- Паша, сынок!
- Мама, ну сколько раз тебя просить - не кричи в дорогу, примета плохая.
- Сыночек, ну куда же ты? Мы ведь хотели к тете Варе сходить, ты бы с Димой в шахматы поиграл, - мать почти умоляла, с любовью и даже некоторым унижением заглядывая сыну в глаза.
- Ты опять скажешь, что я груб, но сколько можно "закудыкивать" дорогу? Я сам решаю, куда пойти. Я взрослый человек, мне уже двадцать лет!
- Тебе еще только двадцать, мой родной. Когда-нибудь ты это поймешь. Я волнуюсь за тебя. Не нравится мне твоя компания.
- Но это МОЯ компания! Я ведь тебя с ними дружить не заставляю. Вот опять испортила настроение.
- Прости, сынок. Бог тебе судья.
- Какой еще Бог? Я сам себе судья. Ну просто смешно - в тридцать девять лет нести такую ерунду. Ты еще черный платочек подвяжи и с бабкой Матреной в церковь иди. - Сын с раздражением хлопнул дверью.
Мать горестно вздохнула: "Совсем парень от рук отбился, как отца не стало. А ведь такой хороший мальчик был. Может правда в церковь сходить?"
Тем временем Павел вразвалочку вышел из подъезда. На углу дома столкнулся с незнакомым мужчиной.
- Ты куда прешь, мужик? Может тебе очки вставить?
- Я тебе вставлю, сопляк! Совсем распустились, шпана.
- Это кто шпана? - Павел размахнулся и что было сил ударил мужчину кулаком в лицо.
Тот покачнулся, замахал руками, словно ища опору и рухнул наземь, ударившись головой о каменный угол дома. Лежал он подозрительно тихо, раскинув руки в стороны, словно все еще ища опору.
Павел побледнел, холодный пот струйкой побежал между лопаток.
- Эй, мужик! Ты не придуривайся. Вставай. Давай руку, помогу. - Павел наклонился и тут только увидел, что глаза неизвестного неподвижно смотрят в небо, а из под вязаной шапочки по снегу растеклась лужица горячей крови. Розовый снег подтаивал и оседал, образуя дымящуюся ямку. Парень потерял дар речи. Голова у него кружилось, к горлу подступала тошнота. И только чей-то истошный крик "Убили!" вывел его из оцепенения.
- Мамочка! Да что же это?! Я ведь не хотел, не хотел... Мужчина, вы вставайте, хватит уже лежать. Ну я прошу - встаньте, пожалуйста! Он пытался поднять лежащего мертвого человека, аккуратно вытирая ладонью кровь, попавшую тому на лицо. - Зубы у него стучали так, что было слышно тем, кто уже подошел к месту трагического происшествия. И уже отовсюду бежали люди, кто-то пытался его ударить, другие его отговаривали. Завыла милицейская сирена, а за ней и сирена "Скорой помощи".
Убитый оказался старшим лейтенантом милиции. У него остались вдова, больная мать и трое детей.
Из колонии заключенный Павел Тихов, по кличке Тихоня выйдет через двадцать лет. Несколько лет он получит к первому сроку, не выходя из колонии. Там же спустя два-три года от начала заключения приобретет характеристику злобного, жестокого человека.
В том же доме, где жил Павел с матерью, поселилась год назад семья: мать с дочерью. Девушка была одного возраста с Павлом, но они не были знакомы и никогда не встречались. Они встретятся, но гораздо позже - через двадцать лет.
А сейчас она наблюдала ужасную квартиру убийства из окна.
- Мама, посмотри какой молодой! Надо же так - из-за глупой ссоры погиб человек. Мам, его посадят?
- Наверное посадят, откуда мне знать, я ведь ничего не видела. А тебе вообще-то какое дело? Лучше отойди от окна. Стоишь перед открытой форточкой, опять простынешь. Какое тебе дело до чужого человека?
- Жалко его, молодой такой и симпатичный...
- Господи, блаженная ты у меня - убийцу пожалела!
- Мама, ну зачем ты так?! Конечно, мне мужчину жалко. Вот сейчас его дома ждут, а его уже нет. И такая нелепая смерть... Но и парень вот попадет за решетку, а каким он выйдет? Все это очень сложно. Все равно мне его жаль. А еще больше его родителей.
- Да, доченька, в этом ты права...
* * *
Павел долго смотрел на свои окна на первом этаже. Их закрывали старые линялые занавески. Он мрачно оглядел двор. Ни одного знакомого лица... Потом поймал себя на мысли, что ищет глазами молодых парней, а ведь его сверстникам уже по сорок. Еще раз осмотрев немытые окна, он направился в подъезд. Навстречу ему вышла моложавая, аккруратно одетая, с уложенной вокруг головы русой косой женщина. Она посмотрела на Павла, на чемодан в его руке.
- Здравствуйте. Вы не к Смирновым? Они брата ждали с Севера.
- Нет. Я сам по себе. Сам себе брат.
- Ну простите за любопытство. Просто они очень его ждут, поэтому я спросила. Еще раз простите. Меня зовут Ева.
- А я - Адам! - Павел засмеялся, неприятно гримасничая.
Женщина вспыхнула:
- Ну зачем вы так? Я же к вам по-доброму. - И она быстро пошла по двору, стуча каблучками.
Впервые за много лет Павлу стало неловко: "На самом деле, чего я из себя начал дурака корчить? Если еще раз увижу - попрошу прощения. Женщина все-таки".
Жизнь начала налаживаться. Правда, жизнь без матери. Похоронили ее без него уже больше трех лет назад. В доме жила ее тетка, неряшливая и глуховатая. Он терпел ее, потому что не смог бы сейчас вынести одиночества. Он был как волк без стаи. Да и куда денешь старуху, не гнать же на улицу. Павел скосил глаза на старую женщину, которая дремала в ветхом облезлом кресле, и неожиданная жалость шевельнулась в его огрубевшем сердце: "Вот найду подходящую работу, надо бы ей хоть халат новый купить да тапочки. Совсем пальцы вылезли..."
День был так хорош, что не хотелось сидеть дома. Солнце светило вовсю, а озорной ветер танцевал во дворе, вовлекая в свой осеннний хоровод опавшие листья. И они то поднимались в замысловатом кружении, то снова падали на землю, расстилая под ноги прохожих шуршащие ковры. Люди шли в приподнятом настроении. Павла неудержимо потянуло к ним - на свежий воздух, в это кружение разноцветных листьев.
- Баб Варя! Пойду-ка я, работу поищу. Не теряй.
- Подожди, сынок. - Старая встала, с трудом разгибая спину. Я благословлю тебя. - И она перекрестила его, шепча молитву.
И почему-то Павлу была приятна ее забота. Он в хорошем настроении вышел из дома. По двору шла женшина с уложенной русой косой.
- Ева! - Он догнал уходившую женщину, положил руку на ее плечо. - Ну что же вы уходите?
Женщина повернулась, пожала плечами и молча пошла дальше. Это была не Ева.
Павел задумчиво стоял у угла дома, а опавшие листья ластились к его ногам. Но вдруг он вспомнил розовый снег, опадающий крошащимися кусочками, и сердце его забилось сильно и гулко. "Нет! Не хочу вспоминать! Господи, если Ты есть, избавь меня от этого кошмара! Прости меня, Андрей, - разговаривал он с человеком, который вот уже двадцать лет лежал на городском кладбище, - прости, ты ведь знаешь - я не хотел. Просто злой был, не вовремя ты мне попался на беду. - Ох! Не исправишь уже ничего. А ведь как меня мать уговаривала не ходить, как чувствовала. Еще и ей нагрубил... Прости меня, мама!" - И Павел зашагал, стараясь скорее миновать злополучный угол.
В Отделе кадров его направили к начальнику транспортного отдела, объясняя что не могут дать ему работу без его согласия, а по сути просто желая избавиться от человека, имеющего срок заключения. Как только он вышел, молодая кадровичка обратилась к коллеге, разглядываюшей свой маникюр: "Как только наглости хватает приходить в такое приличное предприятие. Кто ему здесь рад, этому зэку?" - Та одобрительно кивнула, презрительно сморшив носик: "И не говори! Прохода от них нет".
А Павел уже шел по бесчисленным коридорам, пока ему не показали куда зайти. Он, разозленный, с полной уверенностью отказа, распахнул дверь, даже не постучав. За столом сидела Ева... Павел был сконфужен.
- Это вы начальник транспортного отдела?! Не ожидал, думал сидит тут солидный дядька с пудовыми кулачищами и злыми глазами. А я давно хотел вас увидеть. Вы меня простите, я в прошлый раз вел себя, как глупый мальчишка. Не знаю, что на меня нашло. Вобщем, простите. Я, конечно, не Адам.
- Конечно не Адам. Вы - Павел.
- Как все быстро делается! Уже позвонили из Отдела кадров?
- Из какого отдела? Не понимаю... Нет, я просто вас вспомнила. Вы раньше в нашем доме жили.
- Я и сейчас там живу, в той же квартире.
- А мы раньше жили в другом подъезде на третьем этаже, но у мамы ноги болят, совсем стали отказывать, и мы поменяли в ваш подъезд на первый этаж. Сейчас живем как раз напротив вашей квартиры. Впрочем, что это я? Вы ведь по делу зашли?
- Да, ваша подпись требуется. Хотел на самосвале поработать, я ведь водитель первого класса. Мне деньги сейчас нужны, а у вас, говорят, неплохо платят. Но в кадрах чем-то не приглянулся.
- Давайте ваше заявление. - Ева улыбнулась. - Нам хорошие водители нужны.
- Еще раз простите и скажите ваше отчество.
- Я давно простила. А вы меня зовите просто Евой, ведь мы соседи, верно?
- Верно. Если что в квартире надо помочь по мужской части: картину повесить там или по сантехнике, по электричеству - вы не стесняйтесь, я не хвалясь могу сказать: на все руки мастер. Судьба всему научила.
- Ну что ж, и я всегда рада помочь чем могу.
Прошло два месяца... Ева клеила обои и разговаривала с матерью, которая напамять рассказывала житие святителя Николая Чудотворца. Ева улыбалась - она сама знала житие не хуже, но ей было приятно, что мать так весела, радостна. Резкий звонок прозвучал, как что-то чуждое миру, о котором они беседовали. За дверью стоял Павел с букетом цветов и коробкой конфет.
- Простите, я не вовремя?
- К нам всегда вовремя. Проходите, я только доклею одну полосу.
- А я вам помогу, одной-то ведь неудобно с обоями. Чтоб ровно было нужно непременно двоим. Пойдемте-пойдемте, не спорьте, - Павел уже снял куртку, пиджак и закатал рукава рубашки.
Спустя два часа комната было оклеена, мусор убран, пол и окна вымыты, постелены домотканные дорожки, а круглый стол накрыт праздничной скатертью.
- Мама, я думаю ради гостя мы немного нарушим пост и выпьем чаю с конфетами.
- Конечно, доченька, как не почаевничать с таким золотым помощником! Ставь на стол мед, варенье, и пирог с яблоками не забудь. Если бы не Пашенька, ты еще дня три бы ремонтом занималась. Дети, помогите мне дойти к столу, вместе помолимся.
Павел с трудом сдерживал слезы. Как эта старушка напоминала его мать! И обратилась-то как - "дети"! Он действительно чувствовал себя ребенком, которого мать зовет к столу. Не было этих кошмарных двадцати лет, не было постоянной злобы, грызущей его изнутри - только тихая радость. Он подхватил старушку, легкую как перышко, на руки и усадил к столу - та только охнула!
- Садитесь, мама! - Он не понимал почему у него вырвались эти слова, сердце его плакало, поскольку глаза были сухи.
Все трое смутились. Первой спохватилась Ева:
- А давайте вашу тетю позовем. Я сама за ней схожу. Что же ей одной сидеть.
- Как знаете. Только она почти ничего не слышит.
- Это ничего, тяжело человеку одному быть, а остальное все стерпеть можно.
И две семьи стали одной семьей. Павел выносил и усаживал на скамейку Татьяну Ефремовну, а его тетя сама выходила и садилась рядом. И хотя была зима, Павел настаивал: "Свежий воздух для вас дороже хлеба. Только одевайтесь потеплее". - И обе старые женщины любящими глазами смотрели на него.
- Золотой мальчик, - говорила тетя Варвара. - Он все еще был для нее, никогда не имевшей детей, ее мальчиком.
- Да-а-а, мечтательно вздыхала Татьяна Ефремовна, - вот бы поженились они с Евой, хорошая бы была пара.
- Да он любит ее, только признаться не может, - выдала тайну племянника тетя Варвара, которая после его подарка слухового аппарата никак не могла наговориться, за много лет, обретя звуки, которые были ей недоступны.
Это была не та неряшливая старуха, которую застал Павел, вернувшись из заключения. Тут уж и Ева постаралась. Каждую субботу она организовывала "общую помывку", как Ева сама выражалась. Она любовно купала обеих пожилых женщин, перестирывала белье, меняла постельное, и как радостно было видеть этих двух женщин, распивающих чай с вареньем за стареньким круглым столом, покрытым скатертью с вышитым Евой узором. Позднее приезжал Павел (он теперь возил главного инженера предприятия и часто задерживался), привозил продукты и всегда букет цветов с одними и теми же словами: "А это моим дорогим женщинам".
Прошла зима... Наступила Пасха. Обе семьи были в церкви. Павел привез их на "Волге" к самому крыльцу. Ева помогла подняться бабушке Варваре, а Павел на руках, как всегда занес Татьяну Ефремовну и усадил ее в им же изобретенное и сработанное складное кресло - женщина последнее время совсем не ходила. Сам он, как обычно, произносил: "Ну, молитесь, я заеду за вами".
- Подождите, Паша, - придержала его за рукав Ева - останьтесь с нами.
- Да я не знаю, - смутился он, - таких как я наверное Бог не ждет в этом святом месте.
- Что вы! Господь Сам говорил, не ручаюсь за дословность: "Я пришел не праведников спасти, а грешников призвать к покаянию". Под этими сводами все равны. Мы все Его дети. Одни хорошие, милые, удачливые. А другие озлобленные на весь мир, с тяжелой душой. Когда грехи накапливаются, душа становится тяжелой, она с трудом носит это бремя. Поэтому Господь ждет в первую очередь грешников для покаяния. Каждый раскаявшийся грешник Ему дороже ста праведников. Вот так. Пойдемте, Паша. Закрывайте машину, и идем. Уже и колокола звонят.
- Я попробую. Только вы меня не смущайте. Идите к нашим матушкам, а я постою здесь у двери. Я буду думать и молиться...если получится.
После праздничной Литургии был обед за круглым столом (как в ООН - шутил Павел). На столе стояла бутылка вина и Павел предложил тост.
- Я хочу выпить за всех вас, но в первую очередь за Еву. Она своей добротой, своей любовью к людям дала мне возможность поверить, что не так уж плох мир, и не так плох я сам, помогла мне поверить в себя. Я сегодня стоял в храме и молился. Не верил, что так может быть. Я молился за себя, за тетю Варвару, за Татьяну Ефремовну, но в первую очередь за Еву. Просил ей счастья. Она достойна встретить настоящего доброго человека, чтобы он сделал ее счастливой, чтобы у них была семья, дети, ведь она дорога мне как сестра. Читал в Библии, что Ева толкнула Адама на грех, когда уговорила его съесть запретный плод. Но наша Ева, как Ангел небесный первой встретилась мне на пути из ада, в котором я жил двадцать лет. Верю, Ева будет счастлива.
Ева встала, немного бледная, взволнованная.
- Спасибо вам, Павел. Рада, что сначала думаете не о себе. Но мне не нужно встречать никого, чтобы быть счастливой. Я вас люблю, Паша. Жаль, что вы видите во мне только сестру. - Ева быстро вышла на кухню, чтобы Павел не видел ее слез.
Но он пришел за ней, взял за руку и снова усадил за стол.
- Теперь я скажу самое главное: Бог может наказать, если ты горд, если высокомерен, зол. Но Он может и вознаградить. Он послал мне вас. (Старушки сидели, затаив дыхание). Иначе бы я погиб. Я убил человека. Пусть ненамеренно, не желая этого, но убил. Мне бы сокрушаться о том, что я сделал. Но я был глуп и зол, и моя молодость прошла вдали от мира. Каменные стены и колючая проволока отделяли меня от людей. Я ненавидел их, ненавидел за то что они свободны, за то что влюбляются, женятся, рожают детей. И выйдя на свободу, я видел в людях презрение, страх, желание держаться от меня подальше. Если бы не Ева, я бы погиб. Это она, добрая душа, доказала мне самому, что я человек, что я могу быть полезен, что меня можно любить. Спасибо и вам - он поклонился двум пожилым женщинам - вы обе мне заменили мать. Но Ева - это часть моей души, это женщина, о которой я не смел и мечтать. Я вас люблю, Ева.
Они готовились к свадьбе. Нашлись и родственники, которые помогли организовать свадебный стол, соблюсти традиции. Соседи недоумевали. Неужели правда выйдет за зэка? Однажды у подъезда ее остановила соседка, баба Лера.
- Ты не с ума ли сошла, девка? Уж лучше век одной быть. Он ведь убийца. - сказала, как по лицу ударила.
Старушки на скамейке одобрительно закивали.
- Ну зачем вы так? - отгородилась Ева привычной фразой. - Он очень добрый. Вы просто не знаете его.
- Подожди, пожалеешь еще, - не унималась баба Лера.
Воскресенье выдалось очень теплым. Это осень дарила молодоженам свое последнее тепло. Они вышли на крыльцо нарядные, красивые, а главное - счастливые. Из окон выглядывали любопытные соседи. У крыльца молодых ждала черная "Волга". Сегодня Павел был пассажиром. Ева с любовью посмотрела на дорогого сердцу человека: высокого, статного, еще совсем молодого, счастливого и нарядного. Черный костюм и белая рубашка были ему очень к лицу. Скоро батюшка обвенчает их, и они станут мужем и женой.
Вдруг раздался истошный женский крик: "Помогите!" Из окна третьего этажа повалил дым. На плошадке баба Лера в отчаянии дергала дверь, закрытую изнутри: "Там Максим! Там мой внук! Спасите!!!" Павел несколько раз налегал плечом, пока дверь не слетела с петель. В коридоре было все в дыму, в комнате уже бушевало пламя. Павел обернул голову пиджаком и ринулся внутрь. Последнее, что он услышал был крик Евы: "Пашенька!"
"Скорая" увозила двух людей: семнадцатилетнего внука бабушки Валерии и Павла, получивших ожоги средней тяжести. Павел все порывался встать: "Меня ждет невеста!" - но врач успокаивал его: "Подождет еще несколько недель. Она вами гордится должна, вы человека спасли".
Павел плакал. Это не были слезы боли, он умел терпеть боль - это были слезы счастья: "Я отнял жизнь у человека, но теперь сохранил ее другому".
Осенние листья кружились в радостном танце, провожая отъезжающую машину, а когда она скрылась за углом, снова причудливым узором улеглись на скучном сером асфальте, превращая его в прекрасный цветной ковер.