1
Однажды я проснулся в поле маков. Небо надо мной цвело. По моим пальцам ползли два муравья. Цветы пахли гемоглобином. В тот раз ты впервые приснился мне.
Я дышал тяжелым воздухом. Во сне твои губы оставили синяки на моих.
Тогда я пообещал себе.
2
Дорогой, мне хочется разрыдаться. Вот так банально и до отвращения пафосно, если бы это не драло мне горло, как застаревший кашель. Не могу смотреть на твое лицо без укола надежды, не получается отстраниться. Я не знаю, что с тобой, никто не знает, но теперь ты лежишь в поле с маками и стеклянные стены вокруг твоего лица отражают небесное безумие и красные въевшиеся в эту землю пятна цветов. Периодически я делаю вид, что не помню, какого цвета твои глаза, потому что на самом деле вокруг нет ничего такого же оттенка: небо — угрюмое и тучное, фиолетовое и серое, травянистые лучи — зеленые, мои руки — слишком бледные. Хотя я, конечно, все помню.
Если бы все это было доброй сказкой, ты бы проснулся от поцелуя прекрасного принца, которым оказался бы я. Но, боюсь, что я могу быть только твоим отравленным яблоком.
Где-то в небесных громадах по экватору выстроился парад планет, твоих там — две, моих — ни одной.
Проснись. Иначе мои земли заледенеют.
3
Занавеска перетянута скрученным под канат бежевым шнурком, а под шнурок подоткнут цветок мака на длинном-длинном стебле. Я хватаюсь взглядом за эту неожиданную деталь и не успеваю хлопнуть ставнями мыслей по поводу того, откуда он здесь взялся, как вижу в своей голове какую-то совершенно чужую жизнь. Не я, не в этом мире, не с этими людьми. Я замираю, не думая совершенно ни о чем, зависая в неком подобии насильственной несоматической задумчивости, непоследовательно пытаясь понять, какое прилагательное образуется от слова "кома", но в итоге меня начинает тошнить, и я прижимаюсь лбом к холодному стеклу окна, оставляю на нем поволоку конденсата от своего дыхания.
Ты на расстоянии ресниц от меня, я вижу тебя на обратной стороне моих век, хотя понятия не имею, кто ты такой. У меня какое-то дурное предчувствие, что в чьей-то вселенной все это не более, чем угодливый фарс.
4
В это время года нет смысла ездить куда-нибудь на побережье, чтобы поплавать или что-то вроде того. Сейчас актуальна рекреация иного плана. Все вокруг серое и вылинявшее, небо - как старые вареные джинсы, песок - как превратившаяся в тряпку некогда любимая футболка. Вода - мутное зеркало всех цветов одновременно, и в то же время не отражающее никакого определенного оттенка.
Мне холодно и плевать на тех, кто где-то там в десятках метрах от меня живет своей жизнью, частью которой являюсь и я тоже, иногда. Я сижу прямо на песке, в нескольких метрах от меня он уже испещрен краторами, заполненными водой, а дальше прибой разворачивается медленной блестящей мятой бумажной оберткой. Мои джинсы стремительно намокают, как и ботинки, чувство крайне неприятное и смутное.
На пару минут я парализован непростительно однообразный пейзажем горизонта, потом опускаю взгляд на свою записную книжку, между страниц которой лежит высохший мак, передавленный в тонкую пластинку, безобразно неромантичный гербарий.
И все это на самом деле неважно, вся эта идиотская атмосфера и мои патетические эпитеты, которыми я скребу на линованных новеньких листах, изображая непонятно что, потому что на самом деле я не могу понять одной простой вещи. Как тебя может не быть. Здесь, со мной, в моей жизни, где-нибудь на Земле. Где-то ты точно должен быть, но я словно просачиваюсь сквозь песок от осознания того, что в этой жизни я не вижу тебя, не слышу тебя, не знаю кто ты, что ты и где ты. Тебя просто нет, ты никогда не появлялся в моей жизни. И я этого не понимаю.
5
Как оказалось, все в жизни неизбежно. По тем или иным законам, в той или иной степени. Моя женитьба не исключение.
Единственное, о чем я попросил свою невесту, так это чтобы они несла в руках букет маков, все остальное - по ее желанию, в нее нераздельной власти. Я все никак не могу смириться с тем, что мое сумасшествие - только мое. И если его якорем в настоящей жизни является букет маков - так тому и быть.
Всю жизнь меня преследует ощущение двойной экспозиции, твое лицо двадцать пятым кадром не дает мне существовать по-человечески, потому что без тебя я вообще не хочу ощущать себя человеком. Пора бы уже забыть об этом или обратиться к доктору. Или хотя бы к наркотикам.
Я думал, это будет небольшая свадьба, но она пригласила какие-то невообразимые толпы народа, и все так счастливы, и я так счастлив, хотя мне так не хватает тебя, не хватает твоей экзистенции.
И в тот момент, когда отец моей невесты ведет ее ко мне - белое платье, белые ленты и красные маки в руках, - я выхватываю среди гостей, ближе к последним рядам взгляд - случайный, непонятный, двусмысленный. И синий. Твой взгляд. И кто бы мог подумать, что земля из-под моих ног будет уходить именно сейчас и именно здесь, потому что я вообще не верю тому, что происходит, не верю ни себе, ни тебе. Я бы хотел отмотать жизнь на пару лет назад, найти тебя совсем не так. Я хочу узнать твое имя, твой запах, твой голос. Сейчас же. Все и сразу.
Но все равно я говорю "согласен".
6
Ты - сводный брат ее любимой двоюродной сестры. И я хочу с тобой переспать.
Ты об это, конечно, знаешь. Или хотя бы должен догадываться. И наверное, хочешь сделать со мной то же самое, потому что я ведь не слепой, я вижу, как ты на меня смотришь. Только ты вроде как не самая популярная личность в семье, частью которой я отныне полноценно являюсь. Ты вообще не слишком жалуешь человеческую расу. Ты довольно высокомерен. Тебя легко рассмешить. Тебя, кажется, невозможно смутить.
Когда мы впервые с ней, ее сестрой и еще кем-то оказываемся у тебя дома на милом домашнем ужине в узком кругу, я могу думать только о том, что в последнее время ты все это делаешь только для того, чтобы быть ближе ко мне. Ты же должен чувствовать, что я чувствую. Иначе я вообще отказываюсь верить в эту вселенную.
Когда после обеда я захожу в твою ванную комнату, я замечаю под раковиной корзину с грязным бельем. Она мелькает красным, и я не удерживаюсь: опускаюсь на колени перед ней, тянусь туда рукой и вытаскиваю наволочку, всю изрисованную маками. Господи, как же это правильно. Господи, ты же снился мне лежащим среди маков, где же еще ты можешь спать, если не с таким постельным бельем. Я откидываю наволочку, вытаскиваю из густой толщи тканей простынь и зарываюсь в нее носом, ищу, вдыхаю, и это так отвратительно хорошо, что я просто расстегиваю ремень и засовываю руку в штаны.
7
Оранжево-красные языки жадного чужеродного пламени поглощают распечатки, которые я скармливаю им, одну за одной. За городом так невероятно холодно, но непосредственная близость к этому монстру согревает меня.
Я сжигаю все, что когда-либо написал, распечатанное и изданное, и хотя это не истребит все копии моего разрозненного бумажного рассудка в мире, это хотя бы будет что-то для меня значить.
Мне хочется, чтобы все это крайне символично происходило на поле маков, но вокруг нашего загородного дома сплошь примитивным мокрые поляны и чужие участки. Еще мне бы хотелось, чтобы ты подошел ко мне, пока я сижу на грязной, уже утоптанной моими ботинками траве и смотрю на исчезновение моих так называемых трудов, и что-нибудь сказал. Но вместо твоего за моей спиной звучит ее голос. Она спрашивает, уверен ли я, что все это необходимо. Как можно одновременно звучать так требовательно и так неопределенно. Она это умеет.
Я не отвечаю, поэтому она уходит, наверняка сложив руки на груди в тщетной попытке согреться и выдворить из организма запах гари.
Когда рядом наконец появляешься ты, от жаркого полотняного костра остаются только едва тлеющие душные угли. Ты, в отличие от нее, ничего не говоришь, только садишься рядом со мной прямо на землю, скрестив ноги и взирая в непонятном направлении.
Я чувствую, что теперь время и направления сжимаются вокруг нас, стягиваются в линию. Через прорезной трафарет слишком хорошо видно нашу обыденную лживую жизнь, совсем не так, как те сны, что я когда-то видел. Это не значит, что я больше не хочу, чтобы ты был, я просто хочу, чтобы это, мы, наше "что-то", было распростерто во всех измерениях, не одна орбита, а бесконечная звездная туманность.
Ты один знаешь, почему я все это сжег. Просто после того, как я встретил тебя, они все почему-то начали искать в моей чертовой писанине свои отражения и отпечатки, а я вдруг понял, что все это и гроша ломаного не стоит. Если я все сжигаю, это не значит, что я больше никогда ничего не напишу. Это даже не значит, что у меня кризис. Мне просто нужно поле, огромное, дикое, измазанное маками, среди которых ты будешь лежать на спине, улыбаясь, и мне больше не надо будет просить у тебя прощения.