Кузьмич, старик лет семидесяти, проснулся ночью и, сидя в кровати, пытался вспомнить сон. Рядом похрапывала жена Клава. Сон вспомнить он так и не смог, понял, что уже не заснёт, опустил с кровати ноги, нащупал в темноте тапки и, стараясь не шуметь, на цыпочках прошел в кухню.
В кухне он зажёг свет, сел на табурет и задумался. Вспомнил, что надо бы завтра купить чеснок и, чтобы не забыть, решил записать в тетрадь текущих расходов. Кузьмич раскрыл тетрадь и уже хотел написать: «купить чеснок», но, вдруг, в его голове завертелись, замелькали совсем другие слова – они соединялись, выстраивались в строчки, а рука стала записывать их, как бы, без участия его воли.
Когда огрызок карандаша выпал из его обессилевшей руки, и он прочитал написанное, то был очень удивлен. Оказалось, он написал стихотворение, небольшое, всего восемь строк, но настоящее стихотворение. И стихотворение было явно любовное.
Кузьмич был взволнован и не мог понять, как это у него получилось. Ещё в юности завидовал он приятелям, которые сочиняли стихи и посвящали их своим девушкам. И он пытался, но, к его огорчению, даже одного четверостишия написать не смог. И вот, вдруг, сразу восемь строк!
Кузьмич переписал стихи на чистую страницу и стал думать, куда их спрятать. Ему не хотелось, чтобы стихи прочитала жена – боялся, что она его высмеет и назовёт выжившим из ума стариком.
Он осматривал кухню, но мест, где бы Клава не обнаружила его поэтический опус, не находил. Наконец, после долгих сомнений, он решил положить листок со стихами в фарфоровую супницу, стоящую на полке в буфете. Уже много лет ею не пользовались – это был подарок дочери.
Кузьмич вернулся в спальню и лёг в постель. Уже светало. Он лежал и думал о своих стихах и о себе: «А ведь были у меня поэтические способности, а может быть даже талант, и я мог бы стать поэтом, знаменитым поэтом и не пришлось бы всю жизнь возиться с железками. Эх, если бы можно было вернуть молодые годы!»
Утром Кузьмич с нетерпением ждал, когда Клава уйдёт из кухни. Ему так хотелось прочитать свои стихи! Но жена всё не уходила – гремела кастрюлями, что-то мыла, чистила. Кузьмич ходил из комнаты в комнату. Наконец Клава засобиралась в магазин и вскоре ушла.
Он достал из супницы листок со стихами, прочитал и остался доволен. Весь день Кузьмич находился в приподнятом настроении. Но вдруг он подумал, что все поэты любовные стихи посвящали женщинам. И ему очень захотелось свои стихи посвятить кому-то, но кому он не знал.
Во время обеда Кузьмич украдкой поглядывал на жену. Впервые, за много лет, он пытался увидеть в ней женщину. Но в старухе с морщинистым лицом и плешью на голове он не узнавал свою, когда-то молодую, красивую Клаву.
И Кузьмич понял, что посвящать стихи жене поздно, да она и не поймёт, а только посмеётся.
На прогулке он смотрел на встречных девушек и когда встречалась, как ему казалось, очень красивая, то думал: «А вот этой я бы свои стихи посвятил».
Клава, заметив странности в поведении мужа, спросила: «Что с тобой Кузьмич, ты, старый хрен, не влюбился ли?» А Кузьмич хитро посмотрел на жену, опустил голову, вздохнул и ничего не ответил.
Окрыленный своим первым успехом, Кузьмич попытался написать новое стихотворение. Несколько ночей, в кухне, склонившись над тетрадкой, он искал слова, рифмы, но повторить успех той удивительной ночи так и не смог. Измученный и подавленный он возвращался в спальню и до утра ворочался в постели и вздыхал.
Иногда днём, когда в кухне не было жены, Кузьмич доставал из супницы стихи и перечитывал их, но делал это всё реже и реже.
Через год Кузьмич умер и его похоронили.
А супница ещё несколько лет стояла на полке, в буфете. И никто не знал, что в ней храниться любовное стихотворение, написанное Кузьмичом, но так никому и не посвященное.