Возвращение Анастасии. Часть третья

На правах рукописи.
Татьяна Боткина
Возвращение Анастасии

Третья часть

Отвергнутая

14

Нет, это было невозможно! Это сон! Такое легкомыслие нельзя допустить. Скажите мне еще раз, что это неправда, что Гарриет фон Ратлеф не совершила такой идиотский поступок! Она не могла это сделать с Анастасией! Нет! Это невообразимо…
 Я возмущена, я вне себя. От ярости я хожу в нашей гостиной-спальной как медведь в клетке. Пряди, выбившиеся из моего шиньона, были на лбу, щеки были ярко-красными, взгляд был злым. У меня исчезла спокойная и почтенная походка, которую я старалась сохранить. И я извлекаю явную выгоду из этого волнения: я больше не дрожу, мне даже почти жарко. Зима стала суровой к середине февраля 1927 года, и наша угольная печь больше кашляла, чем грела, не растопляя даже капли замерзшей воды, которые сочились по стенам. Это невероятно! Если бы я поймала эту опрометчивую и безответственную прибалтку, я бы смогла ей свернуть шею. Эта сумасшедшая сделала то, что нужно было избегать любой ценой. Одна только мысль об этом возмущает меня до глубины души. Гарриет фон Ратлеф-Кайлман передала все свои заметки о великой княжне Анастасии в руки журналистам! Она раскрыла прессе мельчайшие подробности этого дела! Простушка! Желая служить делу, которое так близко ее сердцу, она позволила великому герцогу Гессенскому обмануть и заманить себя в ловушку. Сейчас имя Анастасии в худших немецких газетах1…
Она хотела сделать добро для Анастасии, я в этом убеждена. Она тщательно все подготовила. Опубликовала книгу, которая мобилизовала общественное мнение в пользу великой княжны, а от продажи были собраны необходимые средства для ее содержания. Но она должна была послушать Цале и моего дядю Боткина, которые умоляли ее подождать и подумать. Разве нужно было, чтобы она бунтовала, чтобы она считала, что только она способна спасти Анастасию. Как будто она не знала, что публичность - это худшее, что могло случиться с Анастасией! А эта книга, публикацию которой она обсуждала сама, ни с кем не посоветовавшись! Почему этой сумасшедшей надо было обратиться в Шерль Верлаг, издательский дом, полностью преданный Гугенбергу, основателю Стального Шлема. Одному из самых радикально настроенных членов Национальной партии Германии? Она не должна была воображать себе, что великий герцог Гессенский мог принадлежать к этой партии или, по меньшей мере, выступать ее поручителем.
Однако, это очевидно даже для меня живущей во Франции, вдалеке от политических страстей Германии! Великий герцог Гессенский желает восстановления монархии, как и НВДП. К тому же члены национальной партии Германии опираются на финансовую верхушку и аристократию страны. Если мне не изменяет память, несколько месяцев назад они даже получили компенсации царских семей, на имущество которых был наложен запрет после перемирия. У меня нет доказательств, но я уверена, что Гессенский и Гугенберг действуют за одно. У них одни интересы, мнения, они вращаются в одном и том же обществе. И если я права, случай с Анастасией становится политическим делом. НВДП должно мобилизоваться против нее. Если народ Германии вообразит себе путешествие великого герцога Гессенского в Россию в 1916 году, то в ответ на это скандал немедленно достигнет национальной партии Германии. Он подорвет доверие к самой партии. Партия борется с предателями, которые безжалостно нанесли удар в спину гордой Германии. И вдруг оказывается, что среди её руководства находится капитулянт. Он на коленях умолял свою сестру, русскую царицу, о сепаратном мире! Какой позор! Все капиталы богатых промышленников, которые финансируют НВДП, будут разом выведены и, может быть, перейдут этому маленькому капралу Гитлеру, о котором начинают столько говорить! Нет, ни Гугенберг, ни Гессенский не могут позволить себе, чтобы Анастасию признали, а великого герцога обвинили в предательстве. Для этого им необходимо нанести смертельный удар великой княжне.
Ловкость, с которой они маневрируют, делает меня безумной от бешенства. Они далеки от мысли о том, чтобы замять дело. Они предпочли «искоренить зло» в момент, когда у них есть все козыри. Вместо того, чтобы опубликовать рукопись Гарриет фон Ратлеф в форме книги, как ей пообещали, Шерль передал текст в свою самую скандальную газету, «Берлинер Нахтаусгабе». Отвратительная репутация газеты, атмосфера сенсационных новостей, рекламная шумиха, которая окружает публикацию заметок Гарриет фон Ратлеф, все это навредит Анастасии больше, чем я могу себе представить. Простые люди будут обсуждать историю бедной великой княжны, каждый будет исходить из своих доводов. Это скандал! Я уже вижу, как Романовы сомкнули ряды, испугавшись шума, поднятого «делом Анастасии». Я уже слышу категоричные и негативные комментарии европейской интеллигенции и аристократии. «Чтобы скомпрометировать себя, таким образом, эта женщина должна быть явной авантюристкой». Гессенскому удалось совершить этот ловкий ход и дискредитировать Анастасию, опубликовав благосклонные высказывания о ней!

Через несколько дней тетя Рая неожиданно пришла навестить меня. Она приехала из Ниццы, как всегда нагруженная большим количеством пакетов и одетая в невообразимый пылезащитный капюшон, которые носили после Революции.
- Какой невероятный беспорядок, это вещи фон Ратлеф! - воскликнула она, упав в наше единственное кресло. Невероятно! Тетя Рая определила все, что ее очень возмущало. Она начала с одежды без поясов и с низкой талией, которую навязывает мода. Она внимательно рассматривала меня через свой монокль в золотой оправе.
- Мой бедный ребенок, как ты безвкусно одета. Как эта бедная Фанни может тебе все это давать?
На самом деле эта «бедная Фани» была богатейшей американкой. Ее гардероб был составлен по последней моде из коллекций лучших модельеров Парижа. Она вышла замуж за Пьера Боткина, брата моего отца, когда он был послом России в Португалии, и дарила мне одежду, которую она больше не надевала. Поскольку она не носила наряды больше 3-4 раз, я всегда была роскошно одета. Иногда это бывает очень неприятно, когда живешь в бедности.
Тетя Рая погрузилась в решение сложной задачи. Она пыталась освободить ручку своего зонтика, запутавшуюся в сетке для продуктов.
- Ты знаешь, сейчас все складывается против великой княжны Анастасии. Ситуация становится катастрофической, - заявила она, вытащив из сумки пачку мятых бумаг.
- Что происходит? - думала я. Мне было очень тревожно.
- Я только что получила письмо от Остен - Сакен. Статья в Берлинер Нахтаусгабе вызвала в Германии настоящее потрясение. Анастасия стала звездой, предметом любопытства. В Штиллехаусе списки ожидания, чтобы попасть в санаторий, переполнены. Журналисты преследуют сотрудников персонала и засыпают их вопросами. Что касается пациентов, то они считают великую княжну ярмарочным зверем. Они одолевают ее в столовой, устремляются за ней, как только она выходит из комнаты. Ты представляешь, какое ужасное влияние оказывает на нее вся эта суета?
- Ее нервы не выдержали?
- Как говорит Остен - Сакен: «Она стала затравленным, диким и агрессивным зверьком. Она больше никому не доверяет. Ее настроение меняется от состояния полной подавленности до приступов ярости». Ответственным за все она считает бедного барона, отказывается его видеть и оскорбляет его, если он настаивает на встрече. Она возбуждена и почти не спит. Но это не самое худшее.
- Как это?
- Она в опасности, в серьезной опасности. Мы больше не сможем ее защитить. Она рискует попасть в психиатрическую больницу или хуже. Гессенский постоянно зарабатывает очки. Полиция Дармштата обратилась в баварскую полицию. Документы Анастасии не в порядке, говорят о том, чтобы ее выслать в Берлин, где ее поместят в благотворительную организацию. Скорее в приют для душевнобольных.
- И Цале не может вмешаться?
- Он лишен свободы действий. Если он начнет действовать, все подумают, что он выступает как официальный представитель своей страны. В Копенгагене давление настолько сильно, что сам принц Вальдемар больше ничего не может сделать для Анастасии. Вдовствующая императрица убеждена, что все это дело – лишь огромный обман, и даже не хочет об этом слышать. Ее брат остается благосклонным к великой княжне, но сейчас он не может, ни оказать поддержку, ни даже поручиться за расследование своего полномочного министра. Цале должен перестать заниматься этим делом.
- Что?
- Да, он даже не может навестить Анастасию, не рискуя, что от него откажется королевская семья Дании. Тогда его карьере придет конец. Конечно, он продолжает следить за этим делом, но все сейчас держится на Сергее Боткине. А что может сделать русский эмигрант против влияния великого герцога Гессенского и полиции Дармштата?
- Но что же тогда делать?
- У Анастасии нет выбора. Она должна покинуть Штиллехаус до того, как ее вышлют из Баварии. В любом случае у нее больше нет денег, чтобы платить за свое пребывание. Я смогла добиться, чтобы мои американские подруги заплатили за февраль, но это все. Сегодня 26 число, время поджимает.
- Куда может поехать Анастасия?
- Один только Бог знает. Великий князь Андрей активно ищет добрую душу, которая бы ее приняла, но он стучит в закрытые двери. Повсюду он сталкивается с интригами влиятельного противника, который изо всех сил поддерживает Гессенского и пользуется большой благосклонностью в рядах эмиграции. Ты его знаешь, именно его генерал Жаннин2 уже называл «гадким воробьем».
- Ты хочешь сказать… Нет, не собственный же воспитатель Анастасии!
- Да, да. Жильяр! Герой, который последовал за царем в ссылку, в то время когда он ничем не рисковал, будучи гражданином Швейцарии. Человек, который каждый день был рядом с детьми императора до их отправления в Тобольск. Какой свидетель заслужил бы больше веры? А он утверждает под присягой, что госпожа Чайковская самозванка.
- Я этого не понимаю. Это же подлость. Анастасия его воспитанница.
Тетя Рая торжествующе смотрела на меня.
- Ты очень наивная, дитя мое. Посмотри.
Она дала мне в руки вырезку из швейцарской газеты, где Жильяр утверждал, что заявление госпажи фон Ратлеф были лишь грубой ложью и фальсификацией. Это было составлено ловко и с чувством меры. Жильяр утверждал, что защищал свою честь. Его слова неправомерно исказили в пользу самозванки.
Я передала статью тете Рае.
- Жильяр утверждает, что он действует от своего имени3, - продолжала она, - но я в этом очень сомневаюсь. Цале мне написал, что Жильяр приезжал его навестить с графом Гарденбергом, чтобы предложить ему Цале встречу с герцогом Гессенским. Ты видишь, Жильяр - союзник Дармштата4.
От негодования я хранила молчание. От этой мысли у меня закружилась голова. Тетя Рая встала.
- Я должна уйти, если я хочу быть в Ницце до полуночи.
Я пришла в себя.
- Останься провести этот вечер с нами. Ты будешь спать в комнате девочек.
- Большое спасибо, но я не выношу спать с кем-то в комнате. Однажды, во время гражданской войны это чуть не стоило мне жизни.
Она рассмеялась.
- Я была в группе беженцев, и мы спали в крытом гумне. Я не могла слушать чужой храп и вышла, чтобы устроиться под кустарником, на свежем воздухе. На следующий день меня разбудил горн. Оказалось, что я спала посреди лагеря красноармейцев. К счастью, они меня не заметили.
Оглянувшись назад, тетя Рая поцеловала меня в лоб и вышла. Вечером я рассказала Косте об ее подозрениях, связанных с Жильяром.
- Это меня не удивляет, - сказал он мне. - Этот человек всегда казался мне ненадежным. Он вполне способен нарушить и данное слово и присягу. Впрочем…
- Что?
- Когда я служил в контрразведке армии Колчака, я имел с ним дело. Мы искали украшения императрицы, которые царица смогла доверить монахиням монастыря. Когда мы оказались на месте, у монахинь уже ничего не было. Они утверждали, что к ним приходил Жильяр с доверенностью, и все забрал. Кто солгал, я не знаю? Я ничего не смог доказать. В то время мне столько рассказывали. Как бы то ни было, драгоценности исчезли. Что касается Жильяра, то он тогда уже покинул Россию. Непорядочный Жильяр? Возможно. Но у нас нет никаких доказательств, чтобы его разоблачить. Может быть, в этом кроется причина его поведения? Кто-то среди противников Анастасии мог знать эту историю и поставить Жильяра перед выбором. «Вы ее не знаете и избегаете скандала. В противном случае мы вас разоблачим». Возможно, что дело обстоит именно так, но это нельзя проверить.
Я не знаю, что думать об этом объяснении. Оно слишком правдоподобное, но и слишком простое. Возможно, это сыграло роль в поведении Жильяра, в его внезапном охлаждении к Анастасии? Но я думаю, на самом деле все гораздо сложнее. Я хорошо знала Жильяра. Это был швейцарский посредственный преподаватель, полный противоречий. Он всегда разрывался между своим очарованием аристократической Россией и своей мелкобуржуазный ненавистью к величественному благородству императора. Его угодливость царской семье смешивалась с завистью. Для него эти воспитанники были не людьми, а живыми символами системы, которая возвышалась над ним. Обращал ли он когда-нибудь на них внимание, изучал ли их характер, их поведение? Интересовался ли он когда-нибудь их глубокой натурой? Я в этом сомневаюсь. Когда он мне давал уроки французского языка в Тобольске, я была поражена, какую дистанцию он сохранял между собой и нами. Иногда у меня было впечатление, что я нахожусь перед автоматом, созданным для преподавания, а не перед человеком из плоти и крови. Меня всегда шокировало, что к чувствам заключенных он проявлял полное безразличие. Никогда, несмотря на вопросы, которые мы ему задавали, он не соглашался говорить о своей жизни, о своих взглядах на происходящее. «Я здесь, чтобы вас обучать французскому, - говорил он, - а не болтать».
Какие воспоминания, могла сохранить Анастасия в этих условиях? Насмешливый подросток, не очень прилежная ученица, черты которой уже стерлись в его памяти. И особенно дочь царя, склонная к внезапным вспышкам гнева, во время которых она обращалась к нему с презрением, как к подчиненному. Он постоянно должен был думать о об Анастасии, как о ее императорском высочестве, к которой необходимо проявлять показное уважение.
И сейчас, когда я воссоздаю в воображении эти знаменитые визиты Жильяра в санаторий Моммсен, я представляю его перед великой княжной Анастасией, доведенной до состояния жалкого, опустившегося человека. Я спрашиваю себя: «Если он так легко отрекся от Анастасии, то не было ли это желанием сохранить безупречным свое представление о российской монархии, которую он обожал и ненавидел одновременно и которую он должен был - о кощунство - оплакивать…».
Если хорошо подумать, то существовало также другое объяснение поведению Жильяра. Более простое, и более мелочное. Вскоре после своего возвращения в Швейцарию, Жильяр опубликовал книгу о своей службе при российском дворе. Он там подробно описал ссылку в Сибирь и последние мгновения жизни царской семьи. Произведение принесло большой успех, который превосходил самые сумасшедшие надежды издателя. Для журналистов и монархистов Жильяр стал авторитетной личностью и единственным человеком, осведомленным о последних днях, прожитых царем и его близкими. Он проводил публичные лекции, был принят почти всеми Романовыми, которые очень хотели услышать из его уст рассказ о трагических событиях в Екатеринбурге. С наставником царских детей, сидевшем в Царском Селе у края стола, все высочества сейчас обращались, как с равным. Высочества, которые до Революции его просто игнорировали. Какую гордость и радость он, должно быть, испытывал! Какую гордость он должен был находить в удовлетворении, в этом новом статусе. Наконец - то его ценность признали. Авторские права на книгу принесли ему богатство и уважение. Великие люди его поздравляли и боролись за честь пригласить его к себе.
И вот внезапно он сталкивается с погибшей! Бедной, прикованной к постели, но живой Анастасией! Она способна выступить свидетелем тех страшных событий. Она способна вновь отодвинуть Жильяра на задний план. Смогла бы она когда-нибудь выразить ему благодарность, если бы он ее признал? Нет, она, возможно, посчитает его поведение естественным, приветливо протянет ему руку, улыбнувшись, и забудет о нем. Во время первого визита к Анастасии в больницу Сэнт-Мари у Жильяра должно быть перемешались все эти мысли. И потом, в течение нескольких последующих месяцев, он заметил, что ситуация была более сложная, чем он себе это представлял. Немецкая родня великой княжны, стоящая за великим герцогом Гессенским, отказалась принять новость о том, что Анастасия жива, чтобы обеспечить себе комфортное существование в беспокойной Германии. Если бы он, Жильяр, свидетельствовал в пользу великой княжны, то Гессенские и Романовы сочли бы его отступником. У него не было даже шансов на их благодарность. Ему бы пришлось бороться с ними, чтобы добиться правды. Жильяр понимал, что в этой борьбе он не сможет выиграть. Он знал могущество великого герцога Гессенского и влияние, которое тот оказывал на всех своих родственников и членов национальной партии Германии.
Поведение Жильяра можно было предвидеть. Как он мог в своем ограниченном и тщеславном уме ставить на одни весы благополучие сильных мира сего и интересы униженной женщины, недостойной своего царского титула. Один или два ужина с Эрнстом-Людвигом в узком кругу должны были подкрепить это решение. Я даже была уверена, что у Жильяра никогда не было желания предать или мерзко вести себя. Ужас его поступка, без сомнения, ускользнул от него. В действительности, что может быть еще более законным, чем защищать дело монархической власти. Не поддержка же безнадежно больной туберкулезом женщины, которую даже врачи считали потерянной? Конечно, эта госпожа Чайковская походит на Анастасию, но она отказывалась говорить с ним. И как он, Жильяр, мог быть действительно уверен в том, что находился перед своей бывшей воспитанницей? Он так плохо помнил ее черты.
Да, глупая надменность наставника могла быть причиной всего этого зла, всего этого позора. Жильяр во время своего второго визита к Анастасии должен был пройти через сомнение и нерешительность. Сомнения ненадолго задержались в его сознании, не более чем внутреннее убеждение жены Шуры, которую он смог заставить замолчать. Его расследование среди русских эмигрантов Берлина предоставило ему правдоподобные аргументы. С помощью полковника Куликовского Жильяру удалось убедить Ольгу Александровну, что госпожа Чайковская всего лишь притворяется Анастасией…

В последний день февраля стало теплее. Постоянно шел дождь, и влажный туман окружал замок Оржер. Он застаивался над маленьким прудом для развлечения, который был вырыт в глубине парка. Я напрасно пыталась нагреть нашу квартиру. Мне казалось, что одеяла, подушки, белье никогда не высохнут, и что мне не удастся помешать воде, просачиваться повсюду. Я утешалась только тем, что приближается весна. Уже показались первые подснежники.
От холода и постоянной сырости у меня начался сильный насморк. Я и так чувствовала себя немного привилегированной по отношению к другим женщинам поселения, которые ходили работать на завод, а сегодня, из-за болезни, я совсем не могла работать. Я сидела дома и ждала почту. Почта пришла поздно. Я как всегда с нетерпением ждала новостей от Анастасии, и была счастлива, увидев письмо. Оно было отправлено из Оберсдорфа. Его написал сам доктор Эйтель. Наконец из прямого источника я узнала, что происходит в санатории. Несмотря на поспешный почерк врача, я разом прочитала послание. На первый взгляд новости были хорошие. Великий князь Андрей нашел убежище для Анастасии. Как только он понял, что Анастасия больше не сможет оставаться в Штиллехаусе, великий князь написал всем своим родственникам и знакомым, которые казались ему достаточно надежными, чтобы приютить великую княжну. Не колеблясь, один из его кузенов, герцог Георгий фон Лейхтенбергский предложил приютить Анастасию в своем замке в Зееоне.
Гиги Лейхтенберский, как его прозвали друзья и близкие родственники, был прямым потомком принца Эжена де Боарнэ, зятя Наполеона Бонапарта. Принц Эжен, женатый на принцессе Августе Баварской, изменил свое имя после падения Первой Империи и устроился у родителей своей жены. Его потомки породнились с Романовыми5, и мало-помалу поместили все свое богатство в Россию, где они жили до революции 1917 года. После революции на половину разоренный Георгий Лейхтенбергский скрылся в Германии, где у него остался замок XIII века, бывший притон разбойников, Шлосс Зееон. С тех пор он там жил, бесплатно принимая весь год нуждающихся русских эмигрантов. Именно у него атаман Краснов, главный казак, которого я встретила в Париже, написал многие из своих книг.
То, что ему рассказал великий князь Андрей об Анастасии, поразило герцога. Он сам очень мало знал детей императора, но один из его сыновей несколько раз играл с великими княжнами6. Он был убежден, что пока правда не утвердилась, он должен был оказать помощь той, которая могла быть его дальней родственницей.
Лучшего решения и быть не могло. Герцог Лейхтенбергский обладал достаточным влиянием, чтобы оказать сопротивление враждебным действиям фон Гессенского. К тому же, будучи троюродным братом нашего царя, он мог организовать у себя, без подозрений в предубеждении, противостояние завсегдатаям русского двора и способствовать, таким образом, развязке дела.
Казалось, что все устроилось лучшим образом. Но это было просчитано без учета недоверчивого характера великой княжны. Как только доктор Эйтель предложил Анастасии покинуть санаторий, великую княжну охватил панический страх. Она вообразила, что ее окружают враги, заговорщики, продавшиеся великому герцогу Гессенскому. Она считала, что ее вынуждают покинуть Штиллехаус, чтобы закрыть в приюте. Чтобы ее переубедить, были использованы все средства. Напрасно. Она отказывалась выходить из здания из-за страха, что ее похитят. Она начинала кричать, как только подходили слишком близко к двери ее комнаты. Анастасия стала такой нервной и взволнованной, что врачи опасались за ее здоровье. Ее ослабленный организм не мог долго жить в этом постоянном напряжении. Тогда к доктору Эйтелю пришло внезапное вдохновение.
- А если я попрошу госпожу Боткину сопровождать вас в замок Зееон, - предложил он во время одной беседы.- Вы тогда согласитесь туда поехать?
Анастасия растеряно посмотрела на него. В течение нескольких секунд она молчала, потом она глубоко вздохнула.
- Да, с Таней я согласна поехать, - прошептала она. С ней я чувствую себя в безопасности.
Значит, чтобы убедить Анастасию устроиться в Зееоне, мне необходимо отправиться в Германию, где герцог Лейхтенбергский окажет гостеприимство мне и великой княжне. Расходы на мою поездку также будут оплачены.
Но предпринять это путешествие означало для меня покинуть мужа, моих девочек, оставить административные хлопоты, которые требует прием вновь прибывших, оставить моих учеников без преподавателя в середине учебной четверти. У меня было только одно желание – согласиться, но меня мучила совесть. И потом, что скажет Костя? Не разгневается ли он, и не будет ли он меня упрекать в том, что я уклоняюсь от своих обязанностей? Если он будет вести себя, таким образом, я вынуждена буду отказаться от предложения доктора. Я слишком честна по отношению к самой себе, чтобы не согласиться с мужем.
У меня редко были такие плохие дни, как этот. Меня без причины переполняла тревога, я непрерывно повторяла два альтернативных условия, которые мне представились. Больше всего меня мучило полное неведение, в котором я находилась, и то, как отреагирует Костя. Почтение, которое я к нему испытывала, уважение и любовь, которые я питала к нему, не мешали мне чувствовать себя очень далекой от него. Я плохо его понимала. Часто он сбивал меня с толку. В наших натурах было так мало общего…
Я лихорадочно ждала окончания смены на заводе, потому что приняла для себя единственно правильное решение. Каким бы ни было мнение моего мужа, я слепо положусь на него. Я обратилась к молитве и молила Бога направить выбор Кости.
Ночью я услышала, как он поднимался по лестнице, которая вела на второй этаж. Он толкнул дверь и вошел в квартиру. Я вышла поприветствовать его. Он поцеловал меня в лоб. Татьяна и Елена самоотверженно боролись за то, чтобы подняться по социальной лестнице и этим очень расстраивали отца. Костя опять был усталым и напряженным, как это бывало каждый вечер. Для бывшего офицера тяжело видеть, как его понизили до неквалифицированного рабочего. Я предпочла ничего ему сразу не говорить. Я ждала, пока Татьяна и Елена пойдут спать, и дала ему расслабиться после ужина. Наконец, он отложил книгу, в которую был погружен. Я подошла к его креслу.
- Посмотри, - сказала я ему, протянув письмо доктора Эйтеля. - Я получила это сегодня.
Он взял лист бумаги и стал внимательно читать текст. Напрасно я пыталась разгадать выражение его лица. Он поднял голову, и я затаила дыхание. Какое решение он вынесет? Некоторое время Костя смотрел на меня молчаливо. Потом он положил руку мне на плечо.
- Когда ты уезжаешь? – спросил он.

15

Мадам,
 из различных источников до нас дошли очень удивительные слухи, так что нам не захотелось в это поверить. Вашим доверием злоупотребляла интриганка, которая под именем госпожи Чайковской, выдала себя за великую княжну Анастасию Николаевну. Вы даже рискнули признать ее дочерью нашего высокочтимого Императора.
Мы были бы вам признательны за то, что вы вскоре рассеете это досадное недоразумение. Официальное заявление, подтверждающее, что Вы никогда не произносили эти слова, кажется нам подходящим ответом. Эти действия позволят нам продолжить иметь удовольствие видеть вас среди наших членов. Поскольку, Вы хорошо это понимаете, наша организация не может скомпрометировать себя с довольно легковерными людьми, поддающимися влиянию и слабыми духом, чтобы защищать необоснованные нелепости. Мы уверены, что Вы вскоре проясните этот неприятный инцидент.
С глубоким уважением.
Подписано: N…
Секретарь Ассоциации русских монархистов.

В поезде, который направлялся в Германию, я перечитывала со смешанными чувствами напыщенные и многословные фразы. Это письмо скорее меня рассмешило, чем возмутило. Какой стиль! За сто верст отдает провинциальным чиновником. Если великий князь Кирилл для администрации своей партии нашел только таких писак, то множество единомышленников, верных монархистскому делу, вскоре отдалятся от него и присоединятся к великому князю Николаю Николаевичу и РОВС.
Ну что ж, мне остается только взять мое самое красивое перо и сухо ответить, что отныне их ассоциация сможет обойтись без поддержки дочери доктора Боткина. Мой бедный отец! Я рада, что он не видит всю эту подлость, всю эту низость, которую вызывает одно только упоминание имени Анастасии. Уже четыре месяца у меня впечатление, что я стала чумной. За исключением нескольких верных друзей, но как их мало, русские эмигранты исключили меня из своего общества. Когда я приехала в Париж два дня назад, я захотела нанести несколько визитов. Передо мной были только закрытые двери. Никто не хотел принимать ту, которая признала Анастасию, несмотря на заявления великой княжны Ольги Александровны и на приказ, отданный Романовыми.
Я думаю, что на меня так сердятся не за то, что я ее признала, ведь у меня может быть оправдание, что меня обманула ловкая интриганка, а за то, что я об этом говорю. За то, что я нарушила душевный покой и «чистую» совесть каждого. Нарушила настолько, что вчера, когда я случайно встретила рядом с собором на улице Дарю одну из своих старых лицейских подруг, графиню Р., она перешла на другую сторону улицы, чтобы со мной не здороваться. Если Жильяр отрекся от великой княжны из страха скомпрометировать свой социальный статус, так дорого ему доставшийся, то у меня нет этого малодушия. Но я никогда не думала, насколько тяжело быть отвергнутой за правду.
В конце концов, я узнала, какие невероятные сплетни ходили обо мне. Меня называли взбалмошной, даже истеричной. Злословие быстро распространялось. «Вы понимаете, ее мать была неуравновешенной, душевнобольной, которая убежала с немецким наставником своих детей. Теперь ее дочь стала походить на нее…».
Даже мой дядя Пьер, бывший посол, принял в этом участие. Он специально приехал навестить меня в Рив, где он брезгливо взглянул на замок, спрашивая меня, как я могу здесь жить. Потом он отошел, чтобы поговорить со мной.
- Моя племянница, ты сделаешь то, что я тебе посоветую, - приказал он. – Перестань вести себя как сумасшедшая и разоблачи самозванство госпожи Чайковской.
Я попыталась убедить его.
- Но ты должен мне поверить, это она. Я ее узнала. У меня нет ни малейшего сомнения.
Дядя Пьер жестом отмахнулся от этого возражения.
- Ты ничего не понимаешь в политике. Дело монархистов должно остаться единым. Даже если Анастасия жива, ты должна отрицать это на благо России!
В условиях суровой действительности его позиция была оправдана. Но я не сторонница Макиавелли. Я отношусь к идеалистам, которые верят, что доброта и любовь должны быть важнее государственных интересов! Дядя Пьер уехал в гневе, ударяя своей тростью по кустам в парке.
- Женщинам действительно нельзя доверять, - цедил он сквозь зубы. - Чуть больше гормонов или их недостаток, и они ведут себя как неразумные дуры!
Ах, расскажите мне о постоянстве и разуме мужчин …
Именно так я узнала, что мой дядя Пьер, достойный посол святой Российской Империи, был женоненавистником.

Пересечение немецкой границы прошло благополучно. Было нелегко получить въездную визу на территорию Веймарской республики, так как к паспортам беженцев относились очень предвзято. Ярлык беженца придавал неприятную славу, которая тормозила малейшую административную формальность. Потребовалось личное вмешательство полномочного представителя Дании Цале, чтобы мое дело было решено за два дня. Для него это было рискованно. Дипломат занимался еще больше защитой Анастасии в тот момент, когда поддержка принца Вальдемара становилась все более и более незначительной. Клевета Жильяра шла своей дорогой к королевскому двору Копенгагена, и Цале не осмеливался ни навестить великую княжну, ни написать ей.
Между Цале, который больше не мог сохранить свои позиции, и великим князем Андреем, который должен был показывать свою беспристрастность, чтобы не навредить достоверности расследования, находилась я, женщина 28 лет, не имеющая дипломатического опыта. Я была для Анастасии представительницей этих двух высокопоставленных особ, и не знала, смогу ли оправдать оказанное мне доверие. Если бы произошел малейший инцидент, то я больше не смогла бы просить их ни о влиянии на ход дела, ни о защите Анастасии.
Наконец-то, у меня больше не было оснований волноваться. Все было тщательно организовано Цале, Сергеем Боткиным и доктором Эйтелем.
Мы договорились, что лучшим местом для нашей встречи с Анастасией будет Мюнхен, расположенный на полпути между Оберстдорфом и Зееоном, где была баварская резиденция семьи Лейхтенбергских. Эта поездка должна была храниться в строжайшем секрете, чтобы не всполошить журналистов и не вызвать внезапные действия противников великой княжны.
В санатории Штиллехаус сильно опасались за безопасность Анастасии. Гессенский продолжал оказывать давление посредством полиции Дармштата на баварскую полицию. Он добивался выселения Анастасии из Баварии и ее помещения в психиатрическую больницу Берлина. Комиссар Гюнберг, который когда-то приютил Анастасию и заинтересовал ее делом членов Веймарского правительства, вмешался в дело, защищая Анастасию. Но это хрупкое равновесие в любой момент могло нарушиться.
Я успокоилась только тогда, когда увидела на вокзале в Мюнхене доктора Эйтеля, который шел мне навстречу спокойно без всякой напряженности. Он тепло меня поприветствовал.
- Все хорошо, госпожа Чайковская отдыхает в отеле. Я должен сказать, что она вас ждет с беспокойством.
Он улыбнулся на юношеский манер.
- Я рад доверить ее вам. У меня с ней больше нет никаких связей. Она убеждена, что все врачи и медсестры санатория объединились против неё, и являются сообщниками этой госпожи Ратлеф-Кайлман, которую она теперь ненавидит.
- Ей стало легче от того, что она покинула Штиллехаус?
- Напротив, мысль о встрече с неизвестным вводит ее в панику. На самом деле она нигде не чувствует себя в безопасности. Ваше присутствие успокоит ее.
Может быть, и успокоит, но на слишком короткое время. Как бы то не было, но Анастасии необходим покой, живость и энергия. Поскольку она доверяет мне, то я постараюсь сделать все, чтобы вернуть ей надежду и храбрость.
В отеле мы поднялись в номер великой княжны. Я ожидала увидеть ее угнетенной, и мне стало легче, когда я увидела, что она встречает меня. Она была одета в белое, ее любимый цвет, но ее осунувшееся лицо показалось мне еще более бледным, чем прошлым летом.
Анастасия мне напряженно улыбнулась, подставила мне щеку, чтобы я ее поцеловала. Я едва коснулась ее кожи своими губами, но она вздрогнула. Она была напряжена и очень нервозна. Она делала все, чтобы не поддаться какому-нибудь опрометчивому решению.
Меня поразила одна мысль. Передо мной была императрица Александра, которая пыталась дать аудиенцию. Именно такой, какой мой отец описывал её много раз. Как и супруга Николая II, Анастасия скрывала свою нервную напряженность и свой страх неизвестного под видимой суровостью и сдержанностью.
Но великая княжна еще не получила громадную империю, которой владела ее мать. Ей необходимо было пройти испытание как можно быстрее, она не могла ждать. Она едва отвечала на вопросы о своем здоровье. Как только я замолчала, она встала, взяла шляпу в форме колокола из белого фетра, которая старательно была поставлена на туалетный столик, и энергично натянула ее на свою голову. Она откинулась назад, и ее тёмно-русые волосы беспорядочно вырвались из-под белой шляпы.
- Давайте поговорим немедленно, я готова, - умоляла она.
У нее был такой хрупкий и напряженный вид. Она сидела смирно посреди комнаты, без пальто, одетая в белое платье, как жертва, приготовленная к жертвоприношению. У нас нет Ифигении в русских сказках и традициях, но я никогда не видела более живого воплощения дочери Агамемнона, принесенной в жертву своей семьей на благо государства, чем княжна Анастасия.
Доктор Эйтель шагнул вперед и взял великую княжну за руку.
- Пока еще не время, - сказал он нежно. - Я вам забронировал билеты на вечерний поезд. И потом, ваша подруга только что приехала, она, должно быть, очень устала после путешествия.
Я тотчас добавила.
- Да, я очень хотела бы подкрепиться хорошей чашкой чая.
Анастасия покраснела и сорвала шляпу с головы.
- О, я ни о чем никогда не думаю. Быстрее звоните, доктор, быстрее звоните, пусть нам принесут чай.
Она заставила меня сесть в кресло.
- Я не хочу, чтобы из-за меня вы чувствовали себя усталой, - воскликнула она. - Вам необходимо отдохнуть. Вам удобно сидеть? Вам не холодно? Я могу одолжить вам мою шаль. Скажите мне, если вам что-нибудь потребуется. Я вас прошу, скажите мне.
Великая княжна все больше и больше нервничала, стараясь показать свое расположение ко мне. Как только принесли чай, она бросилась его подавать и чуть не перевернула чашку, спеша мне ее принести. Она пыталась быть веселой, спрятать свою тревогу, но результат не убедил нас, ни доктора Эйтеля ни меня. Я захотела снять напряженность, рассказывая без разбора все забавные истории, которыми была усыпана наша жизнь в Рив. Напрасно. Страх, который прочитывался во взгляде великой княжны, невозможно было рассеять. Поэтому я с облегчением заметила, что нам пора было отправляться на вокзал. Анастасия не протестовала и покорно покинула отель. Доктор Эйтель нас проводил до перрона, посадил нас в купе. С притворной радостью он попрощался с Анастасией.
- Вы увидите, вам будет очень хорошо у Лейхтенбергских. Герцогиня очень добрая и мягкосердечная женщина.
Княжна не ответила и даже не попрощалась с доктором. Поезд тронулся. Внезапно храбрость Анастасии ослабла. Она осмотрела все вокруг себя суровым взглядом, как загнанный зверь, который больше не знает, куда бежать. Вагон был мрачный, зловещий, с плохим освещением. Начало холодать. Согласованность ее движений была все меньше, в то время как усиливалась ее нервозность. Великая княжна забилась в дальний угол купе, поджав ноги и прижав руки к груди. Ее взгляд вновь приобрел трагическую неподвижность, которую я так часто видела в Оберстдорфе.
Я попыталась заговорить с ней, но она мне не ответила. Погрузившись в свою тревогу, она меня не слышала. Тогда тихо, чтобы ее не испугать, я подошла к ней. Не говоря ни слова, я села напротив нее, и мало-помалу отважилась положить руку ей на плечо. Ее мышцы были неподвижными и судорожно сжатыми. Я не двигалась. Постепенно я почувствовала, как мое тепло передавалось ее телу, она незаметно расслабилась.
Наконец, боязливо и аккуратно она съежилась, как котенок, оцепеневший во сне. Она положила голову мне на грудь, и мы сидели, прижавшись, друг к другу. Это было единодушие, о котором я никогда ни с кем не мечтала.

Уже была ночь, когда поезд остановился на небольшом грубом массивном вокзале. На перроне неподвижно ждал мужчина высокого роста в компании слуги в форме шофера. Я направилась к двери, и незнакомец подошел к вагону. В его поступках просматривалась проницательность, военное упорство и аристократическая непринужденность. Слабое освещение вокзала обнаруживало высокомерные и надменные черты. Я никогда не видела герцога Георгия Лейхтенбергского, но знала, что это был он.
Подойдя ко мне, герцог поприветствовал меня и помог Анастасии спуститься на перрон. Великая княжна бросила на него испуганный взгляд и не произнесла ни слова. По знаку своего хозяина шофер взял наши чемоданы и пошел впереди. Нас ждал автомобиль с откидным верхом. Несмотря на сумерки, я заметила, что он был небольшим и вышедшим из моды. Русская революция, которая разорила нас, не пощадила и Лейхтенбергских.
Мы молча ждали, пока шофер снимет откидной верх, потом герцог посадил нас на заднее сиденье, и мы поехали. Рядом со мной, схватившись за мою руку, дрожала Анастасия. Было слишком темно, чтобы я могла разглядеть ее лицо. Она дрожала от холода или страха. Может быть, и от того, и от другого. В этом приезде не было ничего, внушающего доверие. Машина ехала по замерзшей равнине, через поля, которые еще были покрыты снегом, как поля, по которым должно быть Анастасия, раненая, с лихорадкой, проезжала в повозке Чайковских.
Герцог говорил время от времени, задавая нам безобидные вопросы о нашем путешествии. Его интересовало все. Насколько мне понравился Мюнхен? Сильно ли мы устали? Я односложно отвечала. Тревога Анастасии была заразительной, и у меня сжималось сердце. Как Анастасия будет чувствовать себя в замке Зееон? Я даже не знала, благосклонно ли к этому относится герцог. А если он ее не признает? Великая княжна, такая чувствительная к обстановке. Она не могла вынести даже малейшей враждебности. Ее нужно было приручить, не обращая внимания на ее капризы. Знают ли жители замка, что с ней нужно обращаться именно так? Будут ли они проявлять должное уважение к великой княжне, которое Анастасия наивно ожидала от своего окружения? Анастасия вела себя точно так же, как и в детстве, когда все ей были обязаны. Казалось, что герцог тоже не был тем, кто позволил бы проявить неуважение к себе. Эта сочетание могло быть взрывоопасным.
Только что появилась луна, при свете которой сверкал слой льда, покрывающий снег. Фары бросали пучки слабого бледно-желтого света. На повороте дороги появился дикий кролик, замерший при внезапном свете. Я видела, как он стремглав побежал по тропинкам, мелькая своим белым торчащим вверх дразнящим хвостиком. Я ему завидовала. Он был живым, в то время как у меня было впечатление, что мы вчетвером были заключенными в этом автомобиле, марионетками, подвешенными между небом и землей без настоящего и будущего.
Наконец темноту пронзил банальный и успокаивающий свет деревни. Но машина ехала дальше вдоль черных и холодных гнетущих стен. Это и был замок Шлосс Зееон! Бывшая варварская и неприветливая крепость разбойников. Анастасия прижалась ко мне, она стучала зубами.
Обстановка изменилась, как только машина подъехала к крытому входу. Во дворе несколько светящихся окон привносили некоторое оживление и теплоту. Нас ждали. Мы оказались, я не знаю как, на втором этаже, смутно напоминающем пустой и ярко освещенный зал. Сам герцог указывал нам дорогу. Слава Богу, жители замка были предупредительны и не показывались. Анастасия пошатывалась от усталости и была почти не в состоянии встречать, кого бы то ни было.
В конце длинного коридора герцог провел нас в две смежные комнаты с массивной мебелью, оживленной красивой драпировкой. Комнату Анастасии украшал букет цветов.
- Я думаю, вам здесь будет хорошо,- пояснил герцог. - Ваши окна выходят на озеро. Как жалко, что до весны еще далеко. Вид замечательный, особенно когда цветут все яблони.
Едва он закончил свою фразу, Анастасия повернулась к нему. Несмотря, или скорее из-за своей усталости, она изменилась. Выпрямившись и собрав последние силы, она протянула руку герцогу, ее движение носило отпечаток впечатляющего величия.
- Спокойной ночи, - сказала она.
Она ждала.
В душе я содрогнулась. Проблема возникла раньше, чем я о ней подумала. Анастасия ждала, что герцог немедленно выйдет, как должен сделать любой придворный, когда его отпускает дочь императора. Как отреагирует на это герцог? Почувствует ли он себя оскорбленным той незнакомкой, которую он приютил из милосердия? Я посмотрела на герцога. Он внимательно смотрел на Анастасию, как если бы он ее видел в первый раз. Он открыл рот, потом снова овладел собой. Я прочитала на его лице новое выражение, которое я не смогла расшифровать.

Как только Анастасия уснула, я в спешке переоделась. Перед тем как уйти, герцог Лейхтенбергский мне незаметно сказал:
- Я вас прошу, когда вы освободитесь, спускайтесь в гостиную.
Мне было очень тревожно. Если с первых мгновений Анастасия вызвала раздражение своего хозяина, ее пребывание в Зееоне могло стать очень коротким. Лейхтенбергский был ее последней надеждой, ее последней защитой, которая отделяла ее от приюта, где ее хотел закрыть дядя Эрни. Я приготовилась защищать великую княжну. Лихорадочно повторяя все аргументы, на которые я должна была ссылаться, собрав все свое мужество, я вошла в гостиную.
Это была большая комната с выбеленными известью стенами, с великолепными пропорциями, загроможденная разрозненными креслами разных стилей и форм.
В изящном кресле эпохи Людовика XVI восседала супруга герцога Лейхтенбергского, живо разговаривая со своим мужем. Герцог представил нас, и я поблагодарила герцогиню за ее гостеприимство. Это была смуглая брюнетка невысокого роста, которая не проявляла никакого кокетства. По ее блестящим черным круглым глазам, как у сокола, был виден решительный и авторитарный характер. Я почувствовала, что она меня притягивает. Можно было догадываться, что за резкой внешностью она скрывала большую душевную доброту. Но герцог нам не дал времени познакомиться.
- Вы видели, - воскликнул он, - как она меня выпроводила! Таким естественным движением! С таким авторитетом! Я был ошеломлен. Одним махом эта незаметная и дрожащая женщина стала совершенной знатной дамой. Я поражен. Императрица. Передо мной стояла императрица!
Внезапно воцарилось молчание. Слова герцога Георга звенели в наших ушах, они были слишком торжественны, чтобы мы могли отвлечься от их значения. Я ликовала. Наконец, герцогиня Ольга, чей практический ум быстро одержал верх, вернула нас к более конкретным заботам.
- Если ваше решение обосновано, мой дорогой, а я вам доверяю, бедняжка оказалась в ужасном положении. Мы должны действовать.
Герцог высказал свое мнение.
- Я уже начал через Сергея Боткина организовывать все возможные сравнения с бывшими родственниками великой княжны Анастасии. Мое положение гарантирует объективность этих встреч.
- Проблема не в этом, - продолжила герцогиня. - Госпоже Чайковской необходима влиятельная помощь. Посмотрим, к кому мы можем обратиться? Наш друг генерал Макс Хоффман является гарантом ее подлинности.
- Генерал Хоффман? – спросила я. – Не он ли был главой штаба Кайзера на восточном фронте в 1918 году?
Герцог, улыбнувшись, посмотрел на меня.
- Точно. До вас в Сибири хорошо доходили новости. Да, Хоффман подтверждает, что ваша подзащитная – это великая княжна Анастасия. Он мне дал слово, что у него были документы, подтверждающие это. Но они, к несчастью, находятся в строжайшем секрете.
Я быстро размышляла. Мой муж участвовал в службе контрразведки армии Колчака, и с ним я научилась понимать с полуслова. Мне не нужно было более пространных объяснений. Секретные службы Германии обладали доказательством подлинности Анастасии. Если подумать, то это вполне логично. Именно с их согласия она смогла проникнуть на Украину, во время своего долгого бегства в телеге. Вот только склонить этот замкнутый мир к нарушению закона молчания было сверхчеловеческой задачей. Хоффман никогда не согласится свидетельствовать публично7.
- Кроме нашего друга, - продолжала герцогиня, - я не знаю никого высокого ранга, кто мог бы заинтересоваться случаем нашей гостьи.
- Но вы забываете Херлуфа Цале! – воскликнула я.
Отпечаток грусти появился на лице герцога Лейхтенбергского.
- Вы не в курсе. Мне жаль Хелруфа Цале, к которому я питаю самое большое уважение, но он был отстранен от дела. Принц Вальдемар уступил давлению со стороны окружения его сестры, вдовствующей императрицы8.

Цале смотрел на невозмутимое красивое лицо вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Мать несчастного Николая II приняла его холодно, и опытный посол, благодаря своей долгой карьере в искусстве нюансов и замалчиваний, знал, что ее заставили его принять. Чтобы он ни говорил, его аргументы будут выслушаны сурово и даже враждебно. Какая жалость!
Вдовствующая императрица была старой женщиной, обиженной судьбой и окруженной своими идеями, окаменевшими от возраста и несчастий. Цале надеялся, что ему удастся пробить толстую стену ложных убеждений, которые она создала, чтобы защититься от реальности.
Императрица сидела неподвижно. Сейчас она ждала, что посол будет говорить о деле, для которого он попросил аудиенцию.
- Ваше императорское высочество, - начал Цале глухим голосом, - считаю своим долгом представить вам вновь результаты моих расследований, связанных с госпожой Чайковской. С того момента, как принц Вальдемар доверил мне это дело, я собрал внушительное количество доказательств, которые подтверждают, что эта девушка есть никто иная, как ваша внучка, великая княжна Анастасия.
Посол бросил взгляд вправо от Марии Федоровны. Там в стороне сидела великая княгиня Ольга Александровна и занималась шитьем. Она притворялась равнодушной, но ее движения были нервными и плохо согласованными. Она вздрогнула, услышав имя Анастасии, и ее щеки окрасились в розовый цвет. Что касается вдовствующей императрицы, она никак не отреагировала.
- С какой бы стороны я не подходил к этому случаю, все совпадает. Ее воспоминания, хотя и усеченные из-за частичной амнезии, всегда точны. Я знаю, что некоторые обвиняют госпожу Чайковскую в том, что она заимствует эти воспоминания из опубликованных книг о жизни в Царском Селе. Но я утверждаю, что это невозможно. С одной стороны, у госпожи Чайковской никогда не было средств, чтобы собрать такую документацию, как и, впрочем, у эмигрантов, которые ее принимали во время ее пребывания в Берлине. С другой стороны, я сам провел эксперимент. Ее амнезия не дает ей возможности вспомнить о том, что она прочитала меньше недели назад. Наконец, я записал много историй, рассказанных больной, которые никогда не были опубликованы и которые после проверки оказались подлинными.
Я приведу только один пример. Доктор Руднев, который ухаживал за госпожой Чайковской в Берлине, однажды спросил ее, что она делала в день объявления войны. Госпожа Чайковская покраснела и рассмеялась. «Мне стыдно, - сказала она, - я и моя сестра Мария, мы играли, бросая бумажные шарики в прохожих». Доктор Руднев мне потом рассказал, что он был одной из мишеней проказ их высочеств великих княгинь, и об этом он никогда никому не рассказывал.
Цале заметил по легким морщинам, которые оживили еще такое гладкое лицо вдовствующей императрицы, что его пример был плохо подобран. Марии Федоровне не нравилось, что хорошее воспитание ее внучек ставилось под сомнение.
- Я хочу также настоять на физических характеристиках, - продолжил он, не показывая своего разочарования. - Сходство госпожи Чайковской с великой княжной Анастасией подтверждалось множество раз. Если ее лицо изменилось в результате роста и внешних ранений, силуэт и манеры те же самые.
Ее высочество принцесса Швеции Марта спросила меня, смогу ли я организовать встречу с той, которая выдавала себя за дочь царя. Я попросил ее следовать за мной, и принцесса смогла увидеть больную, когда она прощалась со мной со своего балкона. Она воскликнула: «Но это не Татьяна. Это Анастасия». Было видно, что принцесса испытала шок. Я уверен, что она не притворялась взволнованной. Но эти свидетельства, основанные на личных впечатлениях, могут быть оспорены. Я это понимаю, поэтому ограничусь тем, что отмечу, что у больной на левой лопатке есть след от родинки, удаленной хирургическим путем. А у великой княжны Анастасии Николаевны была операция по удалению родинки в том же самом месте до войны 1914 года. Деформация правой стопы, которой страдала великая княжна, также есть у госпожи Чайковской. Таким же образом у последней есть след от шрама на суставе среднего пальца левой руки. Я нашел подробности происшествия с ее высочеством великой княжной. Неловкий лакей прижал ее палец дверью машины.
Цале прервал свою речь, чтобы подождать реакцию императрицы. Мария Федоровна молчала. В установившейся тишине Цале услышал, как тихим голосом шептала Ольга Александровна, не отрывая глаз от шитья:
- Дверью машины прижат был палец у Марии, а не у Анастасии10.
Посол начал находить ситуацию стеснительной. Мать Николая II не двигалась, выпрямив спину и высоко подняв голову, замкнулась в своем молчании. Цале никак не мог узнать, слушала ли она его. У него было впечатление, что он говорил в пустоту. Он знал, что Мария Федоровна была очень сильно огорчена недавней смертью своей сестры Александры, королевы Англии, и вышла из этого испытания ослабленной и усталой, но он говорил о ее внучке! Она единственная, кто выжила в бойне в Екатеринбурге! Как императрица могла оставаться такой безучастной? Отчаявшись, Цале смирился и перешел к последней части своей защитной речи:
- Когда я дошел до этой стадии моего расследования, мне оставалось только прояснить основной пункт. Что случилось с великой княжной Анастасией Николаевной во время трагедии 1918 года? Существовала ли физическая возможность ее появления в Берлине в 1922 году? В моем распоряжении было две группы свидетельств: те, которые дала госпожа Чайковская, к несчастью очень обрывочные, и официальное расследование, проведенное следственным судьей Соколовым для адмирала Колчака. Я сосредоточился над описанием, данным дознавателями армии Колчака, последних моментов жизни его императора Николая II и его семьи в доме Ипатьева в Екатеринбурге.
Мария Федоровна, наконец, показала, что слова Цале до нее доходили. Ее глаза моргали, и посол видел, как сжимаются мышцы ее лица. Цале оказался перед дилеммой, которую он не мог разрешить. Как рассказать матери об убийстве ее сына нейтрально, чтобы избежать любой гневной реакции к себе и делу, которое он защищал.
- Расследование установило, - начал он монотонно,- что поздно вечером 16 июля 1918 царь и все его свита были разбужены стражей. Им приказали подготовиться к новому переезду. Приготовления прошли быстро, в смятении. Когда узники оделись, большевики собрали их в комнате в подвале. Согласно отчетам, их было 11: царь, царица, их пятеро детей, доктор Боткин, горничная Демидова и двое слуг. Судья Соколов тщательно изучил эту комнату. Из этого он сделал следующий вывод: стража Красной Армии под предводительством Юровского ворвались и в упор расстреляли заключенных. Один из, арестованных позже, красноармейцев дал свидетельские показания. После револьверных выстрелов в живых осталась только великая княжна Анастасия. Тогда один солдат ударил ее прикладом.
Императрица побледнела. Одной рукой она сильно сжала свою трость, и Цале мог видеть суставы, побелевшие от напряжения. Среди пятен старости выступала одна дрожащая прожилка. Лицо приняло враждебное выражение. Мария Федоровна холодно, невыразительно и взволновано смотрела на Цале. Внезапно Цале понял. Это была правда. Волков был прав. Императрица не верила в смерть своего сына. Вопреки любым доказательствам, она представляла его живым, чудесно спасенным и живущим в уединении. Цале откашлялся:
- Ваше императорское высочество, я глубоко расстроен, что был вынужден заставить вас пройти это испытание. Но расследование Соколова неопровержимо. К тому же, совпадение его данных с рассказом госпожи Чайковской представляет доказательство, что ее высочество великая княжна Анастасии Николаевны выжила. Вы видите, у госпожи Чайковской на лице, в особенности на челюсти, и на костях черепа, следы травм. Профессор Руднев утверждает, что эти травмы, по всей вероятности, были нанесены прикладом ружья. Госпожа Чайковская вспоминает, что их резко разбудили красноармейцы, потом следовала спешка. Она мне рассказала о входе в подвал дома Ипатьева. Там ее воспоминания теряются. Она вспоминает, что пришла в себя в крестьянской повозке, она была ранена, ее мучила лихорадка. Один из красноармейцев, который занимался перевозкой тел, заметил, что она была жива и спас ее… Ваше императорское высочество, я готов рисковать своей жизнью, своим имуществом, репутацией ради того, что я сейчас буду утверждать. Госпожа Чайковская – это великая княжна Анастасия Николаевна.
Цале замолчал. Его сердце билось. Несмотря на давнюю привычку произносить речи, он чувствовал легкую одышку. Цвет его лица, обычно светлый, стал красным.
- Ваше императорское высочество, я могу добавить только одно. Подумайте о приговоре, который вынесет история вам и вашей семье, если не предпринять ничего, чтобы прояснить это дело.
Мать Николая II все время смотрела на Цале. Она медленно повернулась к Ольге Александровне, которая продолжала вышивать неровно и нервно.
- Моя дочь Ольга, - сказала она тихим и усталым голосом, - моя дочь Ольга утверждает, что эта женщина не моя внучка.
Вдовствующая императрица встала. Аудиенция была закончена.

16

Анастасии было сложно адаптироваться в Зееоне. Несмотря на приближение весны, было еще холодно. Снег блокировал окрестности замка, нам было практически невозможно выйти. Внутри развлечения бывали редко, там царила тяжелая атмосфера, которая была мало ободряющей для слабых нервов. Бывший монастырь, логово грабителей, нес на себе всю тяжесть своей истории. В коридорах и больших вестибюлях от холодных камней исходил затхлый запах молитв и благодарственных молебнов, которые борются с мрачными воспоминаниями о грабежах и насилии. При приближении ночи здание оживлялось мрачной жизнью, луна отражалась в черных стеклах, пробуждая своим светом, почерневшие портреты и скользила по бесчисленным дверям, которые, казалось, приоткрывались. Нередко встречались едва заметные шелковистые шарики, мыши, убегающие по серому бархату ковров.
Но с наступлением дня ночные привидения отходили на второй план, и мне удавалось успокоить взволнованное сознание Анастасии. С прошлого лета в Штиллехаусе у великой княжны не было никаких улучшений в психологическом плане. Конечно, ее физическое здоровье улучшилось, она научилась пользоваться левой рукой, но ее поведение свидетельствовало о тревожной нестабильности. Она закрывалась на целый день в своей комнате и проводила время, вытянувшись на кровати или на диване, ссылаясь на мигрень. Она пугалась по пустякам, дрожала от страха, когда стучали в дверь. Она не хотела никого видеть, и я была вынуждена просить герцогиню, чтобы ей приносили еду в комнату.
Однако, и меня это радовало, у Анастасии не вызывал опасений герцог Георгий Лейхтенбергский. Каждое утро он навещал ее, и по поводу этих встреч великая княжна выражала все большее удовлетворение. Ее ободряла статность, воинственный вид и уверенность герцога. Через несколько дней после ее приезда она настолько осмелела, что задала ему вопрос, который ее уже давно мучил:
- Почему вы меня приняли?
Герцог хорошо помнил то сильное впечатление, которое испытал во время приезда Анастасии. Гиги Лейхтенбергский не колебался.
- Я всем обязан императору Александру III, - ответил он. - Для меня это большая честь и радость, если я могу помочь его внучке.
В его голосе слышалось искреннее волнение. Анастасия улыбнулась. Отныне она всегда с нетерпением ждала визита хозяина. Каждый раз герцог немного опаздывал. Мы с ним просто болтали. Анастасия почти никогда не вмешивалась в нашу беседу, но слушала с живым удовольствием. Однажды герцог принес довоенную подборку немецкой иллюстрированной газеты Die Woch. Анастасия тотчас оживилась.
- Там должны быть фотографии моих родителей! – воскликнула она. – Они там были всегда!
Мы листали толстые переплеты. Каждая фотография вырывала из великой княжны радостный комментарий, но эти образы исчезнувшего счастья также оживляли в ней сильное страдание. Вскоре она погрузилась в свои мрачные мысли. Я оставила ее, лежащую на диване. В этот раз я не сделала ничего, чтобы ее развлечь. Ее глаза были закрыты, но у меня сложилось впечатление, что в ней происходят изменения.
Я не ошиблась. С этого дня у Анастасии вновь появился вкус к жизни. На фотографиях она увидела своих родителей, молодых и счастливых, которых шумно приветствовала толпа. Она видела своих сестер, которые босиком играли на дамбе с маленьким Лордом Маунтбаттеном. Мужественная представительность казаков из Конвоя, украшенная униформа лакеев, пробудили в ней радость и вкус к жизни ее отрочества. Периоды прострации случались все реже. Мне даже удавалось ее рассмешить. Ее тревога оставалась, но сейчас великая княжна этого не скрывала. На своем неправильном немецком, на котором она вновь охотно разговаривала, она рассказывала мне о Цале, о ее тете Ольге, которая беспокоилась, что не получила от нее письмо. Ее даже охватывали ужасные приступы ярости, когда я имела несчастье говорить о Гарриет фон Ратлеф-Кайлман.
- Она меня предала! – кричала она. – Эта женщина меня обманула. Она хотела отомстить мне! Она сосет мою кровь, она пользуется моей трагедией, чтобы заработать денег! Я ее ненавижу.
Статьи Гарриет приводили ее в негодование. Она не могла простить Гарриет неуместность, с которой та придала гласности ее тайны. Так не делается! Мне было нелегко ее успокоить, меняя тему и отвлекая ее внимание.
Несмотря на эти случайные вспышки гнева, улучшение в характере великой княжны продолжались. Анастасия становилась менее отчаянной. Наконец, она согласилась покинуть комнату, когда я уверила ее, что ей не грозит никакая нежелательная встреча. Наступила оттепель, и один или два раза мы совершили одинокую прогулку по аллеям парка вдоль озера. На этаже, где находились наши комнаты, располагался музыкальный салон с мебелью, обитой вощёным ситцем веселых тонов. У Анастасии быстро вошло в привычку проводить там утро. Я садилась за пианино, она меня страстно слушала. Ее особенно волновали старые русские народные песни. Она то смеялась, то плакала, хлопала в ладоши, принималась напевать мелодии и даже – о, чудо – русские слова.
Герцог все чаще и чаще приходил присоединиться к нам. Тогда я отходила от клавиатуры, чтобы с ним поговорить. Мы говорили по-немецки, но мои фразы путались, и я переходила на русский. Герцог подражал мне, сам не замечая этого. Иногда он останавливался, извиняясь перед Анастасией, что говорил на языке, который для нее, казалось, был чуждым.
- Продолжайте, ну продолжайте же, - восклицала тогда великая княжна, сверкая глазами, - я все понимаю!
Я была рада. Страх, который заблокировал мозг Анастасии, начал постепенно исчезать. Понемногу русский возвращался к ней. Однажды, после отъезда герцога я спросила великую княжну:
- Почему вы не говорите по-русски? Я вижу, что вы его не забыли.
Анастасия посмотрела на меня возмущенно и агрессивно.
- Тяня, это невозможно! Как вы не понимаете, что я не могу разговаривать на этом языке? Тогда как … тогда как…
Она запнулась. В волнении она забывала немецкие слова.
- Тогда как последние фразы, которые я услышала в ту ночь, были сказаны по-русски!
Ее пронзительный голос оборвался на последнем слове. В ту ночь… Она думала об ужасной и трагической ночи на 17 июля 1918 года. Последние слова произнес начальник убийц Юровский.
- Ваша судьба решена, - заявил он Николаю II. - Мы вас сейчас расстреляем!
Грянул залп. Свистели пули. Чудом выжившая Анастасия еще должно быть слышала, как Юровский приказал своим подручным:
- Прикончите их. Всех!
Удар приклада обрушился на нее, погрузив ее в кошмар новой жизни без корней и без имени.

Если герцог был убежден в подлинности Анастасии, то вся его семья в это не верила. Его жена Ольга каждый день отправляла свежие цветы в комнату великой княжны. Когда я с ней разговаривала вечером, она мне рассказала, что хотя она полностью доверяет своему мужу, она с нетерпением ждала встречи с Анастасией, чтобы, наконец, иметь возможность сформировать собственное мнение. Сыновья герцога, в отличии от Георгия, родного брата бывшего флигель-адъютанта Николая II, не оценили присутствие «интриганки». Только дочь Лейхтенбергов, Натали, баронесса Меллер-Закомельская, которая была примерно моего возраста, и с которой я с удовольствием болтала, была благосклонна к княжне.
Я начала убеждать Анастасию, что нужно спуститься и поблагодарить герцогиню за гостеприимство. Если великая княжна продолжит избегать своих хозяев, то внутри замка может образоваться враждебный фронт, который испортит мнение герцога о ней. И потом, Анастасия должна начать жить, как нормальный общительный человек. Это было важно для ее выздоровления.
В своих попытках я добилась немногого. Вскоре Анастасия запротестовала.
- Но у меня нет необходимости видеть герцогиню. Вы сами можете ее поблагодарить от моего имени!
- Простите, но вы не можете обращаться так с человеком, который оказал вам гостеприимство, который вам присылает цветы.
- Я не просила привозить меня сюда. Мне не нравится, когда мне подают милостыню, а от меня ждут признательности. Я хочу уехать, уйти в монастырь или бесплатную больницу. Так будет проще всего. Я не хочу быть кому-то обязана!
- Я вас прошу, сделайте усилие. Герцогиня – это простая нежная женщина, вы с ней поладите.
- Нет, я не хочу. Я не пойду.
Я пыталась несколько раз возобновлять этот разговор, но каждый раз Анастасия становилась совершенно бледной от мысли, что ей надо было встретиться с незнакомкой. Тревога причиняла ей физическое недомогание и истощала ее. Наконец, я поняла причину ее сопротивления.
- Вам нужно сделать это для меня, - умоляла я. - Я вас прошу, не разочаруйте меня. Из любви ко мне повстречайтесь с герцогиней.
Анастасия долго боролась, чтобы победить свой страх. В конце концов она согласилась.
- Да, для вас я это сделаю, - сказала она. - Но скажите герцогине, что я не хочу видеть никого кроме неё! Никого, никого…
Утром, на которое была запланирована встреча, я пришла в комнату Анастасии, чтобы поздороваться с ней. Я нашла ее еще в постели, под одеялами. Она бросала на меня злые взгляды, как будто обвиняла меня в неудобствах, которые она испытывала. Я чувствовала себя обезоруженной. Мне нужно было быть психиатром. Конечно, Анастасия не была сумасшедшей, все врачи, которые ее осмотрели, утверждали это. Но она страдала, по меньшей мере, неврозом. Я содрогалась от мысли, что одна необдуманная фраза с моей стороны, неправильно понятая измученным сознанием, могла в любой момент усугубить ее болезнь и препятствовать ее выздоровлению.
Утро проходило мрачно. Герцога, который, как обычно, пришел нас навестить, она грубо выпроводила движением руки, не говоря ни слова. Мы должны были спуститься в гостиную после чая, как только все гости вернутся в свои комнаты. По мере того как время встречи приближалось, настроение Анастасии становилось все мрачнее. Однако она ни разу не попыталась уйти тайком. Верность данному слову была для нее святым долгом, вопросом чести. Когда я ей сказала, что уже пора одеваться, она послушно встала и начала собираться. Она открыла шкаф и стала искать среди своих вещей подходящую одежду. Она действовала медленно, нехотя, и я чувствовала, что она была склонна к тому, чтобы найти малейший повод, чтобы отложить предначертанный момент. Вскоре она начала нервно сворачивать и разворачивать великолепную шаль из розового шелка, которую ей послала великая княжна Ольга Александровна.
- Таня, вы посмотрели, пришла ли почта? – спросила она меня приглушённым голосом.
- Да, - ответила я, ожидая, что за этим последует.
- Есть ли письмо для меня?
Я кусала губы. Ответ был все время один и тот же с момента нашего приезда в Зееон.
- Нет, ничего.
Крупные слезы тихо покатились по щекам великой княжны.
- Это невозможно. Почему она не пишет? Она меня забыла, она меня бросила.
Анастасия подбежала ко мне, положила свою здоровую руку мне на плечо и стала меня трясти.
- Скажите, почему моя тетя мне не пишет? Она меня больше не любит? Это так?
Я внезапно побледнела. Анастасия отпустила меня и отступила на один шаг.
- Таня, вы что-то знаете. Скажите мне. Почему мне не пишут? Я хочу поехать в Копенгаген. Мне нужно увидеть бабушку.
Анастасия все больше и больше волновалась. Внезапно она горестно закричала.
- Я знаю, я знаю, почему мне ничего не говорят. Моя тетя Ольга написала мне, но вы спрятали эти письма. Вы не хотите, чтобы я знала, что моя бабушка умерла. Скажите, Татьяна, я вас прошу. Бабушка умерла? От меня ничего не надо скрывать. Я сильная, вы знаете, я могу все вынести.
Она дрожала.
- Да, все вынести! Даже самые плохие новости.
Нехотя, измученная совестью, я ее утешала.
- Нет, от вас ничего не скрывают. Ваша тетя вам не пишет, может быть, потому, что у нее мало времени. У вашей бабушки все хорошо, и она очень требовательна к тем, кого она любит, вы знаете.
Анастасия понемногу овладела собой, легкая улыбка появилась на ее губах.
- Это, правда. Бабушка любит, чтобы ей все подчинялись. Таня, вы мне должны кое-что пообещать.
- Что?
- Говорите мне всегда правду! Всегда …
Я ей это пообещала с болью в сердце. Мы от нее скрываем столько всего, чтобы ее не огорчать! Правы ли мы, защищая ее от реальности, как беззащитного ребенка?
- Вам надо одеться, - напомнила я Анастасии. - Вы опоздаете.
Великая княжна задрожала.
- Я не буду спускаться, - сказала она.
- Вы не можете так отказаться от приглашения, это было бы невежливо. Будьте благоразумны.
Анастасия мучительно искала повод, чтобы избежать встречи с герцогиней. Вдруг ее лицо просияло, она его нашла.
 - Мне нечего надеть. Вы сами видите.
Я осмотрела ее гардероб. Там было немного вещей, но я не собиралась мириться с этим. Мое терпение лопнуло, и я ей приказала:
- Надевайте ваше черное пальто на вязаное платье. В холодном замке, в огромных коридорах эта одежда простительна для больной.
Анастасия опустилась на стул с возгласом отчаяния, что заставило меня улыбнуться и одновременно вызвало раздражение.
- Какое несчастье! Сейчас передо мной настоящая светская дама. Вы мучаете меня со своими приличиями! Так всегда мучили мою маму!
Когда мы, наконец, спустились в гостиную, Анастасия едва держалась на ногах. Она была не в состоянии отвечать, ни на какие вопросы. Ее пальцы впивались в скомканный платок. Герцогиня очень быстро отказалась продолжать беседу и дала мне понять, после нескольких мучительных напряженных моментов, что я могу отвести Анастасию обратно в ее комнату.
Великая княжна испытала облегчение оттого, что очередное испытание закончилось, и сразу же легла. Она чувствовала себя изнуренной. Я была очень разочарована результатом встречи и ушла, не составив ей компанию. Анастасия еще раз по собственной вине повредила своему делу.
После ужина герцог и герцогиня спросили меня, могу ли я посвятить им несколько минут. Я согласилась, готовясь изо всех сил защищать Анастасию. Мы устроились в углу большой гостиной.
- Это Анастасия, сейчас я в этом уверена, - заявила вопреки всяким ожиданиям супруга герцога Лейхтенбергского.
Я удивилась, встреча была настолько короткой.
- Фамильное сходство меня не обманывает, - решительно ответила герцогиня. - Она относится к типу Александра III, как и дети Ксении11. Но больше всего меня впечатлило ее лицо. Оно было белым, как мел, и разукрашено неприятными красными пятнами. На ее шее и на ее руках были видны те же следы. Когда её мать, Александра Федоровна, была напряжена, ее кожа так же реагировала. Я это замечала много раз во время приемов при дворе.
Я думала о моем отце, о его исследованиях нервных заболеваний. Мой дед, известный доктор Сергей Боткин, в своих исследованиях специализировался на психосоматических проявлениях болезни. На эту тему он даже вел длительную переписку с Фрейдом. Старый профессор обнаружил у своего сына огромный интерес к неврологическим и психологическим проблемам. Евгений Боткин воспользовался примером своего отца. Он преданно лечил императрицу, и во время изгнания в Сибирь сокрушался, что вторая дочь может унаследовать неуравновешенность своей матери.
- Я беспокоюсь за Татьяну, - часто рассказывал он мне. - Она слишком похожа на мать.
Мой отец ничего мне не говорил об Анастасии. Она без сомнения была еще слишком юная, чтобы у нее проявлялись какие-либо симптомы. Сейчас сомнений больше не было. Кроме гемофилии царица передала детям другое наследственное заболевание, нервное. Случайно мы обнаружили еще одно доказательство подлинности Анастасии! Я воспользовалась благоприятным ходом этой неподготовленной встречи, чтобы затронуть тему, которая меня волновала с полудня.
- Великая княжна постоянно меня спрашивает о новостях из Копенгагена, я больше не знаю, что ей сказать. Думаете ли вы, что мы правильно поступаем, скрывая от нее серьезность ситуации?
Герцог встревожился.
- Посмотрите, в каком она состоянии. Если вы ей все расскажите, то потеряете всякую надежду на выздоровление.
Я больше не могла выносить эту атмосферу заговоров. Я запротестовала.
 - Но это человеческое существо. Она заслуживает уважения. По какому праву мы позволяем брать на себя всю ответственность за ее судьбу? Мы должны сказать ей правду. Если мы хотим, чтобы она выздоровела, нужно обращаться с ней как с ответственным человеком. Пора сказать ей правду о Копенгагене.
Герцогиня согласилась со мной:
- Эта малышка заставляет меня сопоставлять ее с дикой кобылой. Пугливая, норовистая, но любящая прямоту и свободу. Если вы от нее что-то скроете, и она об этом узнает, она вам никогда не простит эту ложь.
Герцог Лейхтенбергский научился доверять решениям супруги. Он подчинился.
- Пусть будет так, Татьяна Евгеньевна. Если вы считаете это необходимым, откройте ей отношение к ней в Копенгагене. Я не хочу рисковать и с ней об этом говорить.
Я ушла счастливая оттого, что скоро смогу разорвать кокон абсурда, которым «для ее собственного блага» окутали Анастасию. Но мне было очень тревожно. Права ли я, действуя таким образом? Не парализует ли правда Анастасию, как опасается герцог, в горечи и обиде?
Сейчас, спустя столько лет, я все еще не знаю, права ли я была, когда говорила об этом. Конечно, кто-то должен был это сделать, но был ли это хороший момент? Если бы я знала планы великого герцога Гессенского, я смогла бы представить интригу, которую враги Анастасии замыслили против нее, все эти ловушки уже два месяца были готовы к действию, может быть, мне следовало промолчать.

Великий герцог Эрнст Людвиг фон Гессенский снял трубку внутреннего телефона.
- Гарденберг, - сказал он сухо. - Вы мне нужны.
Граф вскоре толкнул дверь, которая соединяла его кабинет с кабинетом герцога. Он застал Гессенского, как обычно, шагающим большими шагами в широкой комнате с темными гобеленами.
- Я вызвал начальника нашей полиции, доктора Узингера, - объявил герцог, остановившись перед окном, из которого были видны обнаженные деревья в парке. - В этот момент он ждет в передней. Я хочу, чтобы вы присутствовали при нашей встрече.
Глаза Гарденберга загорелись.
- Вы решили предпринять конкретные меры против этой интриганки?
Фон Гессенский поднес руку к своим изящным усам.
- Да, великий князь Андрей привлек к делу госпожи Чайковской превосходного сторонника, герцога Лейхтенбергского. Я не хочу рисковать. Предложение Гугенберга, опубликовать текст этой Ратлеф отрывками в его самой газете, конечно же, великолепное. Одна публикация в «Берлинер Наухсгабе» должна повредить моей мнимой племяннице больше, чем любое наше заявление. Но этого недостаточно, ее нужно окончательно дискредитировать!
- Что вы планируете делать? - спросил Гарденберг.
Великий герцог снова начал шагать по своему кабинету.
- Пресса – наш лучший союзник. Нам необходимо ей предоставить информацию, откуда начинать скандал. Позволите публике увлечься великой княжной, упавшей с неба, а в удобный момент мы должны представить неопровержимые документы, которые доказывают обман. Сейчас январь. Выход из печати запланирован на середину февраля. Необходимо, чтобы все было готово к началу апреля.
Гарденберг принял недовольный вид.
- Вы собираетесь передать журналистам результаты вашего расследования?
- Нет, я не хочу, чтобы мое имя появилось в печати. Это означало бы придавать слишком много значения этой интриганке. Неопровержимые свидетельства должны быть предоставлены Берлинер Нахтаусгабе без ссылки на меня. В этом нам поможет полиция.
Фон Гессенский позвонил.
-Пусть войдет доктор Узингер, - приказал он вошедшему лакею в ливрее.
Доктор Узингер, начальник полиции Дармштадта, был безвкусно одетым неуклюжим человеком. Он говорил на грубом и отрывистом немецком языке, который был распространен среди чиновников Рейха до войны, и который очень отличался от аристократических интонаций Гессенского.
- Я выражаю свое почтение вашему высочеству.
-А, доктор, как вы себя чувствуете?
Любезность герцога была поверхностной. Он говорил уверенно, не дожидаясь ответа, как человек, привыкший командовать.
- Итак, до чего вы дошли в деле Чайковской?
Лицо Узингера приняло раздосадованный вид.
- Ваше высочество, мы все еще пытаемся добиться ее выселения из Баварии, но безуспешно. Мои баварские коллеги остаются нерешительными. У меня возникло впечатление, что госпожа Чайковская пользуется каким-то покровительством, может быть даже в правительстве.
Эрнст Людвиг фон Гессенский высокомерным жестом отмел проблему.
- Продолжайте. Если вы сможете добиться успеха раньше, чем ее покровители смогут найти для нее другое убежище, это было бы великолепно. В противном случае… Ладно, я хотел бы, чтобы вы мне оказали еще одну услугу.
«Услуга равносильна приказу», - подумал про себя начальник полиции Дармштадта.
- Я хотел бы, чтобы вы мне подготовили самое серьезное досье этой женщины. Я хочу доказать раз и навсегда, что она не может быть моей племянницей. Обратитесь к графу Гарденбергу, он вам предоставит все детали, которые вам могут понадобиться: отпечатки пальцев, фотографии, образцы почерка.
Гарденберг заговорил:
- Наставник императорских детей, профессор Жильяр, уже заказал морфологическое расследование у швейцарского криминалиста, профессора Бишова. Но материала, которым он располагает, не достаточно. Он не смог, например, достать фотографии уха госпожи Чайковской. Для вас получить эти фото будет игрой.
- Как это? – спросил Узингер.
- Такой снимок есть во всех досье полиции Берлина. Он был сделан в 1920 году, после того, как эта женщина была спасена от самоубийства.
Полицейский согласился.
- Да, я мог бы достать его и сравнить с подобной фотографией …
- И, еще одна деталь, перебил его фон Гессенский. Когда я вам дам приказ, вы отправите это досье в прессу. Но обратите внимание, мое имя нигде не должно упоминаться.
- Это разоблачение вызовет большой скандал, - воскликнул Узингер.
- Это как раз то, чего я добиваюсь, - сухо ответил герцог.
- Если вы мне это позволите, ваше высочество, - сказал начальник полиции, - я хотел бы предупредить вас об опасности. Журналисты жадны до скандального материала. Если мы, полиция Дармштадта, предоставим им эту информацию, они не откажут себе в том, чтобы объявить о причастности к делу вашего высочества.
- У вас есть предложение?
- Надо установить еще одну защиту между вашим высочеством и прессой. Я знаю очень хорошего частного детектива в Берлине, Мартина Кнопфа, бывшего полицейского. Если вы его наймете, а он гарантирует анонимность своих клиентов, то мы окажем ему помощь. Он окажется более эффективным орудием, чем мы, поскольку мы вынуждены соблюдать официальные процедуры12.
Герцог задумался на некоторое время, а потом спросил:
- Вы уверены в этом человеке?
Узингер улыбнулся.
- Его выгнали из полиции за нарушение этики. Поскольку дело замято, этим можно воспользоваться.
Эрнст Людвиг встал.
- Великолепно. Свяжитесь с этим Мартином Кнопфом. Гарденберг, вам я поручаю следить за этим делом. Доктор Узингер, я рассчитываю на ваш успех. Вы понимаете, я не могу позволить этой полусумасшедшей незаконно присваивать имя моей племянницы.

Мартин Кнопф13 глубоко вдохнул. Запах кожи, пыли и старого пота царил в помещениях службы пропавших людей. Это напоминало ему то время, когда он еще служил в берлинской полиции. С ума сойти сколько мужчин и женщин исчезли, не оставив следов после Первой мировой войны. Нищета, безумие, самоубийства, мошенничество или убийства, все было возможно. Преступники всласть занимались этим. Какой беспорядок был в службах в результате войны.
- Эй, Мартин, что ты там делаешь? Давненько тебя не было видно!
- Привет, Ганс! Надо же, здесь ничего не изменилось!
Детектив бегло просматривал больше темные комнаты, переполненные делами, серый халат и черные потертые нарукавники из люстрина архивариуса Ганса Гиммельмана.
Глаза Ганса часто мигали за его маленькими круглыми очками.
- Ну, хорошо ли идут дела в твоей частной конторе? – спросил он. - С твоими историями об обманутых людях ты не беспокоишься о своих деньгах! А мне едва удается сводить концы с концами.
Кнопф похлопал его по плечу.
- Значит, пора уходить в отставку. Я приглашаю тебя на работу.
- Большое спасибо, чтобы закончить свою жизнь, следя за кем-нибудь в подворотне или в воде! Хватит шутить. Зачем ты пришел?
Лицо Кнопфа приняло небрежное выражение.
- У меня есть клиент – влиятельный человек, который ищет девушку. Она исчезла из Берлина в феврале 1920 года. Если бы у тебя было такое досье, это меня бы очень устроило. Клиент щедрый …
При мысли о легко заработанных деньгах, лицо Ганса прояснилось.
- У тебя есть ее имя?
- Только ее приметы.
Ганс сделал гримасу.
- Это будет непросто.
- Ну, именно за это и платит клиент, - рассмеялся Кнопф. - А что если ты покажешь мне список пропавших в 1920-1922 годах! Я отмечу имена всех женщин, и ты мне достанешь их досье. Та, которую я ищу, молода, среднего роста с белокурыми волосами. Если я увижу ее фотографию, я ее узнаю.
- Хорошо, хорошо, - проворчал Ганс.- И это только для тебя. Это займет какое-то время, так что тебе придется подождать.
- Не беспокойся. Как обычно, ты из этого извлечешь свою выгоду. Я тебе говорю, что мой клиент хорошо платит.
Мартин Кнопф сел за стол из лёгкой древесины, весь покрытый насечками, сделанными перочинным ножом. Вокруг него очень быстро скапливались архивные документы. После долгих поисков с подозрительным видом он отложил в сторону два или три досье. Он был недоволен. Ни одно из них не подходило. Слишком много отличий или слишком много родственников.
- Вот, это все, что у меня есть, - объявил Ганс.
- Я не могу ее найти. У тебя действительно ничего другого нет?
- Ну, есть предполагаемые убийцы. Но если эта девочка жива, это не подходит.
- Все же покажи.
Ганс вернулся с десятком карточек в руке.
- Это предполагаемые жертвы Грооссманна. Ты помнишь, был такой берлинский убийца.
- Да, я тогда еще работал в тюрьме. Он любил блондинок, если я не ошибаюсь. Это могло бы меня заинтересовать.
Мартин погрузился в изучение жертв. У него была гениальная идея, находка века. Было бы глупо не использовать ее за неимением подходящей пропавшей. Проблема в том, что надо было найти женщину со славянским акцентом, фотография которой более или менее походила на неизвестную больную. Чудеса ретушеров здесь не помогут, они никогда не смогут превратить толстушку в лауреата конкурса красоты. В любом случае, мертвая ему подходила больше всего. Она не может появиться неожиданно снова. Внезапно глаза Мартина просияли.
- Скажи, Ганс, Эта полячка, тело которой не было найдено, Франциска Шанцковская, у тебя на нее ничего другого нет?
- Подожди, я дам тебе ее досье.
Когда Мартин Кнопф просмотрел тонкую пачку пыльных документов, он потянулся, зевая от удовольствия. В этот раз он выиграл. Он поймал удачу. А, этот аристократ фон Гессенский будет ему крайне обязан. Мартин Кнопф уже видел успех в своих руках. Когда граф Гарденберг объяснил ему дело, он сразу же понял, что одного анализа, основанного на фотографиях, будет недостаточно, чтобы дискредитировать Чайковскую. Было необходимо что-то более сильное, неопровержимое. Он долго ломал себе голову над этим, и к нему пришла блестящая мысль. Надо «разоблачить настоящую личность» госпожи Чайковской. Для этого лучше сфабриковать документы. Журналисты получат наслаждение. Их мнимая великая княжна была на самом деле лишь какой-то польской работницей. Мартин погрузился в досье, которое он только что прочитал. Да, это так, польская рабочая, откликавшаяся на нежное имя Франциска Шанцковская. Шанцковская, Чайковская, какое совпадение!
Да, у нее действительно было особое телосложение, «настоящее» совпадение с фреляйн Унбекант. Бедная необразованная безнравственная девочка, которую ее семья потеряла из виду. Более того, она лечилась от психического расстройства. Хозяйка квартиры, в которой она жила, сообщила об ее исчезновении в 1920 году. Не совпадают даты, но устроив кое-что, это может пройти. Осталось убедить Ганса и забрать фотографию из дела. Это не сложным, если дать ему немного денег. А что если заретушировать надлежащим образом, чтобы показать сходство с Чайковской. После ретуширования было бы неплохо вернуть фото обратно в дело. И будь что будет. Лжеанастасия была бы простой польской полусумасшедшей крестьянкой, которую можно было бы поместить в психиатрическую больницу. Тогда ей никто больше не заинтересуется!
Мартин Кнопф был настроен очень оптимистично. Теперь у него были основания продолжить работу над этим делом. Ему оставалось только броситься на поиски. Будет не сложно убедить родителей «признать» в Чайковской своего ребенка. Купить можно всех, при условии, что установишь цену и снабдишь это хорошей порцией запугивания. Оставалась хозяйка квартиры. Мартин потирал руки. Он знал хозяек берлинских квартир. У них не было морали, им ничего не стоило продать мать и отца. Эта фрау Вингендер не была исключением из правила. Кнопф старательно записал ее адрес. Первое, что нужно было сделать, это нанести визит вежливости этой славной женщине. Но надо действовать очень осмотрительно.
Детектив улыбнулся. Легкая работа. Будучи хорошим полицейским, он любил делать ставку на человеческую алчность…

В Зееоне после полудня погода испортилась, и запланированная прогулка не смогла состояться. Анастасия, вытянувшись на диване, смотрела на потоки воды, струившиеся по окнам. Я напрасно старалась ее развлечь, великая княжна оставалась неподвижной и молчаливой, с грустными глазами. Даже музыка и фотографии, самые любимые занятия ее не интересовали. У меня больше не было идей, и я решила обновить свою корреспонденцию. Время от времени я краем глаза смотрела на Анастасию. Ее лицо искажалось, её опять мучили мрачные мысли. Что сделать, чем ее утешить? Да, у меня есть идея. Карты. Она всегда это любила. Я собиралась открыть рот, чтобы ей предложить партию, когда Анастасия меня опередила.
- А что думает обо всем этом тетя Ольга? Я все еще не получила от нее письма.
Ну вот, пришел момент, когда я должна была сдержать свое обещание. Я должна рассказать ей всю правда. Я собрала все мое мужество, и сказала:
- Ваша тетя вам больше не пишет, потому что она не считает вас своей племянницей.
Мне сразу стало легче. Все было сказано, но я должна была быть менее резкой. Анастасия смотрела на меня, открыв рот, тараща глаза от удивления. Потом, когда смысл моих слов дошел до нее, на ее лице появился страх. Она резко села, отбросив одеяла.
- Как? – бормотала она. – Что вы говорите? Почему вы так говорите?
Я встала, подошла и села рядом с ней. Это перемещение дало мне время, чтобы подобрать слова.
- Кода я вас покинула прошлым летом, - начала я, - я написала вашей тете, чтобы засвидетельствовать ваше почтение. Я хотела убедить ее снова вас навестить. Я объяснила ей, что ваше здоровье улучшилось, что ваша амнезия рассеивается.
Ольга Александровна мне ответила, что я ошибаюсь, что вы не были ее племянницей Анастасией. Что второй визит с ее стороны был бы бесполезной тратой сил и времени.
Глаза Анастасии наполнились слезами. Она не могла сдержать дрожь своих губ. Это отчаяние было настолько мучительным, что я с трудом продолжила говорить, опустив голову.
- Вы всегда думали, что ваша тетя вас признает, но подумайте снова о письмах, которые вы ей написали. Там ничего не доказывает, что вы ее племянница. Они могли бы быть обращены к любому человеку. Ваша тетя утверждает, что ее выражение любезности к вам было только проявлением жалости. Она больше не хочет ни видеть вас, ни писать вам.
При слове «жалость» лицо великой княжны изменилось. Ноздри сжались, глаза сверкали от бешенства. Анастасия прошипела:
- Она права. Она больше никогда не сможет меня увидеть. Я ее вычеркнула из своей жизни. Я ей даже не дам перешагнуть через порог моего дома.
Ее гнев, ее ненависть дошли до высшей точки.
- Как можно быть такой подлой! – шептала она сквозь зубы. – Какой позор! Моя собственная тетя …
Но возбуждение великой княжны вскоре закончилось.
- Что со мной будет? – сетовала она. – Почему меня так ненавидят? Что я сделала, боже мой, что я сделала, чтобы меня так предали? Мама была права, ни на кого нельзя рассчитывать. Вас предают те, кого вы больше всего любите …
Она разрыдалась.
- Мне нужно увидеть бабушку. Она единственная, кто у меня остался. Только увидеть ее, издалека, не приближаясь к ней. У меня появилось впечатление, что папа, мама, радость и счастье, это все лишь сон. Если я увижу свою бабушку, по меньшей мере, я буду знать, что все действительно существовало. Таня, мне нужна ваша помощь, я хочу поехать в Копенгаген. Бабушка должна иногда выходить на прогулки. Я спрячусь в толпе. Я не буду с ней разговаривать. Помогите мне, Таня.
Она всхлипывала, заламывая руки.
- Я больше не могу так…
Напрасно я пыталась ей объяснить:
– У вас нет документов, удостоверяющих личность. Вы никогда не получите визу в Данию.
Анастасия рухнула на подушки. Она не могла принять то, что с ней происходило.
- Обязательно должно быть средство, чтобы заставить мою тетю признать меня, - бросила она. - Пусть нас отправят в суд. Я приду и скажу, кто я. Я все расскажу о моих родителях, о моем детстве.
Она подняла на меня глаза, полные надежды.
- Мне поверят, Таня. Мне поверят!
Я объясняла ей, что у нее нет никаких доказательств. Она не хотела понимать меня. Она кричала, у нее была почти истерика.
- Но это я. Я приду и я скажу судьям, что это я. Это правда.
Анастасия прижала руки к груди, как будто этим жестом она хотела сохранить свое имя, которое ускользало от нее.
- Я это, я, - плакала она, - я это, я…
Она вцепилась мне в руку. Все ее тело приподнималось в ритме ее рыданий. Я взяла ее руки и нежно их сжала. Через некоторое время ее рыдания стихли. Она начала дрожать, ее зубы стучали от озноба. Ее губы стали синего цвета. Опять эта нервная реакция. Я положила ее на диван, закрыла одеялами и села рядом с ней. Наконец, она подняла на меня горестный взгляд.
- Почему, Таня? – шептала она. - Почему?
Я пыталась объяснить неловкими отрывистыми словами:
- Вы были слишком доверчивой, слишком преданной. Вы говорили о своих воспоминаниях слишком многим людям. Швабе, Кляйст. Они вас предали и ненавидят. Они вас оклеветали. В особенности, вы рассказали о тайном путешествии вашего дяди, великого герцога Гессенского, в Россию в 1916 году. Вы публично уличили дядю Эрни в государственной измене, и тем самым потеряли его навсегда.
Анастасия меня слушала, как будто я открыла ей мир, о котором она и не подозревала.
- Вы также рассказали о вашем замужестве и рождении сына. Вы знаете, многие русские опасаются, что большевики найдут вашего ребенка и восстановят для него престол Романовых. Царь-коммунист!
Анастасия спокойно заговорила.
- Те, кто говорят это, глупы. Сейчас моему сыну должно быть семь лет, и мне было бы сложно с ним встретиться. Если бы мне показали несколько детей этого возраста, попросив меня указать на моего сына, то я даже если бы хотела не смогла этого сделать. Я знаю, какая ответственность лежит на мне. Я никогда не позволю, чтобы крестьянский сын был признан внуком русского царя!
Она сказала это просто и бесстрастно. Как будто это было очевидно. Да, она была Романова, она была готова пожертвовать собственным ребенком в интересах династии. Теперь она сама была принесена в жертву этим интересам.

17

С момента нашего приезда прошел месяц. Март подходил к концу. В парке о зиме напоминали только несколько чернеющих пятен снега. Яблони вокруг озера были покрыты почками, готовыми распуститься, и во время наших прогулок мы с радостью находили фиалки и примулы.
Анастасия производила на меня впечатление весеннего цветка. За ее внешней хрупкостью и слабым здоровьем скрывалась незаурядная сила души. Она приняла предательство своей тети и мне об этом больше не говорила. Несчастье, казалось, стимулировало ее. Хотя ее нервы иногда сдавали, она напрягала всю свою волю, чтобы выздороветь как можно быстрее. Она настояла на том, чтобы голодать в течение первой недели поста. Ее амнезия отступала. Нарушенной была еще непосредственная память пространства. У нее не было никакого чувства ориентации, и она часто останавливалась на пути в свою комнату, уверенная, что мы заблудились.
- Вы думаете, что великая княжна способна принимать посетителей? – спросил меня вечером Георгий фон Лейхтенбергский. Со статьями в Берлинер Нахтаусгабе все Германия говорит только о ней. Ко мне приходят множество свидетелей, чтобы ее опознать.
- Анастасия чувствует себя все лучше и лучше. Поговорите с ней об этом, я уверена, она согласится.
- Нет, я предпочел бы, чтобы она ничего не знала. Я хотел бы проверить ее реакцию.
- Мой друг, вы играете с огнем, - вмешалась герцогиня. - Если малышка заподозрит, что вы над ней ставите такие эксперименты, она на вас рассердится. Вы рискуете потерять ее доверие.
Но герцог решился. Через два дня, спустившись в гостиную, я увидела, что он беседует с человеком с военной выправкой и выразительным лицом.
- Татьяна Евгеньевна, я хочу вам представить полковника Мордвинова14.
Это имя напомнило мне о военной форме защитного цвета, начищенных сапогах и подлости адъютанта императора. Мордвинов входил в свиту царя во время отречения от престола. Как только это произошло, он сбежал, чтобы не попасть в плен вместе с семьей императора, как все остальные придворные, включая князя Василия Долгорукого. Но я никогда не узнала бы полковника, если бы герцог мне его не представил.
Мордвинов сразу же заявил о своей враждебности по отношению к Анастасии. Он очень интересовался делом, и его аргументы были небезосновательны. Полковник был  красноречив. Как только я села, он начал:
- Больная утверждает, - как мне сказали, - что продажа драгоценностей, зашитых в ее одежде, позволила ее спасителям увезли ее в Румынию? Украшения были зашиты в кайму платьев и особенно в корсеты. Это точно?
- Да, - ответила я.
Я не понимала, к чему он клонит.
- Ладно, - продолжил торжествующе полковник, - в Екатеринбурге следователи Колчака обнаружили шесть корсетных пластинок в золе костра. Значит, большевиками были сожжены шесть женщин. Императрица, горничная и четыре великих княжны. Ваша госпожа Чайковская всего лишь интриганка15.
Я впервые слышала эту историю с корсетами, поэтому не смогла ни чего ответить. Полковник, казалось, видел в этом доказательство. Я была более сдержана. В конце концов, большевики, конечно, сожгли багаж пленников, и возможно там был запасной корсет.
Когда Анастасия спустилась на следующий день, чтобы подышать свежим воздухом в парке, она встретила полковника, который случайно пошел по той же лестнице. Ее реакция была неистовой. Она испытала потрясение и задрожала.
- Кто был этот человек? – спросила она меня, ее лицо исказилось и побледнело. - Я его знаю. Это кто-то, кого я раньше видела дома.
- Это лишь гость замка, - ответила я голосом пытаясь сделать безразличный вид. - Не беспокойтесь. Герцог и герцогиня принимают у себя много русских, вы это знаете.
Анастасия оставалась обеспокоенной и напряженной в течение всей нашей прогулки, которую я сократила. По нашему возвращению я привела ее в гостиную и села за фортепьяно. Маршем Преображенского полка мне удалось вернуть улыбку на ее лицо. Мы забавлялись, скандируя военный марш. Анастасия даже изображала сильную уверенность кавалеристов, когда открылась дверь, и появился герцог с Мордвиновым.
- Я хочу представить вам друга. Продолжайте, не беспокойтесь за нас, - бросил Георгий Лейхтенбергский.
Слегка касаясь клавиш, я перешла к прелюдии Шопена, с которой было связано меньше воспоминаний. Герцог болтал с Мордвиновым. Анастасия снова села и смотрела тревожно на полковника, нервно теребя свой платок. На вопросы герцога она отвечала только кивком головы. Мордвинов небрежно играл эмалированным портсигаром. Прошло 10 напряженных минут до того, как наши внезапные посетители ушли.
Как только дверь закрылась, Анастасия прыжком устремилась ко мне. Она вцепилась в мою руку.
- Я его знаю, я его знаю. Скажите мне его имя. Я хочу знать его имя.
 Я пробормотала:
- У меня нет права… герцог …
- Но скажите, скажите мне! – закричала она, с силой выкручивая мой рукав.
Герцог остался в коридоре, чтобы проследить реакцию Анастасии. Он снова открыл дверь.
- Это Мордвинов, - бросил он и тут же исчез.
Великая княжна опустилась на диван, потрясенная волнением. Я ее осторожно спросила:
- Но кто этот Мордвинов, которого, вам показалось, вы знаете?
Анастасия возмущенно посмотрела на меня:
-Он был адъютант моего папы! Вы этого не знали?

Мордвинов покинул замок через несколько дней. Ничего не смогло его переубедить. У меня с ним были увлекательные беседы, в которых я наталкивалась на военное упрямство.
- Это не может быть великая княжна, - говорил он. - Она не узнала мой портсигар. Однако у царя Николая II был такой же. Она должна была это заметить.
- Но вы же не будете останавливаться на подобных деталях. У царя были десятки портсигаров. А потом, вы помните форму портсигара вашего отца?
- Конечно, нет, но это другое дело, - возразил он простодушно – В любом случае, когда я в последний раз видел великую княжну Анастасию, она подавала надежды, что будет красавицей. Она должна была стать еще красивее, чем Татьяна. У этой госпожи Чайковской нет изящества, у нее большой и безобразный рот и толстый нос. Это не она.
Бедный Мордвинов. Он мечтал о принцессе из волшебных сказок, которая была идеализирована в его воспоминаниях. Я знала Анастасию в Сибири. Я видела, как изменяется живое и легкое отрочество. Она стала полной, ее черты стали более тяжелыми. Но Мордвинов мне не верил. Я разрушила образ, который он благоговейно хранил. Как грустно!
К счастью, этот эпизод не повлиял на герцога и герцогиню. Их вера в подлинность Анастасии не пошатнулась, и они активно были заняты организацией других визитов. Вскоре произошло событие, которое заставило меня забыть разочарование, вызванное Мордвиновым. В ночь моего отъезда мой муж был очень нежен со мной. Теперь, спустя столько времени, я должна была признать эту очевидность. Я была беременна. Конечно, нужно было сделать анализы, получить медицинское подтверждение, но у меня уже было двое детей, и я была уверена, что не ошиблась. Это сильно меняло мои планы. Я больше не могла оставаться в Зееоне, чтобы выполнять обязанности придворной дамы. Я спешила вернуться домой, чтобы сообщить новость Косте, обнять двух моих маленьких дочек, почувствовать тепло и гибкость их молодых тел рядом с моим. Даровать новую жизнь! Какой восторг! Какая радость! Разом страдания Анастасии мне показались малозначительными перед этим новым существом, которое скоро родится. Сын. Я была в этом уверена. У меня еще было достаточно присутствия духа, чтобы улыбнуться от этого материнского эгоизма. Я чувствовала такую эйфорию, такую радость, что я больше не могла оставаться в компании нервной больной, замкнувшейся в себе княжны,. Она в любой момент могла стать агрессивной, обвинить вас в краже и подлости, потом стать милой, как будь-то ничего не произошло. В глубине души я любила Анастасию. Но зов жизни был сильнее…
Мой отъезд был организован в настоящей суматохе. Герцог искал доверенное лицо, чтобы меня заменить. Ему повезло, что он смог убедить старшую медсестру Штиллехауса провести отпуск в Зееоне. Я могла уехать без опасений. Анастасия любила мадмуазель Вассершлебен, так что все должно было произойти спокойно.
Утром в день моего отъезда у Анастасии была почти истерика. Она не хотела, чтобы я уезжала, не взяв сувенира от нее. Она сделала мне подарок из тех мелких предметов, которые она могла найти в своих чемоданах. Это были две миниатюрные вазы для цветов и подушечка для булавок. В волнении она хотела даже отдать мне свои игрушки: котенка Кики и резиновую мышь, у которой не было хвоста. Когда она принесла мне демисезонное пальто, я вынуждена была рассердиться:
- Но вам тогда будет нечего надеть. Заберите одежду.
Мне было очень сложно ее переубедить. Наконец я уехала, счастливая, думая только о радости Кости, Татьяны и Елены. Герцог Георгий фон Лейхтенбергский, который был вызван в Париж, отсутствовал, но его семья со мной трогательно попрощалась. Перед тем как потерять из виду Зееон, я обернулась и посмотрела на замок в заднее стекло автомобиля. Анастасия одиноко смотрела на уезжающую машину. В тот день она была очень красивая. Она была одета, как обычно, в белое. Ее светло-рыжие волосы окружали маленькую голову золотым ореолом. Лицо княжны было очень бледным, серо-голубые глаза придавали ее чертам легкий небесный блеск.
Тем холодным весенним утром я не могла и представить, что поток мерзости и бесстыдной клеветы уже готов был обрушиться на ту, которая испытала столько бед.

В своей квартире на улице Гренель16 в Париже ждал герцог Георгий фон Лейхтенбергский. Он отпустил своего шофера, который также был его камердинером, чтобы побыть одному. Раздался звонок, герцог открыл своему посетителю и впустил его в гостиную. Мужчины сели и посмотрели друг на друга. Фон Лейхтенбергский плохо скрывал свое раздражение. Было легко составить себе представление об этом Фрице Лукке, репортере Берлинер Нахтаусгабе. Журналист без образования, он опоздал на два часа. Он был молод и еще слишком самоуверен. Казалось, что он слегка выпивший. За несколько часов до встречи Луке позвонил по телефону и проявил настойчивость, и даже назойливость. Он требовал назначить встречу как можно быстрее, чтобы обсудить с герцогом важные новости о госпоже Чайковской. Дело не терпело отлагательств, как утверждал Лукке. Он даже специально приехал в Париж. Герцог ему неохотно уступил. Что от него хотел посланник газеты, которая больше месяца держала всю Германию в напряжении, выдавая «эксклюзивную и сенсационную» информацию с незначительными изменениями на тему «Жива ли великая княжна Анастасия?»
Лукке, со своей стороны, наслаждался нетерпеливостью герцога. Он оценивал по достоинству ощущение власти над таким человеком. Откладывая вступительную часть, он только увеличивал напряженность. Молодой журналист испытывал презрение к знатному аристократу с жесткими манерами. Все эти дворяне с кровью, испорченной союзами с иностранцами, были надменными паразитами, которые немецкому разночинцу и в подметки не годились.
Герцог первым нарушил молчание.
- Что вы от меня хотите, - спросил он высокомерно.
Лукке вытащил из своего кожаного портфеля помятый экземпляр своей газеты.
- Я пришел, чтобы передать вам это.
Герцог развернул газету, датированную вчерашним днем, 31 марта 1927 года. Он просмотрел впечатляющий заголовок, который пересекал пять колонок первой страницы, и побледнел.

«Лжеанастасия разоблачена, - было написано в передовой статье. – Женщина, извлеченная из воды в Ландверском канале 17 февраля 1920 года, и которая называет себя Анастасией Чайковскаой, на самом деле Франциска Шанцковская. Она ни когда не была замужем, родилась в Боровилассе 16 декабря 1896. С этим разоблачением было решено одно из самых громких дел нашего времени. В свое время мы сообщим все детали нашим читателям».
С замкнутым выражением лица Лейхтенбергский быстро просмотрел внутренние страницы. Лукке улыбался исподтишка: «Новость вызвала у него шок, - удовлетворенно заметил он. – Но этот тип великолепно владеет собой. Посмотрим, как он отреагирует на мою информацию».
- Мы знаем, что у вас сейчас живет польская рабочая, которая выдает себя за ….
Герцог прервал его.
- Госпожа Чайковская – моя гостья. Господин Лукке, у меня нет доказательств ее подлинности, но я могу вам подтвердить одно, она принадлежит моему миру. У нее безупречное воспитание и великолепные манеры. Она владеет правильной речью и ни разу не совершила оплошности.
Лейхтенбергский смерил взглядом своего собеседника, его взгляд задержался на несколько элегантном костюме посредственного качества и на перстне с печаткой, который украшал его руку.
- И я не должен вам говорить о том, что невозможно приобрести такую непринужденность, если не погружаться с детства в соответствующую атмосферу. Госпожа Чайковская - дама знатного происхождения и не может быть польской рабочей.
Лукке не понял оскорбления. Он был слишком хорошего мнения о себе. Он улыбнулся.
- Я вижу, что я должен воссоздать для вас свое расследование. Для меня это было трудно, но я собрал неоспоримые доказательства.
Он удобно устроился в кресле.
- Вы знаете мои статьи о госпоже Чайковской, - начал он самодовольно. - Я снабдил их многочисленными фотографиями. Они привлекли внимание девушки Дорис Вингендер и он пришла в редакцию моей газеты …

Перед тем как войти в холл Берлинер Нахтаусгабе, Дорис Вингендер осмотрела свой силуэт в зеркалах пивной. В витрине она увидела довольно яркую блондинку с завитыми и щедро покрытыми лаком волосами, приятных форм, которые еще не успела испортить полнота. Женщина улыбнулась от удовольствия, удовлетворенная своей дешевой элегантностью. Она бросила последний взгляд в записную книжку, с которой она не расставалась.
- Моя маленькая карманная память, так она называла ее, смеясь.
Все шло хорошо. Речь, которую подготовил ей Кнопф, свежа в ее памяти, так как она старательно её записала и выучила наизусть. Она могла пойти с ней куда угодно.
Победоносным шагом она зашла в помещение редакции Берлинер Нахтаусгабе. Не останавливаясь и не обращая внимания на поблекшие картины, украшавшие стены и на неряшливых озабоченных журналистов, которые проносились мимо неё, она подошла к металлической решетке, за которой сидел секретарь.
- Я хочу видеть репортера, который пишет об Анастасии, - сказала она решительно.
На девушку, которая заинтересованно рассматривала свои алые ногти, это, казалось, не произвело ни какого впечатления. Девушка окинула взглядом вестибюль, окликнула молодого человека, который отчаянно спорил с тремя своими коллегами.
- Эй, Лукке, кое-кто интересуется тобой!
Хроникер бросил последнюю реплику и небрежно подошел. Он быстро оценил свою посетительницу. По манерам она была хорошенькой, но вульгарной. Той, кто должен оценивать знаки внимания.
- Вы хотели меня видеть, госпажа? – сказал он, любезно наклоняясь.
Дорис Вингендер улыбнулась, довольная эффектом, который она произвела.
- Послушайте, у меня есть информация о вашей Анастасии.
Заинтересовавшись, Лукке выпрямился.
- Нам будет удобнее поболтать в моем кабинете. Пойдемте, я покажу, куда идти.
Он провел посетительницу на второй этаж, в угол большого редакционного зала. Раздвижные стеклянные перегородки отделяли тесный кабинет от шума и стука пишущих машинок.
- Я вас слушаю, - поторопил он Дорис, как только она села.
Дорис Вингендер не ожидала, что с ней так будут обращаться. Кнопф ей настоятельно рекомендовал не выдавать ее информацию слишком быстро, сначала нужно было привлечь редактора.
- Сколько вы мне заплатите? – спросила она.
- Все зависит от ценности того, что вы мне принесли, уважаемая госпожа, - ответил осмотрительно Лукке.
Дорис немного помолчала, чтобы произвести больший эффект.
- Я знаю вашу Анастасию. Знаю, кто она!
- Что? – воскликнул изумленный Лукке.
- И я хочу дать свидетельские показания,- продолжила Дорис Вингендер. – Ну, сколько это стоит?
У Лукке кипел мозг, он думал быстро, насколько мог.
- 250 марок, - предложил он, пытаясь напрасно показать непринужденность.
Девушка встала.
- Вы смеетесь. То, что я принесла, стоит как минимум в шесть раз больше. И неважно, какая газета будет иметь счастье заплатить мне эти деньги.
Лукке вскоре уступил. Приманка была слишком хорошо привязана, и нужно было действовать быстро.
- Мне нужно согласие моего руководства, - извинился он. – 1500 марок, это большая сумма. Подождите, я скоро приду.
Дорис Вингендер, оставшись одна в кабинете, поторопилась напудриться. До этого момента все шло хорошо. Как важничал репортер, пока она не произнесла свою речь! Кнопф будет сильно смеяться, когда она ему об этом расскажет.
Лукке не заставил себя ждать.
- У вас будут ваши деньги, - бросил он своей посетительнице. - Но мы поставим несколько условий.
- Какие?
- Нам необходимо быть уверенными в том, что вы расскажете правду. Мы проведем расследование и вам заплатим, если только оно окажется положительным.
Это не пугало Дорис. Кнопф сказал ей не волноваться, и что он все предусмотрел.
- Вы должны пойти на встречу с госпожой Чайковской и подписать с нами контракт об исключительном праве.
Дорис при мысли о так легко заработанных 1500 марках согласилась бы на все. Довольный Лукке потирал руки. Ну и дура! Она могла бы получить гораздо больше. Она не отдает себе отчет о значимости ставок! Он только что разговаривал по телефону с Гугенбергом. Начальник Шерль Пресс выразил небольшое удивление по поводу новости, которую ему сообщил Лукке. Но он был согласен.
- Если информация хорошая, не торгуйтесь. Заплатите этой женщине то, что она просит.
Гугенберг даже добавил:
- Дело слишком важно, чтобы одна газета брала на себя расследование. Наймите хорошего частного детектива. Я знаю одного, которого мне порекомендовал великий герцог Гессенский. Его зовут Мартин Кнопф. Свяжитесь с ним немедленно.
Лукке сел за стол, пододвинул к себе блокнот и приготовился записывать.
- Сейчас, уважаемая госпожа…
- Вингендер, Роза Дорис Вингендер.
-Итак, госпожажа Вингендер, расскажите мне, кто такая Анастасия.
Дорис вздохнула и вытащила из своей сумки маленькую черную записную книжку. Она погладила обложку, чтобы почувствовать себя уверенно, и начала.
- Когда я увидела фотографии, которую вы опубликовали, фотографии госпожи Чайковской, у меня был шок. Действительно! У меня начало биться сердце, я задрожала…
-Да, да, - нетерпеливо сказал Лукке. – Но почему?
- Я вам должна рассказать. В 1920 году, мама и я держали меблированный дом в пригороде Берлина. Он был небогатым, там были только рабочие, но мы выходили из положения.
Лукке быстро представил, как две женщины могли «выходить из положения». Когда он еще вел скандальную хронику, он хорошо знал эту мерзкую среду, и ему не требовались объяснения.
- Ну и?
- Одна из женщин, которая жила у нас, была полячка. Совершенно безумная. Во время войны ей в голову попал осколок гранаты, и она была вынуждена провести некоторое время в психиатрической больнице. Однажды вечером она не вернулась. Ее звали Франциска Шанцковская.
Дорис сделала паузу. Она наклонилась вперед, чтобы лучше подчеркнуть значение слов, которые она собиралась произнести.
- Господи, теперь я готова поклясться моей жизнью, что Франциска скрывается под именем госпожи Чайковской. Я ее узнала по фотографиям.
Лукке закрыл глаза. Это было слишком красиво. Его публика получит наслаждение. Он уже видел, как он представит это дело. Доблестная белокурая истинная арийка проявляла смелость и слушала только голос своей совести. Она пришла разоблачить корыстную полячку, которая осмелилась обмануть немецкий народ. Какой хороший пример порядочности и честности немецкой расы! Доказательство того, что ничто не может ускользнуть от беспристрастного немецкого правосудия! Достаточно было лишь приукрасить немного Дорис Вингендер. Надо сделать из нее типичную представительницу среднего рабочего класса. Великолепный экземпляр! На этот раз тираж Берлинер Нахтаусгабе достигнет максимума.
- А эта Франциска, напомните мне ее фамилию.
- Шанцковская.
Лукке торопливо записал в своем блокноте.
- Да, это так. Вы видели ее снова?
Казалось, Дорис глубоко задумалась. Ей нельзя было ошибиться в датах, которые указал ей Кнопф. Он сказал, что Франциска вернулась в августе. Это было странным, она думала, что это было весной.
- Я видела ее снова летом 1922 года17. Она приехала к нам очень взволнованная. Она произносила бессвязные речи. К ней больше не возвращался рассудок, вы знаете, она придумывала невероятные вещи. Она мне рассказала, что русские монархисты ее похитили. И что они держали ее заключенной и что они принимали ее за кого-то другого.
- А что вы сделали?
- Франциска осталась у нас на три дня. Ей было так страшно, что русские эмигранты ее найдут. Перед отъездом она настояла на том, чтобы я ей достала новую одежду.
- Что стало с одеждой, которую она носила?
- Вам действительно повезло. Она отдала ее мне, и я ее сохранила. Сейчас она немного поношена, так как я ее носила, но она должна быть узнаваема.
Лукке достаточно знал об этом. Его глаза блестели от возбуждения. В деле будет все необходимое. У него было больше, чем простые свидетельские показания. Теперь если семья фон Кляйстов узнает эту одежду, больше не будет никаких сомнений. Чайковская будет разоблачена, будет установлена ее личность. Итак, самозванка это Франциска Шанцковская!

Герцог Лейхтенбергский покорно вопреки своей воле слушал рассказ Лукке.
- Какие у вас доказательства точности слов госпожи Вингендер? – воскликнул он, как только журналист закончил.
Лукке был доволен собой и улыбнулся.
- Мы планируем их предоставить в следующих номерах нашей газеты. В действительности газета наняла частного детектива Мартина Кнопфа, для содействия в расследовании и помощи в моей работе с берлинской полицией. С его помощью я установил несколько неоспоримых фактов.
Он вытащил список из кармана.
- Вы должны знать, что ваша Анастасия, когда она жила у барона и баронессы фон Кляйст, сбежала на три дня и была найдена комиссаром Грюнбергом, когда она бродила по улицам Берлина. Однако эта встреча произошла в том же квартале, где жила Дорис Вингендер со своей матерью. Более того, одежда, которую она носила: темно-синий костюм, обшитый белым, белая рубашка и маленькая голубая шляпка, украшенная шестью желтыми цветами. Она соответствует той одежде, которую, как вспоминает Дорис Вингендер, ей отдала Франциска.
Лукке с издевкой посмотрел на герцога и продолжил:
- Мартин Кнопф нашел адрес фон Кляйстов. По этому вопросу они были категоричны. Мы им показали одежду, которую сохранила Дорис Вингендер. Они признали ее без всякого сомнения. Барон вспоминает, что он купил в Палестине специально для неизвестной больной пальто из верблюжьей шерсти, которое принесла Дорис. В то же время баронесса утверждает, что она сама вышила монограмму А.Р. на нижнем белье.
- Я признаю, это вызывает беспокойство, - прошептал герцог.
- Беспокойство? Вы хотите сказать, что это более чем убедительно! – торжествовал Лукке. - У меня еще кое-что есть. Мы нашли досье Франциски Шанцковской в полиции, составленное во время ее исчезновения. Мы там нашли фотографию полячки. Я вам ее принес. Мы тоже планируем ее опубликовать.
Герцог схватил снимок. Мало сведущий в технических приемах, он не заметил, насколько фотография была заретуширована18. Все, что он увидел, была бедно одетая женщина, с шиньоном, большим ртом, с толстыми чертами лица, с большими светлыми глазами.
- Итак, вы видите ее каждый день, что вы об этом думаете? – не давал ему покоя Лукке.
- Сходство поразительное, - неохотно согласился герцог.
- Мы провели все анализы. Известный криминалист, профессор Бишов, изучил фотографии настоящей великой княжны и неизвестной из Берлина. Его заключение было категоричным. Форма черепа, морфология двух женщин не имеют ничего общего. Мы приступили к графологическому анализу. Мы привезли отпечатки зубов, сделанные в Далдорфе и у стоматолога, который лечил великих княгинь, профессора Кострицкого. Результаты убедительны. Как образцы почерка, так и слепки челюсти различаются.
Герцог Лейхтенбергский смотрел в пустоту. Он снова видел маленький силуэт женщины, которую он приютил у себя. Ее манеры, то очень простые, то очень надменные, ее внезапные вспышки гнева, ее приступы воспоминаний, когда она восклицала: «Папа всегда сам подавал чай, когда был самовар», - говоря о царе Николае II, все эти детали говорили о том, что это царская дочь.
- Таким образом, по вашему мнению, она была лишь притворщицей, - произнес он наконец задумчиво.
Лукке постарался сдержать свои ликования.
- Я не сказал бы так. Бедная сумасшедшая и все. Эта Клара Пойтер, которая, так сказать, признала ее в приюте в Дальдорфе, была фантазеркой. Она жила в мечтах о бедной девушке с имперским блеском. Русские эмигранты в Берлине поддерживали эту иллюзию. Они столько раз повторяли этой бедной полячке, что она дочь царя, что она сама себе это внушила. Она прочитала все книги, которые она смогла найти, заполнила ими свою ослабленную память. Я уверен, что Шанцковская была искренна. Она отождествляет себя с великой княжной Анастасией, как другие принимают себя за Иисуса Христа или за Наполеона. По сути дела это очень банальный случай психического расстройства.
- Да, вы, должно быть, правы, - согласился герцог. - Но это имя - Чайковская?
- Это очень просто, если подумать над этим. В момент отчаяния Франциска Шанцковская попыталась покончить с собой. Полиция Берлина вытащила ее из воды, спросила ее имя. Не привычный к славянским созвучиям, дежурный полицейский записал Чайковская вместо Шанцковская.
Журналист рассмеялся.
- Ваш русский композитор, кажется, сделал себе имя, которое дошло даже до немецкой полиции.
Необузданная ярость охватила Георгия Лейхтенбергского. Этот жалкий журналист позволил себе поднять его на смех, разрушить его самые искренние убеждения, сделал из него объект насмешек, а он обязан вежливо принимать его по всем законам гостеприимства! Огромным усилием воли герцог овладел собой.
- Сейчас, когда вы продемонстрировали ваши доказательства, что вы от меня хотите? – спросил он сухо.
Лукке вскрикнул.
- Ничего, господин герцог, ничего, я вас уверяю. Я пришел встретиться с вами с одной целью. Оказать вам услугу.
- Действительно?
- О, я понимаю вашу иронию. Но произошло несколько изменений, о которых вам следует знать. В Берлине назначен новый начальник полиции. Будучи новичком, он хочет зарекомендовать себя, и случай Шанцковской кажется ему подходящим. Он проявил намерение пригласить вашу подопечную на допрос и задержать ее за мошенничество, если потребуется19.
Герцог подпрыгнул. Лукке пытался предугадать возражения.
- Не беспокойтесь, он еще ничего не сделал. Мы вовремя вмешались. Полиция Берлина согласна подождать вашего возвращения в Баварию, перед тем как возбудить дело.
- Но почему?
- Мы не заинтересованы в том, чтобы Шанцковская попала в руки полиции. По меньшей мере, в данный момент. Сначала нам нужно организовать встречу между самозванкой и нашим главным свидетелем Дорис Вингендер.
При этих словах Гиги фон Лейхтенбергский возмутился.
- Никогда! Никогда такое не произойдет в моем доме!
Лукке сказал слащаво.
- Вы тысячу раз правы. Но на благо вашей подопечной, не думаете ли вы, что необходимо любой ценой избегать ареста и депортации? Наша газета не любит разбрасываться своим влиянием.
Герцог был вынужден признать очевидное.
- Ладно, - сказал он с сожалением, - у вас будет эта встреча. Я тотчас возвращаюсь в Зееон. Пожалуйста, свяжитесь со мной еще раз.

У Георгия фон Лейхтенбергского еще никогда не было такого неприятного возвращения. Он был в бешенстве, его выводила из себя мысль о том, что его оставили в дураках, как новичка. Его, потомка Эжена де Боарнэ, одного из немногих преданных Наполеону I, который вышел невредимым из развала в Европе. Однако беззащитная больная, которую он приютил, и которая не оправдала его доверие, не внушала ни отвращения, ни гнева. Он привязался к ней. В порыве он проклинал тех, кто ее использовал, но он никогда не осуждал ее. Она была не виновата в своем безумии.
С момента ее прибытия в Зееон, герцог фон Лейхтенбергский был удивлен масштабом, который принимало это дело. Тихая деревушка, которая находилась у подножья замка, изменилась. Зеваки и журналисты спешили туда, и перед дорожкой, которая вела в монастырь «логово разбойников», баварскому полицейскому в униформе было нелегко разогнать любопытных. У герцога было впечатление, что он присутствовал при приливе энтузиазма и возбуждения, который охватил толпу за несколько минут до соревнования по боксу. Он с трудом проложил себе путь. Его узнал раздраженный несвоевременными выступлениями толпы полицейский. Герцог с большим трудом прошел к себе в замок. Герцогиня ждала его в гостиной, ее лицо стало матово-розовым от возмущения. Ей столько надо было сказать, что она едва поприветствовала своего мужа.
- Я была вынуждена попросить о помощи полицию, - воскликнула она. - И я была права. Мне бы никогда не удалось одной дать отпор всем этим непрошеным гостям.
Герцогиня брезгливо показала последние три выпуска Берлинер Нахтаусгабе, в которых через всю полосу было жестоко написано «Разоблаченная».
- Какой позор!- закричала она. - Анастасия еще ничего не знает. Однажды ей надо будет об этом рассказать, но я не чувствую в себе силы бороться на двух фронтах. Сначала наблюдать эту обнаглевшую свору клеветников, а потом сталкиваться с гневом, который, я предчувствую, является императорским.
Герцог попытался вмешаться, но герцогиня не дала ему такой возможности:
- Ты не представляешь, сколько оскорблений и вызовов мы получили с момента публикации этих сплетен! Даже угрозы смерти были адресованы великой княжне. Из осторожности я попросила Анастасию не выходить из комнаты. Мы не дадим обмануть себя. Мы пойдем в контратаку. Госпожа Ратлеф-Кайлман только что со мной связалась. Ты увидишь, у нее всегда есть идеи!
Озадаченный Гиги фон Лейхтенбергский заговорил:
- Но, но… ты не…, - бормотал он. – Ты же не будешь утверждать, что больная это дочь царя Николая II! После всех этих доказательств…
Герцогиня внимательно посмотрела на своего мужа. Потом она рассмеялась.
- Как же так, ты потерял рассудительность в этом деле. Мой друг, это слишком странно! Таким образом, ты думаешь, что наша Анастасия это польская рабочая. Рабочая? Но она никогда в жизни не работала, ты же видел ее руки. Она умеет только вышивать. Давай, успокойся. А если бы мы теряли голову от всех этих нацистских сплетен, которые публикует эта газетенка?
Потрясенный Гиги фон Лейхтенбергский упал в кресло. Это было слишком. Некоторое время он чувствовал себя плохо, и эти непрерывные волнения были суровым испытанием для его сердца. Взволнованная герцогиня взяла его за руку.
- Вы, мужчины, слишком легковерны, - сказала она ему нежно. – Вы всегда готовы попасть в самую явную ловушку. Подумай. Как больная смогла бы узнать твоего брата Николая20? Как она могла узнать, что Конрад, имя, которое при ней произносили впервые, был учителем фортепьяно в Александровском дворце? Нет, полячка, ставшая на половину безумной из-за ранений головы, не смогла бы так притворяться.
Герцог понемногу приходил в себя. Он чувствовал, что с него свалился огромный груз. Да, его супруга была права. Он позволил себе злоупотребить лицемерной способностью этого Фрица Лукке.
- Как здесь все это произошло? - спросил он.
Герцогиня иронично кашлянула.
– О, в первый день был полный беспорядок. Я получила подряд три письма от Сергея Боткина. Сначала он поверил в сплетни Берлинер Нахтаусгабе, но после небольшого расследования он быстро понял, что это провокация и насторожился. Я же никогда не была жертвой обмана! Великий князь Андрей изучил все это дело с юридической точки зрения и тоже думает о провокации, которая идет из Дармштадта. Оказалось, что Жильяр проживает у фон Гессенского и посылает письма, в которых он защищает версию о польской рабочей.
- А Цале? – воскликнул герцог.
- О, очень печально, никто из нас не может связаться с ним. Гарриет фон Ратлеф-Кайлман бойко и с привычным энтузиазмом торопилась написать статью в защиту Анастасии. Когда она захотела представить ее послу, она наткнулась на закрытую дверь. Цале. Оказалось, что он поверил в гипотезу Франциски Шанцковской. Он считает, что его карьере пришел конец. Его жена, по словам Сергея Боткина, в отчаянии.
В нескольких словах Гиги фон Лейхтенбергский ввел свою супругу в курс дела об угрозах, которые нависли над Анастасией. По словам Лукке они исходили от нового начальника берлинской полиции. Герцогини ободрила его решение. Энергия, которую она проявила, была заразительной, и внезапно ситуация показалась ему менее безнадежной.
- Привезти Анастасию в Берлин на допрос! – воскликнула Ольга фон Лейхтенбергская. - Но об этом не может быть и речи. Баварская полиция нас защитит. Временное удостоверение личности Анастасии действительно до следующего продления.
Герцогиня стояла в решительной позе в гостиной, подбоченившись. Эта поза была необычна для аристократки и вызвала улыбку у герцога.
- Пусть приедут! – кричала она. – Не будь я анархисткой21, им будет с кем поговорить!
Ее слова гремели под сводом, как воинственный клич. Успокоившись, герцог благодарно сжал руки своей супруги. Как он мог так заблуждаться!
Хорошенько подумав, герцог Георгий фон Лейхтенбергский решил разрешить встречу великой княжны и Дорис Вингендер. Ничто не заставляло его это делать, но отказ мог бы показаться подозрительным и смог бы спровоцировать действия полиции. После своего приезда герцог связался с баварскими властями. Ему подтвердили, что ни одна из поступивших жалоб не была направлена против госпожи Чайковской. Таким образом, Анастасия была в безопасности в Зееоне. Но надолго ли?
Во вторник 5 апреля 1927 года на вокзал прибыла странная троица. Очень светлая блондинка с алыми губами и молодой мужчина с напускной изысканностью в сопровождении сгорбленного человека. Это были Роза Дорис Вингендер, «смелая немка», как описывала ее Берлинер Нахтаусгабе, Фриц Лукке и неизменный Мартин Кнопф. Герцог отправил свою машину и вскоре встречал своих вынужденных гостей во дворе замка Зееон.
- Как мы условились, я ни о чем не говорил госпоже Чайковской, - объявил Георгий фон Лейхтенбергский. - Она ничего не знает о вашем приезде и ваших намереньях. Здесь никто не в курсе ваших статей, господин Лукке.
Лицо журналиста выразило сомнение, но он ничего не сказал. Герцог продолжил с ледяной вежливостью.
- Госпожа Вингендер, я проведу вас в комнату больной. Сейчас она отдыхает. Я надеюсь, что вы не утомите ее. Я прошу меня извинить, но я пойду впереди, чтобы показать вам дорогу.
Лукке и Кнопф шли следом за Дорис Вингендер, но Лейхтенбергский помешал им в этом.
- Господа, мне хотелось бы быть единственным свидетелем этой встречи. Больная мне доверяет.
Поднявшись на второй этаж, герцог постучал в дверь Анастасии. Великая княжна была в постели, надвинув одеяло на глаза, в своем привычном состоянии прострации. Хмурая погода, тяжелые дождевые тучи и холодный ветер, который свистел в черепице, были причиной ее неустойчивого настроения. Когда герцог вошел, Анастасия все-таки сделала усилие и убрала хрупкий заслон, который защищал ее от внешнего мира. Она бросила вопросительный взгляд на силуэт, который вырисовывался за герцогом.
- Одна из ваших подруг желает вас видеть, - сказал наследник Боарнэ.
Дорис Вингендер вошла в комнату.
- Здравствуйте, - начала она.
Анастасия растеряно смотрела на нее. Для нее это был один из плохих дней, когда все вокруг нее становилось невыносимым, когда в самом безобидном жесте она видела оскорбление своей личности. Ей не понравился настойчивый взгляд и вульгарность посетительницы. К тому же, она ее никогда не видела, в этом она могла быть уверена. Никогда такую простолюдинку не пускали ко двору. О чем думал герцог, когда привел незнакомку, не предупредив ее? Она не могла это выносить. Какое неуважение!
Ярость, которая охватила великую княжну, придала ей силы. Она встала на ноги и властно выразила свое недовольство.
- Das soll’ aus gehen! – закричала она, ее глаза сверкали от бешенства. - Эта должна уйти! Немедленно.
Дорис Вингендер, казалось, превратилась в статую. Наконец она снова овладела собой и покинула комнату. Ей в спину взволнованная Анастасия постоянно повторяла, нервно дрожа.
- Эта должны уйти! Эта должна уйти!
Беспокоясь из-за столь бурной реакции больной, герцог доверил ее заботам госпожи Вассершлебен, перед тем как уйти в гостиную. Сцену, которую он наблюдал, поразила его. Анастасия стояла, выпрямившись, сжав ноздри, как всегда, когда она старалась подавить свой гнев. Казалась, что у Дорис Вингендер вот-вот будет истерика.
- Я могу в этом поклясться, я могу в этом поклясться, - утверждала она потом. - Это Франциска. Я ее узнала. И она тоже. Поэтому она меня и выгнала. Какая неблагодарность22!
Фриц Лукке лихорадочно писал. Кнопф со скучным видом, казалось, был равнодушным к тому, что происходило, но герцог заметил победный блеск в его глазах.
Овладев собой, Ольга фон Лейхтенбергская позвонила, чтоб принесли прохладительные напитки. Внезапно напряженность исчезла, и завязалась общая беседа. Дмитрий, старший сын герцога, и госпожа Вассершлебен присоединились к собранию. Герцог заметил, что его супруга осыпала Лукке комплиментами по поводу его статей и задавала ему вопросы о его расследовании, нахваливая его ловкость и талант. Ольга фон Лейхтенбергская искусно старалась заставить журналиста заговорить. Фриц Лукке доверчиво разглагольствовал, о чем придется. Внезапно герцог насторожился. Правильно ли он расслышал? Да, без сомнения. Лукке только что выдал важный секрет.
- Чтобы хорошо расследовать дело, нужны деньги, - хвастался Лукке. – Но у меня их достаточно 20000 марок!
- Как ваша газета может инвестировать такие суммы? – осведомилась герцогиня.
- Берлинер Нахтаусгабе здесь не при чем, - объяснил Лукке. – Мои расследования финансировал великий герцог Гессенский. Без его финансовой помощи моя газета никогда бы не смогла позволить себе нанять частного детектива.
Кнопф больше не казался расслабившимся и безразличным, но герцогиня не дала ему возможности вмешаться.
- Пойдемте, - закричала Ольга фон Лейхтенбергская, - мне пора вас проводить.
Герцогиня сама потрудилась отвезти своих гостей. Когда она вернулась, в ее глазах сверкала ироничная радость.
- Мой друг, я хотела бы, чтобы ты был там, - сказала она своему мужу. - Я проводила гостей через мост Лгунов. Будьте внимательны, - предупредила я Дорис Вингендер, - говорят, что мост обрушится, если через него перейдет лгун. Бедняжка! Ты должен был ее видеть. Она вся побледнела и задрожала.

18

Мое возвращение в замок Оржер казалось мне триумфальным. Однако там ничего не изменилось. Гусары и артиллеристы постоянно приходили в парк подышать свежим воздухом, как только они заканчивали свою работу. Но ребенок, которого я носила, внушал мне победоносные чувства. Я чувствовала себя королевой. Без сомнения я такой и была, как любая женщина, даже самая неприметная, которая готовится даровать жизнь. Татьяна и Елена оказали мне роскошный прием, при объявлении этой важной новости лицо Кости просияло. Медицинский осмотр подтвердил мои надежды. Я вернулась к повседневным делам. Занятия языками и хозяйством, преобразились благодаря счастливому ожиданию.
15 апреля пришла телеграмма из Соединенных Штатов, ответ на которую был уже оплачен. Любопытная и немного взволнованная, я развернула голубую бумагу. Текст был написан на английском:
Клянешься ли ты – точка – что госпожа Чайковская – тире – Анастасия – точка. Подпись Глеб.
Эта пылкость была в стиле моего брата. Глеб был самым младшим из нас, он поселился в Соединенных Штатах после того, как покинул Россию через Японию. Я его очень любила, но мои снисходительные чувства старшей сестры его раздражали. Мы не виделись со времен поражения армии Колчака. Причиной было скорее отсутствие желания с его стороны, чем недостаток денег. Я понимала Глеба. Поскольку он был младшим из четверых, его постоянно подавляли старшие Юрий, Дмитрий я. Он страдал больше нас, когда уезжала мать, любимцем которой он был. Я думаю, что ему не нравилось, что он воспитывался со мной, с девочкой, с которой он должен был разделять игры и занятия у воспитателей. Сейчас, когда семья распалась, он бежал от любых напоминаний о его бывшем «рабстве». Я ему несколько раз писала об Анастасии, но получила только один короткий и презрительный ответ, наводящий на мысль, что я, должно быть, ошиблась, поскольку никогда не была очень умна. А сейчас ему мое мнение оказалось необходимым! Я устремилась на почту, чтобы отправить ему утвердительный ответ. Что могло заставить Глеба проявить такой внезапный интерес?
На самом деле я должна была об этом догадываться, объяснения было простым. Его интерес разбудили статьи в Берлинер Нахтаусгабе, которые наделали столько шума, что даже роскошная Америка узнала о скандале!
Судьба предоставила Глебу хороший шанс. Он талантливый иллюстратор многих публикаций, как в журналистике, так и в литературе. Глеб был известен в нью-йоркской прессе. Его вечным желанием было быть первым повсюду, самым известным, чтобы им все восхищались. Опасения анонимности привели его к созданию из себя тайного советника. Именно к нему приходили репортеры, чтобы получить сведения о русской эмиграции.
Как только New York World распространила информацию об обнаружении таинственной великой княжны в Берлине, Глеб счел нужным вмешаться. Он нашел Джона Р. Колтера, заместителя генерального директора Североамериканского союза газет. Крупная американская информационная ассоциация объединяла несколько газет на восточном побережье. Моему брату не было равных, когда надо было убедить собеседника.
- Вы ищете сенсационный репортаж? – заявил он. - Я вам его принес. Я один из редких свидетелей ссылки царя в Сибирь. Я знал Анастасию. Отправьте меня в Баварию, и я обязуюсь установить личность больной.
Сделку быстро заключили. Сенсация с Шанцковской, к несчастью, могла все испортить. Американская пресса посчитала дело закрытым, и Глебу стоило больших усилий убедить Колтера продолжить расследование.
- Сторонники великой княжны всегда верили в ее подлинность, - утверждал он. – Дело продолжается, и будет продолжаться. Вы не можете лишить американскую публику такой информации.
Наконец, Глеб доказал свою правоту, опиралась на дело о мистификации Шанцковской отправленное ему Сергеем Боткиным. Он выиграл! Через несколько дней я получила письмо, которое информировало меня о его приезде в Европу вместе с Колтером и несколькими другими журналистами, все расходы были оплачены издательством.
Как всегда, Глеб делал все на широкую ногу. Перед тем как приехать в Баварию, он остановился в Париже, где показал своим друзьям репортерам поучительную картину раздоров, которые потрясали русскую эмиграцию. Дело Анастасии разделяло семьи в духе, достойном гражданской войны. Но, как ни парадоксально, история Анастасии привела также и к любопытным примирениям. Великий князь Кирилл, наследник российского престола и смертельный враг великого герцога Гессен-Дармштадтского, недавно сблизился с братом царицы. Ссора между ними произошла сразу после русско-японской войны, когда Кирилл похитил жену Эрнста Людвига де Гессенского, великую герцогиню Викторию, чтобы законно жениться на ней. Два человека, над чьими правами на престолы России и Германии, нависла угроза из-за появления Анастасии, объединили свои интересы, забыв про старые обиды. Русские в Париже надсмехались над этим альянсом.
- Женщина их разделила, женщина их объединила, - говорили шутники.
Среди врагов Анастасии был и Пьер Боткин, наш дядя. Он привел Глеба в восторг своими преувеличениями. Он узнал, что я ждала ребенка, и заявлял повсюду, что мои показания были «обыкновенными галлюцинациями беременной женщины». Наконец, после того, как Анастасию обвинили в том, что она была агентом большевиков, потом сумасшедшей польской рабочей, вдруг появился омерзительный всплеск антисемитизма. Ее стали упрекать в том, что ею манипулируют евреи и франко-масоны. Международная еврейская община якобы замышляет заговор, чтобы провозгласить Анастасию императрицей всея Руси и, подменив ее сына на израильтянина, претворить в жизнь вечную мечту своей расы, а именно посадить еврея на царский трон!
Мне было стыдно за пошлый, неумный и доведенный до крайности образ, который американцы, должно быть, создали нашим соотечественникам! К счастью, этот назидательный контакт с парижской эмиграцией длился только несколько дней. Наконец, Глеб приехал в Зееон, готовый сыграть удалого героя для большей выгоды нью-йоркских фотографов. Увы! Его ждало разочарование. Бог знает как, но Анастасия узнала, что его сопровождали журналисты. Верная своей ненависти к журналистам, великая княжна отказалась принять моего брата.

В то время как опечаленный Глеб пытался убедить своих американских коллег запастись терпением, все в Зееоне готовились праздновать Пасху23. Празднование воскрешения Христа у православных принимает особые масштабы и торжественность, и жители замка с нетерпением ждали этот отдых, который им даровал Бог. Этот праздник является символом обновления, исчезновения на время раздоров и разногласий. Все приглашенные собрались на богослужение в небольшой православной часовне замка, где мерцающие отблески восковых свечей преображали торжественные и неподвижные взгляды икон. Анастасия сама решилась выйти, забыв о своем страхе перед незнакомцами. Она строго соблюдала Великий пост и впервые чувствовала себя в мире с Богом и самой собой. Ненавистная злоба по отношению к тому, кто позволил истребление ее семьи и лишение ее прав, превратилась в бесконечную жажду утешения. Поблекшая позолота и красная краска на иконостасе, слабеющий сырой и едкий запах пчелиного воска, испарения ладана ее успокаивали, оживляли в ней рвение ее детских лет, когда она молилась со своей матерью в маленькой личной царской молельне.
В вербное воскресенье Анастасия впервые присутствовала в часовне. Георгий фон Лейхтенбергский был против этого, опасаясь, что она устанет, но великая княжна настояла. Обеспокоенный герцог не отводил от нее глаз. Взволнованная до слез, Анастасия стояла два часа, увлеченно следя за каждым словом священника. Восхищенная герцогиня наклонилась к мужу.
- Сейчас ее должны видеть те, кто ее считает польской рабочей. Она знает литургию наизусть, ее поведение обнаруживает прекрасные знания старославянского языка. Я могу прочитать по ее лицу волнение на самых красивых отрывках молитвы.
Герцог молчаливо подошел к Анастасии.
- Садитесь, я прошу вас! Вы упадете в обморок.
Великая княжна была очень бледной, но ее глаза сияли, она твердо прошептала:
- Нет, я не хочу. Дома мои родители были такие …
- Строгие? – подсказал герцог.
- Да, это так.
После недолгого молчания, она продолжила шепотом:
- Я потеряла привычку, за все эти годы я вхожу в церковь всего лишь второй раз. Это тяжело, но я не хочу садиться из-за этой усталости. Так лучше.
Необузданная Анастасия, казалось, принесла в жертву свое страдание. Очарованные взгляды устремились на хрупкий силуэт женщины, одетой во все белое. Она смиренно стояла всю службу, и это произвело впечатление даже на самых враждебно настроенных по отношению к ней гостей замка.
- Ах, - вздохнула герцогиня, - если бы наша малышка могла всегда так жить. Без приступов гнева, без тревоги. Она такая красивая сегодня. Такая безмятежная…
Затишье было недолгим. В начале страстной недели замок жил в ритме месс и обедней, которые совершались в черном. Анастасия даже присоединялась к семье на чай, который они пили в большой гостиной, загроможденной мебелью. Но в среду она снова стала напряженной. По традиции вечером в среду исповедовались. Каждый должен был иметь возможность причаститься во время величественного богослужения в четверг утром. Это ознаменовало тайную вечерю, первое и последнее причастие.
Анастасия опасалась этого момента. Горделивая и надменная, она ненавидела признавать свои ошибки и предпочитала считать себя безгрешной. Но часть ее самой оставалась слишком здравомыслящей, чтобы не оценить по достоинству это ребяческое тщеславие. Противоречие было слишком тяжелым для ее слабых нервов.
Этот момент герцогиня, верная своей любви к искренности, выбрала для того, чтобы раскрыть Анастасии слабые места дела Шанцковской. В начале, казалось, это забавляло Анастасию. Рассказ Лейхтенбергской не трогал ее, а мысль о том, что ее могли принять за рабочую, приводила в деиский восторг. Она смеялась, призывала к мятежу, восхищаясь ловкостью противников.
- Ох, этот Кнопф! – восклицала она. – Какой он умный! Как хорошо все устроил!
Но когда она узнала, что неизвестная, которую герцог ей представил, была никем иной как Дорис Вингендер, ее отношение изменилось.
- Но он мне сказал, что я ее знаю! – гневно воскликнула она.
Герцогиня замолчала, удивившись этой внезапной ярости.
- Это не правда! Герцог очень хорошо знал, что я не могла встречать эту женщину. Он мне солгал! – закричала великая княжна.
Анастасия встала, ее лицо было мраморно красным.
- Он меня предал! Я больше никогда не смогу доверять ему!
- Но мой муж не мог поступить по-другому, - возражала герцогиня.
- Да, - воскликнула княжна. – Я дочь царя! Он не может меня так обманывать. Это преступление. Это отвратительно!
Герцогиня Ольга, которая не отличалась большим терпением, и чей гнев был хорошо известен в замке, потеряла спокойствие. Она сильно покраснела и напала на Анастасию, которая оскорбляла ее мужа.
- Но за кого вы себя принимаете, милая моя? Вы были на улице, когда я вас приютила. Я вас приняла из чистой доброты!
Анастасия сжалась, как будто ей дали пощечину.
- Я не просилась приезжать сюда, - кричала она. – Я с удовольствием уеду.
- Это безумие. Куда вы пойдете?
- Неважно, куда я пойду, но я больше не буду находиться на вашем иждивении. Я вернусь в Дальдорф. Там не хуже, чем здесь!
При этих словах Анастасия в слезах убежала в свою комнату, почти оттолкнув герцога, который вошел в этот момент.
- Что происходит? – спросил фон Лейхтенбергский, увидев жену, побагровевшую от гнева. Она пыталась отдышаться, положив руку на сердце.
- Эта малышка меня убьет. Она такая агрессивная. И я не могу допустить, чтобы со мной обращались, как со служанкой, в моем собственном доме!
Герцог попытался успокоить супругу.
- Ее можно понять, она столько пережила. Ее нервы расшатаны, ты должна с ней обращаться помягче.
- Ах нет, - возразила герцогиня, - она не нервная! Она сумасшедшая, вот, кто она! Она буйно-помешанная!
Взволнованный, герцог поднялся в комнату Анастасии. Он знал Ольгу, он знал, что ее слова опережали ее мысли, и что она любила несчастную великую княжну. При малейшей опасности она защищала ее как тигрица, которая борется за своих малышей. Именно ей пришла в голову мысль попросить защиты у полиции, когда было открыто дело Шанцковской, но Анастасия не смогла этого оценить. Герцог нашел Анастасию рыдающей в своей комнате. Великая княжна даже не позволила ему войти. В порыве гнева она выпроводила его, обвинив в том, что он не защищал ее от Ольги фон Лейхтенбергской. Она что-то бормотала в ярости на грани нервного припадка.
- Боже мой, - прошептал герцог, закрывая дверь, - что будет с моим домом, если эти ссоры возобновятся?
Однако, в конце дня Анастасия спустилась исповедоваться. Она вернулась оттуда спокойной, с сияющим лицом. Как и все гости замка, великая княжна готовилась к службе в честь царя Николая II, которую специально заказал герцог. Панихида началась в атмосфере благоговейности.  Глаза Анастасии блестели от слез, она казалась очень возбужденной. Внезапно в самый мучительный момент, в то время, когда священник просил упокоения для каждого члена императорской семьи, ее лицо исказилось от ярости. Не обращая внимания на тех, кого она толкала, она убежала из часовни.
Вечером за чаем все комментировали этот случай. Как только герцог присоединился к гостям, священник выступил вперед и задал вопросы, которые были у всех.
- Мне нужно вам рассказать странную вещь о вашей подопечной, - заявил он. - Вы знаете, что она исповедовалась мне перед похоронной службой.
- Что произошло? – спросил фон Лейхтенбергский.
- У этой девочки странные идеи. Она считает, что ее все преследуют. Я должен был с ней долго говорить, но я думаю, что мне удалось оказать ей небольшую моральную поддержку. Речь сейчас не об этом. После отпущения грехов я внимательно посмотрел на нее, и я был удивлен, так как она перекрестилась на католический манер.
- Как? – воскликнул герцог.
Сомнение терзало его сознание. Противники великой княжны утверждали, что она была католичкой, что не удивительно для польской рабочей. У них были свидетели, которые утверждали, храня верность клятве, что госпожа Чайковская, когда она пошла единственный раз в церковь в Берлине в сопровождении госпожи фон Ратлеф, не знала, как перекреститься на православный манер.
- Я ей сделал замечание, - продолжил священник, - и она мне объяснила, что, поскольку она была замужем за католиком, она должна была принять его религию. Совсем как ее мать царица приняла религию России во время свадьбы.
Лейхтенбергский облегченно вздохнул.
- В чем же дело?
-Я вывел ее из заблуждения, - гордо сказал собеседник.-  Если бы вы могли видеть ее облегчение, когда я ей сказал, что она все еще православная. Она пылко целовала мне руки и плакала от радости!
 Священник нахмурился.
- Поэтому я не понимаю ее исчезновения во время службы.
Герцог улыбнулся.
- Однако, это из-за вас. Я последовал за ней после ее ухода, и я нашел ее рыдающей в постели. «Священник ошибся, - повторяла она, – он молился за моего отца, за мою мать, а потом он молился за детей. Почему он не назвал моего брата и сестер по именам? Почему? Разве у них нет права на молитву?»
Священник резко возразил.
- Как я мог это делать по-другому? Я над этим долго размышлял. Какая дилемма! Я мог бы назвать императорских детей по одному, но что говорить в момент, когда я дойду до Анастасии Николаевны? Я не мог молиться за вечный покой того, кто вероятно жив и в этот момент слушал меня. И я не мог, не называя ее имя, неявно признать подлинность великой княжны и возложить ответственность на мою церковь!
Герцог уверил его, что он очень хорошо поступил. Но Гиги оставался задумчивым весь вечер. Его неотступно преследовали мысли об Анастасии. Он хотел иметь возможность проникнуть в ее сознание, понять ее мысли. Какие чувства можно испытывать, когда слышишь собственную заупокойную службу?
Конец страстной недели прошел без происшествий. Анастасия не пропустила ни службу, ни волнующие суровые и благородные чтения 12 евангелий, которые ознаменовали смерть Христа, ни положение во гроб, ни ночное бдение. Во время полуночной мессы в пасхальный вечер она светилась в ожидании огромной вспышки радости, которая каждый год приветствует воскресение Христово. Наконец, раздалась долгожданная новость:
- Христос воскресе! Христос воскресе!
Она присоединила свой ясный голос к неистовому потоку ответов:
- Воистину воскресе! Воистину воскресе!
Великая княжна преобразилась. Веселая, наконец-то счастливая, она участвовала в большом ужине после мессы. Она восторгалась всеми блюдами, крашенными яйцами вокруг кулича, впечатляющей творожной пасхой, украшенной православным крестом из цукатов и буквами Х и В, символами пасхального воскрешения.
Празднества длились до трех часов ночи. Анастасия подошла к герцогине с сияющим лицом, в котором отражалась дающая волю своим чувствам девушка, которой она и была. Она сжала руки Ольги Лейхтенбергской и из глубины души воскликнула:
- Большое спасибо, все было очень хорошо.
Она даже не заметила, что поблагодарила на русском. Впервые!

Благодаря письмам великого князя Андрея и моего дяди Сергея Боткина, я увлеченно следила из замка Оржер за малейшими событиями, которые имели отношение к Анастасии. Дочь герцога Лейхтенбергского, Надин Меллер-Закомельская, подружилась со мной и тоже мне писала. Я получала информацию о неожиданном повороте дел так же, как если бы я оставалась в Баварии. Интрига Шанцковской разрасталась с каждым днем, не утихая даже во время Пасхи. Свидетельские показания Дорис Вингендер вскружили головы. Все Германия теперь отождествляла «неизвестную больную» с польской рабочей. Анастасия вызывала почти всеобщую ненависть за то, что захотела выманить деньги у Гессенских и злоупотребила легковерием доброго немецкого народа.
Именно тогда, в Берлине, сторонники великой княжны решили отреагировать. Со своим импульсивным темпераментом госпожа фон Ратлеф возглавила настоящий крестовый поход, который должен был заставить замолчать скандальную прессу и поднять на смех клеветников24. Я начала восхищаться этой энергичной, но бестолковой прибалткой, верной Анастасии. Несмотря на неблагодарность великой княжны, она старалась исправить то зло, которое нечаянно принесла княжне. Все друзья Анастасии вступили в организацию госпожи фон Ратлеф. Только Хелруф Цале отказался в этом участвовать. Посол закрылся в своей резиденции, не отвечал на телефонные звонки Гарриет, не принимал ее и не отвечал на ее письма. Бывший председатель Лиги наций, убежденный в том, что сломал свою карьеру из-за пошлой притворщицы, был отныне потерян для великой княжны.
Благодаря поддержке великого князя Андрея, Сергея Боткина и Лейхтенбергских, Гарриет фон Ратлеф отметила первые успехи. Она получила, вопреки всяким ожиданиям, официальную точку зрения генерала Макса Хоффмана, главы немецких спецслужб на восточном фронте в 1918 году и председателя на русско-немецких переговоров, которые завершились Брестско-литовским миром.
Генерал, бывший глава штаба восточного фронта, написал открытое письмо, которое он отправил во все газеты. Его свидетельство было кратким и по военному лаконичным: «Я не знаю госпожу Чайковскую, и никогда ее не встречал, - написал он в своем заявлении, - но я знаю, что это дочь Николая II. Во время моей службы у меня были  на этот счет документальные доказательства». К несчастью, Хоффман, связанный военной тайной, не мог сказать большего. Но само заявление уже было исключительным фактом. Через несколько недель он умер от сердечного приступа. В его личных бумагах не было никакого досье по этому делу …
Будучи совсем близко к цели, Гарриет фон Ратлеф уже не могла остановиться. Она непременно хотела опровергнуть заявления о Шанцковской и дискредитировать тех, кто их поддерживал. Ее доводы были просты. Поскольку враги великой герцогини использовали недостойные средства, то она победит их на их собственной территории без каких бы то ни было сделок со своей совестью. Первым делом она наняла адвоката, доктора Вильгельма Велера. Она также заручилась поддержкой частного детектива Фрица Шмихта, и подключила к этой маленькой боевой группе одну из своих подруг журналистов госпожу Агату Грэбиш, представительницу всемогущего профсоюза американской прессы Херста. Потом, она отправила свои войска на штурм. Результаты были более чем убедительными.
Шмихт взял на себя обязательства осведомиться об официальной позиции полиции. Оказалось, что новый начальник берлинской полиции не придавал никакого значения делу о великой русской княжне и еще меньше делу о какой-то польской рабочей. Дело считалось закрытым. Мартин Кнопф пришел в берлинскую полицию 8 апреля 1927 и сказал им, что случай был решен для удовлетворения заинтересованных княжеских домов. Значит, Анастасия могла оставаться в Зееоне, не опасаясь требований об экстрадиции в Берлин. Какое облегчение!
Агате Грэбиш удалось приблизиться к Фрицу Лукке из Берлинер Нахтаусгабе под предлогом купить права на дело для Херста. Лукке, неосторожный и импульсивный, как и любой хороший репортер, попался в эту ловушку. Он рассказал о встрече с Эрнстом Людвигом фон Гессенским, о контактах с Гарденбергом и Жильяром.
- Они управляют всем, - утверждал он.
Он также показал Агате Грэбиш фотографии из дела. Многочисленные снимки были из частной коллекции Жильяра, купленные за большую цену. До ста долларов за экземпляр. Лукке, словно показывая сокровище, вытащил фотографию Франциски Шанцковской, которую он поместил на первой полосе своей газеты.
- Это единственная, которая у нас есть. На ней Франциске 16 лет.
Агата знала свое ремесло. Она редко видела более ретушированные снимки. Белая краска, которой были сделаны тени на лице, была наложена толстыми слоями, рот почти инкрустировали, чтобы сделать его большим и широким.
Но лучший результат был у Веллера. Выдавая себя за журналиста, он пригласил Дорис Вингендер в дорогой ресторан. Там, сменяя чрезмерные комплименты стаканами хорошего вина, он заставил ее потерять осторожность. Довольная Дорис болтала без устали.
- Вы знаете, - утверждала она, когда Веллер похвалил ее за великолепную память, - я уверена, что не видела Франциску в августе 1922 года. Это было скорее в мае, так как одежду я ей принесла в начале лета. Но Кнопф решил, что это был август. Я записала это в моей записной книжке, чтобы не ошибиться.
Когда Дорис вышла, чтобы напудриться, Веллер осмотрел ее сумку. Там он нашел контракт исключительного права, который связывал девушку с Берлинер Нахтаусгабе, с точным указанием оплаченной суммы в 1500 марок. Есть чем нанести решительный удар по легенде о бескорыстной немке, которая руководствуется только чувством патриотизма!
Для Гарриет мошенничество было достаточно доказано. Теперь она стала осаждать посольство Дании, и после упорного сопротивления Цале был вынужден ее принять. Она встретила напряженного и расстроенного человека. Посол упрекал себя в излишней доверчивости, из-за которой потерял свою репутацию. Но при виде досье он позволил себя убедить. Когда Гарриет попрощалась с ним, дипломат был почти спокоен. Он вновь верил в подлинность великой княжны. Конечно, для него больше не могло быть и речи о встрече с Анастасией. Малейший неосторожный шаг мог стоить ему его должности. Но Анастасия вновь обрела союзника.
Теперь оставалось еще доказать, что Дорис Вингендер умышленно солгала, признав Анастасию за Шанцковскую. Для этого необходимо было неопровержимое свидетельство. Если бы было можно убедить одного из членов семьи Шанцковских согласиться на встречу, то Гарриет устранила бы последнюю помеху. За это взялся Веллер. Он использовал все свое мастерство сутяжника. Мать Франциски отказалась ехать, даже если бы ей возместили убытки. Ее не интересовала судьба своей дочери. Сестры тоже оказались упрямыми. К счастью, брат Феликс оказался более податливым. Он любил путешествия, и любопытство одержало верх над осторожностью. Феликс согласился поехать в Баварию. Оставалось только молить Бога о том, что молодой поляк побоится совершить клятвопреступление?

Глеб во время всех этих событий ждал, что Анастасия захочет его принять. Его терпение было на грани, он очень страдал от ее надменности. Джон Колтер и другие журналисты пытались развеять скуку, как могли, в этом им помогало виски. Но они ни когда не упускали возможность поиздеваться над своим компаньоном. Однако, несмотря на раздражение, Глеб упорствовал, потому что он не хотел потерять престиж. Но его терпение не могло быть бесконечным. В тот момент, когда он решился покинуть Зееон, великая княжна обратилась к герцогу фон Лейхтенбергскому:
- Спросите его, привез ли он с собой он этих странных животных.
Без этой фразы мой брат бы уехал, но им овладело любопытство. Больная намекнула на факты, известные немногим близким людям императорской семьи. Как простая притворщица могла знать о самом дорогом детском пристрастии Глеба25?

Встреча с Феликсом Шанцковским предоставила герцогу возможность сломить упрямство Анастасии. Встреча должна была происходить на нейтральной территории, в ресторане Вассербург, в нескольких километрах от Зееона26. Гиги фон Лейхтенбергский в этот раз объяснил Анастасии, кого она встретит в ресторане и почему. При этом он взял на себя риск еще один раз вызвать гнев великой княжны.
- Отправляйтесь в большой холл, - посоветовал он Глебу. – Вы ее поприветствуете, когда она спустится. Мало вероятно, что она не будет на меня сердиться за это «счастливое совпадение».
Глеб был напряжен. Для него многое должно было решиться в этот момент. Его беспокоила его репутация в нью-йоркской прессе. Он потерял бы всякое доверие, если госпожа Чайковская не была Анастасией. Но мой брат был честен с самим собой. Глеб надеялся только на одно, увидеть, как спускается по лестнице Зееона прекрасная незнакомка. Если это не Анастасия, то тем хуже для журналистов. Он всегда выпутается. Не надо было воскрешать ту, которая давно умерла. Императорская Россия исчезла, было бы кощунством ее возрождать. В час отъезда герцог Лейхтенбергский поднялся по лестнице за Анастасией.
- Волнуешься? – бросил он Глебу.
- Совсем нет, - солгал сын доктора Боткина.
В действительности ему удалось казаться непринужденным в своем костюме американского покроя. Красавец-мужчина, которому грозила полнота, с горящими зелеными глазами, с матовым цветом лица, который еще больше подчеркивал золотистый цвет волос. На лестнице появилась Анастасия. Глеб внимательно следил за тем, как она спускалась. Внезапно великая княжна заметила незнакомца, который ее разглядывал. Она хотела вернуться, но Лейхтенбергский преградил ей путь. Она взглядом оценила молодого человека, потом вопросительно взглянула на герцога.
- Вы знаете Глеба Боткина? - спросил Гиги фон Лейхтенбергский.
- Как у вас дела? – вежливо спросила великая княжна, но в ее глазах не было и малейшего проблеска узнавания.
Анастасия поторопилась покинуть замок, оставив застывшего Глеба. Он знал, что никто, и тем более дочь Николая II, не мог его узнать, он слишком сильно изменился со времен Революции. Даже его собственный брат Юрий принял его при встрече за чужого. Но у него, Глеба, больше не было сомнений. Он только что видел Анастасию! Конечно, она была другой, она похудела, но все ее манеры говорили за нее. Эта неподражаемая манера безразлично приветствовать, с улыбкой под пустыми серо-голубыми глазами. А манеры, жесты. Все совпадало. Глеб чувствовал, что под ним пошатнулась земля, настолько большим был шок. Живая. Анастасия была жива, тут, рядом с ним. Рядом с ним!
Чуждая волнению, которое она сама только что спровоцировала, Анастасия приехала в Вассербург более или менее спокойной. Ее чувство юмора помогло ей осознать всю комичность ситуации. Кто-то захотел выдать ее, Романову, истинную аристократку, за сумасшедшую крестьянку, да еще и полячку! Как не рассмеяться над этой глупой шуткой? У дяди Эрни был вкус к шуткам, которые она не понимала. Польша, разрушенная царями, брала неожиданный реванш!
Когда Анастасия вошла в ресторан, герцог провел ее к столику, где уже сидели двое: Феликс Шанцковский и доктор Веллер. Она не знала ни одного, ни другого.
- С кем из этих господ я должна говорить? – спросила она.
Герцог представил их. Анастасия села, чувствуя себя немного неловко от пристального взгляда Феликса. Молодой человек не колебался ни минуты.
- Это моя сестра Франциска, - ответил он, когда д-р Веллер спросил его о личности посетительницы.
Герцог повернулся к великой княжне и иронично спросил:
- Как, вы ничего не скажете своему брату?
Анастасия слушала, как Феликс пустился в монолог на языке, который она не понимала. У нее было впечатление, что она была единственной живой среди всех этих глупых марионеток, которые суетились вокруг нее. Она почувствовала облегчение, когда голоса умолкли. Герцог заявил, что они возвращаются в Зееон. Она последовала за ним, не задавая вопросов. Когда она была не слишком раздражительна, она любила погружаться в это полу летаргическое состояние, которое оказало ей большую помощь в Даллдорфе. Больше ничего не могло ее поразить, не причинить ей боль. В машине она думала о Глебе. Он был красивым, как и все в семье Боткиных, но слишком большим. Он ей нравился в Тобольске, когда ему было 17 лет. Это был единственный молодой человек, которого она и ее сестры видели во время заключения. Каким романтичным он тогда был, с худым лицом и глубокими глазами! Анастасия улыбнулась. Да, она помнила, доктор Боткин говорил, что Глеб хочет стать священником. Она должна была спросить его, каким стало его призвание.
А в гостинице доктор Веллер и Гарриет фон Ратлеф, которая настороженно держалась в стороне во время прибытия Анастасии, пораженно смотрели друг на друга. Их план провалился. Феликс узнал свою сестру!
Медленным движением руки доктор Веллер вытащил лист бумаги из своей папки.
- Итак, господин Шанцковский, нам остается только зарегистрировать ваше заявление. Подпишите, пожалуйста, здесь.
Он протянул Феликсу подготовленную бумагу, подтверждающую, что подписавшийся опознал свою сестру Франциску в госпоже Чайковской. Молодой поляк прочитал и нахмурился.
- Если я подпишу, должен ли я буду свидетельствовать об этом в суде?
Адвокат предвидел неприятную неожиданность, в которую тот попадет.
- Да, непременно, - ответил он. – И вас явно попросят принести присягу. Если вы солжете, вас привлекут к ответственности.
- Тогда я не буду это подписывать! – проворчал Феликс, возвращая письменные свидетельские показания.
Госпожа фон Ратлеф не смогла сдержать возглас негодования.
- Как, - воскликнула она, - та, которую вы только что увидели, не ваша сестра?
- Нет, это не Франциска, я в этом уверен, - ответил Феликс. – Моя сестра не была дамой, как эта. У нее не было кривых ног. У Франциски всегда были красивые ноги. Почти такие же красивые, как мои.
При этих словах Феликс снял ботинки, чтобы все полюбовались его конечностями. Веллер сдержал улыбку.
- Вы готовы подписать, что та, которую вам сегодня представили, не ваша сестра? – спросил он.
- Ах да! – заметил Феликс. – Я не хочу в тюрьму. Эта женщина похожа на Франциску, но это не она!

19

На следующий день после этого памятного дня Анастасия провела относительно спокойную ночь. Утром она сообщила Глебу, что готова его принять. Он заинтриговал ее. Она его не боялась, как других эмигрантов. Ведь он сын доброго доктора Боткина. Ей нравилось его лицо. Она считала, что он очень доволен самим собой и обеспокоен тем, чтобы нравиться другим. Эта навязчивая идея Глеба очень забавляла Анастасию.
Когда Глеб вошел в комнату следом за дочерью Лейхтенбергского, баронессой Меллер-Закоменской, Анастасия улыбнулась. Она сразу же заметила, что Глеб под мышкой нес довольно толстую папку, полную рисунков.
- Вы их все-таки принесли, ваших странных животных, - воскликнула она с горящими глазами. – Покажите мне их.
Глеб, немного озадаченный живостью просьбы, сел и под удивленными взглядами Натали Меллер-Закоменской начал выкладывать содержимое своей папки на колени Анастасии. На каждом листочке, тонко раскрашенном акварелью, несколько персонажей, нарисованных уверенными штрихами, предавались забавам. Медведи, лошади, львы, ослы, стоя на задних лапах, беседовали, играли в теннис, ссорились, роскошно ужинали. Они были одеты в униформу российского императорского двора, и очень похожи на людей.
- Какие они смешные, - восклицала Анастасия при виде каждой карикатуры.
Глеб, довольный своим успехом, любезно объяснил, что эти рисунки, которые были высоко оценены американскими журналистами, давали ему средства к существованию. Он продолжает рисовать карикатуры на особ императорского двора. Глеб начал делать эти рисунки в 11 лет, оживляя своих героев в воображаемом Балканском королевстве. Конечно, королевская семья относилась к стопоходящим. Только у медведей было достаточно достоинства, чтобы носить корону. Вокруг них Глеб изобразил всю нелепую аристократию: свиней, увешанных орденами, лошадей в пенсне, и т.д. Американцы, будучи демократами, насмехались над этой сатирой над монархией, и хорошо за это платили.
Анастасия громко смеялась, и сквозь смех вставляла свои комментарии:
-Эта толстая свинья, вот там, она очень смешная. Это вылитый Орлов27. Когда я увидела, как он приехал в Александровский дворец, я сказала себе, что если мне удастся его уколоть булавкой, он лопнет как воздушный шар. Бах….
Великая княжна перебирала рисунки все быстрее и быстрее, с радостью узнавая барона Дрентелна, преобразившегося в мула с моноклем, или генерала Татищева с чертами фокстерьера с крахмальным воротничком. Баронесса Меллер-Закомельская тоже веселилась. Внезапно она заметила, что она единственная смеялась над рисунком, который ей передала Анастасия. Эти карикатуры были похожи на остальные, может быть еще более язвительные, боле веселые, более сатирические. Но великая княжна вся дрожала, глядя на них.
- Эти, - бормотала Анастасия, - эти, я их знаю. Вы их нарисовали в Сибири. Я их видела там. Они так рассмешили папу. Даже мама улыбалась, глядя на них. Только Жильяру они не нравились. Мне говорили, что он был раздражен, увидев эти рисунки. Как это было странно!
На глазах великой княжны появились слезы. Глеб был сильно взволнован. У него внезапно возникло впечатление, что он переживает те проклятые дни, те долгие часы плена в комнате без отопления, по которой по малейшему поводу ходили пьяные красноармейцы. Чтобы отогнать тоску, он не расставался с карандашами и красками, делая забавные и смешные наброски. Это были разукрашенные отблески бесчувственных сердец. Утром, когда, как обычно, наш отец доктор Боткин готовился перейти улицу, чтобы присоединиться к императорским пленникам, он скрывал в подкладке своего пальто новые рисунки Глеба. Вечером он приносил нам критику и комментарии.
- Царевич чувствует себя гораздо лучше. Твои рисунки помогают ему поправиться, - говорил он часто Глебу.
А сегодня, нисколько не колеблясь, девушка, которая носила имя Чайковская, узнавала картинки, которые развлекали Анастасию и ее сестер. Глеб ликовал. Пусть после этого кто-то сомневается в подлинности великой княжны. У него были лучшие доказательства!
Глеб осторожно вытащил из рук великой княжны болезненные воспоминания и заменил их рисунком, которым он гордился. Большой бал, где четыре великих княжны-медведицы элегантно танцевали с раскрашенными молодыми военными. В глаза Анастасии снова вернулась улыбка.
- Папа мне обещал большой бал на мои 18 лет. Я это именно так себе и представляла. Со всеми моими сестрами… Мария вальсировала до утра, скромная Ольга осталась разговаривать с нашими кузенами, а Татьяна была королевой праздника.
- А вы? – спросил Глеб.
- Я была маленькой шалуньей, которая шутила и пряталась за шторами!
Анастасия прыснула со смеху. - Но это было неприлично, и мама ворчала на меня.
Великая княжна гладила кончиками пальцев шершавую акварельную бумагу.
- Почему вы редко меняете типы? Всегда медведи, лошади, ослы! Вы могли бы использовать больше животных.
Глеб был счастлив видеть ее в хорошем расположении и любезно ответил.
- Я неспособен очеловечить некоторых животных. Они слишком красивые, слишком изящные, чтобы уподобляться грубым и неуклюжим людям.
- О ком вы думаете? - спросила Анастасия.
Внезапно у Глеба случился провал в памяти. Беседа между ним и великой княжной проходила на немецком, в то время как баронесса Меллер-Закомельская настаивала на том, чтобы они говорили по-русски. Глеб, который уже почти семь лет говорил только на английском, устал от этой интеллектуальной гимнастики, и слова больше не приходили ему на ум. Он обратился за помощью к дочери Лейхтенбергского.
- Как называется белка по-немецки? – спросил он ее по-русски.
- Я знаю, - воскликнула тогда непокорная Анастасия на превосходном русском языке, - белка по-немецки называется Eichh;rnchen.
Во второй раз Анастасия изъяснилась на своем родном языке. Натали Меллер-Закомельская смотрела на нее, открыв рот.
- Оказывается, вы говорите по-русски! – воскликнула она, обрадовавшись. – Вы говорите по-русски!
И она принялась хлопать в ладоши от счастья. Глеб увидел, что приближается буря еще до того, как она разразилась. Он чувствовал себя так близко к болезненно бледной хрупкой девушке, которая сидела напротив него, и малейшую реакцию которой он, казалось, предугадывал. Анастасия разрыдалась. Она закрыла рот платком, и Глеб почти физически мог почувствовать ее смятение.
- Нет, нет, - закричала она на немецком. – Я не произносила ни одного слова на русском.
Анастасия умоляюще повернулась к Глебу.
- Скажите, что я не говорила по-русски. Вы это хорошо знаете, вы Боткин.
Удивленный Глеб наклонился к ней.
- Почему я знаю как Боткин?
Анастасия с упреком взглянула на него.
- Потому что с Боткиным всегда говорят на немецком, - возразила она ребяческим голосом, как если бы ей было 8 лет.
Чтобы ей не противоречить, Глеб сделал вид, что понял, и непринуждённо сменил тему.
- А вы знаете историю о белке, которая ела орехи с золотой скорлупой и изумрудными ядрами?
Глаза Анастасии загорелись.
- Нет, я не знаю. Расскажите, я вас прошу.
Глеб начал блестяще импровизировать на тему о царе Салтане, пытаясь передать на немецком языке особый ритм русских сказок. В это время он очень быстро думал. Почему есть такая связь между Боткиным и немецким языком? На него нашло внезапное озарение. Анастасия только что повторила, не отдавая себе в этом отчет, одну из любимых фраз ее матери. Он сейчас вспоминал об этом. Царица любила говорить на языке своего отца, и она сожалела, что при дворе было так мало людей, способных изъясняться на немецком без акцента и остроумно. Ей было так приятно говорить с доктором Боткиным, который учился в Германии и владел языком в совершенстве. В детском сознании Анастасии эта связь существовала: с Боткиным всегда говорят на немецком…
В течение двух часов Глеб и Анастасия непрерывно болтали. Анастасия сияла, и Глеб тоже испытывал редкое чувство переполнения радостью.. Это был благословленный момент вечного счастья. Тревоги и того и другого исчезли, страх неизвестности и вечное опасение предательства были забыты, исчез ужасный недостаток уверенности в себе, неудержимое желание заставить признать себя, чтобы перестать сомневаться в своих способностях. Глеб первый вернулся к реальности. Американская жизнь навязала ему приливы чрезмерной славы. Анастасии нужен был рыцарь-слуга, который будет сражается за нее со всем миром. Он, невзирая ни на что, добьется неоспоримого признания. Он не мог жить без дела, которое надо защищать, без трудностей, которые надо преодолеть. Глебу постоянно нужно было выиграть, быть признанным, быть выше всех.
- Вам бы понравилось жить в Соединенных штатах? – спросил Глеб безразличным тоном.
Анастасия подумала некоторое время. Соединенные Штаты… Больше не видеть Лейхтенбергов, быть свободной. Быть под защитой Глеба, может быть …
- Мне бы очень понравилось, - ответила она. – Но я думаю, что это невозможно. У меня нет денег, нет документов. Это слишком сложно организовать.
Она плохо знала вкус Глеба к трудностям. Когда он покидал Зееон, его решение уже было принято. Он привезет Анастасию в Соединенные Штаты любым способом. И там, как только великая княжна будет в безопасности, никакой герцог Гессенский не сможет ей угрожать. А он, Глеб Боткин, наконец-то, сможет действовать! Он будет кричать на весь мир о позоре Романовых! Перевернёт всё вверх дном, наймет множество адвокатов, чтобы вести множество судебных расследований и процессов. Какая прекрасная страна Соединенные Штаты! Там достаточно приняться за дело, чтобы быть уверенным в успехе. Там все возможно, если есть желание, энергия и талант. Эти качества у него есть, и он об этом знает. Его ждет успех и будущая слава!

-Вы действительно думаете, что путешествие в Соединенные Штаты будет хорошим решением для госпожи Чайковской?
Матильда Кшесинская сидела в кресле в гостиной Hotel de Palais в Париже. Она вопросительно смотрела на своего мужа. Великий князь Андрей вяло качал головой.
- В любом случае это единственный шанс, - сказал он. - По меньшей мере, мы будем уверены, что там больная будет в безопасности.
Великий князь Андрей меланхолично смотрел на дождь, который струился по стеклам окна. Этот январский день 1928 года, грустный и ворчливый, как старый продрогший пес, не внушал оптимизма. Великий князь снова думал о своем расследовании. Прошедшие месяцы окончились последовательными провалами. Попытки, предпринятые Кутеповым, чтобы раскрыть следы переезда Анастасии в Румынию, провалились. Андрей Владимирович сожалел, что его не послушали. Несмотря на его советы, РОВС обратился в румынскую полицию, беспристрастность которой была сомнительной. Королева Румынии Мария никогда не занимала определенную позицию, но ходил слух о том, что все ее симпатии были обращены к герцогу Гессенскому. Еще один вариант провалился.
В Баварии политический климат портился еще быстрее, чем это предвидели. Однако, благодаря усилиям Гарриет фон Ратлеф, кампания, начатая Берлинер Нахтаусгабе, стала посмешищем. Однако клевета все еще оставляла следы, и противники Анастасии не сдавались. В июне прошлого года Жильяр опубликовал в «Иллюстрасьон» ловкую документально обоснованную статью, которая представляла все признаки исторической объективности. В результате в сознании европейской элиты Франциска Шанцковская и Анастасия были одним человеком, настолько убедительным оказался учитель французского императорских детей.
- Этот Жильяр – лгун28, - взорвался великий князь, неспособный контролировать свой гнев.
- Я плохо поняла, почему никто не оспорит эту позицию в прессе, - спросила Матильда.
Андрей Владимирович пожал плечами:
- Жильяр представляет власть имущих. Да и журналисты рассматривают его, как единственное лицо компетентное в событиях в Екатеринбурге. Он пользуется своей должностью «наставника царевича», как титулом славы и компетентности. Слуга во Франции заслуживает больше доверия, чем хозяин.
Матильда Кшесинская всплеснула своими красивыми руками балерины.
- А статья Татьяны Боткиной?
- «Иллюстрасьон» отказалась ее публиковать. Однако, Татьяна даже не пыталась убедить общественность в подлинности Анастасии. Она ограничилась тем, что обнаружила исторические ошибки, допущенные Жильяром.
Великая княжна иронично улыбнулась.
- В том, что я вижу, свободная и демократическая пресса ни чуть не лучше, чем наши царские газеты. Монархия или республика, все друг друга стоят. Нет свободы выражения, когда самоцензуру заменяют официальные контрольные органы.
- Вы очень желчны, - вздохнул великий князь. – Если вы не будете осторожны, вы вскоре станете еще большей анархисткой, чем наша дорогая Ольга.
Упоминание о сильной личности, грозной герцогине Лейхтенбергской ненадолго отвлекла супругу великого князя.
- Вы меня рассмешили, рассказывая мне о конфронтации между Ольгой и госпожой Чайковской, - ответила она.
Андрей Владимирович вздохнул.
- Мне жаль Гиги. Его здоровье ухудшается, и жизнь в Зееоне между двумя такими обидчивыми и авторитарными дамами должна ему казаться адом. Даже дети ссорятся между собой. Добавь к этому продолжительный штурм любопытных, которые оккупировали парк Зееона, прячась за деревьями в надежде мельком увидеть больную, а заботы, вызванные нехваткой денег… Нет, Гиги не может больше принимать у себя Анастасию…
Матильда Кшесинская взглянула на часы.
- Он скоро должен за тобой спуститься?
- Не беспокойся, он не опоздает.
На втором этаже Георгий фон Лейхтенбергский упорно пытался убедить Анастасию. Великая княжна по привычке укрылась на диване в комнате, которую ей предоставили, закрывая свой рот платком.
- Сейчас вы чувствуете себя лучше? Вы должны были уже отдохнуть от вашего путешествия из Мюнхена в Париж. Это не такая длинная дистанция.
- О, у меня все хорошо, - ответила Анастасия.
- Тогда почему вы отказываетесь принять вашего дядю? Андрей Владимирович специально приехал с юга Франции, чтобы вас навестить. Вы знаете, что он вас защищает, единственный из всех членов вашей семьи. Вам незачем его опасаться!
- Нет, - упорствовала Анастасия, - я не буду его принимать.
- Но почему?
- Я не хочу иметь ничего общего с семьей. Дядя Андрей – это брат Кирилла, который предал папу. У Кирилла нет никакого права на трон, он лгун. Я никогда не буду встречаться с этими людьми!
Анастасия отвернулась к стене.
- Я никого не хочу видеть. В прочем, меня все бросили. Я хорошо знаю, что меня хотят видеть мертвой. Так я никого не буду беспокоить.
- Вы несправедливы. Мы все дорожим вами, вы это хорошо знаете.
- Тогда почему Таня не приехала в Париж? Я уезжаю в Соединенные Штаты, может быть, я там даже и умру. Она должна быть здесь, рядом со мной!
Герцог фон Лейхтенбергский терпеливо объяснил:
- Я вам уже говорил, для нее это было невозможно. У госпожи Мельник - Боткиной два месяца назад родился сын. Она очень устала и не может путешествовать. И потом, она должна заниматься ребенком.
- Ее ребенок. Он у Тани будет всегда, тогда, как я уеду. Она должна была найти возможность и средства.
Гиги фон Лейхтенбергский наклонился к великой княжне.
- Вы жалуетесь, что вас бросили, но когда кто-то приезжает ради вас, как Андрей Владимирович, вы от него убегаете!
- Это не одно и то же, - возразила Анастасия, ее глаза внезапно вспыхнули. - Вот уже 10 лет меня все заставляют страдать. Сейчас меня довели до изнеможения. Сейчас слишком поздно. Они должны были приехать раньше.
В отчаянии герцог использовал последний аргумент.
- Если вы позволите вашему дяде встретиться с вами, он сможет об этом поговорить с вашей бабушкой. Может быть, ему удастся ее убедить вас принять?
Анастасия бросила на него косой взгляд. Она подумала, нахмурила брови, потом в ее глазах вспыхнула искра радости, как будто она наконец-то оценила настойчивость герцога.
- Хорошо, скажите ему, пусть войдет. Но пусть остается не больше 10 минут.
Через некоторое время Андрей вошел в её комнату, за ним шел герцог Георгий. Он увидел маленький белый силуэт, вытянувшийся на диване. Он подошел, и Анастасия сдержанно оживилась. Она тщательно планировала свою позу, чтобы показать пренебрежение, которое она испытывала к своему посетителю. Андрей сел и молча посмотрел на нее. Их глаза встретились, и это произошло внезапно, как будто их души общались. Анастасия почувствовала доброту, прямоту и живой ум великого князя. Она поняла его волнение, его тревогу. На этом хорошо известном ей лице наслоились отпечатки прошлого, и Анастасия сдержанно улыбнулась, показывая свое мимолетное счастье. Ее лицо светилось, оно изменилось из-за ясного выражения ее серо-голубых глаз. Потом очарование прошло, и она разрыдалась.
Стоя рядом, Андрей смотрел на нее, как если бы он только что увидел призрак. Потрясенный, он не находил, что сказать. В тишине, смущенный слезами Анастасии, он пятясь, вышел из комнаты, очарованный женщиной, одетой в белое, которая оплакивала свои потери. Как только он оказался в коридоре, он заметил, что его больше не держали ноги. Он опустился на первый попавшийся стул. Сердце сжалось от сострадания, и он прошептал:
- Я только что видел дочь Ники... я только что видел дочь Ники29…

Через два дня герцог Лейхтенбергский и великий князь Андрей провожали Анастасию через холл Hotel de Palais, заполненный русскими эмигрантами. Многих из них привлекала новость о присутствии великой княжны в Париже, но они скрывали свое любопытство за широко развернутыми газетами.
Андрей Владимирович и Матильда Кшесинская посадили свою взволнованную кузину в купе поезда, отправляющегося в Шербур. Анастасия уезжала не одна. Шотландская медсестра Агнесс Галлагер должна был позаботиться о ней во время путешествия в Соединенные Штаты. Георгий Лейхтенбергский сам сопровождал двух женщин до роскошного теплохода «Беренгария».
Прощание было очень тяжелым для великой княжны. Ее первоначальная неприязнь по отношению к князю Андрею улетучилась. Она плохо переносила расставание с единственным родственником, у кого хватило смелости ее признать. На прощание он пообещал Анастасии сделать все, чтобы убедить близких родных в ее подлинности. Глеб Боткин организовал её путешествие в Америку. Он старался изо всех сил, из кожи вон лез, чтобы заинтересовать русскую диаспору в Нью-Йорке делом Анастасии. Благодаря своему упорству он смог убедить Ксению Георгиевну, богатейшую российскую принцессу30, приютить несчастную Анастасию, которую оттолкнули Романовы. Было бы слишком глупо отказаться от этого предложения, в то время как в Германии жизнь Анастасии была под угрозой.
Когда поезд, наконец, тронулся, Анастасия прижалась к стенке, в углу около окна, и погрузилась в свою тревогу.
- Ich Habe Angst, ich habe Angst31, - шептала она как молитву, неспособная избавиться от тревоги.
До последнего момента Георгий фон Лейхтенбергский окружал ее заботой. Он сожалел, что больше не может принимать Анастасию у себя в Зееоне. Он пытался убедить себя, что в Соединенных Штатах она найдет большую поддержку и особенно безопасность, которую он не мог ей обеспечить. Он также испытывал некоторое сочувствие к Ксении Лидс. Он спрашивал себя, как богатая женщина, привыкшая к американской почтительности, будет терпеть общение с великой княжной, с её высокомерным и надменным поведением.
На Беренгарии герцог проводил Анастасию до каюты. Великая княжна пассивно подчинилась. Гиги смотрел на нее со слезами на глазах. Это был последний раз, когда он видел дочь своего императора, он покидал ее.
- Вы на меня все еще сердитесь за то, что из-за меня вам пришлось принять в Зееоне столько враждебно настроенных незнакомцев? – спросила он ее тревожно. – Я только хотел вам помочь.
Анастасия не ответила ему. У нее не было слов, чтобы поблагодарить его за гостеприимство, которое он ей оказал. За то беспокойство, которое она ему доставила. Она ограничилась улыбкой и царским наклоном головы. В блеске ее глаз не было ни гнева, ни надменности. После этого простого жеста герцег фон Лейхтенбергский почувствовал себя вознагражденным за все неприятности, которые ему доставила его «дорогая крошка». Он уже отошел, когда услышал, что она прошептала:
- Все это было по вине госпожи фон Ратлеф.
Герцог понял, что подразумевала эта короткая фраза. Для того, кто знал царский эгоизм великой княжны, это была самая высока благодарность, которую Анастасия когда-либо могла выразить.
По меркам великой княжны поездка проходила очень плохо. Ничто не могло снискать милость в глазах Анастасии. Она признала, что Беренгария была хорошо сделана, но пароход, который считался роскошным, показался ей некомфортабельным, по сравнению со Штандартом, яхтой ее отца. Великая княжна удивилась, что Ксения, которая финансировала ее путешествие, не позаботилась об ее развлечении. Анастасия почти никогда не показывалась на палубе, так как погода почти не позволяла этого делать. Она не участвовала в жизни на борту, за исключением одного или двух показов фильмов. Ее единственным развлечением было казаться очень требовательной к Агнесс Галлагер так, что сильная шотландка, привыкшая к капризам Романовых, поскольку она воспитывала Нину, сестру Ксении Лидс, не знала, что и делать.
Странно, что как только Беренгария покинула Шербур, Анастасия внезапно решила говорить по-английски. Она сразу же непринужденно стала изъясняться по-английски, используя отточенные и немного устаревшие выражения. Нескольких уроков английского языка, которые ей дал герцог фон Лейхтенбергский в Зееоне, ни как не могли объяснить это внезапное совершенство32. Какой таинственный механизм мог запуститься в ее мозге, подталкивая ее предпочесть язык ее прабабушки Виктории, на котором она больше не перестанет говорить?
Утром 8 февраля 1928 года33, с Беренгарии была видна Статуя Свободы. Анастасия была подавлена мыслью о том, что ей придется встретиться с новым миром, который она так боялась, и созерцала из иллюминатора своей каюты порт Нью-Йорка, окутанный густым туманом. Она едва угадывала призрачные контуры огромных небоскребов. Сирены буксиров казались ей приглушенными, ослабленными, а ее страх увеличивался и рос вместе с нереальностью обстановки.
На набережной 13-ой Восточной улицы, плотная группа журналистов нетерпеливо ожидала, пока Беренгария причалит. Репортеры в шляпах с опущенными полями и поднятыми воротниками, чтобы защититься от моросящего дождя, отчаянно спорили. Ходили невероятные слухи.
- Голливуд предлагал большое вознаграждение великой княжне, чтобы она согласилась сняться в фильме о своей жизни, - заявлял один журналист доверительным тоном.
- Нет же, - возражал другой его коллега, - она приехала, чтобы удалить шрамы от штыка, которые ее уродуют.
Глеб Боткин чувствовал себя свободно и пытался рассказать правду. Вокруг него раздавались вопросы. Один из них возвращался, как лейтмотив.
- Где Ксения Лидс? Почему она не приехала встретить свою гостью?
- Принцесса еще не вернулась из своего круиза. Считайте, что она об этом сожалеет, - отвечал невозмутимый Глеб.
Перед настойчивостью прессы Глеб чувствовал себя в своей стихии. Он естественно был на первом плане, не скрывая своего удовольствия. Отсутствие принцессы Ксении Георгиевны не задевало его. Он ловко воспользовался этим, чтобы организовать вокруг приезда Анастасии самую грандиозную рекламную шумиху, которую он только мог сделать. Конечно, речь не шла о том, чтобы раскрыть для прессы настоящую причину отсутствия Ксении. Прибытие Анастасии оказалось раньше из-за происков великого герцога Гессенского. Требование об экстрадиции в Берлин на «допрос», которого он долгое время пытался добиться, наконец-то было удовлетворено. Поэтому Анастасия покинула Баварию через несколько часов после того, как приказ был обнародован.
Анастасия прибыла в Соединенные Штаты в отсутствие своей кузины, но Глебу удалось организовать ее пребывание в Нью-Йорке без большого труда. Подруга принцессы, богатая мисс Дженнингс, была готова приютить «эту интересную женщину, которая была бы украшением ее салонов».
- Ну же, когда прибывает этот корабль? – проворчал фотограф.
Репортеры переминались с ноги на ногу, то покорные, то нетерпеливые.
- Эй, посмотрите, - воскликнул один из них. Буксиры уходят, и Беренгария отдает якорь, она отказывается войти в порт.
Разочаровавшись, журналисты готовы были разойтись, но это не входило в планы Глеба.
- Господа, - воскликнул он, - принцесса Ксения мне отдала все полномочия принять от ее имени высокую гостью. Я отправлюсь на Беренгарию на таможенном катере и приглашаю вас последовать за мной.
Предложение было принято с энтузиазмом, и вскоре Глеб, за которым следовал эскорт, увешенный микрофонами, блокнотами и фотоаппаратами, пошел по узкому коридору, который вел к каюте Анастасии. Подойдя к двери № 419, он поднял руки, чтобы потребовать тишины.
- Позвольте мне сначала войти, чтобы подготовить ее высочество. Потом будут интервью.
- Давайте, хорошо, мы не варвары, шутил мужской голос.
Глеб проник в каюту, давая возможность журналистам рассеяться по коридору в поисках бортпроводников или горничных, которых можно было опросить. Он нашел великую княжну враждебно и воинственно настроенную, ее глаза сверкали. Она недвусмысленно истолковала гул, который предшествовал появлению Глеба.
- Как вы осмелились привести сюда прессу? – были первые слова Анастасии.
Она плохо сдерживалась, ее голос свистел, кулаки были сжаты от бешенства. Глеб растерялся. Он хотел оправдаться.
- Я вам это запретила, - продолжила великая княжна, не слушая его. – Я не буду с ними встречаться.
Обаяние Глеба, его нежный и убедительный голос на этот раз не имели эффекта. Анастасия не уступила, и расстроенный Глеб был вынужден выйти и объявить этой своре репортеров, которая устремилась к двери великой княжны, что ее императорское высочество отказалась от беседы с прессой.
Это сообщение не обескуражило журналистов.
- Однажды она должна выйти! – воскликнул один из них в шуме, который последовал за заявлением Глеба.
Все согласились, и началась осада. Несмотря на многочисленные появления Глеба и Агнесс Галлагер, репортеры упорно не отступали. Один из них даже расположился в женском туалете, фотографируя всех входящих, в надежде застать великую княжну. Его разочарование было утешением для его коллег, когда он узнал, что у Анастасии были собственные удобства в каюте. Поздно ночью, наконец, преследователи великой княжны утомились. Более чем 50 журналистов собирались отдохнуть, чтобы набраться сил, когда на следующее утро Беренгария наконец-то причалила.
Молчание Анастасии увеличивало любопытство. Выпроводив журналистов, великая княжна еще больше, чем об этом мог мечтать Глеб, увеличила свою популярность. Заголовки утренних газет были на шесть колонок: «Дочь царя», «Легендарная великая княжна». Глеб Боткин был буквально атакован, когда он вышел на набережную. Он сумел ловко использовать ситуацию, представив своего компаньона господина Фолей, личного импресарио Сергея Рахманинова. Благосклонное отношение великого музыканта к Анастасии довело возбуждение репортеров до максимума.
Все пассажиры уже покинули Беренгарию, когда ожидание прессы было, наконец-то вознаграждено. Дверь каюты 419 открылась, и Агнесс Галлагер, с надменным видом, начала прокладывать себе путь. За ней шла великая княжна, испуганная, готовая упасть в обморок. Ее поддерживали Глеб и господин Фолей. Она надвинула на глаза свою каштановую шляпу с опущенными полями и спрятала нижнюю часть своего лица в меховой воротник.
- Вот она! – заорал кто-то.
Анастасия шарахалась от фотовспышек, которые атаковали ее со всех сторон. У нее было впечатление, что на нее обрушился словесный цунами. Она едва понимала вопросы, которые ей задавали.
- Скажите нам, кто вы?
- Куда вы идете?
- Вы самозванка?
- Покажите нам свое лицо.
Анастасия колебалась, ее воспитание вышло на поверхность. Ее так научили улыбаться, приветствовать в ответ на овации толпы. Она сделала едва уловимый знак головой и немного опустила воротник. Но репортеры оказались слишком агрессивными, она не привыкла к американским манерам, их бесцеремонность возмущала её.
Глеб, поняв душевное смятение Анастасии, увлек ее за собой. С помощью господина Фолей, наполовину неся, наполовину поддерживая великую княжну, он принялся пробираться сквозь толпу к лифтам. Шум и путаница усиливались.
- Покажите нам ваше лицо! – выкрикивали репортеры.
Измученный господин Фолей потерял самообладание. Несмотря на свой почтенный вид и свой типично британский котелок, он обменялся несколькими ударами кулаком с журналистами, которые стояли вплотную к нему, и ранил репортера в лицо.
В обстановке драки, маленькой группе наконец удалось спуститься с корабля. На набережной рядом с кораблем стоял тяжелый Бьюик. Несмотря на драку, Глебу удалось открыть дверь, и оторопевшая Анастасия оказалась на мягких подушках. В то время как машина стремительно тронулась с места, она вся дрожала. До того, как она пришла в себя, Глеб наклонился к ней и подарил большой букет.
- Вы довольны, что вы в Соединенных Штатах? – спросил он ее.
Анастасия отстраненно посмотрела на него. Она все еще была в шоке.
- Я не знаю, - прошептала она, но про себя она подумала: «Как можно любить такую страну»?

Прошло три недели, до того дня, когда Анастасия, наконец встретила свою кузину Ксению Георгиевну. Ее пребывание у Мисс Дженнингс было настоящей пыткой для ее расшатанных нервов.
Там она узнала об отсутствии чувства меры в Соединенных Штатах. В первый же вечер Мисс Дженнингс заказала ей великолепные орхидеи, первые, которые Анастасия видела с момента своего отъезда из России. Во второй вечер у входа в ее комнату ее встречали охранники с автоматами. Мисс Дженнингс решила, что над великой княжной нависла смертельная угроза, и обратилась в агентство Пинкертон, чтобы защитить Анастасию от возможных террористов. У Анастасии скоро возникло впечатление, что она живет в бешеном водовороте. Она горько спрашивала себя во время редких моментов одиночества, в какую странную и отвратительную ловушку она попала. Богатая американка с лучшими намерениями организовывала для своей гости коктейли, игры и светские приемы, где великая княжна была в роли диковинки. Её пальцы были раздавлены грубыми рукопожатиями, слух был поражен постоянными нарушениями этикета и европейской любезности. Анастасия с нетерпением ждала возвращения Ксении. Самые известные люди восточного побережья торопились встретиться с ней. Но для нее, не знающей о могуществе Ачинклосса, Гулда, Франклина или Рузвельта, все эти американцы были похожи друг на друга.
К счастью, в изворотливом мире высшего общества на Парк Авенью она нашла защиту в лице Маргариты Дефелден. Маргарита Дефелден, сначала была враждебно настроена к «самозванке», которой, как ей казалось, была госпожа Чайковская. Она изменила свое мнение во время первой встречи с Анастасией. Слишком много в этой женщине, одетой в белое, напоминало ей ее подругу Марию Федоровну Романову. Жесты, манеры и даже особая интонация в голосе. Она хорошо помнила это внезапное сильное изменение интонации в голосе, которое регулярно повторялось.
Наконец, Ксения Лидс вернулась из Вест-Индии и устроила Анастасию в своем великолепном поместье Ойслер Бэй на Лонг Айланде. На Ксению тоже произвело большое впечатление явное сходство Анастасии с царицей.
Принцесса не видела свою кузину с 1915 года и знала очень хорошо, что ее свидетельство могло бы служить доказательством, но с первой встречи она была убеждена в ее подлинности. Ксения находилась инкогнито в салонах мисс Дженнингс и смотрела, как менялась великая княжна. Анастасия беседовала с Глебом Боткиным и протягивала ему руку, чтобы выпроводить его. Царский жест, сделанный с таким естественным величием, который поразил столько близких семьи императора, покорил Ксению лучше, чем могло бы сделать любое другое свидетельство. Это была Анастасия, она была в этом уверена!
Последующие несколько месяцев были самыми счастливыми в жизни Анастасии. Вновь она почувствовала радость безопасной жизни, какой она была до ужасных событий февраля 1917 года. Никакие материальные проблемы не нарушали её покой. Полностью белый и самый роскошный гардероб на ее выбор был подарен ей Ксенией. В особенности, великая княжна радовалась личным апартаментам в крыле поместья, где она могла свободно принимать, кого ей хотелось. В полном согласии с Ксенией Георгиевной Анастасия закрыла дверь для Глеба Боткина, чьи отношения с нью-йоркской прессой внушали ей отвращение. Ей нравилось почти исключительное общество Маргариты Дефелден и Ксении. В этой гармоничной обстановке, Анастасия чувствовала, как к ней возвращаются ее воспоминания. Она рассказала, что в детстве у нее было два попугая, которых она обожала. Такие же, как те, что подарила ей Ксения. Этих Ксения привезла из своего круиза. В беседе с Маргаритой Дефелден она упоминала апартаменты своей матери, описывала цвет драпировки, нежное благоухание сирени, которыми царица наполняла свою комнату. А Маргарита Дефелден удивлялась таким подробностям. Великая княжна, которую все считали страдающей амнезией, воскрешала достоверные подробности, которые она сама давно забыла.
Мало что омрачало тишину и спокойствие Анастасии весной и летом 1928 года, но однажды днем Ксения нашла ее в слезах.
- Что с вами случилось? – спросила она.
Анастасия показала на лужайку перед окном, где Нэнси, маленькая дочь Ксении играла со своим обручем.
- Я вас прошу, - всхлипывала Анастасия, - не одевайте ее так, я вас прошу.
Ксения посмотрела на своего ребенка. Нэнси носила матросский костюмчик белого и тёмно-синего цветов. Вдруг принцесса вспомнила о Царском Селе и поняла. Она снова увидела царевича Алексея с его милым лицом, нежной кожей и горящими глазами, одетого точно также. Для Анастасии это был слишком сильный шок, она не могла вынести этого резкого воскрешения исчезнувшего счастья.
К концу июня произошел случай, который нанес ущерб полному ребяческому доверию, которое Анастасия испытывала к Ксении. Принцесса поклялась своей кузине, что никогда не будет навязывать ей мучительные визиты враждебно настроенных и пристрастных свидетелей и родственников, от которых она страдала в Зееоне. Однако, поднявшись пожелать доброго утра Анастасии, Ксения нашла ее съёжившуюся на диване, явно повернувшуюся к ней спиной и отказывающуюся отвечать ей. Ксения была озадачена.
- Что я вам сделала, чтобы вы со мной так обращались? – воскликнула она.
Анастасия взорвалась:
- Вы меня предали, вы тоже! Вы как остальные. Вы привели «их» сюда.
- Но о ком вы говорите?
- О семье. Вы привели сюда Дмитрия! Я слышала его голос.
Ксения не смогла сдержать удивления. Накануне он пригласила на игру в теннис сына сестры Николая II, Дмитрия Александровича. Встреча проходила в части сада, невидимой из окон великой княжны, и Ксения думала, что Анастасия не будет знать об этом визите. Дмитрию, было любопытно взглянуть, хотя бы издалека, на ту, кого его родители отказывались признать. Ксения не хотела рисковать даже малейшим неосторожным взглядом и запретила ему это делать. Но Ксения забыла о ветре. Возбужденные крики и смех игроков долетели до Анастасии. И великая княжна по одним только интонациям признала своего немецкого кузена.

20

Передышка, которой так наслаждалась великая княжна, была недолгой. В тишине поместья Анастасия забыла о внешнем мире, который продолжал суетиться без нее. Еще раз интриги и эгоистические заботы близких ей людей повлекли за собой опасность для Анастасии. Причиной этого бедствия был мой собственный брат. В начале июля Глеб приехал в Ойстер Бэй в отсутствие Ксении и Вильяма Лидс. Анастасия с радостью его приняла. Ужасные воспоминания о ее приезде в Нью-Йорк рассеялись в ее сознании, и злоба по отношению к Глебу уступила место радости обретения друга былых времен. Ей было приятно присутствие соблазнительного молодого человека, чьи рисунки ослабили невзгоды во время ссылки в Сибирь. Великая княжна была в тот день в насмешливом настроении и была счастлива, что может поговорить с кем-то, кто понимает ее юмор и может ответить в том же ключе. Она начала с того, что попросила Глеба провести надлежащий осмотр ее апартаментов, не упустив ни одной детали, ни безделушки. Наконец, она показала ему нож для резки бумаги, украшенный гербом ее матери, царицы Александры.
- Что вы об этом думаете? – невинно спросила она.
Глеб, который спрашивал себя, как начать тему о визите, ответил, не уделив этому внимания.
- Очень мило, очень мило.
- Но этот предмет вам что-то напоминает?
- Нет, - сказал удивленно Глеб. – Почему?
- Вон отсюда, самозванец, - воскликнула Анастасия с притворным возмущением. – Вы не сын доктора Боткина! Если бы вы им были, вы бы узнали этот нож, который был подарен вашему отцу самой царицей.
Глеб, на мгновение сбитый с толку, облегченно рассмеялся.
- Откуда у вас этот нож? – спросил он.
- Его мне отдала Таня, - ответила великая княжна, довольная своей шуткой. - Ох! Это очень смешно. Вас нужно было отправить к Жильяру, чтобы он вас опознал.
Анастасия смеялась от всего сердца. Глеб воспользовался ее веселостью и ловко продолжил:
- Вы грубо обращаетесь со мной, Ваше императорское высочество. Несправедливо заставлять меня переживать то, что навязала вам ваша семья.
Вскоре он получил желаемый результат. Анастасия нахмурилась, она стала настолько же мрачной, насколько только что была счастливой и жизнерадостной.
- Если бы я могла отплатить также тем, кто заставил меня страдать, - прошептала она.
 - Именно поэтому я приехал встретиться с вами, - ответил Глеб.
- Да? – вопросительно сказала Анастасия.
Глеб попытался объясниться.
-У вас нет впечатления, что вы очень одиноки последнее время? – сказал он, наконец.
- Но это именно то, что я хочу!
- Что вы хотите? - поправился Глеб. – Вы должны остерегаться кузины.
При этих словах проснулись старые демоны Анастасии. Да, это точно, Ксения должна меня предать. Вся семья сделала это. Ксения тоже Романова и она не может вести себя по-другому. Подумав, Анастасия нашла этому доказательство. Ксения привела Дмитрия. И потом она пообещала ей организовать путешествие в Копенгаген к бабушке. Однако Анастасия все еще вынуждена ждать. Ксения ничего не сделала. Она ее предала!
- В чем вы упрекаете Ксению? – спросила Анастасия.
- В том, что она держит вас попросту в плену в самый решающий момент в вашей жизни. Вы не отдаете себе в этом отчет, но через несколько дней будет десятая годовщина смерти вашего отца.
- Как вы могли подумать, что я об этом забуду! – почти крикнула Анастасия.
- Успокойтесь, успокойтесь.
Глеб взял руку Анастасии, но она быстро высвободилась.
-Вы не знаете, что по закону наследство царя Николая II может отныне быть передано правопреемникам, которые докажут законность их требований.
- Итак, я буду наследницей?
- Не забывайте, что официально вы мертвы. Деньги получат ваши тетки, Ольга и Ксения.
Анастасия покраснела от гнева.
- Поэтому они меня не признавали! Из-за мерзких корыстных интересов. Я никогда это не позволю. Мы должны этому помешать.
Глеб улыбнулся. Он увел Анастасию, куда хотел.
- Я опередил ваше желание, - сказал он, - и проконсультировался с адвокатом Эдвардом Фаллоузом. Он мне объяснил, что процедура очень проста. Вам нужно возродиться до 17 июля 1928 года и потребовать ваши права на царское наследство.
Великая княжна задумалась.
- Вы хотите сказать, участвовать в судебном процессе, это так? И об этом будут говорить все газеты  радио.
- Нет, нет, - поспешил уверить ее Глеб, - я могу вам гарантировать, что на этот раз не будет ни какой огласки.
Анастасия больше не сомневалась.
- Да, я очень хочу этого, - согласилась она. - Делайте все необходимое.
- Последнее, я ничего не могу делать, пока вы находитесь во власти Ксении. Вы должны быть совершенно свободны.
Анастасия бросила взгляд сожаления на роскошную комнату, где они были, на великолепную перспективу, которой она любовалась каждое утро из окна. Было тяжело оставить все это. Но ярость по отношению к тем, кто хотел ее ограбить, была сильнее.
- Я поеду с вами, - сказала она.
Через три недели утром 8 августа 1928 года Эдвард Фаллоуз и Глеб приехали в Ойстер Бэй за Анастасией. Великая княжна не изменила своего решения. Она спокойно сопротивлялась мольбам, прошениям и даже слезам Ксении, которая умоляла ее не выносить на суд дела семьи. Это было несложно для нее, так как Анастасия была убеждена, что ее кузина Ксения хочет предать её. Великая княжна уехала, не поблагодарив Ксению, которая плакала, закрывшись в своей комнате. Она увезла с собой свои белоснежные меха, свой роскошный гардероб и двух своих попугаев.
На следующий день, 9 августа, Анастасия устроилась в маленькой однокомнатной квартире Джона Колтера, одного из журналистов, который сопровождал Глеба в Зееон, официально наняла господина Фаллоуза как адвоката и дала ему поручение потребовать от ее имени наследство царя Николая II.
Как только полномочия были переданы, великая княжна повернулась к Глебу.
- Я вас прошу, - сказала она в порыве искренности, - никогда не бросайте меня. Что бы я не делала, что бы я не говорила, не отнимайте у меня ваше доверие.
Глеб, смутившись, очень торжественно поклялся ей в верности.
- Я знаю себя, - продолжила Анастасия, - я знаю, что иногда рассудок ускользает от меня, и я больше не хозяйка себе. Я уверена, что буду ссориться с вами. Я буду вас ненавидеть и выгонять.
В ее голосе слышалось рыдание.
- Но даже тогда вы меня не бросите? - умоляла она.

После отъезда Анастасии в Соединенные Штаты, я оказалась отрезана от её мира. До меня в Рив доходили лишь обрывки новостей, одни утешительные, другие обескураживающие. Глеб оставался глух к моим письмам, и я жила в успокаивающей уверенности, что Анастасия, признанная Ксенией Лидс, вела счастливую жизнь в Ойстер Бэй. В октябре 1928 года все изменилось. Газеты опубликовали очень грустную новость, которая оказала серьезное влияние на будущее великой княжны. В своей вилле Хвидере в Дании скончалась вдовствующая императрица Мария Федоровна от усталости и печали в возрасте 81 года. Почти через сутки после смерти матери Николая II великий герцог Гессенский возобновил свое нападение на Анастасию. Он опубликовал в Ассошиэйтэд пресс «Заявление русской царской семьи, относительно Чайковской».

«Газеты сообщали, что некая женщина, именующая себя госпожой Чайковской, утверждает, будто она Великая Княжна Анастасия Николаевна, чудесно спасенная от смерти: газеты добавляют, что авторитетные лица признали в ней Великую Княжну Анастасию Николаевну.
К нам часто обращаются с вопросами, насколько, это утверждение верно и наше молчание истолковывают, как допущение этой возможности.
В виду этого, для предупреждения ложных толков и предположений, мы считаем своим долгом, сделать следующее заявление.
Великая Княгиня Ольга Александровна, близко знавшая детей Государя, виделась и говорила с женщиной, которая именует себя госпожой Чайковской и в которой некоторые лица узнают Великую Княжну Анастасию Николаевну. Великая Княгиня Ольга Александровна категорически заявляет, что эта женщина не имеет ничего общего с личностью Великой Княжны.
Фрейлена Их Величества Баронесса Буксгевден, бывший воспитатель Наследника Цесаревича и преподаватель французского языка Августейших дочерей Государя – господин Жильяр и госпожа Жильяр, бывшая при них няней, остававшиеся при Царской Семье вплоть до момента ея заточения в Екатеринбурге в мае 1918 года, также виделись и говорили с этой женщиной и точно также самым определенным образом заявили, что не узнали в ней Великой Княжны Анастасии Николаевны.
С.С. Кострицкий, зубной врач Их Императорского Величества, лечивший зубы всех детей Государя и видевший их в последний раз в Тобольске в1918 году, имел в руках гипсовые слепки верхней и нижней челюсти госпожи Чайковской и удостоверил, что эти слепки по расположению зубов и формы челюстей совершенно не походят на зубы, их расположение и строение челюстей Великой Княжны Анастасии Николаевны.
Профессор Бишоф (Директор Института научной полиции Лозаннского Университета) после тщательной экспертизы и сличения фотографий категорически заявил: «Невозможно допустить сходства между личностями госпожи Чайковской и Великой Княжны Анастасии Николаевны».
На основании этих свидетельств, мы заявляем свое твердое убеждение, что женщина, именующая себя госпожой Чайковской и находящаяся в настоящее время в С.Ш. Северной Америки не есть Великая Княжна Анастасия Николаевна.
Настоящее заявление одобрено Императрицей Марией Федоровной».
Вся пресса распространила это официальное сообщение. Двенадцать подписавшихся: Ольга Александровна, великий князь Александр Владимирович, его супруга Ксения Александровна, их семеро детей и два немецких кузена Николая II, говорили от имени 44 здравствующих Романовых, не спросив ни Ксению Лидс, ни великого князя Андрея.
Несколько последующих месяцев были для меня сущим кошмаром. По мере того, как проходили дни, все скудные победы, которые мы одержали в пользу великой княжны, рухнули. Наконец, я получила новости из Соединенных Штатов. Они были еще хуже.
Анастасия при известии о смерти самого близкого для нее в мире человека погрузилась в глубокое безразличие к тому, что ее окружало. Она часами сидела, глядя в пустоту, в состоянии шока в комнате Отеля Гарден Сити, куда ее устроил Глеб. В реестре бронирования она числилась под именем Анны Андерсон, чтобы сбить с толку возможные провокации со стороны прессы. Любопытно, что это имя было выбрано наугад, без всякого законного основания, и оно останется с ней до конца ее жизни.
Предоставленный сам себе, Глеб усилил угрозу, которую представляло «Копенгагенское заявление». Он придавал значение малейшему шуму в прессе, убеждал себя в том, что жизнь великой княжны в опасности, что он должен действовать любой ценой, чтобы ее защитить. Он быстро убедил себя в том, что власти американской эмиграционной службы готовятся выслать Анастасию, и он должен опередить их.
Глеб знал единственное оружие - общественность, и он использовал его вопреки мнению остальных. 28 октября он опубликовал открытое письмо, обращенное к Ксении Александровне. Это было очень несдержанное, грубое письмо. В нем он обвинял сестру царя в «заговоре», в наглой лжи, и утверждал, что она вела отвратительную борьбу со своей собственной племянницей. По его мнению, Анастасия была обязана этим «непрекращающимся преследованием» своему единственному качеству – «единственной законной наследницы последнего русского императора», что «терзало ее бессовестных родственников».
Очень гордый своим подвигом Глеб отправил мне текст своего жалкого произведения, убежденный в том, что он обеспечил будущее Анастасии. По его мнению, если Ксения Александровна нападет на Анастасию с клеветой, то ей не удастся избежать продолжительный судебный процесс. А если Ксения не предпримет никаких действий в правосудии, она молчаливо признает Анастасию своей племянницей. В любом случае, на честь дочери Николая II посягнули, и Глеб, ее преданный слуга, должен защитить ее от всех нападок.
Рыцарское легкомыслие моего брата было смешным, если бы оно не имело серьезных последствий. Впервые Романовы были оскорблены, их публично уличили в мошенничестве и незаконном присвоении наследства. Отныне признание Анастасии для Романоых стало просто невозможным. Более того, репутация любого, кто определенным образом выскажется о великой княжне, окажется под подозрением.
Редкие сторонники, которые остались у бедной Анастасии, исчезли. Я написала великому князю Николаю, чтобы попытаться добиться его судейства. Я еще надеялась, что он, так или иначе, выскажет свое мнение. Ах, если бы ему не помешала смерть. 5 января 1929 года через три месяца после вдовствующей императрицы верховный главнокомандующий русской армии, последний внук Николая I, скончался. Ему было 73 года.
Русская эмиграция, потеряшая своего начальника, организовала ему грандиозные похороны. Все полки бывшей царской армии направили своих представителей, в полной парадной форме. Приспущенные императорские флаги склонялись, чтобы отдать последнюю честь великому князю, который лежал по середине церкви, освещенной свечами. Костя участвовал в церемонии от имени всего поселения Рив. На мгновение он вернулся в свою роль знаменосца, в нем смешались чувство гордости и волнение. Он мне рассказал о странном возбуждении, которое объединяло всех участников. Причащение в честь исчезнувшего мира, непоколебимая вера в возвращении России, которое каждый хотел считать неизбежным. Кутепов, на которого отныне возложили обязанности командующего, поклялся идти до победы или до смерти. Кутепов отказывался высказать свое мнение об Анастасии. Для него была важна только борьба с большевиками, и он проклинал эти внутренние распри, которые вносили разлад в войска.
Из последних, преданных друзей Анастасии остался только великий князь Андрей. Несмотря на оказываемое, на него давление, его уверенность в подлинности Анастасии не поколебалась ни на мгновение34. Но он тоже был вынужден отказаться поддерживать великую княжну после злополучной выходки Глеба.
9 февраля 1929 года в Соединенных Штатах появилось странное общество под названием Гранданор Корпорейшн. Гранданор – ловкое сокращение от великой русской княжны Анастасии (grande-duchesse Anastasia of Russia) – объединяло под руководством Глеба и Эдварда Фаллоуза несколько влиятельных банкиров с Уолл Стрит, выбранных из числа друзей мисс Дженнингс. Целью этого общества было добиться признания госпожи Чайковской – она же Анна Андерсон – как последней дочери Николая II. С этой целью оно собирало средства. Как только ее права на наследство признают, Анастасия была обязана возместить в пятикратном размере инвестиции каждого займодержателя.
Дело Анастасии превращалось в гнусную, корыстную историю. Я была подавлена. Как великая княжна могла опуститься до подобной низости? Но отдавала ли она себе отчет в том, под каким документом её заставили подписаться? Был ли настоящим виновником в этом мой собственный брат? Я не знала, что делать. Мой темперамент подталкивал меня осудить это. Я выбрала наименее смелое решение – молчание.
Но великий герцог Андрей не мог мне подражать. Вся его сила состояла в непредвзятости, и он не мог рисковать, чтобы его семья была поставлена под угрозу. С болью в сердце он должен был решиться и отстраниться от дел связанных с Анастасией. Короткое и простое заявление, которое он мне отправил, предвещало конец моим последним надеждам. «Пресытившись», Андрей Владимирович «отказался вмешиваться в дело, которое все больше и больше принимало вид заговора, чтобы завладеть царским богатством».

- Адвокат Эдвард Фаллоуз, - объявил старый чернокожий дворецкий мисс Дженнингс, торжественный, с большими седыми курчавыми бакенбардами.
В кабинете, который казался тесным из-за позолоты и тяжелых украшений, покрывавших стены, для встречи юристом собрались основатели Гранданор Корпорейшн. Мисс Дженнингс выбрала свою любимую комнату, душу своей великолепной резиденции на Манхэттене. Рядом с ней стояли ее два массивных и уверенных в себе брата. Она приветствовала известного адвоката любезным наклоном головы.
- Дорогой мистер Фаллоуз, мы с нетерпением ждали вашего прибытия. Нам не терпится узнать о результатах вашего расследования35.
Глеб Боткин стоял немного в стороне, опираясь на спинку кресла в непринужденной наигранной позе.
- Ее высочество великая княжна Анастасия счастлива, что вы вернулись, - заявил он. - Поскольку ее недавно гостеприимно приняла мисс Дженнингс, она вас просит пройти к ней в апартаменты сразу после этой встречи.
Фаллоуз заметил раздраженный блеск в глазах Оливера Дженнингса. В своем дешевом костюме, который не соответствовал его напускным аристократичным манерам, Глеб успешно играл роль принца, переодетого в мужика. Братья Дженнингс, будучи деловыми людьми, оценили его непринуждённость и дилетантство. На них производил впечатление только успех в деле, а щегольство оставляло их равнодушными. Вальтер иронично взял слово.
- Адвокат, я надеюсь, вы извините Глеба Боткина за то, что он не сразу проводит Вас к нашей дорогой Анастасии. Великая княжна отказывается принимать его одного. Она обвиняет его в том, что он предал ее и продал журналистам.
Глеб покраснел. Появление старого чернокожего слуги с подносом, на котором стояли хрустальные стаканы, позволило ему скрыть свое замешательство. Фаллоуз вздохнул. Таким образом, Анастасия отставила своего вспыльчивого рыцаря-слугу.
- Ну ладно, адвокат, - начала мисс Дженнингс, когда они все сели, и виски было подано, - вам удалось распутать дело с богатством Николая II?
Адвокат откашлялся.
- Я пришел к выводу о том, что проблема очень сложная. Слишком много данных было умышленно запутано. Сейчас я немного лучше разбираюсь, и могу вам вкратце изложить ситуацию. Проблема касается личного имущества Николая II, а также сумм, которыми владели его жена и каждый из его детей. Я знаю из надежного источника, что у Александры Федоровны был счет в Английском Банке, и я получил доказательства, что она снимала средства еще в 1915 году. Но после Революции я больше не нашел его следов. Я только получил свидетельства из вторых рук, согласно которым императрица заявляла в Тобольске, что она не будет страдать от недостатка денег, если только ее семья и она доберутся до Англии.
Что касается личных вкладов великих княжон и царевича, то они, без всякого сомнения, существуют. Я определил местонахождение некоторых из этих вкладов. Так банк Мендельсон в Германии признал, что у него есть такие вклады. Для других учреждений у меня пока нет никаких доказательств. Какие-то слухи о Баринг Бразерз и все. Вы знаете, что госпожа Чайковская утверждает, что ее отец открыл вклады на пять миллионов рублей для каждого ребенка в Английском Банке, но Английский Банк отказывается говорить на эту тему, поскольку у него нет доказательств, что я представляю признанную наследницу этих счетов. Нам необходимо, прежде всего, получить для госпожи Чайковской свидетельство о её праве на наследство.
- Но Английский Банк допускает, что у него есть эти средства? – спросил Глеб Боткин.
- Нет. Позиция директора банка, сэра Эдварда Пикока, проста: никаких заявлений неуполномоченным лицам. Деньги могут быть, но их может и не быть. У меня нет возможности получить подтверждение. Однако, кто-то об этом знает. Херлуф Цале приступил к официальному расследованию для датской короны, и я склонен полагать, что Банк откроет ему свои дела. Но, поскольку у нас нет доступа к бумагам Цале, проблема остается.
- А личное имущество Николая II? – спросил Оливер Дженнингс.
- Здесь еще меньше ясности, поскольку существуют две противоречивые версии. Романовы и их поверенные в делах убеждены, что в 1914 году в порыве патриотизма Николай II привез на родину все свои ценности. Напротив, новое правительство России обнаружило, что после Февральской Революции, несмотря на значительное возвращение капитала, у царя еще было имущество, оцениваемое в 14 миллионов рублей, в валютах на лицевых счетах в английских и немецких банках. Эти счета были открыты через теневые фирмы и подставных лиц. Глава последнего русского правительства до октября 1917 года, Александр Керенский, настроен очень категорично в этом отношении.
- Вам удалось определить местонахождение этих денег, их сумму и происхождение? – спросил Оливер Дженнингс.
- К сожалению, как адвокат госпожи Чайковской и представитель Гранданор, я не имею полномочий, чтобы получить доказательную информацию. Мне удалось узнать, что сами Романовы провели расследование, чтобы определить местонахождение этого имущества. Вдовствующая императрица и Ольга Александровна были уверены, что Керенский ошибается, и что ценности Николая II вернулись в Россию в 1914 году. Их искренность не может быть поставлена под сомнение. Но я не скажу так об их советниках.
- Что вы хотите сказать?
- Я думаю об очень уважаемом человеке, сэре Питере Барке, последнем министре финансов царя. Он единственный знает правду.
Глеб Боткин внезапно выпрямился.
- Барк, ну, конечно же! Все сходится. На нем мы должны сосредоточить наши усилия! Это должно быть тот самый таинственный человек с очень коротким именем с «а» посередине, о котором говорит великая княжна Анастасия. Тот, кто поместил ценности царских детей в Английский Банк.
Мой брат был чрезмерно возбуждён. От подозрений он пришел к уверенности и уже представил, как он сам заставит Барка, которого он считает вором и мошенником, вернуть Анастасии украденное добро.
Фаллоуз улыбнулся и вернул обсуждение в надлежащее русло.
- Я был уверен, что один из вас проведет параллель. Сэр Барк, конечно, мог бы быть этим человеком. Но все-таки мы не намного продвинулись вперед. Он отказался со мной беседовать.
Всегда практичный Оливер Дженнингс спросил:
- Какая репутация у этого человека в финансовых кругах?
- Я не могу вам ответить. Есть только слухи, которые я не могу подтвердить. Барк представляет интересы сестер царя, Ольги и Ксении. В этом качестве он и занялся исследованием следов имущества Николая II. Он заявляет, что все вернулось в Россию. Это его слова против утверждений членов временного правительства. Он взял на себя обязательства продать украшения вдовствующей императрицы, и оказалось, что, по словам Ольги Александровны, значительная часть полученной суммы исчезла необъяснимым образом. Более важный факт. Сэр Питер Барк является председателем и основателем АнглоИнтернейшнл Банк. Некоторые слухи обвиняют его в том, что он создал капитал этого учреждения благодаря суммам, принадлежащим великим княжнам. Но мы здесь входим в сферу крупных финансовых махинаций. У меня нет никаких возможностей провести малейшее серьезное расследование, поскольку госпожа Чайковская не признана царской наследницей.
- А когда у вас они будут, то вас нужно будет окружить армией юристов и финансистов, чтобы разобраться в финансовых структурах, с которыми вы столкнетесь, - пришел к заключению Вальтер Дженнингс. – Хорошо, мы вам это предоставим. Возвращайтесь в Европу и не скупитесь на расходы. Делайте все необходимое, чтобы получить признание великой княжны. Мы возьмем на себя все расходы. Ставки очень высоки!

Через несколько месяцев в большой комнате, которую предоставила Анастасии мисс Дненнингс, великая княжна играла со своими любимыми попугаями36.
- Милый мой, милый мой попугай, - напевала Анастасия по-русски. – Иди сюда. Иди сюда, мой дорогой, мой милый попугай.
Арахисом великая княжна пыталась привлечь одну из двух птиц, которых ей подарила кузина Ксения. Красивый зеленый попугай свободно порхал по комнате Анастасии, в то время как второй спал, засунув голову под крыло, на золоченом насесте, поставленном перед окном. Большой круг разбросанных зерен, шелухи и помета отмечал зону этих животных.
- Браво, мой маленький попугайчик! – воскликнула Анастасия, когда, наконец, ее любимая птица опустилась к ней на руку. - Чудесно! Вот и ты, наконец.
Попугай ловким ударом клюва схватил лакомство, которое предлагала ему хозяйка, и улетел на свой насест, чтобы его отведать. Анастасия подошла к клетке и принялась гладить пальцем красновато-коричневые с золотистым отливом перья на его шее.
- Любовь моя. К счастью, вы со мной. Здесь вы единственные, кто меня любит. Вы меня понимаете, вы не заставляете меня присутствовать на бесконечных вечерах, которые наводят на меня тоску. 
Попугай закрыл глаз, как будто он понимал и одобрял речь, Анастасии. С тех пор, как Анастасия поселилась у мисс Дженнингс, прошел уже год, она отдавала всю свою нежность этим маленьким птицам. Она произносила им длинные речи по-русски, но замолкала при малейшем шуме.
Великая княжна была очень удивлена и крайне недоверчива, если ей говорили, что она использовала русский язык, чтобы поговорить со своими горячо любимыми птичками. Анастасия действовала как всегда, не раздумывая, не следя за собой. Она выбирала нежные слова в своей памяти инстинктивно и не заботилась о языке, к которому они принадлежали.
Вторая птица проснулась и начала переваливаться с боку на бок, чтобы привлечь к себе внимание. Анастасия прыснула со смеху.
- Ты очень смешной, ты похож на толстых женщин, которых представляет мне мисс Дженнингс во время своих танцевальных вечеров. Они смотрят на меня круглыми глазами, как будто я поразительное развлечение. Они разговаривают со мной с таким нарочитым подобострастием, что мне сложно не рассмеяться им в глаза.
Анастасия пальцами зажала клюв попугаю.
- Но ты знаешь, я слышу, как они шепчутся за моей спиной: «Это дама не может быть дочерью царя. Посмотрите на ее грубые запястья, как у крестьянки».- Разве я виновата, что у меня такие кости?
Недовольная птица издала возражающий крик.
- Одна даже спросила меня, почему я не ношу скипетр и корону! Я должна была бы попросить у нее денег, чтобы это купить. Эти американки очень глупы. Разве они, осыпали меня долларами?
Резким жестом Анастасия оттолкнула попугая. Испуганная птица замахала крыльями.
- Но я человек! Я не предмет, не ярмарочный зверь, которого можно показывать! Никто не думает обо мне. Никто не представляет, что у меня есть чувства. Эта мерзкая Анни Дженнингс принимает меня за экзотическую обезьяну! Я ненавижу ее. Она отвратительная и глупая. Она думает, что поскольку она платит за мои меха и красивые платья, я должна есть у нее из рук. Я, дочь царя, должна подчиняться янки, потому что она богатая!
В бешенстве Анастасия ударила кулаком по подушкам на небольшом низком диване, который стоял около окна.
- А ее толстые и самодовольные братья. Они думают только о деньгах, которые они могут заработать благодаря мне. Я уверена, они эксплуатируют меня без моего ведома. Они создали Гранданор, чтобы меня обокрасть.
Анастасия разрыдалась.
- Я так одинока! Мне не с кем поговорить. Меня все бросили. Ксения говорила, что любила меня, а потом она отдала меня этим надменным снобам. Глеб больше не навещает меня, он больше не хочет меня видеть.
Совершенно неосознанно великая княжна забыла, что она единственная виновница  в своей изоляции. Она подошла к птицам и начала гладить их перья.
- У меня есть только вы, мои милые, вы единственные, кому я могу доверять. Я рассказываю вам все мои истории, как я рассказывала их адвокату со смешным именем. Теперь он просит, чтобы я написала книгу. Это коллега Фаллоуза. Как же его зовут? Ах да, Куртис Дж. Мар. Бездарный человек. Я встречалась с ним в течение двух месяцев каждое утро. Оливер Дженнингс был очень рад. Он говорил, что сделает из меня успешного писателя, и я буду зарабатывать миллионы. А потом, когда я ему все объяснила, новостей больше не было. Никто больше не говорит со мной о моей книге. Подумаешь, ушли и забыли. Как будто ничего не было37. Один из попугаев потер свою голову о левое плечо Анастасии.
- Эй, мне больно. Ты же видишь, что я не могу почесать тебе клюв этой рукой. Пальцы меня не слушаются. Подожди, иди сюда.
Анастасия погладила птицу здоровой рукой.
- Ты знаешь, любовь моя, - доверилась она попугаю, - я думаю, что я все поняла. Они сговорились против меня. Они хотят опубликовать мою книгу, но это моя история! Она принадлежит мне. Все обвиняют меня в том, что я притворщица, но мне не позволяют ответить. Они заставили меня молчать. Меня душат! В своей книге я рассказывала о таких милых вещах. Я рассказывала, как мы пили чай, на террасах. Как я спала с цветущими глициниями. А потом Мари была такая красивая в своей униформе, когда проводила смотр своего полка. У меня тоже был своей полк… Но это их не интересовало. Этот Мар хотел, чтобы я рассказала ему об ужасных местах, там, в Сибири. Ах! Но я не уступила. Я рассказывала только о прекрасном. О том, что было хорошо для меня. Как мама ласкала мои волосы, как она улыбалась сквозь слезы, когда Алексей был болен, а добрый отец Григорий приходил ее утешить.
Анастасия с легкой улыбкой на лице раскачивалась вперед и назад, растворившись в своих воспоминаниях. Она долго оставалась в этом блаженном состоянии транса, пока внезапный треск не заставил ее вздрогнуть. Она побледнела.
- Ох, боже мой, - воскликнула она, - за мной шпионят! Кто-то стоит за дверью, я слышу. Это слуги. Им заплатила Анни Дженнингс, чтобы они следили за мной. Они ужасны. Я чувствую на себе их взгляды. Я боюсь их. Однажды их хозяйка прикажет убить меня, и они это сделают. Так убивают кролика, или беззащитную птицу. Они свернут мне шею! Я должна убежать от них. Где Фаллоуз? Он поможет мне…
Анастасия устремилась к белому телефону, который стоя на ночном столике. Она собиралась схватить трубку, но не закончила свой жест.
- Это бесполезно, я знаю. Гудков не будет. Телефонные провода, должно быть, перерезаны, как обычно. Я изолирована. И потом, даже если аппарат работает, мне скажут, что Фаллоуз в Европе, где он занимается установлением моей личности, и что я должна поговорить с этим дурно пахнущим Ллойд-Смитом, который замещает его. Этот Уилтон Ллойд-Смит! Я его не выношу. Этот человек называет себя моим адвокатом, но он даже не способен встать, чтобы принять меня, когда я вхожу в комнату, где меня ждут. Этот хам, который получает удовольствие от того, что унижает меня. Он проявляет ко мне уважения не больше, чем к служанке! Это невыносимо. Он отказывается подчиняться мне. Фаллоуз никогда бы не позволил, чтобы ко мне проявляли такую невнимательность. По меньшей мере, он знает, как нужно обращаться с великой княжной. Он знает правила этикета и должен быть рядом со мной, чтобы меня защитить. Я плачу ему за это. Я его клиентка!
Анастасия говорила пронзительным злым и хнычущим голосом. Слова накапливались во рту, она произносила согласные, как будто они были враждебными для нее. Попугаи следили за ней своими круглыми глазами. Охваченные ее беспокойством, они начали раскачиваться на своем насесте, испуская хриплые крики. Внезапно один из них улетел, тяжело размахивая крыльями, и сел на карниз, который он испачкал пометом. Анастасия не обратила на это никакого внимания.
- Почему Фаллоуз проводит все время в Европе? – повторяла она, все более и более яростно. - Я его не вижу, он мне не пишет, он меня избегает. Да, это так, он меня избегает. Все свои отчеты он отправляет Мисс Дженнингс, а не мне. Мне дают их даже почитать. Фаллоуз должен объяснять свои поступки только мне. Я очень хорошо знаю, почему он этого не делает. Я знаю свою семью, тогда как эта необразованная американка, которая меня приютила, никогда не встречала ни одного Романова. Фаллоуз может ее обмануть, без труда ввести в заблуждение. У Анни Дженнингс нет никакой возможности догадаться, что он выманивает у нее деньги. Тогда как меня он не смог бы обмануть.
Анастасия замолчала на некоторое время. Ободренный внезапной тишиной, попугай порхал вокруг нее. Она протянула руку, и он сел на ее кулак. Великая княжна неподвижно смотрела на него.
- Фаллоуз меня предал. В Европе его подкупили мои враги. Сейчас я все понимаю. Последний раз он навестил меня в марте. Он мне сказал, что все было хорошо, что меня признают. Но я чувствовала, что он лжет. Я смотрела прямо ему в глаза, и я хорошо почувствовала его замешательство. Я ничего ему не показала, я не хотела доставить ему это удовольствие. Я думала, что его забавляют мои опасения о преследователях, тогда как я делала вид, что верю в то, что он говорит. Я ошибалась. Он в действительности участвует в заговоре против меня. Он хочет, чтобы я верила в ложь, чтобы успокоилась. Он пытается выиграть время. Но почему?
Внезапно Анастасия застыла. Она принялась кричать, пока у нее не пропал голос.
- Мертвая, мертвая, мертвая! Они хотят видеть меня мертвой, мертвой!
Она продолжила более хриплым голосом, растерянно глядя вокруг.
- Да, мой попугайчик. Они злые! Когда я умру, все будут счастливы. Они смогут забрать все, что у меня есть, деньги, которые оставил мне папа. Дядя Эрни будет танцевать от радости, и все остальные тоже. Меня больше не будет, я больше не смогу им напомнить об их стыде, малодушии и алчности.
Анастасия металась по комнате, как дикая кошка, обезумевшая от гнева.
- Но я не хочу умирать. Я должна отомстить за себя. Я должна избавиться Фаллоуза. Но как? Я уже просила мисс Дженнингс не давать ему больше денег. Но она отказалась. Она его сообщница. Она тоже желает моей смерти.
Великую княжну охватила паника.
- Что я могу сделать? Как мне спастись? Мисс Дженнингс меня убьет! Она меня отравит. Я должна ей в этом помешать.
На насесте два попугая начали проворно клевать зерна. Лицо Анастасии озарилось.
- Я придумала! Мне достаточно не есть ничего, что приносят от мисс Дженнингс. У меня всегда будут зерна попугаев. Подсолнечник, ведь это так вкусно. В России люди его хорошо едят. Наша охрана в Тобольске соревновалась, кто дальше плюнет шелуху от семечек. Я пряталась тогда за перекладинами лестничной клетки, чтобы за ними наблюдать. Если этой пищи им хватало, значит, мне тоже хватит.
Анастасия лихорадочно опустошила птичью кормушку и принялась сортировать семечки. Скоро перед ней была бело-серая кучка, которую она спрятала в диванные подушки. Изнуренная, она вытянулась на своей кровати. Она вся дрожала от, леденящего душу,
озноба.
- Я больше ни чем не рискую, - шептала она, перед тем как погрузиться в оцепенение.

Весной 1930 года нервное состояние Анастасии ухудшилось38. Великая княжна больше не могла контролировать себя, она больше не рассуждала, а реагировала как дикое животное, которое только что поймали. В каждом дружеском жесте она видела агрессию и безудержно свирепо отвечала ударом на удар.
Анни Дженнингс не могла оставить около неё слуг больше, чем на несколько недель. Великая княжна каждый раз требовала их выгнать. Их присутствие настолько ее раздражало, что иногда она их даже била и бросала им в лицо все, что ей попадалось под руку.
В отчаянии, мисс Дженнингс скрылась в своем имении Фэрфилд в Коннектикуте, оставив великую княжну под присмотром Ллойда-Смита. Анастасия отчаянно отказывалась покинуть Нью-Йорк. Она кружилась по апартаментам в состоянии безумного гнева и раздражения, потом, изнуренная, она падала на ближайшую кровать. Почти ежедневные визиты Ллойда-Смита обладали способностью приводить ее в бешенство. Великая княжна обвиняла адвоката в своих опасениях, и каждый раз объявляла об его увольнении. Она не выносила встреч с ним, и на следующий день все повторялось.
Майским утром, когда адвокат приехал в апартаменты мисс Дженнингс, он был принят женщиной вульгарного вида в атласном халате. Позади нее коренастый мужчина небольшого роста курил сигару из специальных запасов Дженнингсов. Озадаченный Ллойд-Смит воскликнул:
- Кто вы?
Женщина смерила ее взглядом.
- Я графиня Хустингтон, ранее Баттенберг. Меня прислали из Таймс, из Лондона, чтобы написать статьи об ее высочестве великой княжне Анастасии.
Леди Хустингтон небрежно добавила:
- Я несколько раз встречалась с великой княжной в детстве, и я ее узнаю без малейшего сомнения.
Ллойд-Смит был неприятно удивлен, он попросил пригласить Анастасию. Мужчина вышел вперед:
- Меня зовут Ирвинг Бэрд, я импресарио, - сказал он самодовольным голосом,- ее императорское высочество отказывается вас видеть.
В глазах адвоката блеснула вспышка ярости.
- Это мы сейчас увидим.
Через несколько минут он зашел в комнату Анастасии. Ирвинг Бэрд смог оказать только формальное сопротивление. На лице Анастасии адвокат заметил злорадство.
- Сейчас вы ничего не можете сказать против меня. У меня есть покровители, которые смогут меня защитить.
- Но кто эти люди? – закричал адвокат.
Великая княжна рассмеялась.
- Мошенники. Женщина заявляет, что она дочь принца Александра Баттенберга. Я хорошо знаю, что Сандро умер, не имея детей. Но она напишет мою книгу. Она мне это сказала. Как только я получу деньги за авторские права, я уеду. А пока я прошу вас больше не приходить сюда, или я прикажу вас вышвырнуть вон.
Ллойд-Смит подчинился, озабоченный тем, чтобы как можно быстрее доложить об этом мисс Дженнингс. Через несколько дней в Фэрфилде на семейном совете собрались адвокат, мисс Дженнингс и ее два брата. Ллойд-Смит сделал удручающий доклад.
Он навел справки об этой парочке. Великая княжна не ошиблась. Женщина, некто Джил Коссли Барт, была лучше известна в отделах полиции, чем в Таймс. Там утверждали, что никогда ее не нанимали. На Ирвинга Бэрда не было досье, но он был известен тем, что он не гнушался ни какими делами, даже очень сомнительными.
- У меня достаточно против них доказательств, чтобы заставить их покинуть ваши апартаменты, - пришел к выводу адвокат, – но это вам даст только временную передышку. Каждую минуту вы рискуете скандалом. Анастасия повсюду заявляет, что вы ее незаконно лишаете свободы, что вы ее заключили под стражу. Она пользуется вашим доверием, чтобы позволить себе роскошные расходы, и распускает о вас сплетни в самых изысканных бутиках на Парк Авеню.
Оливер Дженнингс сделал гримасу. Его место в финансовом центре Нью-Йорка было гарантировано, но, как любой хороший финансист, он знал о неблагоприятных последствиях рекламы такого рода.
- Этому надо положить конец!
Ллойд-Смит согласился.
- Есть только одно средство, вы это знаете.
Анни Дженнингс подавленно посмотрела на него.
- Помещение в психиатрическую больницу, не так ли? – спросила она монотонно.
- Да, - ответил адвокат. – Я связался с Глебом Боткиным и Ксенией Лидс. Они понимают нашу позицию и не против этой меры. Глеб Боткин даже подтверждает, что в некотором роде великую княжну можно считать неуравновешенной. Я уже приступаю к действию.
Вальтер Дженнингс жестом остановил его.
- Вы не боитесь таким образом устроить скандал, которого мы стараемся избежать?
Ллойд-Смит уверенно ответил.
- Все будет сделано незаметно. Я нашел трех врачей, которые готовы объявить Анастасию сумасшедшей без осмотра…
- Сколько они просят?
- Пятьсот долларов каждый. Психиатрическая больница «Четыре ветра» согласилась на время принять великую княжну. Плата будет составлять 175 долларов в неделю.
Вальтер Дженнингс одобрил это.
- Не беспокойтесь о расходах. Деньги стоят меньше, чем наша репутация.
Он склонился к своей сестре, которая побледнела, и по-дружески похлопал ее по плечу.
- Не беспокойтесь, Анни. Анастасии не на что будет жаловаться. «Четыре ветра» - это самое роскошное заведение такого типа на восточном побережье. Вам не в чем будет себя упрекнуть. Вы правильно поступили по отношению к этой женщине. Но нужно подумать и о вашей защите.

Ллойд-Смит вернулся в Нью-Йорк с облегчением. Он получил неограниченные полномочия. Ему ничего не стоило спровоцировать отъезд Ирвинга Бэрда и Джил Коссли Барт. Оба жулика достаточно терпели подозрительный характер великой княжны, чтобы понять, что их попытка может остаться бесплодной. Со своей стороны, Анастасия утомилась от них и без возражений согласилась на их отъезд.
Но как только она оказалась в обществе невидимых слуг, старающихся убежать от нее, Анастасию, лишенную всякого контакта с реальностью, вновь охватила тревога. Общение с Джил Коссли Барт и её напарником принесло Анастасии временное облегчение. Великая княжна находила удовольствие в том, что терзала парочку и потешалась над ними. Ей также удалось отогнать навязчивые мысли, которые ее мучили. Сейчас ее сознание вновь застыло на месте. В своем воображении она вновь строила угнетающий и наводящий ужас мир. Она билась на грани безумия. Анастасия мало ела, закрывалась на ключ в своей комнате при малейшем шуме, крича от ужаса. Она отказывалась одеваться, проводя целый день в роскошных атласных пеньюарах и кружевных ночных рубашках, которые она специально заказывала у Альтмана в кредит. Проснулась ее одержимость к чистоплотности. Она принимала до 6 ванн в день, и постоянно мыла руки, плача от отчаяния.
- Я вся в крови, вся в крови, она липнет к моей коже. Я не могу ее смыть, - всхлипывала она.
Оливер и Вальтер Дженнингс наносили непродолжительные визиты, во время которых Анастасия высказывала претензии, жаловалась на свое одиночество, на недостаток уважения. Когда она не могла больше сдерживать себя, она впадала в бешенство. Все бумаги были готовы для помещения в психиатрическую больницу, но Анни Дженнингс отказалась от своего решения. Она не хотела отдать этот приказ. Она боялась, что журналисты все узнают и сделают Анастасию жертвой бессовестных миллиардеров.
Утром 15 июля 1930 года Анастасия проснулась в состоянии чрезмерного возбуждения и раздраженности, которые она не могла контролировать. У нее звенело в ушах, она чувствовала лихорадку, она была неспособна понять, что она хотела. У нее перемешались обрывки мыслей, чувство усталости, приступы ненависти к самой себе. У Анастасии создалось впечатление психической пытки, причину которого она не знала.
- Они меня преследуют, - шептала она. - Они все хотят моей смерти..
Анастасия не знала, кто были эти «они», но она их узнавала повсюду. Она взглядом обводила комнату. Служанка неслышно вошла комнату и раздернула шторы. Поднос с завтраком стоял на ночном столике, из чайника шел пар. Великая княжна чувствовала, как в ней нарастает бешенство из-за этого явного вторжения. Она выскочила из кровати, дрожа от гнева.
- Они так просто со мной не справятся, я не позволю обмануть меня. Они увидят, что я умею защищаться.
Неловкая из-за своего неподвижного локтя, она натянула роскошный халат, обшитый лебяжьим пухом. В этот момент один из попугаев, который спал, засунув голову под крыло, проснулся. Он открыл свое непрозрачное веко в два приема и, посмотрев на Анастасию, издал хриплый крик, чтобы потребовать ласки.
Великая княжна некоторое время неподвижно смотрела на него.
- Это ты, это ты за мной шпионишь, - воскликнула она. – Ты против меня, как и все остальные.
Больше не осознавая, что она делает, Анастасия устремилась к птице, схватила ее и резким жестом свернула ей шею.
Внезапно увядшее тело птицы вернуло ее к реальности. Великая княжна в этот момент даже не поняла, что произошло. Она попыталась оживить попугая, целуя и лаская его. Наконец, в ужасе она уронила труп птицы и поднесла дрожащую руку ко рту.
- Я его убила! Я его убила!
Узнав о происшествии, Ллойд-Смит телеграфировал Анни Дженнингс в Коннектикут. Глубоко огорченная богатая американка вынуждена была решиться на помещение Анастасии в психиатрическую больницу. Ксения Лидс согласилась с этим решением.
- Это единственный способ, чтобы помешать моей кузине, испортить все её дело, - заявила она Ллойду-Смиту.
Через девять дней судья Питер Шмак Верховного суда Нью-Йорка объявил Анастасию душевнобольной, опасной для себя и окружающих. Вечером 24 июля Ллойд-Смит в сопровождении медсестры и двух санитаров психиатрической больницы «Четыре ветра», вошел в апартаменты Мисс Дженнингс.
По их мнению, Анастасия поняла, что затевалось против нее. В панике она растерялась на некоторое время, потом схватила первый предмет, который попался ей под руку, тяжелую бронзовую статуэтку и выбросила её в окно. Неподвижный Ллойд-Смит увидел, как она побежала к разбитому окну, ее пеньюар расходился на груди. Ллойд-Смит услышал, как она закричала:
- На помощь, на помощь, меня хотят закрыть в сумасшедшем доме. На помощь!
На улице уже собралась толпа зевак, которые смотрели на кричащую полуголую женщину.
Медсестра захотела взять все в свои руки. Она нежно взяла Анастасию за плечи, пытаясь ее успокоить, говоря с ней монотонно нежным голосом. Великая княжна отбивалась, тянула ногти к её лицу. Медсестра отпрянула от Анастасии, и великая княжна, воспользовавшись этим, убежала в другую комнату. Она успела закрыть за собой дверь на два оборота ключа. Из коридора Ллойд-Смит слышал, как она зовет на помощь. Он больше не мог терять времени. Назревал скандал. Одним жестом он приказал выломать дверь. Два медбрата из «Четырех ветров» без труда выбили замок. Увидев их, Анастасия убежала в свою ванную комнату и сжалась в глубине ванны. В панике у нее возникло впечатление, что там она найдет защиту.
Через несколько минут собравшиеся зеваки, которых привлекли крики Анастасии, увидели, как выводили кричащую и топающую ногами женщину, которую крепко держали двое мужчин, одетых в белое. Не теряя ни минуты, ее посадили в машину скорой помощи, и автомобиль уехал, скрипя шинами. Зеваки рассеялись.
- Это была лишь бедная сумасшедшая, - сказал один из них. – Надо закрыть в больнице всех этих ненормальных!


Примечания к третьей части:

14.
1. «Le Berliner Nachtausgabe» принадлежала la Scherl Verlag Press. Её появление датируется 14 февраля 1927 года, и мой дядя день за днём пересылал мне её статьи.
2. Генерал Янин, глава французской миссии при правительстве Колчака, написал книгу мемуаров «Ma mission an Sib;rie», Payot, в которой он даёт хвалебную оценку Жильяру говоря: «Это был храбрый малый». Но в своём официальном рапорте, он отзывается о нём в достаточно язвительных выражениях.
3. «Le Journal de Gen;ve», 24 февраля 1927 года.
4. Этот визит состоялся 14 января 1927 года. 30 января Цале был приглашён в Дармштад на встречу с Гессенским. Существует протокол этой встречи, которая продолжалась два дня, отредактированный в канцелярии великого герцога. В нём говорится, что «состоялся очень оживлённый обмен мнениями».
5. Одна из дочерей Николая I стала герцогиней Лейхтенбергской.
6. Орфографическая ошибка Гарриет фон Ратлеф. Это был Лейхтенбергский.

15.
7. Генерал Гофман умер 8 июля 1927 года, не успев дать свои показания.
8. Письмо Герлуфа Цале Сергею Боткину от 15 февраля 1927 года. Цитируется по книге Роланда Крюг фон Нидда «Anastasia, Editions del Duca», стр. 282:
«Я не уполномочен, далее заниматься делом, которое мне было поручено императорскими и королевскими высочествами Копенгагена и моим правительством. Очевидно, они ничего не хотят знать о работе, которой я занимался до настоящего времени, чтобы отстаивать истинное положение вещей».
9. Будущая принцесса королевства Норвегия.
10. Этот ошибочный тезис был поддержан Пьером Жильяром. Как было установлено в Гамбурге, ранена была именно Анастасия.

16.
11. Великая княжна Ксения, сестра Ольги Александровны.
12. Связь между Кнопфом, великим герцогом и Хугенбергом никогда не была установлена с абсолютной уверенностью. Разговор между Гессенским и Узингером описан на основе сличения следующих писем:
Дармштад, 1 апреля 1927 года.
Граф Гарденберг доктору Узингеру.

Господин Директор
Сейчас, когда так называемая великая княжна Анастасия, разоблачённая в Берлине, оказалась Франциской Шанцковской, родившейся 16 декабря 1896 года в Боровилассе, наше дальнейшее расследование становится бесполезным. Я пользуюсь случаем, чтобы передать вам горячую благодарность от Его королевского высочества великого герцога за проделанную вами работу.

Письмо из управления полиции Дармштада в управление полиции Берлина (без даты):
В нашем письме от 20 мая 1927 года мы вам сообщили, что не устанавливали личность, так называемой русской Анастасии. Мы даже не принимали участия в работе по идентификации. Управляющий великого герцога Гессе сегодня сообщил нам, что детектив, по имени Кнопф, раскрыл её имя. Это Шанцковская.
Данные взяты из книги Роланда Крюг фон Нидда «Anastasia, Editions del Duca», стр. 301 и 302.
Я оставляю это на суд читателя.
13. Это воображаемая сцена, но она основана на очень весомых догадках. В 1930 году Мартин Кнопф вошёл в контакт с одним из американских адвокатов Анастасии, господином Ллойд-Смитом. Он предложил ему в обмен на пять тысяч долларов доказать, что дело Шанцковской не более, чем ловкая подделка. Запрашиваемая сумма, по мнению мисс Дженнингс, была слишком высокой, согласия не последовало. Но Кнопф с большим удовлетворением раскрыл детали, по которым можно было понять, как он действовал.

17.
14. Свидетельские показания полковника Мордвинова в Гамбурге.
15. Эта история с планками для корсета так заинтересовала герцога Лёхтенбергского, что после моего отъезда, он ездил к ясновидящей. Талант её высоко ценился баварской полицией. Ясновидящая, находясь в трансе, не смогла описать сцену убийства, но она «видела» императорскую семью, внезапно проснувшуюся в ту трагическую ночь, и приготовления обезумевших заключённых. Она описала Анну Демидову, которая пришивала друг к другу два корсета, чтобы спрятать максимум драгоценностей. История заманчивая, но кто из здравых людей поверит ясновидящей, даже если её рекомендовала полиция?
16. Эта встреча, а так же всё, что касается Доры Винжендер, было раскрыто в результате расследования, проведённого великим князем Андреем и Гарриет фон Ратлеф. Всё это они сообщили в письме, которое мне прислал великий князь 15 августа 1927 года:

Уважаемая Татьяна Евгеньевна,
Князь пришёл ко мне, и мы долго говорили об этом деле. Он прочитал мне вашу статью, которая очень хорошо написана, и опровергает все обвинения Жильяра, перешедшего все границы приличия.
Что касается меня, то я изучил рукопись госпожи Ратлеф, в которой она разбивает всю историю с Шанцковской. В этой рукописи я отметил несколько интересных деталей: я знал, что госпожа Ратлеф 4 декабря 1926 года отправила рукопись в Berliner Nachtausgabe. В начале января редакция газеты отправила рукопись в Дармштад. 14 января Жильяр был уже в Берлине, в редакции. Неизвестно, о чём они говорили, но 25 января он предложил профессору Бишофу провести антропоморфическую экспертизу. Ясно одно, что ещё до публикации статьи госпожи Ратлеф, Дармштад и Жильяр были информированы, и подготовили материал, который появился в Nachtausgabe 31 марта.
Факты, изложенные госпожой Ратлеф, имеют обоснованное объяснение и производят большое впечатление. Что особенно поражает, это отказ герцога Гессе и матери Шанцковской лично встретиться с больной. Последняя объясняет свой отказ страхом перед поездкой, хотя ей обещали все оплатить. Сёстры и братья проявляют полнейшее безразличие к новости об их найденной сестре. Такое же безразличие проявляют и местные власти. Никто не пришёл навестить больную, кроме брата, и история вскоре была забыта. Странно то, что эту афёру организовали не местные власти, где она жила, а те, что не имеют ничего общего ни с местом рождения, ни с местом пребывания Шанцковской.
Госпоже фон Ратлеф удалось, уж не знаю как, поговорить с Винденжер, которая сообщила, что все свидетельские показания ей были продиктованы детективом Кнопф, и что за это она получила тысячу пятьсот марок. Но так как она не хотела себя компрометировать, то всё рассказанное не имело точной даты. Как и следовало ожидать, все утверждения Винденжер были лживыми: больная не оставляла у неё никакой одежды, так как не была у неё в течение этих трёх дней. Полицейская карточка, вероятно, тоже фальшивая, так как эти карточки не хранятся так долго. Создаётся ясное впечатление, что всё это было специально подстроено, чтобы выдать её за Шанцковскую, и под этим именем заставить исчезнуть в каком-нибудь укромном месте. Это видно из факта приезда одного из редакторов de Nachtausgabe к герцогу в Париж, который хотел, по мере возможности, забрать её из Зееона под предлогом, что Президент полиции Берлина взял это дело в свои руки и требует очной ставки больной с Винденжер. Теперь мы уверены, что президент не хотел ничего подобного и даже не проявлял интереса к этому делу.
Кроме того, детектив Кнопф и редактор Лукке дали понять герцогу, что они располагают тремя тысячами марок, чтобы поместить больную в один из госпиталей Берлина, если он (герцог) им её доверит, а там, мало-помалу, идентичность будет установлена. Ясно одно, что они любой ценой хотят заставить её уехать из Зееона.
Читая статью Жильяра, видишь, что переезд больной в Зееон вверг его в шок. Он не может скрыть свой гнев и своё негодование. «Как такое могло случиться»? - пишет он.
Действительно, как такое могло случиться, если «они» сделали всё, чтобы Анастасия исчезла под вымышленным именем? Как, несмотря на их дорогостоящие и тщательно подготовленные происки, она смогла от них ускользнуть и находится вне досягаемости для них?
Действительно, есть от чего придти в ярость. И эту ярость он (Жильяр) не смог скрыть. Это не было средством пролить свет на личность больной, которая их интересовала, а только желание убрать её с дороги. Всё это напоминает мне призрак Макбет, который тревожил совесть её семьи. То же самое, происходит с больной. Кое-кому она мешает и мешает очень сильно, если уж собственный дядя не решается посмотреть ей прямо в глаза, а посылает подкупленных людей с единственной целью избавиться от неё.
Почему? Трудно сказать. Но странно и то, что Дармштад настойчиво отрицает слухи, имеющие отношение к поездке великого герцога Гессе в Россию, тогда как об этом факте не сообщалось, ни одной из сторон.
Почему они считают необходимым это делать? Когда газета, отметив этот факт, спросила напрямик у Дармштада: «Скажите, была эта поездка, или нет»? Дармштад предпочёл промолчать.
Всё это удивительно и непонятно. Они уверены, что это не Анастасия, но это следует понимать так, «они» знают, что это Анастасия.
Ольга больше мне не отвечает и не хочет мне писать. Я понял это так, что моё письмо произвело нужный эффект, но она не хочет предавать Жильяра.
 Вот общее обозрение той грязи, которая вылезла в связи с этим делом.
Искренне ваш. Андрей.

17. На процессе в Гамбурге этот пункт рассматривался, как основной и вызвал гигантскую битву адвокатов.
18. Как утверждала Агата Грабиш, американскому журналисту, другу Гарриет фон Ратлеф, удалось увидеть фотографию.
19. Как сказано в письме Андрея, всё это было ложью.
20. Анастасия, встретив брата князя в холле, заявила, что он был в шоке, увидев её, так как она встречала этого человека раньше, дома. Николай фон Лейхтенбергский был флигель-адъютантом Николая II. См. книгу Питера Курта «Anastasia, the laif of Anna Anderson», , стр. 162.
21. Княгиня Лейхтенбергская любила вспоминать то время, когда она исповедовала либерализм.
22. Берлинер Нахтаусгабе опубликовала «Опознание» Дорис Винжендер от 6 апреля 1927 года.

18.
23. Я получила описание событий поста и праздника Пасхи в Зееоне от баронессы Меллер - Закомельской.
24. В своём меморандуме, копию которого мне прислал великий князь Андрей, Гарриет фон Ратлев описывает, как ей пришлось действовать.
25. Мой брат, прекрасный карикатурист, изобразил высокопоставленных сановников императорского двора, в виде животных с телом человека.
26. В основу описания этой встречи легли свидетельские показания Веллера.

19.
27. Граф Орлов, руководивший в Царском Селе автомобильным парком, был такой толстый, что сиденье в императорских лимузинах делалось по мерке.
28. 2 сентября 1927 года великий князь писал мне:
Я должен сказать вам по секрету, что окончательно поссорился с Жильяром. Он прислал мне такое наглое письмо, что я решил вообще не отвечать ему. В конце концов, он сбросил маску. Это ничтожный человек, способный лгать, но не способный понять, что эта ложь полностью его разоблачает.
Чтобы прекратить нашу переписку, в силу того, что я припёр его к стенке, он ответил мне грубостью.
Цитируется по книге Доминик Оклер «Qui ;tes-vous Anastasia?», стр. 174, 175.
29. 6 февраля 1928 года великий князь Андрей писал Сергею Боткину ( см. Доминик Оклер «Qui ;tes-vous Anastasia?», стр. 177).
В течение двух дней, в свободное время, я наблюдал за больной, и могу вам сказать, что в моём сознании не возникло ни малейшего сомнения: она действительно великая княжна Анастасия. Невозможно её не узнать. Естественно, годы и страдания наложили свой отпечаток, но не настолько, чтобы ей не поверить. Сначала её лицо потрясает глубокой печалью, но когда улыбка озаряет её лицо, это она, вне всяких сомнений это Анастасия. (…)
Теперь дело перешло в новую стадию (…) мне кажется, что мы приближаемся к эпилогу этой ужасной трагедии. Теперь, когда я увидел больную, я не имею права складывать оружие. Я должен осмелиться сделать всё, чтобы справедливость восторжествовала. Я верю в успех этой тяжёлой миссии.
30. Ксения Георгиевна (1903-1965) была дочерью великого князя Георгия Михайловича (1863-1919) и принцессы Marie de Grece (1876-1940). Её дед был младшим братом Александра II. У княжны Ксении было удачное замужество. Она стала супругой Вильяма Лидс (1901-1972), оловянного короля, одного из самых богатых людей на западе. У них была дочь Нэнси, родившаяся в 1915 году. После своей ссоры с Анастасией, Ксения была вынуждена развестись, и вышла замуж за Германа Джюда.
31. Я боюсь, я боюсь.
32. Письмо великого князя Андрея к Татьяне Боткиной, 24 июня 1927 года:
Я только что получил письмо от Гиги, который сообщил мне, что после нескольких уроков английского, больная начала бегло на нём говорить с прекрасным произношением. Хотя отцом императрицы Александры был немец (урождённая Аликс фон Гессен), воспитана она была в доме своей матери, при Английском дворе.
33. Рассказ о прибытии Анастасии в Соединённые штаты, можно прочитать в статьях «Herald Tribune», в номерах 8, 9, 10, 11, и в номере от 13 февраля 1928 года. А также в книге Питера Курта «Anastasia, the laif of Anna Anderson», стр. 208 и след.

20.
34.Письмо великого князя Андрея моей тёте Рае, от 16 февраля 1928 года.
Сердечно благодарю вас за ваше доброе письмо. Мне особенно интересно то, где вы пишете, что все ополчились против меня в силу того, что я занимаюсь делом по идентификации. До настоящего момента я не думал, что это может быть опасным.
Но я не могу, в угоду остальным, прятать правду.
Цитируется по книге Доминик Оклер «Qui ;tes-vous Anastasia?», Стр. 179.
35. Представленный текст, это попытка подвести итог огромному расследованию, которое предпринял Фаллоуз, в том виде, в каком он его представил в оставленном досье.
36. Ксения привезла их из Индии.
37. «My American Experiences». Не публиковалось.
38. Чтобы точнее понять американские тяготы Анастасии, см. книгу Роланда Крюг фон Нидда «Anastasia, Editions del Duca» и, прежде всего, книгу Питера Курта «Anastasia, the laif of Anna Anderson», стр. с 226 по 252.