Теплый снег

Андрей Чередник
Утро в "Жаворонке" начиналось для Веры по-разному. Со скрипа деревьев, с назойливых воробьев, с сонного лая собак. А последние две недели оно начиналось с ворон. Их карканье, причем под самым окном, не предвещало ничего хорошего. Она была почти уверена, что вороны садились у дерева под ее окном не случайно, а чтобы обсудить перспективы ее, Веры Матвеевны, дальнейшего пребывания в этом доме. В вороньих устах такие перспективы могли означать только одно: пора.

"Жаворонком" именовали дом престарелых. Название было нелепым, хотя, возможно, подобрано с наилучшими побуждениями - бодрить обитателей, вызывая весенние ассоциации. Но уж больно не вязалось это слово с мрачным, серым домом, который контрастно и даже, как Вере казалось, гневно выступал из лесной зелени. Весной и летом "Жаворонок" всем своим видом бросал вызов цветению и росту. И лишь осенью выглядел более умиротворенным, сливаясь с тусклым фоном всеобщего увядания, которое полностью отвечало его назначению - усыплять.

Зарыться бы в одеяло и заткнуть уши, чтобы не слышать ворон. Зачем эти громкие намеки? Как будто мало других. Например, вставание с постели. В один прекрасный день она не сможет этого сделать. Потянется, зажмурит глаза и... всё произойдет легко и просто, как по рывку стрелки вокзальных часов отваливает от перрона поезд...

Но сегодня день состоится. Только надо поторопиться, иначе она останется без завтрака. Непонятно, зачем в этих стенах режим? В санатории, в больнице, где твое пребывание отмеряется количеством своевременных процедур, выпитых в строго предписанное время лекарств, нормированных прогулок, - там режим оправдан и поэтому уважаем. Лечебно-восстановительное заведение так и задумано, чтобы поправить твое здоровье. А что, скажите на милость, собираются поправлять в тебе здесь?

В столовую Вера обычно не спешила. Очень не хотелось брести по коридору в массе ковыляющих, шаркающих, скрипящих и кашляющих. Самый вид процессии усугублял ощущение собственной немощи. А еще и вливаться в этот поток? Нет уж, увольте! Поэтому она заходила в последний момент, когда все рассаживались за столики.

- Так, кушаем бодренько! Не замираем! - поставленным голосом ораторствовала дежурная дама, чем-то похожая на содержательницу дома свиданий. Время от времени она прихлопывала в ладоши, очевидно, чтобы не давать старикам уснуть за тарелкой. Вера выяснила, что это - часть лечебной терапии. Непонятно только, от чего лечат? От возраста? Ну, допустим. А куда выписывают излечившихся? Вера испытывала садистское желание изнурять себя этими болезненными вопросами. Возможно, для того чтобы привыкнуть к таким же болезненным ответам. Но потом, устав терзать себя, возвращалась к одному и тому же простому объяснению. Дом был платным и даже весьма. Отсюда и дополнительные телодвижения персонала, который просто-напросто отрабатывал повышенную зарплату.

- А теперь разбегаемся. Мальчики-девочки, на воздух. Не пропускаем солнышко! Гуляем все! - Почти как в дискотеке "Танцуем все". Последний сильный, как удар гонга, хлопок в ладоши возвещал об окончании завтрака. После чего дежурная матрона выплывала из столовой, как актер за кулисы, на ходу срывая с себя маску радости и становясь естественно-будничной.

Веру сначала этот аттракцион занимал, как всё новое. Но очень скоро начал раздражать. Эти "мальчики и девочки", два прихлопа, три притопа, обращение, как со слабоумными. И вообще, какой к лешему жаворонок, когда они давно уже свою песню отпели. Назвали бы уж богадельней. Не так броско, зато схвачена суть.

- Мамуль, ну ты скажешь. Какая это богадельня! Это пансион, - возмущалась дочка, когда Веру собирали в дорогу.
- Хорошо, пансион, - примиряющим голосом согласилась Вера Матвеевна. - Но потом не удержалась, чтобы опять не съязвить: - А давай его еще краше назовем. Курорт. Будем считать, что сдаете вы меня на санаторно-курортное... как бы это выразиться... тление. Притом бессменное. Как тебе такой вариант?
- ...и уход там отменный, - продолжала Ира, словно не слыша ее иронии, - сиди себе и расслабляйся. Читай, вспоминай. Кормят неплохо, как-никак пансион частный. Недешевый, между прочим.
- Да... недешевое - всегда отменное, это верно... Там и с музыкой проводят. Знаешь, о чем я подумала, дочка? Когда сдают в утиль тару или макулатуру, всегда что-то получают в поощрение. Либо деньги, либо книжку в новом переплете. Или бутылку. Полную, разумеется. Вот бы и с нами так же. Сдал дряхлую бабулю с застарелой ишемией, никудышней печенью и тромбофлебитом, прибавил что-нибудь для веса, а взамен тебе выдают молодую бабулю, полную сил и вполне пригодную для хозяйственных нужд. - Немного подумала. - Хотя... это имеет смысл, если мы идем на переработку с пользой для страны. Скажем, на удобрение для клубники. Ладно, не делай такое лицо, будто лимон жуешь. Я пошутила. Развлекаю себя таким манером, понимаешь...

Когда Вере было тяжко, она хваталась за шутку. Но сегодня юмор не спасал. На душе делалось все тяжелее.
- Ма, ну, тебя опять понесло. Давай сейчас мы дружно разрыдаемся. Не драматизируй. Всех переживешь. Еще и правнуков... - она остановилась, поняв, что совершила промах. В самом деле, о каких правнуках может быть речь, когда при малом внуке ее уже сдают как отработанный материал.

Воцарилась неловкая пауза, но Вера быстро свернула тему:
- Хорошо, идите куда-нибудь. Я должна еще собраться. - В эти последние минуты прощания с домашним уютом она хотела побыть одна.

А сейчас Вера сидела за столиком, рассеянно прокладывая столовой ложкой тропинки в рисовой каше, и думала, что сегодня ровно год, который она здесь отмотала. "И еще зачем-то жива". Любопытно, как долго приличествует гостить в этом месте? Пока не начнут шумно вздыхать, мол, не пора ли честь знать? Но об этом потом. Сегодня юбилей, который надо отметить. Годовщину принято отмечать, где бы она тебя ни застигла и независимо от повода. А чтобы настроение тоже было юбилейное, лучше на это время убраться из "Жаворонка". Скажем, в лес. Благо он под боком. Там можно подвести итоги и рапортовать об успехах. Правда, с адресатом заминка. Кому докладывать - непонятно. Дочка с мужем и Игорьком на севере. Да и будет ли им интересен скучный отчет старушки о том, как она все еще дышит. Вот если бы... тогда даже и нагрянут, чтобы отдать последний долг.

- Вера Матвеевна, доедать будете? Мы закрываем. Надо проветрить помещение.
- Да-да, конечно. Понимаю, у Вас ведь режим. - Вера поспешно проглотила остатки каши и вышла из-за стола. В самом деле, проветрить бы эти авгиевы конюшни, пропитанные тяжелым духом старости, от которой даже дом посерел. Короче, прочь отсюда - и в лес. В лесу даже самое черное выглядит иначе.

Она вышла наружу и направилась в полуголый лесок неподалеку. А по пути перебирала события прошедшего года, выискивая хоть что-нибудь памятное. Но безуспешно. Единственное, что всплыло в голове, - вычитанное в этих стенах изречение какого-то мудреца, который сказал: "Мы умираем, как только перестаем хотеть жить". В таком случае получается, что она живет по инерции. Любопытно бы узнать, какой длины у человека тормозной путь после того, как он сказал себе "стоп"?

Сначала Вере действительно казалось, что она вот-вот умрет. Разве не за этим она здесь? Пытаясь приучить себя к тому, что иначе и быть не должно, она выстроила для себя целую философию. Каждое заведение служит какой-то цели. В столовой приня-то кушать, в больнице болеть, в казино играть в рулетку, в доме отдыха отдыхать. А здесь - угасать. А коли так - надо соответствовать. Но любая попытка привести себя в полное соответствие нагнетала тоску, от которой невозможно было укрыться. Одно время Вера боролась с ней довольно оригинальным средством. Оказывается, тоску можно прогнать, если встретить ее у входа с еще более мрачным видом, да еще гавкнуть: "А вот я сейчас возьму и помру! И уйдешь ты, матушка, ни с чем". Тоска пугалась такого исхода и на какое-то время ретировалась, а Вера даже немного веселела от такого остроумного решения. "Запатентовать бы", - шутила она про себя. Одно огорчало - средство было кратковременным, а силы на оборону иссякали.

Первые дни в "Жаворонке" Вера хваталась за все, что в этом убогом интерьере способно было излучать жизнь. Разглядывала юношей санитаров, вневедомственную охрану, медработниц, мясистую заведующую производством. Вот оно, спелое, сочное! Без морщин и костылей! Где-то - осанистое и мускулистое, а где - округлое, розовое. И тянется одно к другому, повинуясь законам природы. Мужчины пощипывают женщин. А те в ответ взвизгивают и хлопают "нахалов" по рукам, притворяясь возмущенными. "Сережка, здесь же люди!!!". - "Какие? Где? Которые в коля-сках?" "Вполне понятное недоумение", - подмечала Вера. Старики почти не смущают. В самом деле, они уже без пяти минут предмет местности. Скоро она сядет в коляску, и тогда окружающая жизнь и вовсе перестанет ее замечать. Даже птицы и звери не будут бояться. Сидишь, а рядом резвятся, сводят счеты. Вот зверь подполз. Или человек. Уже не важно. Уместился у твоего подножья и вершит свои дела. В волосах птицы гнездо свили - пара горлиц. Возможно, в следующем году они снова прилетят к ней, чтобы построиться там же. Горлицы и аисты часто гнездятся в одном и том же месте. А ты наблюдаешь за ними, как в скрытый глазок. Но пока еще фауна тебя сторонится. Пока еще люди держат себя в рамках. Плотские и чувственные страсти пока еще кульминируют не на твоих глазах, а в темноте, в укромных углах, когда дом засыпает. Как-то вечером, выйдя в коридор, она услышала за стеной дежурной легкое поскрипывание пружин и шепот: "Не надо, ведь зайдут!". И удовлетворенно констатировала: "Значит, все-таки стесняются". А потом всё потонуло в набежавших воспоминаниях. Лёнька! Те же ночи и поскрипывание в самое неурочное время. "Верочка, да никто сюда не войдет!". В интимные минуты он был таким же нетерпеливым. Не хотел ее дожидаться. И ушел... опять не дождавшись...

- Мам, тебе будет хорошо в своем кругу. Общие воспоминания, будет с кем посплетничать. А мы же вечно мотаемся где-то.
Наивный ребенок. Неужели непонятно, что эта гонка, этот вселенский бардак как раз оживляли, вовлекая в суету сует. А здесь она выпала из обоймы и валяется, как пустая гильза в груде себе подобных. Дом растиражированных зеркал, где каждый встречный - почти ты сам. И напоминает он тебе лишь об уйме пролетевших лет и больше ни о чем.

Незаметно она добралась до леса. До чего же здесь хорошо! В лесу все равны - старик, юноша, младенец. Обновляясь из года в год, кусты, трава, ветки подают тебе пример вечной молодости. Лес не делает скидки ни на возраст, ни на болезни. И в этом нет ни малейшей черствости, а, напротив, - высшая гуманность. Он принимает тебя в союз вечнозеленых, без условий и членских взносов.

Погруженная в эти мысли, Вера не заметила, как прошла изрядную дистанцию. Никогда так далеко не забредала. Надо воз-вращаться. Вдруг вдали послышался шум, за которым различались детские голоса. Только этого еще не хватало. Вера старалась приучить себя не думать о внуке. В тяжелые бессонные ночи, ко-гда память мучила с особым садизмом, ей иногда хотелось ударить себя по голове так, чтобы забыть внука, Иру. Это не страшно. В конце концов, и они ее забудут. Но она боялась в наступившей амнезии потерять Леню. Стереть память о нем означало бы совершить предательство.

Звуки продолжали доноситься до нее, и Вера пошла на голоса. Скоро она наткнулась на серый трехэтажный дом, прикрытый орешником. Дом удивительно напоминал "Жаворонка", отличаясь от него лишь решетчатой оградой. За ней копошились дети вокруг груды песка, а с ветки свисала старая шина, очевидно заменяющая качели. "Не детская площадка, а вольера для молодняка в зоопарке, - подумала Вера, - не могли уж песочницу приличную соорудить и качели нормальные повесить. Интересно, что здесь? Детский сад? В таком пустынном месте? А для лет-него садика не сезон, вроде бы. Может быть, больница?"

Заинтересовавшись, она подошла вплотную к забору.

- Сыночек, а ты что не играешь? - В углу, почти прислонившись к решетке, стоял мальчик лет пяти и разглядывал ее. - Как тебя зовут?
Он молчал и продолжал изучать ее. Лицо было серьезным.
- Ты не хочешь играть с другими, тебя кто-то обидел?

При звуках ее голоса дети сбились в стайку и подошли к решетке. Десятки глаз строго изучали ее. Несколько минут они стояли неподвижно и молча. Вере стало неловко от этого противостояния.

Странные дети, необычные. Возможно, она просто отвыкла от них. А может быть, после года изоляции стала видеть то, что раньше оставалось незамеченным? Нет, определенно не такие. Дети во всю кричат, плачут, бегают. А эти полуживые какие-то, чем-то похожие на старичков в "Жаворонке". И взгляд не детский. Губы плотно сжаты, а в глазах какой-то большущий, тревожный вопрос. "Толпа одиноких детей", - пронеслось у нее в голове.

- Вам что-то нужно, бабуля? - Из дома вышла средних лет женщина.
- Да вот... - растерялась Вера, - заблудилась немного. Как к "Жаворонку" пройти ближе?
- Вы оттуда? Как же это вас сюда занесло? Да вы присядьте. Вам плохо?
Вера действительно еле стояла на ногах и оперлась о дерево.
- Заходите внутрь. Я вам водички дам. Может быть, лучше чаю? У меня только что закипело. - Было заметно, что она обрадовалась случайной встрече.
- Спасибо, дочка. Сейчас отдышусь немного и пойду обратно. А что здесь у вас? Детсад? Летний сезон вроде бы прошел. Да и на детсад как-то не очень похоже... А я тут ходила, слышу, вроде плач. Ну, и решила посмотреть. - После чая она немного размякла и разговорилась. - Я из "Жаворонка", вот гуляла... У меня Игоречек тоже был, внук. Но они уехали, а теперь ни слуху ни духу. Уже целый год как одна. Решила погулять, а тут эти дети... - слова, копившиеся целый год, наконец-то нашли выход. Захотелось поделиться с этой женщиной, согревшей ей чаю. Вот кому бы рассказать про весь прожитой год! В "Жаворонке" она почти все время молчала. Там если и выслушают, то по обязанности. А эта неожиданная собеседница, похоже, действительно рада ей. Не гонит, не отмахивается от нее. Да и сама хочет поговорить. Вера уже собиралась рассказать ей про наседавших на нее ворон, но женщина перебила:
- Верно, на детсад мы не похожи. И сезонов у нас не бывает, - она грустно усмехнулась:
 - Сезоны за забором остались. Детдомовские мы. - И зачем-то добавила, - такие вот дела...
- Там вот почему они... не такие, - прошептала Вера, но та услышала.
- А какими им быть? - ее голос вдруг стал резким. - Мне "отказников" дали. Так я их называю. Кого в роддоме оставили. Отказались от них, понимаете? Да нет, не понимаете. Я уже два года пытаюсь понять, как такое возможно. Другие они, верно. За чужое расплачиваются. По какому такому закону, скажите?!

Вера молчала.

- Любить их нужно. А я не могу! Не-мо-гу! Хотя они ждут! Понимаете, ждут! - она отвернулась и ушла в свои мысли.
- Почему не можете? - нарушила молчание Вера.
- Почему? Я расскажу. Все расскажу, - ее голос задрожал. - Я до этого в детском садике работала, а потом, когда сынишка... когда Володенька мой... утонул, смотреть на детей не могла. Ненавидела лютой ненавистью. Ведь они живы, а он... а его нет... - она говорила через силу, каждый раз набирая полную грудь воздуха. - А потом пошла сюда. Не потому что их возлюбила, а просто зло разбирало на мамок, которые их оставили. И еще подумала: мой Вовка ведь тоже один где-то мается, неприкаянный, без меня. А на этих сироток посмотрю - и как будто через них ему руку протягиваю. Ласкаю его, такого же сиротинушку... Потом думала полюбить их, но не могу. Так сильно, как Володьку, все равно не получится. Может быть, наполовину. А им моей половинки не нужно. После всего - и чтобы только на половинку?! Нет уж!

Она закрыла лицо руками и некоторое время тяжело дышала сквозь ладони. А потом отняла руки от лица:
- А если бы и полюбила кого, так все равно разойдемся. Они же временные, побудут здесь, потом их заберут, а я буду одна. Уже совсем одна. Наверное, лучше уж как сейчас. Простите, бабушка, что я все это выплеснула, но в дверях увидела, как он вас разглядывал, аж захолодало вон тут, - она прижала руку к груди. - Все! Не будем об этом! Давайте я лучше кипятку добавлю. Чай-то простыл совсем. - Помолчала немного, но потом снова заговорила, стараясь быть спокойной:
 - Я вам больше скажу. Они даже тосковать не умеют. Я ж знаю, как ребенок тоскует. По детсадику знаю. Его родители оставляют, он весь в соплях, а потом ждет. В глазах слезы, капризный, требует маму, папу. Или просто смотрит на ворота, на дверь, как щеночек покорный. Они свои права знают и бунтуют, борются за них. Кто внутри себя, кто кричит. А здешние даже не ведают, что все это значит, когда не пришли, не забрали. Поэтому им не тоскливо. Но и не весело. Им никак. А все же чего-то хочется, чего-то не хватает. Душа-то на месте, и все чувства с ней. Но внутри у них всё колотится, я же вижу. Иногда делается страшно. Особенно ночью... Пойдемте, я вам что покажу.

Она схватила Веру за руку и потянула в соседнюю комнату.

- Вот, посмотрите. - Она протянула ей тигренка. - Это ж как надо над ним измываться долго, чтобы так распотрошить. Другие играют в игрушки, воображают себе папу-маму. Вон детки, вон берлога. А эти... посмотрите, как искромсали. Что они в нем искали, ну, скажите?! Зачем им понадобилось живот ему потрошить, голову вывернули с корнем, посмотрите! - Она с остервенелым отчаяньем стала вышвыривать из тигренка тряпки. - Нет, ну скажите, не молчите, что?! Что они там искали?!

Вера с ужасом наблюдала эту сцену, а потом наклонилась над разбросанным по полу тигренком и произнесла тихо, почти про себя:
- Себя они искали. Того самого, который затерялся внутри...

И вдруг ее обуяла острая жалость к убитой горем, почти помешанной женщине, которая пытается сдержаться, но не в силах. Она подошла к ней и погладила ее по плечу:
- Успокойся, Ира. Тебя ведь Ира зовут? Как и мою дочку, надо же... Не мучай себя. Я тоже одна. Целый год. Да что там год - как Лёньку, мужа, похоронила, так и одна. Последнее время Игорек, внучек мой, крепко держал. А потом им надо было уезжать, а меня, стало быть, в "Жаворонок". Нет, я не в претензии. Понимаю, болячек у меня накопилось, одна с собой не справлюсь. Но ведь все равно - сдали. А я даже писать не решаюсь им. Внутри чувство: а вдруг не понравится им, что я еще живу. Страшно от таких мыслей, а приходят. Дом-то недешевый, а у них и так денег в обрез. Поэтому сижу тихо и молчу. Не то что хочется умереть... Я еще пока не разобралась с этим. Но и жить как-то неловко стало. Не для этого же меня туда... - Она наклонилась и стала подбирать разбросанного по полу тигренка. - Ты лучше скажи, кто тот мальчик?
- Витька? - Лицо у Иры посветлело.- Что у забора стоит, решетку носом долбит? Да как все. Нет, не как все. Вру я вам. Чертенок бесконтрольный. Никак его не разберу. Но тянет к нему до невозможности. Самый из них молчун. Иной раз стоит как вкопанный, а потом вцепится в кого-нибудь или в игрушку. У нас мало игрушек, мы недавно здесь. Приходится делить. Так вот, вцепится и не отпускает, как бульдожка. И не плачет. Глаза сухие. Они вообще редко плачут. Да и разве ж это плачут? Так, поскуливают. Ой, я сейчас. Опять, наверное, сцепился с кем-то. Посидите здесь, - она выбежала из дому.
- Ну-ка, я кого-то... - Послышалась возня. Потом она объявилась.
- Еле растащила их. Что-то опять не поделили, а что - не говорят. Каждый под курткой что-то прячет. Партизаны. Вот кого в разведку брать. - Она улыбалась.

За окном таял недолгий, осенний день. Вера спохватилась.
- Темнеет уже, Ирочка. Спасибо тебе за все. Пойду я. Пока доберусь. Может, еще к ужину поспею. Не грусти. - Она уже направилась к двери, как вдруг обернулась, почувствовав на себе тоскливый взгляд женщины: - Можно я завтра приду?
- Если не утомит, - обрадовалась Ира. - Далековато до нас, но вы приходите. Я буду ждать. Знаете что... - она подошла к ней почти вплотную и опять перешла на шепот, - приходите, и к вечеру тоже. Если что, я вас отвезу обратно. У меня старенький мотоцикл с коляской. Мотор только нужно перебрать. Уже год как на приколе стоит. Я здесь все время дежурю. А то и на ночь остаться можете. Место есть. Я приберу. Глупо, наверное, что я вас втянула в эти разговоры. Но такая тоска меня взяла, а тут вы появились, как волшебница добрая. Нет, не добрая, злая. Растравили только меня. Приходите, Вера. Пока они суетятся, я еще терплю. А как спать лягут, уж такая тишина, хоть вешайся. Жутковато становится. Но зато Володька ко мне приходит. Как все улягутся, он и приходит... весь мокрый, с него струйки воды стекают... он таким лежал, когда его вытащили. Вы знаете, все время воды боялся, чуть капля попадет на лицо, орал, как поросенок. А тут весь в капельках этих самых, что со лба его вытирала. И лежит тихо-претихо... Нет, не могу я больше, - ее голос опять задрожал, - уходите сейчас, Вера, пожалуйста, уходите.

За воротами Вера оглянулась назад. Дети продолжали смотреть ей вслед.

- Витюша, я скоро приду. - Прошептала она ему губами. Помахала рукой и пошла прочь, то и дело оглядываясь назад. А он стоял, прильнув лицом к решетке, и смотрел, смотрел... "Завтра принесу ему игрушку", - подумала она.

Перед сном Вера долго ворочалась. Дом не давал покоя. И женщина, безуспешно пытающаяся в этом глухом месте зарыть свое горе, и сами дети в масках взрослых, с глазами - строгими и пронзительными.
Она пришла сразу после обеда. Площадка была пуста. На пороге стояла Ира. Увидев Веру, она воспрянула:
- А я чувствовала, что вы приближаетесь. Каким-то кошачьим чувством поняла, что вы рядом. А Витька в изоляторе.
- В изоляторе?!
- Ага. Достоялся. Другие двигаются, а этот стоит, как вкопанный. Ну вот и подмерз.
- Можно к нему?
- Нужно! Кашляет он сильно. Да оклемается. На них, как на собаках, вмиг все заживает.
Вера прошла по темному коридору. Витя лежал, закутанный до носа, и смотрел на потолок, втягивая его в себя.
- Ну что, герой? Достоялся на холоде?
Он кивнул.
- А чего молчишь? Нет, не надо, не говори. Посмотри, что я тебе принесла? Это тебе. От Игорька осталось.
- От какого Игорька?
- Внучек у меня, Игорек. От него это. - Она вытащила Петрушку и положила ему на подушку. Петрушка был оставлен ей на память. Она его держала в тумбочке, стараясь, чтобы цветной мальчик с бубенчиком на шляпе не попадался ей на глаза. А сегодня схватила его и принесла сюда. В тумбочке ему не место.
- Он веселый, правда? Посмотри.
- Внучек - это что?
- Внучек? - она смешалась... А ведь он действительно не знает этого слова. И других слов - "бабушка", "мама" - тоже не знает. Как она ему объяснит, что это значит? Внутри что-то больно сжалось.
- Ты лучше погляди, какой у него бубен.
- А как его зовут?
- Как зовут? Да просто Петрушка. Петя, если хочешь. Ты с ним подружишься. Он добрый. И вот тебе еще... - она порылась в сумочке и достала яблоко. Но он не заметил его, завороженный Петрушкой.
- Поправляйся, Витенька. Мне скоро надо идти, но я...
Неожиданно он ухватился за ее рукав:
- Ты придешь? Зачем ты уходишь?
- Я приду. Завтра. Обещаю.
- Ты приходи.
- Приду, милый. Ой, ну ты схватил, однако. Рукав оторвешь. Сильный, как медведь.

Он нехотя отпустил ее рукав, потом взял Петрушу и отвернулся с ним к стенке. Вера хотела что-то сказать, но горло словно удавкой сдавили. Она быстро поднялась и вышла, не в силах ничего произнести.

Несколько дней Вера никуда не выходила. Болело сердце, к тому же открылся кашель. На четвертый день утром услышала мотор. Ира почти вбежала к ней, взволнованная, красная.
- Бабуля, бабулечка, Вера, как вы?! Что случилось?! Родненькая, куда вы исчезли?! Я уж бог знает что подумала. Нервы-то на пределе. Думала, расстроила вас тогда. Слава богу, живая. - Она рухнула на стул, пытаясь отдышаться.
- Рада тебе, Ира. Захворала немного. Злоупотребила осенним холодом, вот и слегла. Ты скажи, что с Витькой? Я лежала, и все мысли о нем, о вас...
- Да ничего не случилось...
- Не темни, я же вижу. Ты говори, хуже мне не будет. Хуже уже было, дальше некуда, - улыбнулась Вера.
- Ну, тогда скажу. Случилось. Больше чем случилось. Господи, я так и знала. Беда с ними. Это ж угольки. На них что ни бросишь, всё вскипает. Перестал кушать. Вчера выскочил на улицу с Петрушкой и в сетку его просовывает. Да куда вы, Вера? Вам же еще плохо. Лежите, а я ему привет передам, скажу, вы скоро придете...
- Нет, едем. Сейчас прямо едем, - засуетилась Вера. - Я ему апельсинчик только возьму.

Через несколько минут они были в пути.

- Вон, видите своего Петрушку? - Ира показала на забор. - Это Витька его пристроил. Я хотела вытащить, так он в меня вцепился, чтобы не трогала.

Петрушка наполовину вылез из решетки. Шея перекрутилась, материя местами треснула. Видно, что его изо всех сил старались просунуть через крупную ячейку и вытолкнуть наружу. Они с Ирой кое-как втянула игрушку обратно и вошли в дом. Витя сидел на стуле с замотанной платком шеей.

- Витенька, что ты с Петькой сделал, разбойник? Ты же его изранил. Погляди, живого места не осталось.
- Тебя опять не было.
- Захворала у тебя бабуля. Старая стала. Так что ты с Петушком натворил?
- Я его за тобой посылал. Ты больше не уйдешь?
- Нет, больше не уйду. И мы будем вместе. Всегда! - От сво-их слов и от Витиного молящего взгляда в ней крепла уверен-ность, что иначе и быть не может. - Но ты должен... - Вера вынула из сетки апельсин. - Ты должен вот что съесть. - Витя схватил его и потянул ко рту. - Нет, Витенька, что ты! Его же нужно очистить! - И пока он глотал дольки, не выпуская ее руки, она другой рукой гладила его по голове и думала о том, что он первый раз ест апельсин.
- Витенька, я приду. Будем гулять в лесу, играть с Петрушкой. Больше его не посылай за мной. А сейчас отпусти меня тихонько. Я же пообещала. И болеть тоже будем вместе. Ты на этой кровати, я на той, напротив. Идет?
- Идет, - повторил он за ней. - Только ты не уходи... - но разжал руки, а потом взял помятого Петрушку, уложил его в кровать и лег рядом.
- Вера, в самом деле, перебирайтесь к нам. - Ира стояла в дверях и утирала глаза фартуком. - Если что, я и за вами ухаживать буду. Сил хватит. Сейчас обратно вас отвезу. Поправляйтесь. Сам бог вас послал...
- Теперь уж никуда не денусь, Ирочка. А кого послал бог и к кому - еще будем выяснять, - засмеялась Вера. Что сделал, то сделал. Хорошо он поступил с нами или плохо - ему воздастся там, по месту жительства, - она показала на небо.

Вера ехала обратно и думала, что и в самом деле хочет переехать к ним, где открылся шанс вернуть жизни утраченный смысл. А нужно ли это сейчас, когда так мало осталось?.. Как вдруг ее сразило! А ведь смерти-то нет! Где она? Кто и когда ее видел? Не плод ли это нашей больной фантазии? Не обманываем ли мы себя? Придумали смерть, расставляем повсюду ее зловещие атрибуты, а потом мечемся в поисках выхода из нагнетаемой нами же тьмы. И тоскливо мечтаем об Эльдорадо, где вечный свет и наши надежды. Что за нелепость! Разве эта мифическая земля - не та, на которой мы стоим сегодня? И разве не здесь обретают плоть и оживают наши желания? Обман! То, что мы наивно принимаем за смерть, на самом деле лишь короткий миг, посланный, чтобы отдышаться, а затем появиться опять и продолжать вплетать в бесконечно вьющийся узор жизни наши мысли, чувства и любовь!

Пораженная этим озарением, она всю дорогу не произносила ни слова.

На рассвете Веру разбудила необычная тишина, нарушаемая легким скрипом, точно ступали по упругому ковру. Эти звуки она угадывала еще девочкой. Сомнений не было. Вера соскочила с кровати, подбежала к окну, удивляясь необычной легкости в теле, глянула наружу и чуть не запрыгала от радости, увидев в разгорающемся небе первые снежинки. Пухлые и яркие, они тихо ложились на землю, выкладываясь в причудливые рисунки. Затаив дыхание, она рассматривала эти рисунки, пытаясь вникнуть в их смысл, а потом махнула рукой: "Ну и пусть нам непонятно. Зато мы видим красоту".
И сгорая от нетерпения, сорвала с вешалки пальто и выскочила на улицу. А там запрокинула голову, как любила делать в детстве, и подставила лицо ватным облакам, роняющим на землю сотни тысяч сверкающих звезд.

Теплое снежное утро! Как долго тебя не было!