Я не хочу быть королевой. Но меч уже тяжелит ладонь, лицо стянула привычная маска, которую хочется содрать ногтями: губы плотно сжаты, ни одна мышца не дрогнет, крылья резко, но изысканно, благородно очерченного носа хищно раздуты. Я… не хочу…
Светловолосый король медленно оборачивается и чуть заметно кивает вперёд. Красивые тонкие черты, холёные алебастровые пальцы и мёртвая пустота беспощадного взора. Мой безликий ненавистный король, которого я буду оберегать до последнего моего вздоха.
Движения кошачьи, плавные, переступаю с ноги на ногу с опаской, осторожно, но на скорость это не влияет. Цель близка.
Цель. Она неодолимо тянет и отталкивает меня одновременно. Но расстояние сокращается словно бы само собой, и вот уже лишь два шага осталось до конечной точки. Я останавливаюсь, опускаю напряжённую руку и просто смотрю вперёд.
Ты мрачно усмехаешься, заправляя прядь чёрных волос за ухо. Моя темнокудрая сестра, твой ангел-хранитель, убита. Сломлена, сломана, как надоевшая игрушка, тонкие пальцы судорожно стиснули рукоятку меча, локоны растеклись смоляными потоками, разлетелись вороньими перьями по сырой, вдоволь напившейся крови земле… Она хранила тебя до последнего. Не спасла. Сейчас она – брошенная кукла, переломленная с обречённым хрустом сухая ветка… только и всего. Рано или поздно меня ждёт та же участь. Костяшки твоих загорелых пальцев сбиты, висок рассечён, прилипший к нему локон вымочен красным. Ты защищал её, нарушив все правила этого маленького странного жестокого мирка. Наверное, поэтому я должна убить тебя.
Нееет, ты знаешь правила не хуже меня. Они врезаны в сознанье каждого огненными буквами, они испепеляют сердце и выжигают душу, оплавляя кислотой самую суть. Как я боюсь потерять себя… Как загнанный зверь, я маскируюсь под покорную забитую собаку, пряча волчьи повадки… только бы глаза и впрямь не потускнели… только б маска не приросла к коже…
Я боюсь и тебя. Боюсь даже больше, чем моего бледнолицего бездушного короля, потому что ты живой. Я замкнула в чёрной клети зрачков боль, тоску, жалость и самое страшное – способность любить.
– Амазонка, – шепчешь ты горько и насмешливо. – Живые защищают мёртвых.
Моё отражение расплескалось в твоих зрачках. Пшеничные косы распущены по плечам, синие глаза печальны.
Набат в голове. Мёртвый король говорит: «Пора». Но я… не хочу… убивать…
Локтем, спиной, затылком я ощущаю холод властного, давящего взора беловолосого, ненавидимого мною короля… и рука с мечом взлетает сама собой, в неуловимом, неуправляемом замахе. Сталь, закалённая дымящейся кровью врагов, отворяет твоё сердце.
Чёрная влага на чёрной земле. И чёрные, расширенные от ужаса и обречённости зрачки, затянувшие в себя синеву, заполнившие всю радужку пустотой…
***
– Конец игры. Шах и мат, – сладко, по-кошачьи жмурясь, объявил Филипп.
Василий, будто бы проснувшись, оглядел доску невидящим взором.
Действительно, его чёрного короля, который один у него и остался, била Филипповская белая королева. Филиппу повезло немного больше – у него осталось две фигуры, и вообще, он выиграл. Это ж надо так остаться фигурам – две на одну!
Фигурки, кстати, были мудрёные, вычурные, стилизованные под человеческие. Филипп ещё о чём-то упоённо тараторил, но Василий не слушая, а лишь рассеянно кивая в ответ с самым умным видом, взял в руки белую королеву, – светловолосая девушка-воин – покрутил в пальцах и обомлел. На холодном красивом деревянном лице у уголков синих глаз замерли две чёрные слезы. Да, это были слёзы. Он перевёл взгляд на чёрного короля и вздрогнул – по груди его медленно ползли рубиновые капли.
Сердце замерло на полувстуке, а потом часто-часто заколотилось о рёбра. Он вдруг всё понял. Душу сковало ледяным ужасом.
– Шахматы, – хрипло выдавил он. Филипп недоуменно покосился на него. – Мы ведь все деревянные, – он быстро огладил ладонями локти, следя взглядом за собственным движением, и нервно, торопливо как-то рассмеялся:
– И руки деревянные, лакированные…
Филипп дико уставился на Василия и втихомолку покрутил пальцем у виска. Он не видел занесённой уже над его головой руки незримого игрока. А кто-то уже просчитывал будущий ход, пока слепые пешки в это время собирали мудрёные игрушечные шахматы в деревянный ящик.