ПОЧТИ ПРАВДИВАЯ ФАНТАСМАГОРИЯ,
писаная автором во вменяемом состоянии и с любовью к Александру Сергеевичу Пушкину
Меня явно кто-то или что-то толкает в спину и аккуратно прикладывает фейсом к двери – к дубовой. Это я успеваю заметить на лету, поскольку дверь распахивается и я грудью упираюсь в чьи-то широкие, как лопаты, длани. Мужик в ливрее и в усах, жлобский взгляд, ухмылка.
Я вскипаю и инстинктивно, как и положено порядочной женщине, со всей силой бью наглеца по рукам. Срабатывает – ладони слетают с моей груди и… О, ужас!!! Где моя грудь?! Моя дивная, холёная грудь четвёртого размера? Её нет!!! Машинально взглядываю в руки привратника: пусто! Поднимаю глаза выше подрагивающих усов, ловлю слегка растерянный, но таки злой, взгляд:
– Руками-то не махай! Я при исполнении, а ты драться? Ты чо, корнет?
– Корнет?!! – взвизгиваю я, холодея, и зачем-то зажмуриваюсь. А руки сами пускаются в исследование: грудь плоская, бёдра тоже… О мои бёдра! Мой интеллект… Хм, а я в гусарских рейтузах… А это что?!! Аааааа! Я точно мужик! О, ё…
Глаза распахиваются в размер блюдец и, должно быть, я таки начинаю входить в образ и по-гусарски лихо поминаю чью-то мать, потому что привратник вдруг сгибается в поклоне:
– Изволите быть приглашёну, господин корнет? Как прикажете о вас доложить?
А вот это и мне хотелось бы знать! Понимаю, что любая заминка не в мою пользу, хриплю невнятно: «Что-с?» и успокаиваю себя: «Ну, попрут, не впустят неведомо куда… А тебе оно нужно?». Но привратник удовлетворённо кивает и кричит в сторону приоткрытой залы:
– Корнет Штосс пожаловали!
– Вместе с корнетом Азаровым! – слышу я звонкий голос рядом и оборачиваюсь: ё, моё! Да это и впрямь Шурочка Азарова с лицом Ларисы Голубкиной!
– Тсс-с, – шепчет она, – не подавай виду, что узнал меня… Мне тут надо последить за Ржевским…
Несмотря на усугубляющуюся абсурдность ситуации, мне немного легчает.
– Ты меня знаешь? – спрашиваю я Шурочку. – Мы давно знакомы?
Она смотрит на стоящие возле зеркала часы, а я в само зеркало… Юнец! Тощий, низкорослый… но таки ужо с усиками… взгляд скользит ниже… Ничего себе! Породистый, однако, кобелёк из меня получился…
– Три минуты, – долетает до меня ответ новоприобретённой подружки на забытый вопрос, – мы знакомы три минуты. То есть я знаю твою фамилию, а вот имя… Как зовут тебя, дружище?
– Лар… – охотно начинаю я представление и спотыкаюсь.
– Ларион? – выручает меня Шурочка.
– Ага, – радуюсь я её торопливости, – Илларион. Зови меня просто Ларик… – она благодушно кивает и я задаю главный вопрос: – Ты мне не подскажешь, здесь что, кино снимают? Или…
Договорить мне не удаётся, поскольку Шурочка охает и цепляется за моё плечо:
– Он!
Я пробегаю по струящемуся из её голубых глаз снопу света и вижу появившегося у входа в зал Ржевского. С лицом молодого Юрия Яковлева. Красавчик! Я непроизвольно поправляю причёску и вздёргиваю грудь – которой нет! О, ё! Это что же получается? Внешне я юноша, а психика моя того… женская? Страдания по съехавшей со всех разумений психике прерывает задорный клич Ржевского:
– Эй, корнеты! Что же вы торчите у зеркала, как две девицы-жеманницы? Вперёд, гусары! Сегодня Пушкин правит бал!
Пушкин сидит за столом в компании, таких же как я юнцов и травит им что-то весёлое. Его слова тонут в нервном смехе и репликах восторга. Мне пока неинтересно содержание беседы, поскольку я жадно его разглядываю. На нём невообразимого цвета сюртук и галстук, волосы растрёпаны, раскрасневшееся лицо украшают белозубая улыбка и сияющие довольством глаза. Должно быть, он почувствовал мой взгляд, потому что поднимается и широким жестом приглашает к столу:
– Поручик, ведите своих молодых друзей к нашему столу! Сегодня я щедр, как никогда. «Цыганов» продал! По 25 целковых за строчку!
Ржевский широким шагом топает к весёлой компании, мы с Шурочкой вприпрыжку следом. Не успеваем мы притулиться на свободных стульях по уголкам, как к нашему столу подходит крупный и важный господин. «Граф Завадовский… – шепчутся рядом со мной молодые прикормыши поэта. – Сослуживец Пушкина из Коллегии иностранных дел…
Граф внимательно оглядывает публику и на лице его появляется хитровато озабоченное выражение:
– Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас бумажник! – густым басом восклицает он, отвечая на рукопожатие поднявшегося с места Пушкина.
– Да ведь я богаче вас, Александр Петрович, – со смешком отвечает поэт, – вам приходится иной раз проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный – с тридцати шести букв русской азбуки.
Они смеются и в это время Ржевский шепчет что-то своему соседу по столу, красноречиво указывая на остальных и на дверь… Скорость с какой светская молодёжь ринулась на выход поражает меня. Завадовский и Пушкин усаживаются за ломберный столик неподалёку, да так удачно, что я слышу их разговор:
– Это хорошо, Александр Сергеевич, что вы продали «Цыган». А то бы проиграли их сегодня как некогда Загряжскому пятую главу «Онегина»…
– Помилуйте, Александр Петрович, – с нарочитой горячностью возмущается Пушкин, – да ведь я отыгрался! Вы позабыли, что следующей ставкой была пара пистолетов и игроцкое счастье перешло на мою сторону! Я отыграл и пистолеты, и рукопись, да ещё и сверх того выиграл полторы тысячи ассигнациями!
– А вторую главу «Онегина» тоже не проигрывали? – усмехается граф.
– И второй главы я не проигрывал! Я её экземплярами заплатил свой долг, так точно, как Великопольский заплатил мне свой – родительскими алмазами и 35-ю томами энциклопедии…
Собеседники переходят на французский язык и я рассеянно оглядываюсь: опа! А всё вокруг уже другое!
Я сижу у игрового стола, обитого зелёным сукном и наблюдаю за игрой. За столом группа мужчин, но играют двое. Кто они?
– Это банкомёт Чекалинский и Герман, – слышу я за спиной голос Шурочки и ничему не удивляюсь, – тот, который узнал у старухи графини про три непобиваемых карты…
Она говорит ещё что-то, но я не воспринимаю из-за скрипа своих мозгов: что тут происходит?!! Где я? Кто я? Смотрю тупо на нахохленных, взволнованных игроков и пытаюсь сконцентрироваться хоть на какой-то удобоваримой версии. Всё происходящее нереально! Стоп! Какая-то мыслишка слабо ворохнулась и сникла…
– Смотри, смотри! Он сейчас обдёрнется! Из-за того, что, когда свежая колода с непросохшей краской, карты слипаются… – волнуется Шурочка уже прямо в моё ухо. «И когда она уселась рядом?» – Игра «семпелем»… Это значит на одну карту делается очень большая ставка и положено на каждый штосс менять колоду… На нераспечатанную…
Игроки распечатывают новые колоды и Чекалинский начинает метать, раскладывал карты поочередно на две стороны – направо и налево. Руки его трясутся… И вот направо ложится дама… налево – туз! Глаза Германа светятся сухим блеском и он тянет свою карту…
– Ах, – азартно ахает Шурочка, – он же не почувствовал что там другая… что пиковая дама прилипла!
– Туз выиграл! – хрипит Герман и открывает свою карту.
– Дама ваша убита, – ласково замечает Чекалинский и, облегчённо откинувшись на спинку высокого стула, глядит на партнёра с искренней любовью.
Герман непонимающе смотрит на карту: в самом деле, вместо туза у него пиковая дама! Вся группа также в недоумении. Виснет нехорошая тишь…
– А вчера он унёс с собой 376 тысяч, – сочувственно вздыхает Шурочка, – лучше бы на том и успокоился, не рисковал сегодня всем состоянием…
«Странно, – думаю я, – кажется, нас никто не видит и не слышит…». Внезапно тишину рвёт чей-то безбожно фальшивящий баритон:
– Уж полночь, а Германа всё нет!..
– Три карты, три карты!.. – вторит ему некто невидимый и Герман заполошно выскакивает из игорного зала. Следом за ним бесшумно испаряются остальные игроки и болельщики.
– Это же из оперы «Пиковая дама» Чайковского!! – ору я от удивления. – А оперу он написал только в 1890 году!
Шурочка испуганно зажимает рот ладонью и смотрит на вход: в проёме появляются мирно беседующие Пушкин и Ржевский и тут же скрываются за соседней дверью. Я хватаю «корнета» Азарова за плечо и резко разворачиваю к себе лицом:
– Да объяснишь ты мне хоть что-нибудь?!! Что это за винегрет времён и героев?!
– Я знаю не больше твоего! – обиженно шипит Шурочка, вырывается и убегает в угол зала, где исчезли Ржевский и поэт. Я обречённо бреду следом.
– Моя «Пиковая дама» в большой моде, – слышу я голос Пушкина, едва ступив на порог маленькой уютной залы, обитой вишнёвым штофом, – игроки повсюду понтируют на тройку, семерку и туза.
– О, карты, карты! Они влекут, как женщины… неудержимо! – с пафосом восклицает Ржевский, взмахнув для пущей выразительности руками.
Они усаживаются за чайный столик, мы с Шурочкой следуем их примеру.
– Страсть к игре есть самая сильная из страстей человеческих, – со вздохом заметил Пушкин, кивнув поручику, и неожиданно признался: – Я бы предпочёл умереть, чем не играть. И постоянно нарушаю все зароки…
Ржевский вскакивает и декламирует:
Что до меня, то мне на часть
Досталась пламенная страсть,
… Страсть к банку! Ни дары свободы,
Ни Феб, ни слава, ни пиры
Не отвлекли б в минувши годы
Меня от карточной игры;
Задумчивый, всю ночь до света
Бывал готов я в эти лета
Допрашивать судьбы завет:
Налево ляжет ли валет?
Уж раздавался звон обеден,
Среди разорванных колод
Дремал усталый банкомёт.
А я нахмурен, бодр и бледен,
Надежды полн, закрыв глаза,
Пускал на третьего туза…
Стихи поручик читает с выражением и потешной мимикой. Шурочка не сводит со своего кумира влюблённых глаз, непроизвольно повторяя за ним все его гримасы, но Пушкин перебивает его:
– О, да! Я предпочитаю вести сильную игру! – и со смехом добавляет: – Хотя я и подурачится не прочь. Могу играть в карты и без колоды! Помнится, я юного Вяземского обучил игре в Дурака на визитных карточках, накопившихся у меня с избытком…
Угомонившийся Ржевский с почтением слушает поэта и Шурочка, в порядке негласного шефства надо мной, склоняется к моему уху и шепчет:
– Играть играет, но чаще всего продувается в пух… А слухи обо всех крупных проигрышах и выигрышах немедленно доходят до полицейского управления. В полицейском списке московских картёжников за 1829 год в числе 93 номеров наш поэт значится под 36 номером, как известный всей Москве банкомёт…
В комнату входит лакей в униформе и с подносом, на котором рейнвейн и швейцарский сыр. Ставя поднос на стол, он нагло рассматривает мои колени и я инстинктивно сжимаю их. О, ё! Больно-то как! Это же надо забыть, что я уже не женщина! Бедные мужики! И как они с таким беспокойным хозяйством живут?..
Поручик с любопытством заглядывает в моё искажённое болью лицо, щёки Шурочки маковеют, а лакей ухмыляется и направляется на выход…
– Принесите, нам четыре колоды карт в 52 листа, любезный! – просит его вдогонку Пушкин и Ржевский упреждающе вскидывает руку:
– Я пас, Александр Сергеевич! У меня на сегодня несколько иные планы!
– Да? – с хитрой усмешкой переспрашивает Пушкин, рассматривая на свет искрящееся вино, – строевая подготовка или очередная атака?
Поручик хохочет и Шурочка сердито хмурится. Как бывшая некогда женщина, я понимаю её, но испытания «корнета» Азарова, как и мои, впрочем, только начались, поскольку после первого же бокала Ржевский начинает рассказывать довольно скабрезные анекдоты…
Вошедший вскоре с картами лакей, не без удовольствия разглядывает наши с Шурочкой раскрасневшиеся лица и краем уха слушает очередную байку поручика. И уходить не торопится…
– Свободен! – свирепо рявкаю я и лакей, нахмурясь, удаляется.
Поднимается со своего стула и Ржевский:
– Вынужден откланяться, Александр Сергеевич…
– Берегите себя, сударь, – хохотнул Пушкин, – не надорвите здоровье.
Поручик заговорщицки прыскает в усы и ретируется, моя подружка Шурочка выскакивает следом. Мы с поэтом остаёмся вдвоём. Я смотрю на карты и несколько теряюсь. Пушкин смотрит на меня и улыбается:
– Ну что, сыграем в штос, корнет? Есть у вас хоть немного ассигнаций, а то за так неинтересно банк метать.
Ассигнации у меня нашлись: те, кто сотворили из меня мужчину, предусмотрели мелкие расходы. Зато, как выяснилось, таковых не оказалось у поэта. Он растерянно разводит руками: «А ведь точно помню, что были…». Мне также неловко, как и ему, но я наглею и предлагаю:
– Александр Сергеевич, а давайте сыграем на вопрос-ответ. – Пушкин удивлённо вскидывает брови и я спешу с разъяснением. – То есть я хочу сказать, что моя ставка будет в ассигнациях, а ваша ответом на мой вопрос.
– И что вас интересует, корнет? – настораживается поэт
Но я уже вхожу в кураж и не желаю замечать его тревоги:
– Это правда, что ваше путешествие в Арзрум было целиком запланировано и подготовлено шулерами? Будто они хотели использовать вашу славу и известность для приманки к игре, чтобы заманить за карточный стол состоятельных дворян юга?
Пушкин щурится и понимающе улыбается:
– Так значит, вас интересует мой кавказский вояж? И что, это обсуждается в свете?
– Не то, чтобы обсуждается, но… – мямлю я.
– Да полноте, корнет! – уже открыто негодует поэт и я проклинаю своё любопытство. – Конечно, злым языкам это по нраву! Те, которые говорят обо мне, что я поменял Музу на Муху. А что? Ныне Мушка изо всех карточных игр в большой моде. Особливо у дам… – он зачем-то берёт в руки колоду и начинает ловко крутить её своими тонкими пальцами. И я понимаю, что он нервничает, но менять ситуацию уже поздно. – Чего только обо мне не плетут злые языки! Мол, и в Москву я наезжаю не по делам литературным, а для картёжных сделок, и общество моё самое мерзкое – шелкопёры, плуты и обдиралы. И что с того? Я не могу заведомо оттолкнуть человека, если он ко мне со всей душой… Но сам я в игре честен! Не верите? Поведаю вам свой случай. Один дальний родственник мой, Оболенский Василий Иванович, тоже игрок, как узнал, что я без средств – так предложил сыграть с ним в банк пополам. И выиграл. А когда партнёр его ушёл и стал Василий делить выигрыш, сознался мне, что играл наверное. Так я денег не взял и осерчал безмерно! А ещё как-то Полторацкий предложил мне сыграть на письма Рылеева против его куша в 1000 рублей ассигнациями. Так я отказался и сказал, что вернее подарю ему эти письма, чем сыграю на них…
Я улавливаю в его тираде спасительную подсказку и быстро делю свои ассигнации на две кучки:
– А может и мы сыграем пополам, Александр Сергеевич? Ведь банк будете метать вы…
– Это не совсем так, милейший, пополам можно играть против сторонних понтеров, – уже спокойно поправляет меня поэт, – я просто возьму у вас в долг. А по поводу Арзрума скажу вам тут же, корнет: отправляясь туда я ничего этакого и на ум не брал. Не было у меня подозрений тогда. Это позже понял я, что обманулся, что втянут был в игру большую и азартную…
Я стыжусь того, что по моей глупости поэт будто оправдывается, признаюсь, что не умею играть в карты и покорнейше прошу поучить дурня…
– Штос это великая игра! – сразу оживляется Пушкин. – Игроков разделяют на банкометов и понтеров. И у каждого из них своя колода карт, но обязательно одинаковых. Понтер выбирает любую карту, не открывает её, а кладёт на стол. И делает ставку, начальный куш… – поэт предлагает мне тут же распечатать одну колоду и вскрывает свою. – И каков ваш куш, сударь?
– Куш? – на мгновение теряюсь я и тут же объявляю бравым голосом: – Пять рублей!
Пушкин согласно кивает и продолжает урок:
– Про то, как идёт расклад, а именно про мётку, абцуг, лоб и сонник я скажу по ходу игры… Потом вы подрезаете картой мою колоду… делите её на две части и начинается мётка. Итак, милейший, начинайте!
Я подрезаю колоду Пушкина и он переворачивает её и сдвигает вправо первую карту, показав вторую. И поясняет мне, что эти карты называются лоб и соник. После этого он велит мне открыть мою карту и сравнить её с открытыми картами «лбом» и «сонником» из его колоды. Саму колоду он называет штоссе…
– Итак, взгляните, корнет! Суть такова: важно какая карта совпадает с вашей по достоинству. Масть не имеет значения. Если «лоб», то ставку выигрываю я, а если «сонник» – то вы в выигрыше, а коли нет – то снова банкомет, то есть я.
– Но тут никакие карты не совпали…
– Тогда я сбрасываю абцуг – сыгравшие две карты и снова мечу штосе. И так до выигрыша кого-либо из нас… Но тут тонкость одна: если карта, совпавшая с вашей, будет нечетной картой в штоссе, то выигрыш мой. А если с вашей картой совпадёт чётная карта – то в выигрыше вы.
– А если совпадут и лоб и сонник? – неожиданно для себя интересуюсь я
– Это называется плие, – охотно отвечает Пушкин. И простите, сударь, в таком случае ставка моя.
Второй абцуг приносит мне победу, вернее, выигрыш.
– Вы способный ученик, корнет, – досадливо морщится Пушкин, – ещё немного и станете понтировать рутёркой… Это с удвоением ставок, а выигрыш тогда называется «пароли-пе»…
– О нет, Александр Сергеевич! – быстро возражаю я. – Для меня и то, что мы разыграли, сложно.
– Вы не азартны? – искренне удивляется Пушкин, только что задолжавший мне пять рублей. – А я не могу, чтобы не играть! Никакая игра не доставляет столь живых разнообразных впечатлений, как карточная, потому что она дарит надежду...
Я не возражаю и соглашаюсь сыграть ещё. В этот раз Пушкин отыгрывает долг и мои пять рублей. Я радуюсь этому больше него и втягиваюсь в игру... И не сразу обнаруживаю, что пространство вокруг меня снова трансформировалось…
Окончание http://www.proza.ru/2010/06/16/28