, господин асессор, — согласился доктор Феттер, — но все равно доктор Гаген остается для меня загадкой. Я вполне понимаю, когда богатый человек, одержимый благотворительностью, помогает бедным. Но отказываться ради этого от своего титула и жить как господин очень скромного достатка, не имея ни хорошего выезда, ни приличного дома, да еще бежать по первому зову среди ночи к тяжелобольному… Это для меня совершенно непонятно.
— Да, это доступно не для всякого понимания. И хочу заметить, подобное самоотвержение требует большого душевного величия.
— О, это самая неблагодарная вещь, господин асессор, самая неблагодарная на свете, — откликнулся Феттер и спросил: — А когда труп будет перевезен в город?
— По всей вероятности, уже сегодня вечером.
— А похороны?
— На днях.
— Остались ли у князя родственники?
— Это предстоит выяснить суду.
— Такой с виду простой, обычный человек и вдруг князь? Уму непостижимо! — еще раз покачал головой Феттер.
После ухода Феттера Бруно отправился в дом Гагена. Его экономка, которая теперь тоже знала, кому служила, была безутешна. Лицо ее, мокрое от слез, покраснело, и она все никак не могла успокоиться.
Письменный стол Гагена, где хранились его бумаги, был опечатан, и вскрыть его будет возможно лишь после похорон. Поэтому Бруно занялся необходимыми приготовлениями к похоронам. Гаген не любил пышности, и фон Вильденфельс, помня привычки друга, старался, чтобы все было торжественно-строго, но скромно и просто.
За этим занятием Бруно застал вечер.
Из замка привезли тело князя. Лицо его стало строгим и спокойным. До поздней ночи асессор оставался возле Этьена Аналеско, а когда он ушел, его сменила старуха-экономка, пожелавшая одна провести с умершим остаток ночи.
На следующий день уже весь город знал, что тело князя перевезли из замка в его дом, и множество народу пришло отдать последний долг покойному. Люди шли и шли к его гробу. Они вспоминали умершего только добрыми и благодарными словами. Многие несли венки или просто скромные букетики цветов в знак признательности и любви к этому человеку.
Через день состоялось погребение принца Этьена Аналеско. Во главе траурного шествия шли первые лица города. И далеко по улице растянулась толпа тех, кому так много хорошего сделал самоотверженный и отзывчивый доктор Гаген.
После похорон вскрыли завещание князя.
Большую часть своего состояния он завещал больницам для бедных. Щедрое обеспечение на всю жизнь получила старуха-экономка. Дом же передавался тому, кто станет, по примеру Гагена, доктором для малоимущих.
— Адам, эй, Адам! — тихо позвал Макс проходившего мимо товарища. — Правда ли, что бывший управляющий в замке?
— Кажется, так, — так же тихо подтвердил тот. — Он живет там, в башне.
— Я его еще не видел.
— Он ободран, словно нищий, — сказал Адам, собирая со стола посуду.
— А правда ли, что он чуть не убил графиню? Компаньонка вчера рассказывала экономке.
— Да. И если бы я не перехватил его руку, дело кончилось бы плохо. Мне кажется, что он был пьян.
— А чего он хотел от графини?
— Денег.
— А про доктора Самсона, или, как его по-настоящему зовут, Леона Брассара — слышно?
— Я его три дня не видел.
— Он лечит сумасшедших, а мне кажется, что он и сам сумасшедший.
— Где же он?
— Еще вчера вечером ушел неизвестно куда.
Старый Адам покачал головой.
— Дивные дела у нас делаются, — сказал он, убирая столовое серебро.
— Он, по-моему, и вправду сошел с ума. Вчера вечером у него был такой ужасный вид, — поделился ощущениями Макс. — Как только тело доктора Гагена отправили в город, прибежал господин Брассар. Он был вне себя. Казалось, он всех хочет уничтожить. Я забился от испуга в угол, но он заметил и пошел ко мне. Я уж думал, что настал мой последний час. Глаза у него налились кровью, рыжие волосы встали дыбом, лицо исказилось яростью, а руки сжались в кулаки. Он бросился ко мне…
— Бросился к тебе? — повторил Адам.
— Да. Он схватил меня за руку с такой силой, что мне показалось, будто он сломал мне ее. «Что вам надо, господин Самсон?» — спросил я его, а у самого мурашки по телу побежали. «Где он?» — говорит, а сам на башню, где покойник лежал, показывает. Я сразу же понял, про кого он. «Его увезли в город», — отвечаю. «Собака! — закричал он, хватая меня за шею. — Где мой отец?»
— Его отец? — удивился Адам.
— Ну, да. Я же говорю, что он совсем помешался. Я уж было хотел позвать кого-нибудь на помощь, но на всякий случай сказал: «Доктора Гагена отправили в город». Тогда он отпустил меня и повторил следом: «В город». Ну, я ему растолковал, что его там должны хоронить и что пусть он едет туда, если ему нужно. Тут он совсем меня оставил в покое, только, уходя, все повторял: «Его там должны хоронить…» Я так рад был, что сумел избавиться от него. С тех пор больше его не встречал.
— Беда с такими людьми, — заметил Адам.
— С Митнахтом дела, судя по твоему рассказу, тоже плохи.
Из комнаты графини раздался требовательный звонок. Разговор прекратился…
Леон Брассар действительно исчез из замка в тот вечер, когда узнал от Макса, что тело Гагена увезли в город.
С растерянным видом выйдя из замка, он некоторое время бесцельно ходил кругом и вполголоса разговаривал сам с собой. Затем вдруг на что-то решился и пошел в рыбацкую деревню. На берегу не было ни души, стояли пустые лодки. Леон сел в одну из них и поплыл в открытое море. Было тихо, как и в тот памятный вечер, когда отец и сын встретились здесь в последний раз.
Вдруг лицо Леона исказилось. Он выпустил одно весло и дрожащей рукой показал кому-то на воду. Губы его шевелились, он присел, словно хотел спрятаться, а в глазах появился сумасшедший блеск.
— Это он! — прошептал Леон. — Снова его голова показалась из воды… И там!.. И там!..
Леону казалось, что он всюду видит головы Гагена с глазами, полными тоски и укора.
— Прочь, прочь! — закричал он. — Зачем вы на меня так смотрите? Он опять вышел из воды, опять смотрит. Прочь! О, Боже, куда ни взгляну, всюду его голова. И всю прошлую ночь он стоял перед глазами…
Леон неожиданно расхохотался жутким, надрывным смехом.
— Я его сын! Чего же он хочет от меня? Он же все получил, что заслужил! А-а! Он опять тут! Прочь, прочь!..
Леон снова схватился за весла и стал сильно грести, стараясь побыстрее отплыть от этого проклятого места. Время от времени он оглядывался, и каждый раз ему казалось, что голова Гагена высовывается из воды, а большие глаза с упреком смотрят на него. Леон продолжал грести, все удаляясь от берега. Он не чувствовал ни усталости, ни голода, ни жажды. Наступила ночь. Леон ушел далеко в море, которое было на сей раз спокойно и гладко, как зеркало.
Он и сам не знал, как долго греб. Наконец Леон устал и предоставил лодку воле волн. Он сидел и тупо смотрел перед собой.
Уже под утро лодку прибило к берегу в нескольких милях от города. Увидев, что он у берега, Леон выскочил на землю, нисколько не заботясь о лодке. Он добрел до деревни, где ему дали поесть немного хлеба и молока. Он жадно ел и все время говорил сам с собой, отчего женщина, к которой он зашел, не могла дождаться, когда он уйдет.
Какое-то время он вновь бесцельно бродил, пока наконец не вышел снова к тому месту, где Гаген сел к нему в лодку. Вдруг что-то пришло ему в голову, и он решительно зашагал в город. По дороге ему встретились люди, которые с кладбища возвращались в город. Леон остановился, поглядел на них, о чем-то задумавшись, и повернул к кладбищу.
Там еще оставалось много народу. Леон спросил одного из присутствующих:
— Кого хоронили?
— Доктора Гагена, — пояснили ему. — Очень известный и уважаемый человек. Очень знатным господином оказался. — И показали на свежую могилу.
— Опоздал! — горестно прошептал Леон, на которого периодически находили минуты просветления. — Опоздал. Как много на его могиле венков и цветов. Белые розы… Он лежит тут, под землей. Князь он, принц или нет — все равно. Все равно зарыт в землю. Что же теперь будет? О, не волнуйся, отец, она скоро последует за тобой. Поверь мне, она заплатит за это. Мои руки убили тебя — это правда… Но она заставила меня сделать это, она была моей волей. И она — моя мать… Ха-ха-ха!.. Ты проклял меня, но пусть твое проклятие настигнет и ее. Ведь не ты, а она во всем виновата — моя мать… Но теперь все кончено!..
Когда стемнело, Леон подошел к могиле, продолжая разговаривать сам с собой, прерывая сумбурное свое бормотание жутким, лающим смехом.
Кладбищенский сторож с испугом наблюдал за ним, потом подошел и сказал:
— Я должен запереть ворота. Вам пора уходить.
Леон смотрел куда-то мимо него, продолжая сидеть на могиле.
— Вы слышите? — повторил сторож. — Вам пора уходить.
— Оставьте меня! — закричал Леон.
— Поздно уже. Вам пора домой, — терпеливо проговорил сторож, опасливо поглядывая на странного человека.
— Домой? — переспросил Леон, словно до него только что начал доходить смысл слов. — Да, правда, надо домой. Потом я снова приду сюда, — сказал он, и в голосе его прозвучала угроза.
Леон вышел за ворота. Сторож был несказанно рад расстаться со странным незнакомцем, который, перед тем как уйти, взял с могильного бугорка горсть земли и высыпал себе в карман.
С кладбища Брассар направился прямиком в замок.
Когда он пришел туда, стояла глубокая ночь. Парадный подъезд оказался запертым. Несколько мгновений Леон постоял в раздумье, затем зловещая улыбка мелькнула на его лице. Он прокрался к боковому фасаду замка, разбил стекло. Звон этот вряд ли кто мог услышать, поскольку тут никто не жил. Просунув руку внутрь, Леон отодвинул оконную задвижку, отворил окно и неслышно, как кошка, влез в него…
Графиня давно уже ушла в свои покои, в которых она запиралась, боясь Леона. Однако того уже не было дня три, и она почти перестала опасаться своего свихнувшегося сына.
Вдруг в соседних комнатах ей почудились шаги. Она только-только собралась раздеться, отходя ко сну, но теперь замерла, прислушиваясь. Во всем флигеле она сейчас была одна. Правда, на туалетном столике лежало оружие, но она в эту минуту от волнения совершенно забыла о нем.
Так и есть — кто-то шел. Вот шевельнулась ручка двери…
Графиня смотрела на нее расширенными от ужаса глазами. Кто-то пытался проникнуть к ней.
— Кто там? — едва выговорила она.
Ответа не последовало. Это могли быть либо Митнахт, либо Филибер. Но и тот и другой откликнулись бы. Тогда — Леон? Сердце графини обдало ледяным холодом.
В эту минуту дверь от мощного удара с треском распахнулась, и на пороге возник Леон.
Графиня знала о его помешательстве, но как он среди ночи попал в замок? И что ему было надо? Хотя в глубине души она понимала его намерения. Он ведь знал, что она его мать, а главное, что это она направляла его руку, поднявшуюся на родного отца.
— Ни шагу дальше, глупец! — повелительно воскликнула графиня. — Зачем ты явился среди ночи?
— Тише, тише… — таинственно прошептал Леон и, согнувшись, проскользнул к постели графини. — Я принес тебе кое-что. Я должен передать тебе поклон, — сказал он и высыпал на шелковое одеяло землю с могилы Гагена.
Графиня сразу поняла, что это значит, и внутренне содрогнулась, но внешне осталась спокойной и бесстрастной.
— Вон отсюда, Леон! — металлическим голосом сказала она.
А Леон Брассар словно проснулся.
— Ты разве не знаешь, кто отнял у меня отца? — горячо воскликнул он. — Ты! Ты во всем виновата. И ты больше всех виновата в его смерти.
— Ты несправедлив ко мне, — сказала графиня. — Не я, другой виноват.
— Другой? — удивился Леон. — Кто же?
— Потерпи, и я покажу его тебе, — пообещала графиня.
— Нет, скорее! Я хочу побыстрее его увидеть, — вскричал Леон.
— Завтра утром ты его увидишь. Я сама позабочусь об этом. И ты должен будешь отомстить ему за все.
— Отомстить, отомстить, — эхом откликнулся Леон, сжимая кулаки.
— А пока ступай к себе. Завтра вы встретитесь.
Это обещание, казалось, удовлетворило и успокоило Леона. Он повернулся и вышел из спальни графини.
XXXIV. БРУНО И СТАРЫЙ ВИТ
Смерть Гагена вынудила Бруно взять к себе старого Вита. На какое-то время дом Гагена оставался под присмотром экономки, но через несколько недель в него должен был вселиться, согласно завещанию, новый доктор для бедных, с женой и детьми.
Вит находился в прежнем состоянии. Осматривавший его врач только пожал плечами и сказал, что мало надежды на то, что он выживет. Однако жизнь еще теплилась в старике, и Бруно заклинал врача сделать все, чтобы больной хоть раз пришел в себя.
— Возможно, мне это и удастся, — согласился доктор.
— Надо, чтобы больной заговорил и дал показания.
— А вот этого я обещать не могу. Вероятно, я приведу его в чувство, но будет ли он при этом в ясном сознании — не знаю. И трудно сказать, не последует ли вслед за этим окончательный упадок сил и смерть.
— Ожидать смерти можно в любом случае, — сказал Бруно.
— Вы правы, господин асессор. В его положении, которое может продлиться бог знает сколько, либо наступит кризис с последующим выздоровлением, либо смерть.
— Ну, хоть в чувство его приведите! — попросил Бруно, который все бы сейчас отдал за подтверждение из уст Вита, что Лили была спасена и доставлена к Гагену им.
Врач напоил больного лекарством, а Бруно решил не уходить из дома, чтобы не пропустить каких-либо изменений в положении больного. Старик лежал по-прежнему без движения, с открытыми глазами, но слуга уверял Бруно, что больной иногда шевелил рукой или ногой.
Вдруг вечером в комнату к Бруно вошел слуга и сказал, что больной поднялся. Обрадовавшись, Бруно поспешил к его постели. Вит сидел на кровати, как бы проснувшись от долгого сна. Комната была слабо освещена лампой, прикрытой абажуром.
Бруно подошел к нему.
— Вит! — громко позвал он. — Вы не спите? Вы слышите, что я говорю?
Вит повернул свою седую голову к Бруно, словно действительно слышал, но глаза его оставались тусклы и неподвижны.
— Вит, слышите ли вы меня? — снова повторил Бруно.
Старик только молча покачал головой.
— Вы хотите сказать, что не знаете меня. Но я вас знаю, — продолжал Бруно. — А вы помните молодую графиню из замка Варбург?
Вит без выражения уставился на Бруно.
— Неужели вы забыли графиню Лили? — быстро сказал Бруно. — Вы жили когда-то в замке. В пещерах вы поселились позднее. Вы должны ее помнить. Неужели вы забыли, что молодая графиня жила у вас в пещере?
Но, казалось, больной не в состоянии был ни вспомнить что-либо, ни дать вразумительного ответа. Он только разглядывал Бруно и комнату, в которой находился.
— Вит! — Бруно еще раз попытался добиться от старика ответа. — Вы слышите меня? Скажите хоть одно слово, дайте хотя бы знак.
Старик как будто хотел что-то сказать, но слова замерли у него на губах. Он только вздохнул и снова опустился на постель.
— Он опять в беспамятстве, — сказал Бруно в отчаянии.
— Нет, он, по-моему, просто спит, — возразил слуга, наклонившись к больному и услышав его слабое, но ровное дыхание. — Надо надеяться, что ему скоро станет лучше.
Бруно осторожно вышел из комнаты.
На следующее утро Бруно встал очень рано и поспешил узнать, как здоровье больного. Старик уже не спал и пребывал в беспокойстве. Ему казалось, что он снова попал в замок. Поняв это, Бруно объяснил Виту, где он и с кем, и тот понемногу успокоился.
Чуть позже доктор, пришедший навестить больного, был поражен резкой переменой в состоянии своего пациента. Осмотрев его, он нашел, что кризис миновал и надо ждать перемен к лучшему. Однако тут же предупредил, что больному необходимо полное спокойствие и что не следует утомлять его вопросами.
С этого дня началось медленное, но заметное выздоровление Вита. А вскоре Бруно уже рассказал ему во всех подробностях, как тот попал сюда. Лучшим доказательством того, что старик находится в полном сознании, стали слова благодарности, которые он прошептал Бруно, взяв его за руку.
Несказанно был рад и счастлив и сам Бруно. Теперь, наконец-то, можно было твердо надеяться на спасение Лили и предпринять усилия, чтобы сорвать все покровы с преступлений, совершенных в замке Варбург.
XXXV. ЛУЧ НАДЕЖДЫ
Возвратимся к раненому Губерту Бухгардту. Его подневольное путешествие продолжалось. Наступило утро. Он лежал и отрешенно смотрел в потолок вагона. Солдат молчал и, казалось, не обращал на него никакого внимания.
И тут поезд сильно встряхнуло. Настолько сильно, что солдат отлетел к противоположной стене, а Губерт свалился с лавки. Послышались вопли испуганных пассажиров и судорожное ржание лошадей. За первым толчком последовали два еще более сильных.
Оказалось, что поезд врезался в громадный табун лошадей. Из двенадцати вагонов девять были разбиты и искорежены, да и три остальных получили значительные повреждения. Среди этого ужасающего хаоса раздавались крики о помощи, стоны раненых и умирающих.
Пассажиры из последних вагонов, получившие небольшие травмы, спешили на помощь тем, кто сильно пострадал. Кто-то побежал сообщить о случившемся на ближайшую станцию. Только через несколько часов на место катастрофы прибыл поезд с железнодорожными рабочими и служащими, которые начали разбирать завалы и оказывать помощь раненым.
Это была долгая и тяжкая работа. Крики обезумевших от боли раненых, придавленных обломками, неслись в воздухе. Многие, так и не успев дождаться освобождения, умирали. Да и некоторые вытащенные из кучи обломков тут же испускали дух. Шли часы, а работа продвигалась медленно. Около места катастрофы скопилось несколько поездов, пассажиры которых тоже пришли на помощь. Вагон, где ехал Губерт, пострадал меньше остальных, поскольку был в самом хвосте. Расчищавшие завалы рабочие, дойдя до него, вытащили из-под обломков в первую очередь солдата, потом еще несколько пассажиров и наконец Губерта, посчитав его отделавшимся несколькими ушибами (пулевой раны его никто в суматохе не заметил).
Среди спасшихся и уцелевших пассажиров оказалась одна богатая супружеская пара из Нью-Йорка, которая как раз находилась рядом, когда Губерта вытаскивали из-под обломков.
— Мы позаботимся о нем, — сказал муж рабочим, — отвезем к себе и позаботимся, чтобы за ним был хороший уход.
В словах этих для Губерта блеснул лучик надежды. Нет худа без добра: катастрофа сослужила ему добрую службу, избавив от опасности быть снова отправленным в Европу. Может быть, даже удастся найти у этих добрых людей какую-нибудь работу.
Губерта перенесли в подготовленный к отправке вагон, где уже находились двое мужчин и одна женщина. Всех этих пострадавших взял на свое попечение богатый господин из Нью-Йорка.
Вечером поезд с ранеными наконец двинулся в путь. Губерту и другим тут же сделали перевязку, а на следующее утро приехали в Нью-Йорк.
Губерту стало гораздо лучше. Он смог даже сам выйти из вагона.
— О, вам уже лучше! — обрадовался состоятельный американец. — Только не слишком утомляйтесь.
— Я хочу от всего сердца поблагодарить вас, — сказал Губерт.
— За что? — удивился американец. — Всякий порядочный человек на моем месте поступил бы точно так же. Есть ли у вас в Нью-Йорке родственники или вообще люди, которые могли бы за вами поухаживать? — спросил он.
— Нет. Я впервые в этом городе.
— Тогда вам придется довольствоваться моей помощью.
— Я бы хотел спросить вас: не могу ли я найти здесь работу лесничего или управляющего? Тогда у меня была бы возможность отблагодарить вас.
— Вы мне нравитесь, — сказал американец, — и я найду вам работу. Я получил в наследство громадное имение, и мне, действительно, нужен хороший управляющий.
Губерт облегченно вздохнул.
— Это было бы пределом моих мечтаний, — благодарно сказал он.
— Судя по произношению, вы немец, а немцы известны своей добросовестностью и умением работать, поэтому я тем более хотел бы взять вас к себе. Но пока вам необходимо вылечиться.
— Моя рана не опасна.
— Это поначалу так кажется, хотя последствия могут быть самые тяжелые, поэтому ни о какой работе не может быть и речи, пока не поправитесь. Тем более что у нас с супругой в Нью-Йорке никого нет, и мы вполне можем взять на себя заботы о вашем лечении.
— О, благодарю вас от всего сердца! — радостно воскликнул Бухгардт.
— В будущем еще успеете отблагодарить хорошей, добросовестной работой, — засмеялся американец. — А теперь — в больницу.
Губерт простился с добрым американцем и поплелся вместе с тремя тяжелоранеными, которых несли на носилках, и сопровождавшим их инспектором в больницу. Дорога оказалась неблизкой. Губерт кое-как доковылял до похожего на тюрьму дома. Внутри, правда, царили аккуратность и порядок. Помещение сияло чистотой. Внизу, в вестибюле, встречал швейцар. Многочисленные доктора, фельдшеры, больничные служащие были вежливы и отзывчивы.
Раненых, прибывших с поезда, поместили в отделение наружных болезней, — большую общую комнату в конце длинного коридора, окна которой выходили в сад. В комнате было три постели. Раненую женщину отвели в другое отделение. За всех обязался платить все тот же богатый американец.
Вскоре появился молодой доктор, осмотрел у всех раны и был очень удивлен, что главная рана Губерта огнестрельная, но расспросами заниматься не стал, а только объяснил ему, что всё не так просто, как кажется. Слова его подтвердились, когда пулю вынули: оказалось, что она задела легкое.
Несколько дней прошли спокойно, без приключений. Рана Губерта стала затягиваться. Наконец в один из дней явился инспектор больницы и стал записывать у всех раненых имена, род занятий и цель путешествия. Губерт не на шутку испугался. Кровь прилила ему в голову. Наступила его очередь. Что он должен был сказать? Документов не имелось, зато на нем висело обвинение в убийстве Лили — как проклятие.
Но тут помог случай. Когда инспектор закончил опрос очередного раненого, дверь отворилась и инспектору доложили о приезде какого-то важного лица. Инспектор сразу же объявил, что остальных он расспросит в другой раз, и поспешно ушел.
Пока опасность миновала, но надолго ли?
В мрачном отчаянии Губерт размышлял, что ему теперь предпринять. А к вечеру он решил во что бы то ни стало бежать отсюда. Правда, пробраться через переполненную больницу едва ли возможно. Губерт решил действовать по-другому.
С наступлением ночи, когда все стихло и его соседи уснули, он осторожно подошел к окну, перед которым росло большое дерево. Сад был пуст. Тихонько отворив окно, Губерт прыгнул на дерево, находившееся рядом с больничной стеной. Однако ветка, за которую он ухватился, не выдержала его тяжести, и несчастный недотепа полетел на землю.
Еще одна неудачная попытка побега из замка тяжело отразилась на самочувствии Лили. Не столько мучила боль от ударов, нанесенных ей неизвестным, сколько полная неизвестность, ее окружавшая. Она совершенно не знала, что с Бруно, как умер Гаген, что, наконец, предстоит ей самой.
Ела Лили с опасением, да и то лишь тогда, когда слишком уж донимал голод. Старуха стерегла ее после побега еще усердней, так что девушка похоронила всякую надежду выйти из замка живой. Тем более что Гаген умер, а Бруно, казалось, совсем забыл о ней и не давал о себе знать.
Однажды вечером, когда в комнате стало совершенно темно, Лили вдруг увидела на дороге между деревьями знакомую фигуру. Девушка вздрогнула и стала всматриваться. Фигура приблизилась, и Лили услышала голос Бруно:
— Это я, моя дорогая! Разве ты не узнаешь меня?
— Наконец-то! А я уж думала, что ты забыл и думать обо мне, — с легким упреком сказала она.
— Как ты могла такое подумать, дорогая? Я ни на мгновение не забывал о тебе. Просто смерть Гагена, о которой ты, конечно, уже знаешь, прибавила мне хлопот.
Бруно рассказал возлюбленной о том, где и как нашли доктора Гагена и о том, что он был знатным, родовитым человеком.
— Какой благородный человек! Как самоотверженно он обо всех заботился! — всхлипнула Лили.
— Мы вечно будем помнить о нем, — сказал Бруно. — Но я хочу сообщить тебе еще одно важное известие, которое, надеюсь, прибавит тебе сил и стойкости. Я нашел меловые пещеры, а в них — старого Вита.
— Он жив? — поспешно спросила Лили.
— Да, и надеюсь, что и дальше будет жить.
— Слава Богу! Теперь действительно появляется надежда на благополучный исход.
— Я тоже рассчитываю на это, потому и приехал побыстрее, чтобы сообщить эту утешительную и обнадеживающую новость. Старик сейчас в полном рассудке, но еще слаб, поэтому я не могу его много расспрашивать. Надо быть осторожным, чтобы не испортить всего дела. Надеюсь, он станет важным свидетелем. Еще несколько дней, и дело твое решится.
— Как хорошо, что ты нашел его. Ведь никто не верил мне. Даже ты порой начинал сомневаться в моих словах, а воспоминания мои были так слабы…
— Они не обманули тебя.
— Знает ли кто-нибудь, что ты нашел пещеры и Вита? Надо бы, чтобы до поры графиня ничего не подозревала, иначе она, как змея, снова вывернется.
— Нет, никто не знает, что за больной старик находится у меня дома. И графиня тоже узнает это только от меня…
— Тише… — перебила Лили. — Слышишь?
— Похоже — отворили дверь, — прислушавшись, сказал Бруно.
— Опять кто-то в замке не спит. В последнее время здесь происходят странные события, — шепнула Лили. — По ночам я слышу в башне шаги и голоса и…
Слова замерли на ее губах. Даже Бруно невольно вздрогнул — буквально в ста шагах от них появилась человеческая фигура. На месте ее появления было достаточно светло, чтобы разглядеть Леона Брассара.
— Узнаешь ли ты его? — прошептала Лили.
— Да, это бывший доктор в больнице Святой Марии, сын принца Этьена Аналеско.
— Сын принца? — удивилась Лили.
— Да, дорогая.
И тут же они услышали тихий, но жуткий смех. Леон приблизился и вскинул руку.
Лили вскрикнула, увидев в руке револьвер. Леон быстро прицелился и выстрелил.
— Бруно, беги, спасайся! — в страшном испуге крикнула Лили. — Он застрелит тебя.
Но Бруно и не думал бежать. Напротив, он решительно пошел навстречу Брассару, который тут же снова выстрелил.
Выстрелы услышали в замке. Стали отворяться двери, послышались голоса, шаги.
Пуля вскользь задела ухо и шею Бруно, но он, совсем не чувствуя ранения, бросился к Леону. Однако тот, заслышав, что к ним идут, поспешно сунул в карман револьвер, в котором еще оставалось несколько зарядов, и бегом бросился в глубину парка.
Услышав дикий, животный смех Леона и увидев его бессмысленное, исказившееся лицо, Бруно понял, что перед ним сумасшедший.
К Бруно подбежали слуга Адам и садовник. Они видели убегавшего Брассара, а теперь заметили и Бруно.
— Господин асессор, вы ранены? — спросил садовник.
— Пустяки, — отвечал Бруно.
— Господи, что скажет графиня? — с испугом вымолвил Адам.
— Виновник стрельбы убежал, так что и вы ступайте по своим местам, — спокойно сказал Бруно.
— О, Боже, ты и вправду ранен! — испугалась Лили, когда Бруно вернулся к ней под окно.
— Не волнуйся, моя дорогая Лили, — успокоил ее Бруно. — И до свидания.
— Я боюсь за тебя. Леон спрятался в чаще, он может напасть на тебя.
— Ничего, я его не боюсь.
Фон Вильденфельсу вовсе не хотелось, чтобы прислуга узнала, с кем он разговаривает ночью в замке графини, поэтому он поспешил удалиться, наскоро попрощавшись с невестой.
Адам и садовник возвращались к себе, удивленные и напуганные происшедшим.
Лили закрыла окно и некоторое время, пока он не исчез за деревьями, следила за удаляющимся возлюбленным. Беспокойство не покидало ее. Этот ужасный Гедеон Самсон, или как его, Леон Брассар, тоже был там, в парке, а она уже ничем не могла помочь своему дорогому Бруно. Лили, правда, не знала, что Леон сошел с ума, ей казалось, что он преследует ее возлюбленного по старой злобе и из ревности к ней.
Вокруг замка вновь стало тихо. Лили долго прислушивалась, потом немного успокоилась: выстрелов не было.
Она заснула, и ей приснилось, будто она снова лежит на камышовой постели в меловой пещере и говорит старому Виту, что теперь все зависит только от него.
— Я могу рассказать все, что знаю, — ответил он ей. — Меня все считали мертвым, а я живу для того, чтобы спасти вас.
— Берегитесь, чтобы ваша жизнь не подвергалась опасности, — сказала Лили.
Ей даже показалось, что старик уже близок к гибели, что из темного угла пещеры на него надвигается какое-то чудовище. Лили показывала на него, но старик ничего не видел. Она хотела закричать, но звуки застряли в ее горле, и она увидела, что Вит погиб…
Лили проснулась от непонятного шума. Ее сердце учащенно билось. Что разбудило ее?
У окна послышался слабый треск и звон осколков. Лили вскочила, подбежала к окну.
— Кто тут? — в страхе спросила она.
Безумный смех был ей ответом. Леон, разбив стекло, лез к ней в комнату. Вид его был жуток. Лили стала звать на помощь, стучаться в дверь, но никто не откликался.
А Леон уже влез в комнату, и в его больном мозгу вспыхнуло желание убить девушку из револьвера.
— Отворите! Помогите! — Лили отчаянно колотила в дверь. — Он хочет убить меня!
Леон захохотал и нажал на курок. Раздался выстрел, пуля ударила в стену возле самого уха Лили.
— Остановитесь! Что вы делаете? — снова закричала Лили.
Но, очевидно, сама стрельба доставляла Брассару большое удовольствие. Он снова поднял револьвер. Никто не шел на помощь, никто не слышал выстрелов. Отсюда до обитаемой части замка шум не доносился. И — новый выстрел. Лили отшатнулась, и он тоже не достиг цели.
А Леон сделал к ней шаг, другой… Тогда девушке пришла в голову отчаянная мысль — вырвать оружие из рук своего врага. Она резко бросилась к Леону, и это движение было таким для него неожиданным, что револьвер оказался в ее руках.
— Назад! — воскликнула она. — Или я убью вас! — Но слова ее отлетали от Брассара, как от стены. Он просто внимания не обратил на ее угрозу.
— Идите отсюда, как и пришли, — через окно, — сказала Лили, поднимая револьвер.
В ответ Леон захохотал. И лишь теперь, взглянув в его лицо, Лили поняла, что перед ней безумец.
В первое мгновение она была так поражена, что совершенно растерялась. Но в следующий миг ей пришла в голову одна идея. Казалось, сам ангел-хранитель внушил ей эту мысль.
— Именем вашего отца я требую, чтобы вы ушли отсюда! — объявила она. — Доктор Гаген был вашим отцом. Он не простит вам, если вы посмеете поднять на меня руку.
Слова ее произвели на Леона удивительное действие. Он вдруг согнулся и со страхом оглянулся. Лили вздохнула с облегчением.
— Вон его голова, — прошептал Леон, показывая пальцем куда-то в угол. — Какой ужасный вид! О!.. Он идет ко мне. И там тоже он, и там… всюду. Он идет ко мне…
Леон бросился к окну и в одно мгновение, как кошка, выскользнул наружу.
Лили перевела дух. Но внутренний голос шептал ей, чтобы она не расслаблялась, а была по-прежнему осторожной.
Стоя у окна, она все еще сжимала револьвер, хотя прекрасно знала, что он не поможет ей в борьбе с сумасшедшим.
И тут девушка увидела, что Леон возвращается. Она сильно испугалась, когда увидела, что он остановился у нее под окном и стал расширенными глазами смотреть в парк, словно обнаружил там нечто ужасное. Лили, не спускавшая с него глаз, вдруг увидела, что он, похоже, снова собирается лезть к ней в окно. Он словно искал убежища от преследовавших его бредовых видений. Леон уже карабкался, как ящерица, по стене. Вот он почти добрался до окна. Лили собрала все силы и оттолкнула его.
Сорвавшись вниз, сумасшедший притих, стал соображать, что ему делать дальше. Лили в страхе ждала. Если он предпримет новую попытку, то чем она может окончиться — предвидеть трудно. Во всяком случае на хорошее надеяться было нечего. Несчастная девушка, предоставленная сама себе, решила защищаться до последнего.
Между тем до утра, когда можно будет надеяться на помощь, оставалось еще несколько часов.
XXXVI. ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ВИТА
Легкая рана от пули Брассара почти не беспокоила Бруно. Куда больше взволновало его безумие Леона. Ему жаль было молодого человека, ставшего жертвой бездушной и преступной женщины, его собственной матери.
Но развязка уже близилась. Выздоровление Вита заставляло в это верить.
Бруно пока не успел поговорить со стариком обо всем происшедшем, однако, вернувшись ночью из замка и перевязав рану, он твердо решил на другой же день начать разговор с Витом.
Вит чувствовал себя неплохо и даже встал с постели, когда на следующее утро Бруно вошел к нему.
— Я сегодня все понял и вспомнил, — сказал старик, идя навстречу. — Вы — господин асессор, вы — родственник покойной графини и раньше часто бывали в замке, не так ли?
— Да, Вит, — подтвердил Бруно, повел старика в свою комнату и посадил в кресло. — Я именно тот, за кого вы меня принимаете. Покойные граф с графиней хотели выдать за меня замуж графиню Лили.
— Маленькую графиню, — сказал Вит, улыбаясь сквозь слезы. — Маленькую дорогую графиню. Ах, какое это было прелестное дитя! Как часто носил я ее на руках…
— Я знаю, что вы были любимым слугой покойного графа. И пользовались его полным доверием, — сказал Бруно. — Я тоже хорошо помню вас. Но как могло случиться, что вы покинули замок?
— Как это случилось?.. — Старик надолго задумался. — Я служил у покойного графа десять лет. Молодая графиня росла на моих глазах. Она была радостью всего замка, где в то время царили мир и любовь. А как заботилась о бедных покойная графиня!
— Что, она уже хворала в то время? — спросил Бруно. — Когда я бывал у них, она всегда себя отлично чувствовала.
— Покойная графиня была нежным созданием, но она никогда не болела. Она стала чувствовать себя хуже и хуже только тогда, когда в замке появилась нынешняя графиня Камилла, подруга умершей. Тогда и пошло у нас все шиворот-навыворот: графиня Анна вдруг захворала, и Камилла стала за ней ухаживать, а потом, когда графиня умерла, захворал граф…
— Это очень странно. Не кажется ли вам?
— Конечно, странно, — согласился Вит.
— После того как граф умер, вас отпустили из замка?
— Нет, это случилось еще до смерти его сиятельства. Я что-то такое сказал, что показалось неучтивым, но не в отношении покойного графа — Боже упаси! — а графини Камиллы, которая тогда была еще просто гостьей в замке, хотя на ней потом, уже будучи больным, граф женился. Я тоже прибаливал и меня уволили как бесполезного слугу.
— Вы, наверное, много видели, Вит?
— Больной, я отправился в деревню, — не обращая внимания на замечание Бруно, продолжал рассказывать Вит, — и там пролежал довольно долго, пока мне не стало легче. В замке между тем несчастье случалось за несчастьем. В конце концов, женившись вторично, умер и граф, а чужая женщина стала госпожой Варбурга. Боже, как часто в то время думал я о молодой графине Лили! Теперь она должна была жить с мачехой. И разве можно было сравнить ее с покойной графиней Анной, родной матерью Лили?
— В деревне Варбург о нынешней графине говорят невероятные вещи, — перебил Бруно. — Ходят слухи, что в замке все умирают только по воскресеньям. Вы ведь тоже исчезли в воскресенье…
— Странно… Но это действительно было в воскресенье, — вспомнил Вит. — Я жил в деревне и должен был искать средства к существованию. Как и все жители деревни, я занимался рыбной ловлей. Однажды, когда на небе собирались грозовые тучи, я не обратил на это внимания и в одиночку отправился в море. Сначала все шло хорошо, и улов был отличный, но когда я собрался обратно, поднялась страшная буря, такая страшная, что, казалось, наступил конец света. Я отпустил парус, но это не помогло. Было уже поздно — одна из волн перевернула лодку, а меня понесло к меловым скалам.
— Туда, где пещеры?
— Да, и где еще никто никогда не был. Я уже чувствовал дыхание смерти и поручил душу Богу. Правда, я пытался удержаться за камни, но волны швыряли меня из стороны в сторону так, что я потерял сознание, а когда очнулся, то над морем опустилась ночь, а я лежал у подножия меловых скал, куда в конце концов выбросили меня волны.
— Это было чудесное спасение.
— Да, такова, видно, воля Божья, господин асессор. Когда рассвело, я понял, где я. Я попытался выйти к деревне, но не нашел пути.
— А проход через ручей?
— Его я открыл гораздо позже. А пока поневоле пришлось оставаться в пещерах. Я собрал сухих листьев и устроил себе постель, наловил рыбы и стал жить тут.
— Но вы являлись рыбакам перед грозой, предупреждая о буре?
— Да, я делал это и знаю, что они меня считали привидением. Когда я нашел дорогу через ручей, я стал носить выловленную рыбу на городской рынок, а на вырученные деньги покупать все необходимое, но старался всегда делать это так, чтобы никто из деревни и замка Варбург не видел меня.
— А не вы ли нашли однажды внизу, на дне пропасти, молодую графиню?
— О да, господин асессор. Боже мой, никогда не забуду этого утра, — заволновался старик. — С вечера и всю ночь была страшная гроза, буря, так что я вынужден был скрыться в самой дальней пещере, чтобы не оказаться затопленным. К утру гроза прошла и ветер немного утих, так что можно было выйти из пещеры. На камнях лежало много выброшенной штормом рыбы. Я выбрал самую лучшую и пошел в овраг рядом с пещерой. Там и увидел молодую графиню. Она лежала как мертвая. Я сразу же узнал ее и подумал, что она случайно свалилась с обрыва во время грозы.
— Слава Богу, что вы нашли ее, Вит. Без вас она погибла бы, — с чувством сказал Бруно. — Лили тоже вспомнила, что видела вас и себя в меловых пещерах. Благодаря этим воспоминаниям, мы стали вас искать, Вит. Нашли и тропу, по которой вы ходили…
— На все воля Божья, — продолжал старик. — Я отнес графиню к себе в пещеру и уже хотел сообщить о ней в замок, поскольку, сами понимаете, я мало чем мог ей помочь, но потом передумал.
— Почему?
— Главным образом, из-за нынешней хозяйки Варбурга. Правда, время шло, а молодой графине легче не становилось. Тогда мне стало страшно, и я решил отнести Лили к доктору для бедных. Я вынес ее на руках, а в городе положил на скамейку перед домом доктора.
— Ваш рассказ, Вит, рассеивает туман вокруг таинственного появления Лили у доктора Гагена. Вы станете одним из главных свидетелей в деле молодой графини, которую пытается уничтожить ее мачеха, чтобы завладеть наследством. Да, да, между ними идет ужасная борьба. Наверное, только вы в вашем уединении до сих пор не знали об этом. — И Бруно рассказал Виту все, что произошло за последнее время. — От вас будет зависеть, в чью пользу завершится эта борьба, — заключил фон Вильденфельс свой рассказ. — Сейчас графиня Лили — пленница в замке. Ее молочную сестру Марию убили и тоже сбросили в пропасть, а бедного лесничего Губерта обвинили в убийстве молодой графини, и он вынужден был бежать. Тогда как настоящие убийцы на свободе и жаждут получить чужие деньги.
— Боже мой! Да как же это все возможно! — воскликнул Вит, потрясенный услышанным.
— Вы еще многого не знаете, Вит, но когда узнаете, то, думаю, без колебаний выступите свидетелем на стороне Лили.
— О, господин асессор, я и сейчас готов! — с жаром ответил старый слуга. — Я скажу все, что видел и знаю. Однажды в воскресенье, когда я уже не ухаживал за больным графом, а Камилла всего несколько дней была за ним замужем, она отравила его сиятельство. Сперва, раньше, она отравила графиню, а теперь — графа…
— Да, подозрение в отравлении существует. Правда, нет еще достаточных доказательств.
— Но яд же найден! Разве этим все не доказано?
— К сожалению. Тот же яд нашли в письменном столе покойного графа.
— И все подумали, будто граф сам отравился? — сердито спросил Вит.
— Камилла все представила так, что будто бы граф отравил жену и себя в припадке безумия.
— Какая низость! Как не стыдно было так говорить! — воскликнул старый слуга. — Незадолго до смерти графа я видел, как нынешняя графиня высыпала какой-то порошок в стакан с лекарством его сиятельства, а потом дала принять это больному. А когда я попытался заговорить об этом, мне и пришлось покинуть замок.
— Но это мог оказаться какой-нибудь порошок, прописанный доктором, — возразил Бруно.
— Тогда зачем его было сыпать тайком? А она делала это исподтишка, боясь, что ее увидят. Меня она заметила уже после того, как подала стакан графу, и ярости ее не было предела. Между прочим, чуть раньше, когда я ничего не подозревал, она и мне успела дать этого яду вместо лекарства. Ведь нездоровье мое поначалу было самое обычное, и я его легко мог бы перенести на ногах.
— Ваши показания, чрезвычайно важны, но…
Слабый стук помешал договорить Бруно. Он собрался встать и посмотреть, кто там, но дверь уже сама тихонько отворилась, и на пороге возникла долговязая фигура капеллана. Мгновенно обшарив взглядом всю комнату, он сразу же увидел сидящего в кресле Вита. Неожиданное появление поверенного графини было тем досаднее, что могло разом разрушить все планы Бруно, построенные главным образом на внезапности. Хорошо, если капеллан не знал бывшего слугу графов Варбургов. Сам Вит его не знал и раньше никогда не видел.
— Простите, что беспокою вас, господин асессор, но я пришел по поручению графини Варбург, — сказал капеллан.
— По поручению графини? — удивился Бруно. — Слушаю вас.
— Но мы не одни… — замялся Филибер, вопросительно глядя на Вита.
— Этот больной нам не помешает, — успокоил его Бруно.
— Мне поручено, господин асессор, справиться о вашем здоровье. Графиня слышала, что в вас, видимо, по недоразумению, стреляли в парке ее замка.
— Действительно, было такое недоразумение, только, как видите, я нисколько не пострадал. Так что передайте графине благодарность за ее участие.
— Графиня искренне сожалеет о случившемся, но не совсем ясно представляет, как это произошло, — вкрадчиво продолжал Филибер. — А между тем ей хотелось бы уяснить суть дела, поэтому она просила меня пригласить вас в замок…
— Эта любезность льстит мне, — в тон капеллану отвечал Бруно, и Филибер не мог понять, шутит он или говорит всерьез. — Но я и сам бы хотел кое-что прояснить для себя, поэтому охотно принимаю приглашение графини.
Филибер простился, не подозревая, что больной, которого он увидел сейчас у фон Вильденфельса, — одна из самых опасных для Камиллы фигур.
— Это был капеллан Варбурга, — сказал Бруно, проводив гостя.
— Я никогда не видел этого человека, — отозвался Вит.
— Он недавно в замке. Но — Бог с ним. Как сегодня ваше самочувствие?.. У меня возник план. Я хочу взять вас с собой в замок.
— Меня, сейчас?
— Если здоровье ваше позволит, то мы поедем туда сегодня же вечером, — сказал Бруно. — Надеюсь, что капеллан не догадывается, кто вы, ибо, подозреваю, он сообщник графини, и если он известит ее, что вы живы, то расстроит все мои планы. Но, по-моему, он тоже не знает вас. Ну так как, хватит у вас сил совершить путешествие в Варбург?
— Да, господин асессор, но…
— Вы боитесь замка и графини? Я вполне понимаю. Но, я думаю, вы отбросите всякий страх, когда узнаете, что речь идет о спасении графини Лили. Ваш долг — помочь мне разоблачить графиню Камиллу, ведь вы — единственный свидетель ее преступлений и единственный свидетель в пользу бедной Лили.
— Я не боюсь, господин асессор.
— Без вас и ваших показаний победа будет за бледной графиней. Ваше же неожиданное появление обезоружит ее. Поэтому я и прошу вас поехать со мной.
— Хорошо, господин асессор, пусть будет так, — согласился Вит. — Когда мы поедем?
— После обеда. В Варбург прибудем к вечеру. Остальное объясню по дороге. Но имейте еще в виду, что завтра ваши показания вы должны повторить в суде. На основании их будет назначено новое следствие.
— Я готов, господин асессор, — сказал Вит. — Бог поможет нам спасти графиню Лили.
— Он приедет!.. — обрадовано прошептала графиня фон Варбург, узнав от капеллана, что Бруно согласился нанести ей визит. — Когда приедет господин Вильденфельс, — уже громко сказала она слуге Адаму, — сразу же ведите его ко мне.
Лакей молча поклонился и вышел.
«Только бы этот негодяй Митнахт не помешал, — возбужденно размышляла Камилла. — Может быть, удастся узнать, насколько фон Вильденфельс посвящен в тайны Этьена, а стало быть, насколько он опасен…»
Где-то недалеко вдруг раздался безумный смех Леона Брассара. Графиня встала из-за обеденного стола и оглянулась. Она была сейчас в столовой одна. Она поспешила на слышавшиеся неподалеку раскаты дикого хохота. Она обнаружила Леона в приемной. Он смотрелся в зеркало.
Графиня подошла к нему и взяла его за руку. Леон резко обернулся, и графиня пожалела, что не было сейчас рядом Митнахта — ему явно не поздоровилось бы.
А Митнахт в это время сидел в одной из комнат графских покоев.
Ни слова не говоря, графиня потащила Леона за собой, решив сейчас же свести его с Митнахтом. В конце концов, даже если ничего из этого не получится, она мало что теряет.
Леон послушно следовал за ней.
— Я обещала показать виновного во всех твоих несчастьях, — говорила графиня по дороге. — Сейчас ты увидишь его.
До Леона явно дошло то, что она сказала, потому что глаза его засверкали.
— Ты получишь возможность отомстить за все, — продолжала графиня, натравливая Леона на Митнахта.
Коридор был пуст. Камилла впустила Леона на графскую половину, потом захлопнула за ним дверь и заперла ее на ключ. Но Леону захотелось и дальше следовать за графиней, поэтому, во избежание шума, ей пришлось отпереть дверь и самой войти к нему. Ни слова не говоря, она взяла его за руку и подвела к стеклянной двери в следующую комнату, где на диване лежал Митнахт, дымя сигарой.
— Вот он! — Бледная графиня указала на своего бывшего управляющего и поспешно отошла в сторону.
Леон пристально посмотрел на Митнахта, и глаза его стали наливаться яростью.
Поняв, что теперь она здесь не нужна, Камилла поспешила уйти, не забыв запереть на ключ дверь на графскую половину.
Вернувшись в столовую, она услышала, что к замку подъехал экипаж. Выглянув из-за оконной портьеры, графиня увидела выходящего из кареты Бруно. А через минуту лакей уже докладывал ей о прибытии господина асессора.
— Благодарю, что вы откликнулись на мое приглашение и приехали, — сказала графиня, здороваясь с Бруно. — Я действительно хотела переговорить с вами об этом нелепом инциденте, который произошел вчерашней ночью возле замка.
— Случай этот не имел никаких последствий, — успокоил ее Бруно. — Но молодой человек, напавший на меня, нуждается в строгом присмотре, иначе могут произойти куда более крупные неприятности.
— Вы правы, господин асессор, я завтра же приму все необходимые меры, — пообещала графиня, приглашая Бруно к столу, на котором стоял десерт. — Однако позвольте вам заметить, что в этом деле в глаза мне бросился тот факт, что вы оказались возле замка в столь позднее время.
— Причина моего столь позднего визита, я уверен, вам хорошо известна, — ответил Бруно. — Я хотел поговорить с той, кого я называю графиней Лили, и, надеюсь, мы сегодня окончательно решим этот вопрос.
— Что ж, это было бы для меня тем приятнее, что я не имею ни малейшего желания ссориться с вами, господин асессор. Но вот еще что. Скажите, покойный доктор Гаген был ваш друг, не так ли?
— Да, князь Этьен Аналеско почтил меня своим доверием.
— В таком случае, вам, видимо, известны многие обстоятельства его прошлой жизни?..
— О каких именно обстоятельствах вы говорите, графиня? — поинтересовался Бруно.
— Князь умер, — торжественно сказала Камилла, — и теперь пора забыть все прежние обиды и вражду…
— Князь Этьен Аналеско, графиня, в моих глазах выше всяких обвинений, — перебил ее Бруно. — Высокое благородство души покойного хорошо известно всем.
— Я говорю о событиях давно минувших дней, — уточнила Камилла. — Я не знаю, известны ли вам подробности судьбы человека, напавшего на вас вчерашней ночью в припадке безумия?..
— Я знаю, что Леон Брассар — сын князя.
— И вы знаете историю его рождения?
— Я все знаю.
В темных глазах графини проступила жгучая ненависть: Бруно знал главное, что она — мать Леона. И, она ни секунды больше не сомневалась: он стал продолжателем борьбы Этьена с нею.
— В таком случае мы можем говорить без обиняков, — заявила Камилла. — Все это крайне тяжело для каждой из сторон.
— Я и приехал для того, чтобы откровенно объясниться с вами, — сказал Бруно. — Ваше приглашение было кстати… До сих пор вы не хотели верить, что девушка, которую вы сейчас держите в одной из башен замка, действительно ваша падчерица. Вы не верили ей, когда она утверждала, что ее столкнул с обрыва фон Митнахт, зато когда из пропасти вытащили другой труп, вы поспешили согласиться, что это и есть графиня Лили. Но все это совсем не так.
— Старая история, господин асессор, — с сострадательной улыбкой сказала графиня. — Я понимаю ваши чувства к этой девушке, но она самозванка, и никто обратного доказать не смог и не сможет.
— Да нет! — усмехнулся Бруно. — Нашелся свидетель, который сможет развеять туман над всей этой странной историей. А пока я хочу сказать вам, что найденный в пропасти труп принадлежал Марии Рихтер. Ее вызвали из Баума в Гамбург депешей, а по дороге перехватили и убили. А таинственно объявившаяся в городе у доктора Гагена девушка, несмотря на то что столько свидетелей постаралось ее не узнать, все-таки настоящая графиня Лили, законная наследница Варбургов.
— И на чем же основано ваше убеждение, господин асессор? — с нотками раздражения поинтересовалась графиня. — Неужто вы полагаете, что я не смогла бы узнать своей падчерицы, что бы с ней ни случилось? Не кажется ли вам, что все, о чем вы только что говорили, — лишь пустые предположения?
— Отнюдь. Это совсем не предположения, графиня, — не согласился Бруно. — Я рад, что могу сейчас прояснить одно обстоятельство, остававшееся до сих пор для всех загадкой и служившее главным поводом к сомнениям. Мы все не могли понять, где была графиня Лили первую неделю, после того как упала в пропасть, и каким образом попала она в дом Гагена.
— И вы разгадали эту загадку? — насмешливо спросила Камилла.
— Да, мне удалось это, — вкрадчиво подтвердил Бруно. — И я приехал, чтобы сообщить вам это.
— Интересно, интересно. Вы заинтриговали меня… Где же была так долго мнимая графиня?
— В пещерах меловых скал.
— В пещерах? Где не ступала нога человека? Странная игра воображения. И по всей видимости, в гостях у привидения, которое рыбаки зовут призраком Вита.
— Да, у него, графиня.
— Вы шутите?
— Нет, это действительно так.
— Ах, вот зачем вы стремились проникнуть в эти пещеры, — понимающе сказала графиня. — Даже я попалась на удочку вашего любопытства и поплыла туда, чтобы, так сказать, вкусить аромат народной легенды.
— Легенда легендой, графиня, однако старый Вит жив, — твердо сказал Бруно.
Графиня невольно вздрогнула от его слов, но тут же саркастическая улыбка заиграла на ее губах.
— Неужели вы все-таки поверили этим сказкам? — Она покачала головой. — Но меня вам не убедить.
— Тем не менее Вит жив.
— Где же он?
В эту минуту в приемной послышались торопливые шаги, дверь в столовую быстро распахнулась и влетел запыхавшийся Макс, вне себя от ужаса. За ним по пятам следовал старик с длинной седой бородой.
— Старый Вит! — воскликнул Макс.
— Знаком ли вам этот призрак, графиня? — сказал Бруно, указывая на старика.
Графиня помимо воли вскочила, узнав, несмотря на происшедшую в нем перемену, этого человека.
Поначалу она была так поражена, что не могла произнести ни слова.
— Старый Вит, — все повторял Макс, указывая на него. — Он сидел у нас в приемной…
Графиня немного пришла в себя и оборвала слугу:
— Ступай вон! Что за спектакль! — воскликнула она.
Макс, поклонившись, исчез. Вит остался.
— Это не комедия, графиня, — спокойно возразил Бруно, — а факт: старый Вит не умирал, он жив.
— Этого не может быть. Это — обман! — Графиня побледнела от гнева.
— Я бывший слуга покойных графа с графиней, — подтвердил Вит. — Меня зовут Вит. Я вовсе не умирал, я жив и буду свидетельствовать против вас. Все считали меня мертвым, а я жил в меловых пещерах.
Графиня растерялась.
— Я расскажу все как было, — продолжал старик, — и могу доказать, что я действительно Вит, графский слуга. Я нашел молодую графиню внизу, в пропасти, а потом отнес ее к доктору. Но я знаю даже больше. Я видел, как однажды в воскресенье…
— Это обман или недостойная шутка! Вит давно умер! — гневно воскликнула графиня.
— Не старайтесь обмануть себя относительно значения этого свидетеля, — холодно сказал Бруно.
— Я все покажу и расскажу, как было, — повторил Вит.
— Я не желаю больше быть участницей этой комедии! — решительно заявила Камилла. — Мне нужны серьезные доказательства, а не досужие выдумки с воскресшими покойниками.
— Стало быть, вы не хотите признать в этом человеке бывшего слугу Вита? — спросил Бруно.
— Еще раз повторяю — я не хочу участвовать в этом представлении. И прошу вас, господин асессор, закончить этот балаган. У меня нет ни малейшего желания и дальше потакать вашим фантазиям. Если вы горите желанием доказать, что Лили действительно жива, позаботьтесь найти других свидетелей. А такими выдумками меня не обмануть.
Графиня встала, холодно склонила голову, собираясь выйти, но тут в тишине замка раздался такой ужасный крик, что у Бруно кровь застыла в жилах. Даже графиня замерла. Такой вопль мог испустить только человек, в страшных мучениях расстающийся с жизнью.
«Что случилось? Кто и почему кричал?» — спрашивал себя Бруно. Он вместе с Витом решительно покинул графскую столовую и побежал на крик.
ХХХVII. СМЕРТЬ ЛЕОНА
Мы оставили Леона после того, как он сорвался со стены башни, в очередной раз пытаясь влезть в комнату Лили. Он поднялся с земли, мрачно постоял и вдруг бросился бежать.
Лили вздохнула свободнее, когда увидела, что Брассар исчез в темноте.
Леон возвратился в замок, и мы уже знаем, куда повела его графиня.
— Вот он! — сказала ему графиня, и в воспаленном мозгу Леона запульсировала одна-единственная мысль: вот тот, кто был причиной всех его несчастий, вот с кем он должен расправиться.
Только стеклянная перегородка разделяла Леона и Митнахта в пустом необитаемом флигеле, который графиня предусмотрительно заперла на ключ.
Но Митнахт ничего этого не видел и не знал. Он лежал на диване и курил. Он дал последнюю отсрочку графине и теперь единственной его целью было получить деньги и уехать.
У двери, ведущей в смежную комнату, вдруг послышался негромкий шум. Митнахт обернулся, но в комнате было темно и он ничего не смог разглядеть.
— Кто тут? — громко спросил он.
Ответа не последовало.
— Черт побери! — Митнахт встал с дивана, силясь разглядеть темневшую за стеклом фигуру Леона. — Там кто-то есть.
Он зажег свечу и подошел с ней к стеклянной двери. Только теперь он увидел Леона. Вид его был настолько ужасен, что Митнахт отскочил, словно увидел самого дьявола. Однако он тут же взял себя в руки — все-таки Курт фон Митнахт был не из трусливых — и открыл дверь. В то же мгновение Леон бросился на него и схватил за голову. Подсвечник упал на пол, свеча погасла, и темнота окутала противников.
Митнахт хотел оттолкнуть Леона, но быстро понял, что с сумасшедшим будет не так-то легко справиться.
Завязалась борьба. Леон обхватил Митнахта и с такой силой сжал его, что у того перехватило дыхание. Митнахт что было сил колотил его куда попало, но тот, казалось, ничего не ощущал. Тогда Митнахту пришла в голову счастливая мысль. Он изо всех сил толкнул Леона на угол мраморного стола. Это помогло. Леон на мгновение ослабил хватку. Митнахт воспользовался моментом и, вырвавшись, бросился к входной двери, чтобы спастись от сумасшедшего. Но дверь была заперта. Напрасно он толкал ее, дергал, напрасно стучал и кричал — никто не откликался, не приходил на помощь.
Леон между тем пришел в себя и снова бросился к Митнахту, однако тот успел отскочить и, забежав в соседнюю комнату, загородился круглым столом.
— Черт вас возьми! — вскричал он. — Что вам от меня надо?
Леон расхохотался.
— Вы знаете, что случилось с принцем Этьеном Аналеско, моим отцом? — прервав смех, крикнул он. — Я столкнул его в воду, а виноваты в этом вы.
— Что вы ко мне пристали, я вас не знаю! — окончательно возмутился Митнахт.
Леон не ответил, а бросился вокруг стола, чтобы вновь схватить Митнахта. Но тот тоже не стал дожидаться Брассара и побежал от него. Они некоторое время гонялись так друг за другом, пока, наконец, Леон не опрокинул стол и не бросился на своего противника прямо через него.
Снова завязалась борьба. Митнахт защищался изо всех сил, но давно известно, что сумасшедшие обладают силой прямо-таки сверхъестественной, и Брассару вскоре удалось схватить бывшего управляющего за горло.
Настала минута, когда кому-то из двоих, а то и обоим вместе суждено было расстаться с жизнью. План графини, казалось, блестяще удавался. Все крепче Леон сдавливал горло Митнахта, который уже чувствовал, что задыхается. Он хотел закричать, но смог только глухо застонать. Однако страх смерти добавил ему сил. Митнахт ударил Леона кулаком в лицо и собрался было оторвать его руки от своей шеи, но тут оба потеряли равновесие и свалились на пол.
В падении более счастливым оказался Митнахт. Ему удалось подмять под себя Леона, которого он начал давить всей своей немалой тяжестью. Несколько точных ударов в лицо довершили дело: Леон отпустил шею Митнахта. Но тот уже сам разъярился и перешел в наступление. Он вцепился в Брассара, и теперь Леон напрасно пытался вырваться. Митнахт с сокрушительной мощью ударил Леона по голове. Тот пошатнулся. Митнахт, воспользовавшись замешательством противника, схватил стул и, не помня себя от ярости, с разворота нанес ему новый удар, от которого Леон Брассар рухнул на пол со звериным предсмертным воплем.
Послышались приближающиеся шаги и голоса.
— Крик слышался отсюда, — раздался голос Бруно фон Вильденфельса. — Откройте эту дверь. Здесь что-то случилось.
Но ключа не оказалось, и пришлось повозиться, прежде чем выломали дверь.
Когда ее наконец открыли, на полу обнаружили плавающего в крови Леона, около которого стоял Митнахт, все еще держа в руках окровавленные обломки стула.
— Взять преступника! — приказал Бруно, показывая на Митнахта. — Кроме убийства Брассара он обвиняется в покушении на убийство графини Лили Варбург и в убийстве ее молочной сестры Марии Рихтер.
Пока слуги выполняли его приказание, Бруно наклонился к умирающему Леону.
— Он… он идет… посмотрите — из воды выглядывает его голова! — шептал Леон. — Это его голова, моего отца, принца Аналеско… Как он пристально смотрит… Прочь! Он всюду преследует меня… всюду… Я столкнул его в воду… ха-ха-ха…
Но смех умирающего становился все слабее. Он хотел еще что-то сказать, даже приподнялся, но уже началась агония, он задергался в предсмертной судороге и через несколько мгновений его не стало.
Не без труда лакеям удалось связать Митнахта. Он сопротивлялся как бешеный. По приказу Бруно его посадили в карету, чтобы отвезти в город.
Возвратившись в столовую, фон Вильденфельс нашел там только служанок и старого Вита.
— Где графиня? — спросил Бруно.
Вит указал рукой на дверь будуара. Бруно постучался. Никто не ответил.
— Доложите графине, что мне необходимо говорить с нею, — сказал Бруно горничной.
В замке царило необычное волнение, хотя никто толком не знал, что происходит. Компаньонка искала графиню, слуги сновали по замку.
В это время за окнами раздался стук колес подъезжающей кареты. Бруно сразу же догадался, в чем дело.
— Останьтесь тут, — сказал он Виту, — а я пойду помешаю бегству некоторых особ. — И поспешил вниз.
У подъезда уже стояла наготове графская карета, в которой сидел перепуганный Филибер.
В то время как Бруно очутился в передней, из других дверей показалась графиня.
Бруно пошел к ней навстречу.
— Господин капеллан может делать что угодно, — сказал он. — Вас же, графиня, я должен попросить возвратиться в замок для ответа на некоторые вопросы.
— Что это значит? — высокомерно спросила Камилла.
— Я должен помешать вашему отъезду, графиня, по причине выдвинутого против вас обвинения.
— Я поеду в город и буду жаловаться на оскорбительное обращение…
— Такая возможность вам скоро представится, графиня. Сейчас моя карета отвезет в город арестованного Митнахта, а потом вернется, и мы поедем с вами вместе.
Камилла поняла, что она проиграла, что Бруно не отпустит ее. Его последние слова красноречиво подтверждали это. Ни слова не говоря, она повернулась и пошла обратно. «Погибло, все погибло! Нет выхода и нет никакого спасения!» — билась в голове графини единственная мысль.
Но не успела Камилла войти в гостиную, как распахнулась дверь, и туда ворвался растрепанный Митнахт. Ему удалось вырваться из рук прислуги и, выскочив из кареты, вернуться в замок. Лицо его было искажено яростью, он задыхался.
— Ты донесла на меня… Все кончено… Я должен умереть… — бессвязно кричал он. — Но сначала умри ты! — воскликнул он. — Я не успокоюсь, пока не освобожу от тебя мир.
И прежде чем слуги успели вбежать вслед за ним, прежде чем Бруно успел опомниться от неожиданного появления бывшего управляющего, Митнахт ринулся к графине и вонзил ей в грудь нож по самую рукоятку. Камилла громко вскрикнула и упала на ковер.
Все случилось в считанные мгновения. Митнахта тут же схватили, но было уже поздно.
— Она, она виновата во всем! — кричал он, вырываясь, чтобы снова броситься на графиню. — Она хотела, чтобы сумасшедший, которого она прячет в замке, убил меня. Она — дьявол в человеческом образе!
— Свяжите его, — приказал Бруно.
Митнахта крепко связали и снова посадили в карету.
Графиня нашла в себе силы подняться с ковра и даже, несмотря на боль, вынуть нож из раны, из которой хлынула кровь. Она поняла, что жить ей осталось совсем недолго.
— Я послал за доктором, — сказал ей Бруно.
— Уже поздно, — сказала слабым голосом умирающая графиня. — Мне остались считанные часы. Никакая сила уже не в состоянии вернуть мне жизнь…
Бруно и сам видел, что графиня долго не протянет и нет смысла везти ее в город: она могла скончаться прямо по дороге. Графиня же мучительно о чем-то размышляла. Потом вдруг решилась и сказала тоном, не терпящим возражений:
— Принесите бумагу и перо, я буду диктовать.
Когда принесли нужное, Бруно велел всем, кроме Вита и камердинера Макса, выйти из гостиной.
— Я не хочу, чтобы Курт фон Митнахт избежал наказания, — начала графиня, — поэтому расскажу все, что было. Я умираю, но и он тоже должен погибнуть. Не подумайте, что я боялась смерти. Я давно уже ни во что не ставила жизнь.
— Это, пожалуй, лучше всего объясняет, почему вы так мало ценили жизнь других людей.
— После смерти графа, — продолжала умирающая, — я наследовала замок и поместья, деньги же графом были оставлены дочери Лили. Однако мы с Митнахтом хотели во что бы то ни стало завладеть и этим миллионом. По моему приказанию Митнахт в грозу напал на Лили и сбросил ее со скалы. Со смертью молодой графини деньги должны были перейти ко мне. И поначалу все складывалось благополучно для нас. Подозрение пало на лесничего Губерта Бухгардта… Но вдруг случилось непредвиденное… прошло время, и Лили объявилась. Сегодняшнее появление Вита все объяснило…
— Небу было не угодно, чтобы это преступление совершилось, — вставил Вит.
— Но одно влечет за собой другое, — продолжала Камилла. — Когда молодая графиня нашлась, мне пришло в голову воспользоваться ее сходством с Марией Рихтер. Последняя была в Гамбурге и хотела ехать в Америку, что способствовало исполнению моего плана, ведь в случае ее исчезновения никто бы не стал спрашивать о ней. Ее депешей вызвали обратно, и Митнахт встретил ее на станции. Поезд в город пришел ночью, и никто не видел Марию. Митнахт повез ее в замок. Я ждала их недалеко от обрыва. Когда они подошли к обрыву, Митнахт неожиданно напал на нее и сбросил в пропасть. Она даже вскрикнуть не успела. Что было потом, вы уже знаете. Труп Марии Рихтер был найден, и так как лицо ее было изуродовано при ударе о скалы, то не составляло труда выдать ее за настоящую графиню, результатом чего было то, что дочь графа признали умалишенной…
Голос графини стал заметно слабеть.
— Покойные граф с графиней также стали вашими жертвами, — напомнил Бруно.
— Я отравила их, чтобы достичь своих целей, — бесстрастно ответила графиня.
— Как отравили Вита и Милоша…
— Я же говорю, что одно влечет за собой другое, я же ни перед чем не останавливалась… — Камилла сделала паузу, переведя дух, и продолжила: — Митнахт был плохим исполнителем моих планов, но другого, к сожалению, у меня не было. Там, где я действовала сама, все было хорошо. Единственной моей оплошностью был тот момент, когда Виту удалось подсмотреть, как я сыплю яд в стакан графу. Во всех остальных случаях все мне благоприятствовало. Тем более что единственный опасный для меня свидетель, Вит, погиб, как я думала, во время бури. И не случись невероятного, не воскресни он из мертвых, ничто не могло бы доказать моей вины.
— Ваша судьба была в руках Этьена Аналеско. В тот день, когда он так неожиданно и безвременно погиб, князь собирался подавать на вас в суд за ваши преступления. Князя вы тоже не раз пытались убить руками Митнахта…
— О, смерть приближается быстрее, чем я полагала, я не успею закончить…
Графиня попыталась еще раз приподняться.
— Князь… — сказала она едва слышно. — Он стал жертвой собственной глупой страсти. Преследуя меня своей любовью, он отнял у меня всякую возможность обладать единственным человеком на свете, которого я любила. Он умер, чтобы не видеть, как я буду принадлежать другому…
Голос графини совсем ослаб, и Бруно показалось, что она уже умирает.
— Не послать ли за капелланом? — спросил он.
— Нет, не нужно, — прошептала графиня. — Я не хочу его слышать.
— Неужели вы не хотите раскаяться перед смертью? — удивился Бруно.
— Раскаяться? — с насмешкой в слабом голосе повторила Камилла. — После смерти наступят мрак и пустота… Я желала бы… чтобы весь мир… погиб… мое последнее слово… проклятие!
Она забилась в страшных конвульсиях, и через минуту Камиллы Варбург не стало. Она умерла, как и жила, не примирясь с небом, и мир освободился наконец от этого демона.
Бруно оставил умершую графиню на попечение прислуги, а сам поспешил к Лили.
Не станем описывать радостей и восторгов несчастной, когда она узнала о своем спасении, которого так долго ждала и ради которого столько вынесла. Надеемся, что читатель это себе и сам хорошо представит.
XXXVIII. СМЕРТЬ МИТНАХТА
Был час ночи, когда прокурор Веллер был неожиданно разбужен стуком в дверь.
— Что такое? — удивился он.
— По приказанию господина асессора фон Вильденфельса мы доставили арестанта.
— Кто он?
— Бывший управляющий замка Варбург фон Митнахт.
Остатки сна слетели с прокурора. Он велел ввести Митнахта. Прямо с порога тот заявил:
— Я требую сейчас же составить протокол!
— Я еще не знаю обстоятельств дела, но уверен, господин асессор имел на ваш арест очень уважительные причины, поэтому подождем, пока появится фон Вильденфельс, — ответил прокурор и приказал отвести арестованного в отдельную камеру.
Утром Бруно был у прокурора.
— Что случилось? — воскликнул Веллер, увидев его. — Ночью я вижу связанного Митнахта, и он утверждает, что его безвинно арестовали, что он-де всего лишь защищался от нападения сумасшедшего. Не слишком ли далеко вы зашли в этом деле?
— Нет, не зашел. Я был бы прав, даже если бы заковал его в цепи, — сказал Бруно. — Мне наконец удалось размотать клубок варбургских преступлений. Теперь я знаю точно, что все эти ужасы на совести двух людей, которых никому и в голову не приходило подозревать, — Курта фон Митнахта и Камиллы Варбург.
— Как, и графини? — изумленно воскликнул прокурор.
— Да, и графини Варбург, — подтвердил Бруно. — Но мне едва ли удалось бы раскрыть все их преступления, если бы не свидетель, которого все уже считали умершим… — Бруно показал на пришедшего с ним Вита. — Ему я обязан. Вернее сказать, все мы обязаны разоблачением преступников.
— Так значит, графиня… — все еще удивленно сказал прокурор.
— Да, графиня — преступница и играла главную скрипку, а Митнахт ее подручный, орудие в ее руках — он совершал убийства. Но и сама она не гнушалась — собственноручно отравила покойных графа и графиню Варбург.
— Это ужасно и невероятно, — покачал головой прокурор.
— Тем не менее это так. И позвольте представить вам подлинную наследницу Варбургов, — сказал Бруно, так как в это время дверь отворилась и вошла Лили. — Скончавшаяся вчера вечером графиня Камилла перед смертью призналась, что найденный в пропасти труп принадлежит убитой Митнахтом Марии Рихтер, а Лили — настоящая графиня. Кроме того, слуга Вит тоже может подтвердить, что у дома доктора Гагена была в свое время найдена именно графиня Лили.
— Я глубоко сожалею о случившемся с вами, сударыня, — сказал прокурор, но сильно взволнованная Лили едва расслышала его слова.
Несколько минут спустя она уже простилась со всеми и поехала в замок, где становилась отныне полновластной госпожой.
Бруно остался у прокурора и подробно рассказал о перипетиях вчерашнего вечера: схватке Митнахта с Брассаром, убийстве бывшим управляющим своей сообщницы и признании на смертном одре Камиллы Варбург.
В то же утро Митнахт узнал, что обо всех его преступлениях известно. Сначала он никак не хотел в это поверить. Убедило его только одно: признания графини. Правда, и тут он попытался отпираться, но когда его свели на очную ставку с Витом, он сдался, поняв, что погиб окончательно.
Вернувшись после допроса в камеру, он впал в глубокую депрессию: на вопросы не отвечал, на входивших не реагировал. Вечером, накануне суда, сторож принес ему ужин: тарелку супа, хлеб и воду. Арестант уже не сидел отрешенно, как раньше, а быстро расхаживал по камере.
Но раскаяние не мучило Митнахта. Он лишь всячески проклинал Камиллу и пытался найти какое-нибудь средство, чтобы избежать позора публичного суда и смерти от руки палача. О бегстве нечего было и думать, поскольку оно было просто бессмысленно теперь, когда у него не осталось совершенно никаких средств к существованию. Никто лучше него не понимал, что жизнь без денег и удовольствий не имеет цены, тем более что честный труд и какие-то высокие цели в жизни были этому человеку незнакомы.
Наконец он принял решение. Оно было тяжело, но избавляло от всего того, чего он так боялся.
Было одиннадцать часов вечера, когда сторож заметил, что в камере все еще горит свет. Вероятно, арестант забыл погасить его, когда лег спать. Поскольку не погашенная на ночь лампа могла стать причиной пожара, сторож пошел к арестованному.
Митнахт лежал на постели, но сторожу бросилось в глаза, что лежал он одетый, а на полу возле кровати что-то темнело. Подойдя поближе, сторож увидел, что это лужа крови. Тут же валялся острый обломок жестяной ручки от лампы, которым Митнахт перерезал на руке вены — и умер от потери крови.
Сторож поднял тревогу. Послали за доктором, но помощь его была уже бесполезна…
XXXIX. ВИЛЛА ИСПАНКИ
Губерт сорвался с дерева, но силу удара при падении смягчил росший внизу кустарник. Губерт даже смог сразу подняться на ноги. В саду никого не было, и он без особого труда перелез через решетку ограды на улицу. Но куда идти? Города он не знал, денег не было. Губерт решил до утра просто походить по улицам, а днем заняться поисками работы. Однако к середине ночи он почувствовал усталость и прислонился передохнуть к стене одного из домов. К нему тут же подошел полисмен.
— Вы кого-то ждете? — поинтересовался он. — Кто вы?
— Оставьте меня в покое, — ответил Губерт. — Разве я не могу остановиться здесь передохнуть?
— Отвечайте на мой вопрос, не то я арестую вас, — настаивал полисмен.
— Мое имя Губерт Бухгардт, я немец, — сказал он и, повернувшись, пошел прочь, полагая, что надо поспешить убраться восвояси.
Однако эта поспешность еще больше возбудила у полисмена подозрение, который начал следить за ним. Губерт заметил это и свернул в первую же боковую улицу. Но как ни ускорял он шаги, полисмен не отставал. Губерт свернул на другую улицу — снова за спиной послышались шаги… Тогда он бросился бежать и бежал до тех пор, пока не достиг предместья, где выстроено было множество богатых вилл. В одной из них еще горел свет. На мгновение Губерту показалось, что он избавился от своего преследователя, поскольку не слышал шагов за спиной.
Он остановился, чтобы передохнуть, с трудом перевел дыхание. Ощутил резкую боль в ране, которая не успела как следует зажить. И вдруг снова услышал шаги. Забыв про рану, он опять бросился бежать, но уже через несколько шагов почувствовал страшную слабость. Он, чтобы не упасть, вынужден был привалиться к чугунной ограде одной из вилл. И сразу же подумал, что, наверное, лучший способ уйти от преследования — перелезть через невысокую решетчатую ограду.
Он так и сделал. Невдалеке, под сенью деревьев, он увидел скамеечку, в изнеможении опустился на нее и потерял сознание.
Вилла же, куда попал Губерт, принадлежала испанке Бэле, у которой в этот вечер собрались по обыкновению любители азартных игр.
Вечер был в полном разгаре, когда к хозяйке виллы подошла ее горничная и прошептала ей на ухо:
— Мистер Мак Аллан просит вас выйти на минуту.
— Разве я не говорила тебе, что не хочу видеть и принимать этого человека? — гневно воскликнула Бэла.
— Я знаю, сеньора, но он настаивает, говорит, что хочет сказать что-то крайне важное…
— Знать его не хочу, — повторила Бэла.
— Ну, не сердитесь так, моя прелесть, — раздался рядом насмешливый голос ирландца, неслышно вошедшего в комнату. — Ваша собственная выгода должна подсказать вам гораздо более нежное обращение со мной, поскольку я пришел к вам не в своих, а в ваших интересах. Но мне надо поговорить с вами с глазу на глаз.
Горничная тут же вышла.
— Я мог бы, конечно, и не приходить к вам и предоставить вас вашей участи. Но кто может устоять против старой привязанности? Правда, вы не заслужили, чтобы я привез вам известие, что в вашем игорном доме…
— Игорном доме! — возмущенно перебила Бэла. — Я не желаю ни ваших привязанностей, ни ваших посещений!
— Тем не менее я не сомневаюсь, что за известие, которое я хочу сообщить, вы мне хорошо заплатите.
— Ну, так в чем же дело?
— Благодаря тайному доносу, я узнал одну вещь… Не знаю, насколько это верно, но говорят, в вашем салоне ведется шулерская игра.
Испанка встрепенулась.
— Кто это говорит? Кто смеет такое говорить?
— Наверное, кто-то из обыгранных донес.
— Ну, хорошо, а что дальше? Разве только это вы хотели мне сообщить?
— Я слышал, что у вас решено сделать обыск и арестовать некоторых ваших гостей, которых давно разыскивает полиция. К тому же, сеньора, вы прекрасно знаете, что шулерская игра запрещена…
— Довольно, Мак Аллан! Вы человек хитрый и думали, испугав меня, получить за труды.
— Не хотите послушаться моего предостережения и, пока не поздно, закрыть ваше заведение?
— Пусть приходят. Я буду ждать, — засмеялась испанка. — Вы знаете, что я не труслива. Но если вы рассчитывали на вознаграждение, то жестоко ошиблись.
— В таком случае желаю, чтобы вскоре вам не пришлось раскаяться, сеньора. Думаю, что уже через четверть часа раскаяние это будет запоздалым. А так как я не желаю вместе с вашими гостями быть арестованным, то спешу уйти. Честь имею кланяться, сеньора!
«С помощью очередного трюка, наверное, хотел сорвать с меня побольше, — зло подумала Бэла, когда ирландец ушел. — Не на ту напал!»
И Бэла с прежней обаятельной улыбкой возвратилась к гостям.
Не прошло и получаса, как снова вбежала испуганная горничная и горячо зашептала:
— Какие-то люди окружили дом, сеньора. Кажется, это полиция.
— Заприте все двери и не отворяйте без моего приказания. Дом мой, и я имею право никого не впускать.
Горничная ушла. Игра продолжалась по-прежнему. Никто из гостей ничего не заметил, только хозяйка была в понятном волнении.
Вскоре на пороге гостиной возник бледный лакей.
— Ну, в чем дело? — спросила его Бэла.
— Комиссар полиции требует осмотра дома.
— Где он?
— Внизу.
— Кто осмелился впустить его?
— Он требовал именем закона… Ведь это же полиция…
Бэла поспешила к комиссару.
— Кто вы такой, сударь, и по какому праву врываетесь в мой дом! — гневно осведомилась она.
Комиссар показал ей ордер на обыск.
— А что вы собираетесь здесь найти?
— По нашим сведениям, здесь собираются шулера.
— Я требую, чтобы вы сейчас же покинули мой дом! Моих гостей вы можете арестовать где угодно — на улице, в их собственных квартирах, но мой дом оставьте.
— Что ж, я вынужден с вами согласиться. По законам нашей страны я не имею права без согласия на то хозяев переступать порог их дома, — ответил комиссар. — Но учтите, ваш дом теперь будет под наблюдением и вам трудно станет продолжать ваше сомнительное занятие. А шулерам, которые сюда приходят, все равно от меня никуда не деться.
Комиссар ушел.
Раздраженная испанка вернулась к гостям.
— Вы только подумайте, господа! — воскликнула Бэла с наигранным весельем. — Ко мне сейчас приходил комиссар полиции и хотел у меня в доме произвести аресты…
Испанец-банкомет побледнел, вскочил и поспешно стал собирать свои деньги. И не один он перепугался. Многие гости также были не прочь незаметно скрыться отсюда, чтобы не попасть в руки полиции.
— Что же вы предприняли, сеньора? — стали расспрашивать ее гости. — Воспользовались ли вы правом неприкосновенности жилища?
— Конечно же, господа.
Игра закончилась. Игроки разобрали свои деньги.
— По всей вероятности, дом окружен полицией, — предположил один из гостей.
— Нет ли у вас запасного выхода? — спросил другой.
— Можно выйти через погреб. Там есть тайный ход в поле.
— Тогда вперед! Надо воспользоваться этим ходом.
Бэла приказала горничной проводить гостей.
Увы, надежды гостей не оправдались. И этот путь полиция перекрыла. Никто из шулеров не выскользнул из ее рук.
Кроме того, в саду полицейские нашли бесчувственного Губерта. Очнулся он уже в полиции. На следующее утро он был допрошен вместе со всеми остальными игроками. Несчастный был так утомлен своими неудачными скитаниями по Америке, что сразу рассказал, кто он и почему попал в Соединенные Штаты.
Его перевели в одиночную камеру, где он должен был дожидаться решения своей судьбы.
Наконец решение было вынесено: первым же пароходом его отправляли в Гамбург. Губерт отнесся к этому совершенно спокойно: он уже покорился своей участи.
ХL. СЧАСТЛИВАЯ ПАРА
Безоблачное небо расстилалось над Варбургом, убранным зеленью и цветами. Один за другим к замку подъезжали экипажи с празднично одетыми дамами и кавалерами.
Это был день свадьбы Бруно фон Вильденфельса и Лили Варбург.
Громкие крики радости встретили новобрачных, когда они подъехали к замку. Деревенские жители были в восторге от новых господ. Мужчины бросали вверх шапки, девушки засыпали карету цветами. Новобрачные были глубоко тронуты горячим приемом.
Для гостей в замке приготовлен был роскошный обед, а на лужайке перед замком расставлены столы с обильным угощением для народа. Громкие крики «Да здравствуют новобрачные!» не прекращались до ночи. Приятно и трогательно было смотреть на искреннюю радость угощавшихся перед замком рыбаков и крестьян, среди которых несколько раз появлялись и сами новобрачные.
Только поздно ночью разъехались гости и разошлись пировавшие поселяне. Счастливая пара, соединившаяся наконец после долгих страданий и тяжелой борьбы, осталась наедине и теперь уже навеки принадлежала друг другу…
Дела по имениям были так основательно запутаны, что Бруно пришлось бросить службу, чтобы всего себя посвятить этим занятиям.
Он уволил часть прежних служащих, которые не нравились ему и Лили, и нанял новых, по большей части молодых людей.
Он обратил внимание также на большие леса графства и лелеял надежду главным лесничим назначить Губерта Бухгардта, так долго и незаслуженно преследовавшегося, чтобы хоть этим постараться исправить зло, ему причиненное.
Само собой, что после обнаружения настоящего преступника все обвинения с Губерта были сняты. Его привезли в Гамбург, а оттуда в Варбург он ехал уже как свободный гражданин.
Однако это было печальное возвращение на родину. Несчастный, правда, снова увидел места, где он родился и вырос: замок, старый дом лесничего, прелестный лес своей родины… Невиновность Губерта Бухгардта была доказана, но он уже не в состоянии был всем этим в должной мере воспользоваться. Здоровье его было сильно подорвано. Приехав в Варбург, он сразу же слег в постель и уже не оставлял ее. Рана легкого дала серьезные осложнения, и Губерт чувствовал себя все хуже и хуже. Но он даже рад был смерти, ибо она избавляла его от всех сомнений и страданий. Ему уже не на что было надеяться в будущем. Ему только хотелось восстановить свое доброе имя и увидеть Лили. Первое уже исполнилось, а второе…
Когда Бруно с Лили узнали, что умирающий Губерт перевезен в дом лесничего, они отправились навестить его. Губерта они нашли в постели. Он уже не вставал. Смерть проступала на его лице. Еще недавно здоровый и сильный человек высох, превратился в скелет, обтянутый кожей.
Лили заплакала, увидев столь разительную перемену в нем. Бруно тоже не мог удержаться от слез при виде человека, умиравшего так тяжело и страшно, подточенного долгое время висевшим над ним несправедливым подозрением.
От слабости Губерт почти не мог говорить, но он был рад, что умирает на родине и что перед смертью ему все-таки удалось увидеть Лили, которую он любил до последних дней своих.
Через несколько дней после посещения Бруно и Лили Губерт Бухгардт навсегда закрыл глаза. Он был похоронен в лесу, рядом с отцом и матерью. Лили сама украсила его гроб цветами. На могиле Губерта поставили каменное надгробие, на котором в простой и короткой эпитафии была высечена история его недолгой, но полной страданий жизни.
Новые хозяева Варбурга оправдали все надежды своих поселян, так как Лили и Бруно неустанно заботились о счастье и довольстве подданных.
КОНЕЦ