- Опять на кладбище побежишь?
- Не на кладбище, а через кладбище. Светик, ну я же не виноват, что там ровненько. Вокруг ямы да ухабы. Того гляди ногу подвернешь.
- Нашел себе "ровненькое"... среди мертвецов. Вот вытянешься, тогда и ступай туда на здоровье. - Произнесла и сама ужаснулась.
- Ну... так я пойду, что ли? - Помешкав немного у двери, Сергей шмыгнул наружу и побежал. Медленно, встраиваясь в ритм и набирая темп.
Насчет ухабов он схитрил. Во все стороны от дома тянулись гладкие тропинки. Но Сергея влекло на ту, что вела к городскому кладбищу. Он обязательно должен был пробежать вдоль ветхого, покосившегося забора. Забор был высоким, и большую часть дороги Сергей ничего за ним не видел, если не считать мигающих лампадок, которые просвечивали сквозь щели. Но скоро кромка забора снижалась, и тогда он замедлял бег, всматриваясь в плывущие мимо надгробья.
Это кладбище было незнакомым. Безликие плиты будили разные мысли, но в них не было грусти. Это было самое прозаичное и правильное из всех кладбищ. К нему, как и положено, был приставлен кот, классически черного цвета. Он встречал Сережу на аллее, перемахивал через ограду, облюбовывал себе могилку и там замирал, слившись с ночью. При луне высвечивались контуры крестов и Девы Марии с распростертыми руками. Рано утром на кладбище слетались вороны и вперевалочку расхаживали, прислушиваясь к земле, как доктор к дыханию больного. Затем появлялись воробьи, а за ними - первые посетители.
Кладбище для Сергея было чем-то особым - непонятным, загадочным, как упавший метеорит, который образовал воронку, а сам исчез. Еще мальчиком, незаметно оторвавшись от детских уличных забав, он убегал на кладбище, неподалеку от дома, и там бродил. Ему казалось, что неземное начинается у самого надгробья, потому и огорожено. Стоит лишь перешагнуть ограду - и твое тело причудливо изогнется, как при входе в искривленное пространство. А потом ты исчезнешь для тех, кто снаружи. Но, когда он протягивал руку через заборчик, чтобы нащупать прозрачную перегородку между двумя мирами, рука свободно проходила через "стену" и никуда не пропадала.
Ничего необычного не случалось и с другими посетителями кладбища. Они ступали внутрь оградки и присаживались у могил. Иногда беседовали с покойными. В то время у Сергея еще никто не умер, поэтому он плохо представлял себе, как можно было разговаривать с теми, кого нет. Но однажды он незаметно подошел к старушке и расслышал обрывки разговора. Ничего особенного. Так беседуют за чашкой чая: как спалось, что новенького за день, за неделю, за месяц, жалобы на соседей, на здоровье. А потом она поправила анютины глазки и прибрала веточки. Запросто, обыденно, как поправляют спящему одеяло, и вышла.
При свете дня кладбище сливалось с местностью и отделялось лишь забором. Если бы не плиты и кресты, его можно было бы принять за самый обыкновенный парк. Так же суетливо чирикали воробьи и важно разгуливала между холмиками галка, внимательно разглядывая могилки и выковыривая разную снедь. Типичный сад, хотя и благоухающий чуточку сильнее из-за густых посадок жасмина, липы и сирени. А в мае к этому благоуханию добавлялся нежный вкус ландышей, который смешивался с духом свежих венков, принесенных накануне. Цветы никто не срывал, и их ароматы были самыми стойкими из весенних запахов.
Сергей сбавил темп. Дальше тропинка делала крутой излом, за которым начинались большие надгробья. Мрачноватые гиганты на фоне вечернего неба и еще бледной луны... На них только надписи да цифры, цифры да надписи. Лежали в одиночку, семьями, но ни одной фотографии, ни одного лица.
Впервые Сергей столкнулся со смертью, когда умерла бабка. На похоронах ему не было грустно, и разбирало смущение оттого, что не хотелось плакать. Он не видел так близко умершего человека. И, разглядывая бабку, лежавшую необыкновенно тихо, заметил знакомый шрам на щеке и след от очков на переносице. Он редко ее видел без очков и никогда не думал, что они оставляют следы на переносице.
Заплакал он уже дома, когда увидел ее кровать, пропахшую семечками. Она очень любила семечки.
А на могилке от бабки осталось только имя. Оно не вызывало никаких чувств. Просто сообщало, что была такая старушка, и звали ее Ефросиньей.
Может быть, и хорошо, что на этом кладбище ни одной фотографии. Когда Сережа заходил к бабушке, со всех плит на него смотрели десятки пар глаз. Некоторые лица уже примелькались. Но именно они вызывали внутри какую-то холодную тревогу. Особенно два мальчика, близнецы. Их глаза так пронзительно кричали в его сторону, что казалось, будто двойняшки изо всех сил хотят задержать Сергея возле себя. Он и задерживался, а потом пробирался к тетке - пышной, развеселой, с двумя подбородками. На надгробье был ее портрет, от которого так и пыхало безудержной радостью.
Стемнело. Луна стала ярче. Засветились лампадки. Ночью кладбище было закрыто. На воротах висела табличка с нелепой жирной надписью: "ЧАСЫ РАБОТЫ". Даже здесь, у входа в твою память, люди навесили брелок с указанием "ОТ..." и "ДО...".
Работа кладбища прерывалась ровно в шесть.
День отступал, уходили редкие посетители, и только лампадки, как маячки, подмигивали любопытным. Тихо... Но не так, как снаружи, а по-особому. Даже в самую глухую и безветренную ночь Сережа мог безошибочно определить, откуда доносится эта звенящая тишина. Ее не спутаешь ни с чем. Ночной штиль ненатурален, как плохой актер, изображающий мертвого. Все фальшиво и мгновенно разгадывается. Подрагивающая веточка, шорох, сонный писк птицы. А кладбищенская тишина - неподдельная и надежная. Перед ней Сергей благоговел. Ветер, листья, потрескивание веток не только не нарушали ее, но, пожалуй, даже уплотняли.
Кладбище умело молчать.
Отец сгорел быстро. За три дня. Это был первый серьезный удар для Сергея. Он не просто любил отца. Он сросся с ним всем своим существом и ощущал его, как себя. Отец - сгусток нервов. Болезненно реагирующий на жизнь, он не вписывался в нее и никак не мог пристроить эту жизнь в себе. То и дело разворачивал окружающий мир, пытаясь разместить так, чтобы не сильно обжигал. Его взрывной темперамент заряжал людей и все вокруг. Он и во сне испускал энергию, казалось способную соперничать даже с солнцем.
Трудно было согласиться, что отца нет в живых. Он лежал, закрыв глаза чуть плотнее обычного. Лежал строго и, как всегда, сильно. А когда гроб подняли и мать заботливо поправила отцу прядку сбившихся на затылке волос, шепнув ему на ухо: "Так ведь лучше, правда?" - Сергей окончательно убедил себя в том, что папа жив.
Он ехал на кладбище, а на коленях у него была урна с прахом. Странно держать в руках это холодное подобие кувшина, где, как сказали, лежит отец, который всего лишь неделю назад горячо рассказывал про бабушку и радовался, что наконец-то у него утихла мигрень. Боли нет, но Сережа чувствует, что она впереди. Отца не будет рядом. И эта пустота долгие годы будет разрывать его изнутри.
"Почему нас - с трудом сотканных из противоречий, мыслей, любви и плоти - так легко и бессердечно разрубает Природа? Неужели ей невдомек, что, забрав близкого, она расправляется и с тобой, отрывая кусок от живого? Родить и уничтожить? Зачем? Чтобы, убив одного и нанеся рану другому, продемонстрировать, кто хозяин?"
Сергей приходил на могилу отца, но твердо знал, что его там нет и быть не может. Отец остался внутри Сережи и где-то еще. А на кладбище - его тетка, бабушка, близнецы с кричащими глазами и другие - с лицами и без лиц, - ревниво следящие за посетителями.
Мать тоже слабо верила, что отец лежит под плитой. И все же садилась на скамеечку и вела с ним долгую беседу, а Сергей стоял в сторонке, отвернувшись от мамы, и ковырял ствол старого развесистого дуба. Отец был вспыльчив, и мама говорила осторожно, выбирая лишь самые спокойные новости. И никогда не жаловалась на Сергея. Даже после смерти отца, если у нее с сыном случались размолвки, она укоряла Сережу тихо, чтобы отец не слышал.
Обратно Сергей уже не бежал, а шел осторожно, словно боясь кого-то потревожить.
Кладбище жило, внешне повинуясь указанному на табличке распорядку его работы. До темноты. С сумерками исчезали люди, унося с собой мысли, разговоры. А на их месте усаживались тишина и ночь.
- Набегался? Что задумчивый такой? Пока ты разминался, я тут вареников налепила. Скоро ужинать.