Света была единственной дочерью, и соседи всегда говорили, что это к счастью. По несмышлености своей, по малолетству она не понимала, почему они так считают. Она была почти счастлива. Хоть отца у нее не было, но мама любила ее. Когда уходили частые гости, и она ложилась спать к дочери на диван, то часто обнимала ее и плакала: "Кровиночка ты моя, никому ты не нужна кроме мамки!" - целовала ее мокрыми губами и засыпала. Света привыкла к неприятному запаху, всегда исходившему от матери, и не обращала на него внимания. Она потихоньку вставала, раздевала пьяную мать, укутывала ее одеялом и пела ей единственную песенку, какую знала: "Ой, попалась, птичка, стой. Не уйдешь из сети. Не расстанемся с тобой ни за что на свете", - а затем шла убирать со стола. Пустые бутылки и объедки складывала в ведро, посуду мыла, стараясь не греметь, чтобы не разбудить мать. Потом убирала в туалете - гости почти всегда были неаккуратными. Иногда их рвало, это было самое неприятное. Наведя порядок в однокомнатной квартире, Света заполночь ложилась спать, обняв храпящую мать. Девочке шел седьмой год...
Правда, по утрам мать была не в настроении, тогда на глаза ей лучше было не попадаться. И если вечером в гостях был мужчина, мать бесцеремонно выставляла девочку за дверь. Та тихо сидела на лестничной площадке и смотрела в узкое коридорное окно, откуда светила далекая звезда. Когда ее на площадке заставала соседка баба Настя, она забирала Свету к себе и причитала:
- Горемычная ты моя! Что ж ты на голых ступенях сидишь? Ведь камень из человека здоровье тянет. Почему сразу ко мне не пошла?
- Да неудобно, надоела я вам уже.
- Мамке твоей должно быть неудобно. А ты маленькая еще, тебе здоровье беречь надо. В следующий раз сразу ко мне стучись.
- Баба Настя, а я вам секрет расскажу. Погасите свет. Вон, видите звезду? С этой звезды кто-то со мной разговаривает.
- На небе, деточка, только Господь, Богородица, святые да Ангелы Божии могут находиться. Еще те, кто безгрешную жизнь прожил, да мученики вроде тебя, - бабушка Анастасия заплакала.
- Баба Настя, вы не плачьте. Вовсе я не мученица. У меня все хорошо. Мама меня любит, вы любите и Господь с той Звезды. А еще некоторые говорят "Бог". Там что - двое живут?
- Мала ты еще. Про Святую Троицу еще не поймешь. А вот Господь и Бог - это одно и то же. Вот тебя как мама зовет?
- Светка. А когда в хорошем настроении - кровиночка, доченька.
- Ну, вот видишь. А еще кто-то называет тебя девочка, Света, малышка. А ведь это все ты, одна. Поняла теперь? Имен-то у Господа много, но Он - Один. Подрастешь, побольше расскажу.
В то злосчастное утро, которое перевернуло всю жизнь Светы, мать проснулась еще более хмурой и злой, чем обычно. Голова трещала с похмелья.
- Светка! Иди сюда. Вот тебе тринадцать рублей. Купишь две бутылки пива, булку хлеба и пачку соли. Да смотри не потеряй, деньги последние.
- Мама, опять продавцы будут ругаться, не дают они мне пива.
- Ладно, не ной. Попросишь кого-нибудь из взрослых купить. Ну не могу я идти, голова болит. Беги, а то выпорю!
Светы не было почти час, хотя магазин был в их доме. Мать в злобе уже разбила чайную чашку об пол. Для девочки это не предвещало ничего хорошего. Когда она робко постучала в дверь, руки ее были пусты.
- А где?.. - мать не могла продолжить, потеряв от злобы дар речи.
- Мамочка, милая, прости! У меня какие-то большие мальчишки деньги отобрали. Я не отдавала, но они меня побили и отняли. Мамочка, я у бабы Насти займу!
- Ах, ты займешь? А отдавать кто будет? Может, твоя бабка Настя подождет, пока заработаешь? Где пиво, дрянь?!
Удар пришелся девочке в грудь. Он был такой силы, что Света перелетела через всю комнату, ударилась головой о батарею центрального отопления и рухнула на пол без сознания. Мать в горячке еще пнула ребенка, но когда увидела как под головой расплывается кровь, вскрикнула и стала набирать телефон "скорой". Когда машина приехала, соседи уже стояли на площадке, обсуждая случившееся, а баба Поля рыдала над девочкой, которая не подавала признаков жизни. Помятая, трясущаяся, со всклоченными волосами, в грязном халате, мать в растерянности повторяла: "Тринадцать рублей потеряла... Я же не нарочно... Она умрет? Меня посадят? Тринадцать рублей..."
... Преподавателя младших классов Светлану Викторовну Черевко сразу полюбили и дети, и коллеги. Она была учителем что называется - от Бога. Несмотря на то, что она никогда не повышала голоса, не поучала (а может быть, именно поэтому) в классе у нее всегда была заинтересованная тишина, после уроков дети не неслись бегом домой, а собирались вокруг любимой учительницы. Она часто провожала домой многих из тех, кто жил далеко от школы. От Светланы Викторовны исходила такая любовь, такое тепло, что вскоре все перестали замечать ее физический недостаток: она сильно прихрамывала на левую ногу, а левая рука у нее была короче и тоньше правой. Когда кто-то из учителей спросил ее о причине, молоденькая учительница смутилась, покраснела: "Да так, знаете, после травмы головы - посттравматический синдром. В детстве еще. Удивлялись все, как я выжила". Больше ее об этом не спрашивали.
По вечерам Светлана Викторовна преподавала "Закон Божий" в Воскресной школе для взрослых при Успенском храме. Как она ни отговаривалась, настоятель, отец Нестор, благословил: "Знания придут. Будешь сама со своими учениками познавать Свет Христов. Главное - в тебе искра Божия есть. Я прихожан новых сразу отмечаю. У тебя вера настоящая, крепкая. Ты во время богослужений словно светишься. Вот что важно!" И он не ошибся. Светлану Викторовну понимали с полуслова. И очень любили. Потому, когда она предложила ухаживать за больными, многие ее поддержали. Один из учеников взял в Собесе список людей, которые более всего нуждались в помощи. Когда список попал в ее руки, она впервые твердо, голосом, не допускающим возражений, сказала: "Я беру под опеку Нину Ивановну Петрусевич".
В воскресенье после литургии Светлана села в загородный автобус, вышла возле городского кладбища и уверенно пошла между могил. Остановилась возле креста с надписью: "Тимофеева Анастасия Димитриевна, 1905-1986", положила крестное знамение, поклонилась и присела на скамеечку возле ухоженной могилки.
- Мир вам, баба Настя! Не надоела я вам? Знаю, что не надоела. А у меня новости: за мамой ухаживать буду. Вы меня поймете. При жизни, конечно, поворчали бы. Сказали бы, что она меня не стоит, что она меня на всю жизнь калекой сделала, что из-за нее я настрадалась в больнице, выросла в детдоме... А может, и не сказали бы, скорее всего, нет. Поймите, мне самой это нужно. Не могу я в себе этот грех искоренить - не могу простить ее по-настоящему. Особенно когда молодые люди на улице насмехаются, обзывают хромоножкой, так мне горько! И снова слышу слова: "Где пиво, дрянь?" А в общежитии потом плачу. Мира в душе хочу. Хочу научиться прощать. Как Господь простил распинающих Его. А помнишь, баба Настя: "Господь и Бог - это одно и то же?" Какая я глупая была! Ну ладно, пошла я. Об этом кроме тебя мне не с кем поговорить. Да! Чуть не забыла. За мной ведь молодой человек ухаживает. Географию у нас преподает. Вот только родители его против. Но он упорный, уговорит их. Видишь, как мне повезло! И еще по секрету скажу тебе одной. Я его люблю. Еще больше, чем маму в детстве любила. Ну, прощай. - "Упокой, Господи, душу рабы Твоей Анастасии, прости ей прегрешения ее вольные и невольные и даруй ей Царствие Небесное".
К первому подъезду старого пятиэтажного дома подошла молодая, миловидная девушка лет двадцати двух, сильно прихрамывая на левую ногу. С бьющимся сердцем позвонила в знакомую дверь. Через некоторое время услышала в коридоре скрип колес и хриплый голос: "Кто?"
- Я из церкви. Вам звонили? Обед принесла.
Изнутри открыли цепочку и замок.
- Проходи. Да разувайся, убирать у меня некому.
- Я и уберу, мне нетрудно.
Светлана вошла в квартиру... Ничего не изменилось. Мебель та же. Только обои другие, да новые веселенькие занавески. На инвалидной коляске сидела нестарая еще женщина, коротко постриженные волосы почти не поседели. Только взгляд был недобрым, хмурым.
- Походишь, поди, пару недель да бросишь. Были тут такие сердобольные. Только
что не из церкви.
- Нет, Нина Ивановна, я надолго. Пока сами не выгоните.
- Может и выгоню. Что толку-то от тебя? Битый небитого везет? Рука-то вон совсем нерабочая. Хромаешь. Какой из тебя работник, за тобой за самой уход нужен.
Комната завертелась, пол покачнулся, и Светлана в последний момент, перед тем как потерять сознание, ухватилась за диванное покрывало, что смягчило падение. Когда девушка пришла в себя, перепуганная хозяйка уже набирала номер "скорой".
- Пожалуйста, не нужно. Я сейчас встану. Простите меня, не знаю, что со мной случилось. Я вот посижу... посижу немного. Видите, мне уже лучше. Я вас накормлю сейчас. Вот только еще немного посижу.
Растерянная хозяйка не находила слов. Она молча съела суп и второе, выпила молоко. Когда Светлана собралась уходить, Нина Ивановна с непривычной для себя жалостью спросила:
- Ну что, лучше тебе? Напугала ты меня. И часто это с тобой?
- Второй раз в жизни. Увидите, я крепкая. Только вы не отказывайтесь от меня. Я сегодня отдохну, полежу, а завтра приду и всю квартиру приберу.
... Прошло больше полугода... Светлана постоянно навещала мать, кормила ее, вывозила на прогулку, постепенно с помощью своего жениха сделала ремонт в ее квартире. Комната приобрела жилой вид, словно солнышко чаще стало заглядывать в нее. Мать так и не узнала ее, хотя иногда исподтишка, с непонятной тревогой в сердце подглядывала за девушкой, когда та суетилась по дому. Она привязалась к ней, волновалась, когда та опаздывала хоть на несколько минут. При виде Светланы черты лица ее менялись: глаза теплели, всегдашняя бледность проходила, на щеки ложился румянец. И внутренняя радость, которую она пыталась скрыть, украшала ее, делала добрее, приветливее. Иногда они подолгу разговаривали. Нина Ивановна живо интересовалась жизнью Светланы, радовалась ее успехам. Особенно ее порадовало известие, что родители жениха дали согласие на их брак, и летом ожидалась свадьба.
- Света, а почему летом? Можно ведь и сейчас пожениться.
- Нет, Нина Ивановна, Георгий еще не готов в венчанию, ему многое надо пересмотреть, переосмыслить. До нашего знакомства он даже некрещеным был. Нина Ивановна, а вы верите в Бога? Когда я вас купала, то видела нательный крест.
- В Бога верю. Он меня за дочь наказал. У меня ведь дочь была. Только Светлана Владимировна. Семи лет ей еще не было, когда я своими руками убила ее. Сначала-то она была жива. После того, как я ее толкнула на батарею, ее увезли, несколько раз оперировали. Меня посадили на два года. А ее отправили в другой город, в детский дом. Я, когда вышла, хотела ее забрать. Нашла телефон детдома, а уж там мне сказали, что она умерла. И вот когда я собралась ехать туда, чтоб хоть на могилку сходить, то возле вокзала меня сбила машина. И хоть я осталась калекой, просила водителя не наказывать. Мысль у меня такая появилась, что меня Бог за доченьку наказал. С того времени и живу как неживая. Пить сразу бросила. Жаль, молиться не умела, спасибо, Светочка, ты научила. Я хоть теперь день и ночь прощения у Бога прошу. Но как ты говоришь, Он же наказывает, Он же и милует. Вон какую радость мне послал. Не нагляжусь на тебя. Жаль только, что ноженька и ручка у тебя не в порядке - тоже травма?
- Нет, от рождения, - не умея лгать, Светлана покраснела и отвернулась.
... Светлана "генералила" в комнате матери, готовила квартиру к празднику. У нее было прекрасное настроение. После уборки она выкупает мать и останется у нее ночевать, а утром их школьный "УАЗик" подъедет, чтобы забрать их с коляской и увезти в церковь. Думая о предстоящем, Светлана представила, как она ложится с мамой в одну постель, как обнимет и приласкает ее, когда та уснет, и невольно тихонечко запела: "Ой, попалась, птичка, стой. Не уйдешь из сети..."
- Све-е-точка! До-о-чка!!! - крик и рыдания рвались из горла женщины, которая пыталась встать из коляски, но не могла и в бессилии билась, заходясь криком.
- Мама! Милая моя, не плачь, не плачь! Прости меня! Прости, что изменила фамилию и отчество, когда паспорт получала. Глупая была, не хотела, чтоб ты меня нашла. А в детдоме неправду сказали, побоялись, что ты меня заберешь, и все пойдет по-прежнему. А ты поверила и не искала. Прости меня, мамочка! Теперь я тебя никогда не оставлю. Я люблю тебя, люблю, моя дорогая!
Женщина в инвалидном кресле, содрогаясь от рыданий, обнимала и прижимала к себе девушку так, что той становилось больно. Она ничего не говорила, а только горько плакала, страшась взглянуть дочери в глаза.