По средам мы, интернатские, ходили в городскую баню.
Дверь между мужским и женским отделением была наглухо заколочена, забиты все дырочки и щелки. Правда, снизу оставался небольшой просвет, но через него можно было увидеть только девичьи ступни стоящих неподалёку от двери.
Вовка Черемисин в своей дозорной деятельности пошёл дальше всех. Он узрел, что возле стены, по бетонному жёлобу, из женского отделения течёт вода и отверстие как раз с его голову.
Все моются, гремят тазами, мылом пуляются, а Вовка полез в банный ручей. Он заглянул в отверстие и замер в оцепенении, несмотря на то, что через его подбородок переливалась мыльная вода.
- Ну чего там? – спросил Генка Плешаков, почесав в одном месте.
Вовка вылез с видом жеребца, который побывал в кобыльем табуне.
- Ребята! Всё как на ладони! У Дуськи Гвоздевой вот такие груди! – И он показал на себе.
К отверстию сразу ринулось несколько человек. Всех опередил Генка Плешаков, который со скоростью пушечного ядра всунул голову в отверстие. Его тыква оказалась больше, чем у Вовки Черемисина, и застряла.
Девчата, видать, заметили наблюдателя, завизжали и начали ему в морду плескать и бить тазами. Но Генкина голова назад не вылазила.
Тут ещё на шум Иван Васильевич, воспитатель, прибежал и жахнул по Генкиной заднице какой-то палкой, так что выскочил он из отверстия с надорванными ушами.
Потом его на собрании разбирали, стыдили. Все девчата от него шарахались, потому что он их видел в чём мать родила.
Генка ходил гордый, как человек, прошедший огонь, воду и банные трубы.