1
Какой раз я это вижу…
Может, я пьяна. Улица за окном тоже пьяна – мгла растекается по стеклу, колеблется, луна сквозь муть – глазом в глазок. Пропадает, появляется… Распахнутые глаза Аргусов-многоэтажек полны ночи. Каждое окно – провал.
Льдистое стекло бокала окровавлено вином. И руке холодно. По ладони – будто тонкая морозная плёнка. Хочется содрать.
Обломки капсулы в руке чувствуются настолько… остро – каждый край ощущаем пальцами, кожей, сердцем. Обломки капсулы в руке врастают в ладонь, и я боюсь даже попытаться стряхнуть ЭТО на пол, на стол, раскрыть ставни – и туда. Обломки капсулы в руке. Обломки…
Глаза – такое неприятное слово. Скрежещуще-влажное, сглотнёшь – оцарапаешь горло. Будто осколок стекла. Мгла глаз, газ радужки зеленовато-блестящий, зрачок – нервно, с ужасом разверстая душа. И в ней отражается – такая же сжавшаяся, распятая – моя… Моя душа.
– Уходишшь? – вкрадчиво.
– Ухожу, – спокойный ответ. – Домой ведь тоже надо.
Аккуратно поднимаешь бокал – узкий, высокий – со стола. Очерченная стеклянными гранями изысканность и кровавое сердце в хрусталистой оболочке. Просто вино в бокале.
Я улыбаюсь – мёртво улыбаюсь. Душа из зрачков – вглубь.
– Выпьем?
Заучена каждая интонация. Какой раз я это вижу…
Как-то по-детски доверчиво касаешься руки. Смотрю в глаза, понимаю – знаешь. Это выражение серьёзной насмешки нестираемо – улыбки и взгляды твои не вывернутся сутью своей наружу, не изменятся. Ты всегда всё знаешь.
Знаешь – и вздымаешь вино, глотаешь, так и слышу полушутливое-нежное «за тебя». За меня…
Сжимаешь губы, ресницы вздрагивают, стекло радужек взрывается. Осколки стекла, стекает вино по столу, страха нет. И всё – кровь и стекло. Осколки… обломки капсулы в руке. Кому больнее – тебе или мне?
Медленно смыкаю веки, вдох, провал в груди. Через минуту я встану и уйду. Ты – останешься здесь, разбитый на осколки.
2
Какой раз я это вижу?
Может, я пьяна. Но и улица пьяна тоже – колеблется за окном мглистым дымком, луна – в прорезь, как в глазок. Мелькает, ухнет в сумрак и снова проявляется – словно кровь через бинт. Полные ночи глаза домов – чёрные-чёрные окна. Глаза… какое неприятное слово…
Я хорошо выучила сценарий. Судьба, довольна ли ты?
Вкрадчивое вопросительное «уходишь?», мой застревающий в глотке ответ. Обломки капсулы в руке. Вросли. Не растают, будто лёд, не срежутся воздушным потоком – нет. Вросли.
Ты поднимаешь бокал, а я ощущаю его морозную уютную тяжесть. Холод ядом въедается в костяшки, линии на ладони слиты со стеклом. Страшно.
Знал бы кто, как страшно и глупо – всё это… как каждая секунда вгрызается в воспалённое пустое, там, за рёбрами… сердце в стекле, а там – пустота.
Меня не хватает даже на улыбку. Ты касаешься руки, я вздрагиваю:
– Холодно…
– Выпьем? – твой голос. Мои слова…
Я сжимаю зубы и руки. Стекло выдержит. Обломки капсулы врезаются в кожу. Тишина ножом разжимает зубы, сгустившаяся, давящая:
– Выпьем. На брудершафт.
Глаза твои – вот они. Мгла зрачков, газ зеленовато-заколдованный замкнут вокруг сумрачных проколов, из прокола – душа. Моя и твоя. Отражают друг друга.
Я закусываю губу. Ты – серьёзная насмешка, бунтарь мой. Я – вырванный из чьей-то чужой души – твоя? – окровавленный нерв, неумело маскирующийся под устремлённость звука, вытянутую в спиралевый нотный дым, под скрипичную струну, прямую, как смычок.
Приподымаю твой бокал. Улыбаюсь. Быстрое соприкосновение губ с холодом чужой кожи. Сглатываю. Пьяна, как мгла глаз твоих. Медленно смыкаю ресницы, вдыхаю, наполняя лёгкие режущей свежестью – окно распахнулось, некрепко запертое. В груди – провал. Будто одно большое тёмное окно – там, за рёбрами.
Через минуту я встану и уйду. Захлестну шею шёлковою струёю изумрудного шарфа – волна длинна, схлынет с плеча и вниз, водопадом, над тёмными волосами… А через две я вопьюсь пальцами в подъездные перила, надлом каблуков и коленей – слабость нарастает уже сейчас – и обломки капсулы в руке остро отзовутся болью до локтя, холод из центра пустоты устремится сквозь поры – в сумрак, разрывая меня на кусочки. Осколки меня хрупнут под чьей-то ногой. А ты останешься здесь.
3
Какой раз я это вижу…
Улица смазывается, оборот резок – перехватываешь за плечи. Размыкаешь ладонь – капсула цела, летит в окно, распахнутое одним движением. Глаза в глаза, спаянные одной мглой – везде она, пустотная, ночная…
– Зачем это? – шёпот криком.
Быстрый взгляд в окно. Чужие стёкла горят жёлто, домашне.
Руки дрожат. Ещё немного – и истерика. И мой странный, почти неслышный голос:
– Ты знаешь, а я ведь не пью…
Бутылка в окно. Всё будет хорошо.
Внимание – на стену за его спиной. Картина, вертикальный прямоугольник в чёрной раме. Белый шёлк, тушью – чёрная веточка, вытянувшая два пальца вперёд. Раздваивающийся путь. И – поперёк, третьею хрустально-голубоватой линией трещина. Третьим путём за раму, штрихом извне. Картина в духе «абстракт».
0
– …Знаешь, а я вчера готова была убить тебя, кажется. Отравить, застрелить – всё, что угодно, – вглядываюсь в синее утро за окошком. Люди спешат на работу, дома серые, стёкла блестящие, будто глаза. – Хорошо, что я к тебе вчера не пришла.
– Знаю. Я всё знаю… – спокойно отзываешься ты. Смотришь куда-то не в окно, а на стену за моей спиной. Я оборачиваюсь. Ты приближаешься к стене, касаешься ладонью чёрной рамы картины, врисованной в комнату узким покосившимся прямоугольником. – Какой раз я это вижу… – ты проводишь пальцем по чёрной линии рисунка – нечто, похожее на рогатку, нарисованную тушью. Черта расходится на две, стекло поверх белого шёлка. Уж насколько я эксцентрична, я бы это не купила никогда. – Смотри… вдумайся только. Раздваивающийся путь… белизна Вечности… Времени… – ты что-то ещё шепчешь, но я уже не слушаю. Подхожу, встаю рядом с тобой. Картинка в духе «абстракт». Зевнула, снимаю её со стены, подхожу к окну и, уже сталкивая её вниз, заключаю:
– Мазня.