Этот день стал для Маши точкой отсчета: жизнь с Ванечкой и жизнь без него.
Зимнее утро было самым обычным для Крайнего Севера - темнота, как ночью, туман за окном. Собирая детей в садик, она коснулась ладонью лба младшего: так и есть - температура!
- Дорогой, ты побудешь один дома? Я только Рому отведу и быстро-быстро вернусь, а потом мы с тобой вызовем доктора и будем читать книжку, хорошо? Ты ведь не побоишься остаться один?
- Я узе больсой, я - музик, мне вот сколько, - и он растопырил три пальца.
- Да-да, ты уже совсем взрослый! А я бегом - в садик и обратно.
Маша даже не стала заходить в магазин, а врача вызвать собиралась по телефону от соседки, поскольку своего не было. Она так спешила, что захватило дух, и уже перед домом остановилась, чтобы отдышаться, прежде, чем подняться на четвертый этаж.
- Мама, а я здесь!
Маша подняла голову и с ужасом увидела, что сын перевесился из кухонной форточки на улицу. Она только успела крикнуть: "Сынок!", - и ребенок как что-то неживое, как тяжелая вещь, камнем пролетел от окна до вычищенного добросовестным дворником тротуара и остался лежать неподвижно.
- Ванечка, - шепотом, словно боясь разбудить ребенка, прошептала несчастная женщина, - Ванечка, милый, нельзя так пугать маму, вставай. Мы с тобой сейчас книжку будем читать.
А отовсюду уже бежали люди:
- Ребенок разбился!
- Вызовите "скорую"!
- Ужас, сколько крови!
- Мужчины, поддержите мать, видите она едва на ногах стоит.
... Через полгода, выписавшись из психиатрической клиники, она впервые вошла в квартиру, где уже не было ее Ванечки. Мать обняла ее, прижала к себе крепко-крепко:
- Доченька, ты должна быть сильной. Наш Ванечка теперь на небесах с ангелами. Я, как только получила телеграмму, отпела его в нашем храме. Поминали Ванечку и в девять, и в сорок дней, и в полгода. Будь мужественной, Машенька, ты сможешь, я верю.
- Я не хочу быть мужественной, я хочу всегда помнить моего сыночка и плакать о нем.
- Поплачь, это помогает. Но надо жить дальше. Вот Рома скоро в школу пойдет, тебе о нем и о муже думать надо.
- Мама, ты ведь не уедешь, не бросишь меня?
- Нет, солнышко мое, я с тобой, я тебя не оставлю. - И она положила голову Маши себе на колени и гладила ее волосы, успокаивая. Голос ее журчал, как ручеек, Маше становилось спокойней, и она начинала верить, что сердечная незаживающая рана может быть когда-нибудь утихнет, а мысли о маленьком комочке на снегу перестанут терзать ее бедную голову.
Прошло четырнадцать лет. Мамы не стало пять лет назад. Муж ушел к другой женщине еще раньше:
- Надоело! Иконы в каждом углу. Молятся, молятся! Да нет никакого Бога! Обе вы умалишенные. Я сына заберу, не оставлю с такими фанатками.
И потянулись месяцы судов... Рассматривали дело о лишении материнства Ветлицкой Марии три раза. Но "истец" оказался не настолько примерным семьянином и работником, чтобы ему могли доверить ребенка. А Маша была на хорошем счету в профилактории для металлургов, где работала медицинской сестрой, и хорошая характеристика имела решающее значение. Матери было оставлено право на воспитание сына. А бывший муж выехал с новой женой куда-то в Украину, и больше известий о нем не было.
... Получив телеграмму от сына "Жди завтра, прилетаю рейсом NN. Целую. Роман", Мария Тихоновна целый день пребывала в приподнятом настроении. Болезни отступили на время, и она словно порхала по квартире, наводя порядок. Целый вечер лепила пельмени, готовясь к встрече с сыном. Три года в Морфлоте... Как она скучала, как ждала редкие письма. Перед призывом ей советовали взять справку, что сын является единственным кормильцем ее инвалида II группы, но сын сказал:
- Мама, если не я, то кто? Ты сама меня так учила. И потом тебе же снова предложили работу в профилактории. Выдержишь? Тебе надо научиться жить без меня. Может разлука поможет. Так нельзя. Ты меня из школы встречала все 10 лет - хорошо ребята понимающие попались, а то ведь засмеяли бы. В магазин отправишь, а сама сзади за людьми прячешься. Я понимаю, это из-за Ванечки. Но все равно так нельзя. Если чему-то суждено случиться, ты меня не убережешь. Ведь ты сама мне твердишь:"На все воля Божия", - так дай же проявиться этой воле.
И Мария Тихоновна смирилась. Но все три года она провела практически в непрекращающейся молитве за сына. Не молилась только когда спала. И душевное умиротворение, наконец, сошло на нее. Наступил покой, пришла уверенность, что с сыном ничего худого не случится. И вот он прилетает. - Слава Тебе, Господи!
В дверь позвонили. Она не ждала Рому так рано. Хоть самолет по времени уже должен был прилететь, но ведь еще дорога от аэропорта в электричке занимает два часа. Нет, это не он. И действительно, вошла соседка, баба Шура, которая непостижимым образом узнавала все новости раньше всех и спешила оповестить соседей.
- Тихоновна! Ты слышала, горе-то какое - "ИЛ-18" разбился на подлете к полосе. В живых только пять человек осталось! Ну я дальше побежала, оставайся с Богом.
Мария автоматически водила губкой по кухонному столу.
- Надо же, вечно эта женщина настроение испортит! Глупость какая. Если бы что-то случилось, по радио бы передали.
Она включила радио: "...убедительно просим соблюдать спокойствие. Встречающих другие рейсы просим дневной электричкой отправиться в город. Аэропорт будет закрыт до особого распоряжения. Повторяю: на подлете к посадочной полосе потерпел крушение самолет "ИЛ-18", выполнявший рейс N... Оставшиеся в живых: бортмеханник..., стюардесса..., мужчина примерно 40-45 лет и девочка 3-4 лет. В сознании только ребенок, но она не может назвать даже имени матери. Просим тех, кто ожидал прилета взрослых с ребенком такого возраста, обратиться в отделение милиции к дежурному. Передаем список пассажиров, зарегистрированных на потерпевший крушение рейс: Антонов Е.К, Баринова Н.И....... Ветлицкий Р.К....
- Ромочка, сынок! Нет, я не верю! Господи, я столько молилась! Ведь это неправда? Неправда? Господи, Что это я? Прости меня, Боже. Да, я верю, Ромочка жив. Он скоро будет дома. Пусть не сегодня. Но он жив, я знаю.
Утром персонал профилактория был потрясен появлением на работе Марии Тихоновны, спокойно одевавшей белый халат.
- Зачем вы пришли? Мы все скорбим вместе с вами. Вам, наверное, сейчас надо заниматься похоронами? Мы вам поможем в чем только будет необходимость. Рассчитывайте на нас.
- О чем это вы? Какие похороны? У меня скоро сын из армии вернется - радость!
Одна из сестер недвусмысленно повертела пальцем у виска: "Опять! В больницу бы ее..." Но тут зазвонил телефон, приглашали Марию Тихоновну.
- Кого опознать? Какие фрагменты? Сговорились вы что ли? Я его не узнАю, не узнАю! Можете приехать, но я все равно его не узнАю! Это не мой сын. Мой сын жив!
В морге она со страхом смотрела на останки молодого человека. Головы не было. Только части туловища и одна рука. Показали ей и куски шинели, погон ВМФ.
- Нет, Господь сохранил мое дитя. Это не он.
- Да как же вы так уверены? Ведь он летел этим рейсом. И форма...
- А кисть руки - смотрите какая мужская, крепкая - спорила она, - а ведь у Ромочки ручки были почти детские...
- Но ведь прошло три года, даже больше, он возмужал.
- Я ведь уже сказала - это не мой сын, - Мария Тихоновна смотрела холодно. - Мне жаль этого юношу, прими Господь его душу, но это не Роман.
Все только руками развели.
На похороны к братской могиле она не поехала.
На четвертый день Мария отдыхала, потому что ее насильно отправили в отпуск. Прочитав утреннее правило, женщина встала с колен. В дверь позвонили. Со стучащим сердцем она трясущимися руками откинула цепочку и открыла дверь.
- Мамочка, милая, как ты наверное переживала! Прости меня. Это все из-за цветов. Я уже зарегистрировался на рейс, но вдруг подумал, как хорошо было бы привезти тебе живые цветы. Пока бегал искал, самолет уже взлетел. Какого-то морячка взяли на мое место. Я места себе не находил. В аэропорту суматоха, никуда не достучишься, никому дела до меня нет. Только погибшие и их родственники всех интересуют. Да я и сам был в такой растерянности. Как-то нелогично все делал. Напросился к одним людям позвонить, чтобы тебя успокоить, но ни одного телефона знакомых не вспомнил! А дома у нас его и не было никогда. Надо было телеграмму дать. Только в самолете уж об этом подумал. Так за тебя волновался, совсем голову потерял. На вот, это тебе, - и он протянул матери три пунцовые уже подвядшие, немного примороженные, но все еще прекрасные розы.