Рассказ-быль.
Позади празднование Нового года. Смех, маскарад, шампанское, бенгальские огни—всё осталось там, в мире цивилизации. Приближался праздник Рождества Христова, а бригада промысловых охотников из трёх человек, возглавляемая опытным соболятником, добрым молчуном Генкой Полуяновым вновь прибыла в свою обитель—старенькое, но просторное и светлое зимовьё. Впереди еще полтора месяца каторжного, охотничьего труда с походами по многокилометровым путикам, крещенскими морозами и бессонными ночами у дымного костра. В Забайкалье зима нынче особо снежная и морозная, даже по местному раскладу. Редкие дни отметка термометра показывает 30 ниже нуля, в основном за -40 и далеко. Бригада завезла на участок целую телегу кормов — новогодний подарок копытным. Ведь в глубокоснежье им приходится не сладко, особенно косулям, а охотники заинтересованы, чтоб на их охотучастках постоянно обиталась всякая живность. Пока Полуянов приводил в порядок табор, Венька Малышев, тридцатилетний здоровяк, с Лёхой Кругловым, длинным, как жердь, балагуром и насмешником, на конях завезли в хребты часть кормов и разложили его по подкормочным площадкам. К вечеру, управившись с хозделами, попили чайку и легли отдыхать. Генка сидел на чурбачке у открытой печки, смолил сигаретку, пристально смотрел на огонь, о чём-то думал. Его низкорослая, но крепкослаженная фигура словно говорила: «Не мешайте мне думать.» И напарники его не докучивали, а вели разговоры между собой. Венька Малышев лежал на боку, подложив огромную пятерню под щеку, слушал друга, а Лёха Круглов вытянулся на нарах во весь гигантский рост, травил байки: «Подхожу к россыпи, по,,трёхэтажному,, хребту которая, Знашь?! След входной есть. Соболишка в камни занырнул. Делаю круг. Выходного следа нет. Так и есть—там он, разлюбезный! Ставлю обмёт и начинаю исследовать каждую расщелину. Смотрю: под огромаднейшим валуном— нора. Ну, прям, как лисья! Давай дымокуром шуровать, а он как прыгнет, да всё за горло норовит, гнилая душа! Здоровый, что твоя рысь-сеголеток…
—Кто?— полюбопытствовал Венька.
— Как кто? Да соболь!
—Иди ты к ляду, пустобрех.
—Не веришь?— Лёшка обидчиво отвесил губу.
—Нет.
—Ну, дак спроси у меня!— Круглов расплылся в улыбке. Ночное зимовьё содрогнулось от громового смеха.
—Чем языками молоть всяку ерунду, спали б лучше… Как дети, прямо: с вечера не угомонишь, а утром не подымешь.— Не довольно заворчал бригадир. Молодежь притихла. Геннадий погасил ,,летучую мышь,, кряхтя, улёгся на нары. Полуянову всего-то около сорока, но не лёгкая судьбина, упавшая на его долю, превратила еще моложавого мужчину в умудрённого опытом, старика. Густые, чёрные волосы с проседью, пшеничные усы и серые, внимательные глаза делали охотника несколько старше. Гена привык к любому делу относиться с пафосом, но не суетливо. Спроси о чём-либо—помолчит, обдумает, ответит. В деревне его уважали за прямолинейный характер и душевную доброту. Называли, ни как иначе—Геннадий Александрович, а пожилые просто: « Санныч». Малознакомые же считали ,,блаженным,, чудаком, но Полуянов не обижался. Родня бывало, выговаривала: « Генка,
будь ты хоть чуть-чуть шустрее. Тебя ж, кто не знат, за богом обиженного примают. Смеются же над тобой.» Гена посмотрит на всех, промолчит или выдавит из себя: «Ну,…Пушай…Смеются—не плачут.—И это всё,что можно от него услышать. Сестрёнка Люська, двадцатипятилетняя егоза ворчит: «Ты чо молчишь, как бука. Будь веселей!»
—Чему веселиться-то?!
—Ну, хоть скажи чо-нибудь?
—Чо попусту языком трепать…
…Ночью основательно приморозило. Холодным оком луны небо созерцало таёжные просторы. Заиндевелые кусты багульника напоминали кораллы сказочного рифа в пучине тайги, а январский воздух, казалось, переполнялся звенящей тишиной. Долговязый Лёшка Круглов первым покинул зимовьё, спешно удаляясь на длинных ногах в хребёт. Следом подались на свои путики Гена с Венькой. Они отошли от избушки метров на пятьдесят, как Малышев вдруг вскинул карабин, но, Слава Богу, в азарте не снял с предохранителя. Выстрела не последовало. Шагах в шестидесяти, у соснового колка стоял крупный гуран, со страхом смотрел на людей чёрными, как смородина, глазами, тревожно вдыхая студеный воздух и не трогаясь с места. Гена положил руку на карабин Вениамина, пригнув ствол вниз: «Не стреляй, паря! Чо-то с ём не ладно, раз сам к людям вышел.»
—Ты чо, Генка?! Козёл сам в суп просится.
—Не стреляй!..Я сказал…— Уже требовательно-властным тоном рыкнул бригадир на молодого охотника. Малышев недоумённо глядел то на гурана, то на Полуянова. Попытки выстрела уже не предпринимал. Геннадий легко, не делая резких движений, стал подходить к животному. Козёл испуганно захрипел, опустил голову с молодыми бархатистыми рожками в сторону охотника, но убежать не пытался. Подпустив человека на несколько шагов, гуран резко прыгнул к мохнатым сосенкам и, рявкнув, со стоном завалился на бок. «Прочертив» копытками воздух, затих. Лишь мелкая дрожь, пробивавшая его тело, выдавала еще теплившуюся искорку борьбы за жизнь в этом жестоком мире.
Шаг за шагом, Полуянов приблизился к зверю и, глядя в глаза, протянул на ладони кусочек хлеба, посыпанный солью. Когда бригадир успел приготовить лесному жителю угощение, Венька не понял. Гуран «бякнул» отрывисто-громко и забился, поднимая облако снежной пыли, попытался вскочить, и, застонав, утих. Из его глаз по пепельно-рыжеватой морде потекли ручейки крупных слез.
— Не бойся, дурашка, ни кто тебя не обидит, — шептал Гена перепуганному животному, — мы поможем тебе, выручим.
Вениамин в сердцах махнул рукой на чудачества «бугра», пошел охотиться.
Терпение, ласка и труд – все перетрут! Наконец, гуран покорился власти человека. Что было в душе у косули, приходится лишь гадать. Видимо – безысходность: все равно пропадать. Будь, что будет! Полуянов понял странное поведение зверя: правая холка обильно кровоточила. Одна пуля разорвала кожу по касательной, другая впилась в мякоть.
«Опять лучильщики поганые объявились! — подумал Гена и сжал кулаки. Он люто ненавидел эту категорию «стрелков», которых назвать охотниками не поворачивается язык. — Понабрали вездеходов да винтовок с мощными оптиками и «шакалят» по тайге, как мамаева орда. Сколь зверя губят попусту… Сволочи!».
Вынув из рюкзака кусок брезента, служивший прикрытием от ветра во время ночёвок под открытым небом, Полуянов аккуратно обернул козла. Напрягая канаты мышц, поднял раненого и, покачиваясь, понес его к зимовью. Под кровом избушки охотник выложил перед необычным гостем корм, осмотрел раны, затопил печь и поставил в ведре таять лёд. Пострадавший немного успокоившись, уплетал угощение. Геннадий теплой водой с марганцовкой промыл и обработал перекисью водорода прострелы. В котелке черенком ножа перетер сухие золотой корень и копытень, добавил таблетку стрептоцида, и полученным порошком присыпал повреждения, наложив салфетку из бересты, туго перебинтовал.
Житель тайги относительно спокойно перенес экзекуцию. Саныч оставил своему питомцу питьевую воду в старом котелке и вышел на улицу покурить.
Вскоре появился Лёшка Круглов.
—Ну, как спромышлял, бугор? У меня соболь в капкан попал и шесть белок отстрелил.
—Не худо.
—А ты как?— допытывал Круглов.
—В избушке глянь…— кивнул на дверь Гена. Лёха сунулся, было, в зимовьё и с
криком выскочил обратно:
—Он чо, ошалел?
—Пошто?
—Бодатся!
—А не лезь, куды не надо,— посмеивался в рыжие усы Полуянов, — и не ври, что он бодаться хотел… Козел стоять-то не может…
—Как сказать?! Я, домой пришёл, а он чо сюды припёрси?
—В гости!— Невозмутимо парировал Гена.— Ладно, паря, пошли чай пить.
Людская доброта смягчила звериное сердце. Какованя (такое имя получил гуран) терпеливо ждал возвращение охотников из тайги, жевал фураж и дремал на охапке сена, в специально для него отведенном закутке. Во сне время проходит быстрей. Вечерами Гена сперва делал перевязку своему дикому питомцу, а только потом чаевал, обрабатывал пушнину. Спать ложился далеко за полночь.
Через две недели рана Каковани полностью зажила, но на заднее правое копытце наступал ещё не уверенно, прихрамывал.
—Пушай ещё с недельку поживёт с нами, окрепнет.— Рассудил Гена, а Лёха вставил:
—И в котёл!
—Я тебе такой котёл покажу—не возрадуешься.
—А чо?..— Лёха вопросительно уставился на бригадира.
—Чо—по-китайски чай, а по-грузински—задница!— Пришел на выручку Полуянову Меньшов…
…После обеда отеплило: мороз -20—это сносно. Лёшка решил перекусить. Нашел подходящую валёжену, сбросил с плеч понягу, «тозовку» повесил на сук лиственницы, наспех развел костер, на таган повесил котелок со снегом. Вода закипела, Круглов бросил горсть заварки, стал резать сало. К костру подошёл Вениамин:
—Хотел, было, чаевать, да по распадку «дух» дыма поймал, решил к тебе присоединиться.
—Садись, паря, чай-то уж готов.— Отозвался Леха, отхлебнув черного, как дёготь, напитка, крякнул по-стариковски и задумчиво произнёс:
—Чудной Генка какой-то. Гуран сам в котёл шел, дык он чуть под пулю не сунулся. Подумаешь: зверя яму жалко што-ли? Выхаживат его, а чо потом?! Да выпустит, скорее
всего, а в этом Каковани 20 кило чистого мяса, потом бегай по хребтам за им- добывай! Нет, что бы воспользоваться случаем?! Одно слово—блажной!
Веня глянул на напарника с прищуром, затянулся сигаретой, задумчиво проговорил:
—Блажной, говоришь?! Я тоже так подумал сперва, а щас понял: правильно Генка поступил. Какованю лучильщики недобили, он спасся от них, но дальше уже идти не мог. Прибрел к нашему зимовью: «Авось, помогут?!» А мы вместо помощи — пулю. Справедливо?
Меньшов сидел на колодине, подобрав ноги под себя, внимательно разглядывал приплясывающие языки костра, помолчал и добавил:
—Наш Саныч – настоящий охотник! Охота—это борьба между зверем и человеком, когда они на равных…
—Не хрена себе «на равных»?!— усмехнулся Лешка—Чо, у зверя тоже винтовка есть?
—На равных!— Упрямо повторил Веня—У охотника ум, оружие, а у зверя—острый слух, чутьё, инстинкт, быстрые ноги и т.д. и т.п. Любой охотник в тайге многого не знает, хотя сам себе не хотит признаться в этом, а зверь в тайге—дома. Ему тут все знакомо, вот и попробуй, возьми его за рупь-за двадцать, Подкрадись к яму на выстрел?! Согласись, что не всегда это удаётся?!
—Согласен.
— Вот то-то! А какое может быть равенство мужду охотником и зверем, попавшим в беду? То не охота будет, а убийство, но мы и отличаемся от них, от зверей разумом, а не инстинктом выживания. Нет! Саныч молодец! Я его стал ещё больше уважать после этого…
…Подходила к концу третья неделя пребывания Каковани в стане людей. Утром, напоследок осмотрев конечность гурана, Геннадий Александрович Полуянов решил:
—Пора тебе, Какованя, возвращаться в тайгу. Ты уже поправился, окреп. Так что гуляй вольным ветром!
Друзья вывели козла из зимовья, каждый на прощание угостил его краюхой хлеба с солью, отошли несколько шагов. Смотрели долго друг другу в глаза: крупный самец сибирской косули и люди-охотники. Привыкли промысловики к гурану. Расставаясь с ним, они словно расставались с частью своей не лёгкой, скитальческой жизни. Эта мизерная частица, минута, мгновение, останется в памяти, не забываемой встречей с кусочком дикой природы, чувством гордости и радости, благородству к «братьям нашим меньшим», чувством выполненного долга перед тем, чему ты посвятил свою жизнь.
—Ступай, Какованя! Ты свободный. Больше не попадайся под браконьерские пули. Нас не будет — кто тебя выручит?
Козёл сделал несколько прыжков в сторону хребта. Остановившись, оглянулся. Склонил голову с бархатистыми, рожками к земле, точно покланялся людям за спасение и не спеша, удалился восвояси…
…Прошли годы. Полуянов часто вспоминал спасенного им гурана. Долгими летними вечерами Геннадий Александрович сидел в палисаднике своего дома под пышным кустом сирени, шил ичиги или вязал рыболовные сети и мысленно прокручивал таежные приключения, не забывая и эту удивительную историю. В его пышных усах блуждала растерянная улыбка, но серые глаза оставались задумчиво-грустными. Где же ты теперь, наш друг Какованя? Дальнейшую судьбу самца сибирской косули забайкальская тайга держит за семью печатями.
г. Чита
2004 г.