- Шибко меня ноги донимать стали, - жаловался Петрович, - полсмены всего и постою-то, а они уж так и гудят, так и разламываются… Ну, хоть кричи!
Да и то, шуточное ли дело – полста лет за станком отстоять? Как еще в войну пацаном начал, ящик под ноги подставляли – не доставал до станка-то, так всю жизнь в одном цехе и оттрубил.
Иди, говорят, на пенсию, дед, на печке сиди… Оно бы может и ладно, да печи-то теперь вовсе перевелись в нынешних-то фатерах. Так что и косточки старые негде погреть. Опять же и старуха дома присесть не даст, с чем ни на есть да привяжется: то половики похлопай, то мусор вытащи, то в очереди иди стоять, то на базар ступай… Так что уж лучше в цехе!
Глаз пока еще вострый, да и рука твердая, промашки не дает. Ну и деньги не лишние, по нынешним временам. Только ноги вот…Эх, другие бы приставить! – вздыхал Петрович.
В цехе он и правда, из ветеранов ветеран!
Ну, как не уважить старика? Вот и решили отправить его на курорт, подлечиться.
Слыхал Петрович про курорты-то, но сам человеком был тихим и скромным, персоной своей докучать кому-либо не любил и даже в заводскую поликлинику дороги почти не знал. Разве загриппует когда со всеми за компанию… Так что на курортах бывать ему не доводилось.
Он и тут было руками замахал…
- Какой еще такой курорт? Не поеду!
Но уговорили-таки… Да и жена дома тоже не возражала, а совсем наоборот:
- Сдурел, что ли? Кто же это нынче от бесплатной-то путевки отказывается? Езжай!
Вот так Петрович и оказался в Кисловодске.
Пока самолетом летел, пока автобусами добирался, сказать по правде, намаялся и в душе не раз ругнулся и на цеховых, что ехать присоветовали, а пуще того на бабку свою, что его спровадила.
Добрался лишь к вечеру, затемно. Города не знает, В потемках тот санаторий едва сыскал… Да на беду, в ту пору еще дождь приключился – промок основательно.
А в санатории уже ни врачей, ни начальства, только сестричка дежурная…
-Извините, - говорит, - дедуля, мест пока нету, придется вас в кабинет врача на кушеточку устроить.
- На кушеточку, так на кушеточку… - согласился Петрович, - …а чайку-то хоть дадут? А то я с утра не емши…
- Что же вы, дедуся, не пообедали где-нибудь? Какой теперь чаек, когда у нас ужин давно кончился, и столовая закрыта – там уже все ушли.
- Ну, ничего, видать, не попишешь, - вздохнул Петрович…
Так и вертелся он на жесткой кушеточке до утра – голодный и холодный… Очень ему тоскливо на курорте показалось.
Да это только спервоначалу…
А утром вечерние тучи разошлись, лужи просохли. Яркое солнце затопило чистенький зеленый городок – загорелись на клумбах пышные розы, заискрились струи фонтанов. Залюбовался Петрович, и душа его помаленьку стала оттаивать.
Утром же его и в комнату определили. Кстати, оказалось, что сосед уже не первую ночь там один ночевал, а другое место пустовало…
- А вчера сказали, мест у них нету, - удивился Петрович, - видать и сами не знают, где у них чего есть…
И потекла своим чередом, непривычная для Петровича, пестрая курортная жизнь…
- Первым делом, на завтрак… - просвещал Петровича сосед, - … припоздаешь, столовую закроют, и кукуй тогда до обеда.
Это его вполне устраивало, ведь со вчерашнего утра у него и маковой росинки во рту не бывало.
В крохотном кабинетике с табличкой «ДИЕТСЕСТРА», куда для начала привел его сосед, восседала, суровая на вид, пышнотелая блондинка с высокой замысловатой прической и яркими губами. Белый халат ее не был застегнут…
- Поди не сходится, - мелькнула у Петровича ехидная мыслишка, - …вон, так и прут телеса-то из одежек…
Из-под халата, и впрямь, так и вырывалось яркое цветастое платье, облегающее аппетитные формы. Откровенный вырез не мог скрыть глубокой ложбинки меж пышных возвышений… Да еще туда же игриво заглядывал остренький золотой крестик, висевший на золотой же цепочке… Он подрагивал, словно нервная стрелка, показывающая, куда лучше глядеть… И Петрович невольно повиновался, глянул… Но дама гневно нахмурилась, заметив, куда он нескромно запустил глаза, и не позволила ему своими прелестями долго любоваться…
- Не для меня, видать… - сообразил он, отводя глаза…
А дама почти выхватила из его заскорузлых пальцев талончик от путевки, сердитыми рывками полистала какую-то разлохмаченную амбарную книгу и определила Петровича за столик – номер назвала.
При виде столовой Петрович обомлел: огромный зал гудел, как потревоженный улей – море людских голов напоминало бахчу в урожайный год, тесно усаженную квадратно-гнездовым способом. Столики длинными рядами уходили куда-то в глубину зала, а по проходам, на тележках с вихлястыми колесиками плыли тарелки с едой. Катили их официантки – все фигуристые, в одинаковых кофточках, фартучках и кружевных шапочках, чертом сидящих на самой макушке. Вдоль стеклянных стен кисейными парусами надувался узорный тюль, когда в распахнутые высокие окна залетал душистый горный ветер.
Но, «голод – не тетка», любоваться было недосуг, и Петрович поскорее отыскал свой столик. Обилие тарелок порадовало его – всего-то ведь завтрак… Дома он перед работой привык только чайком пробавляться с чем бог пошлет – хлеб-то всегда был, а колбаса, масло ли, еще ли чего, что с вечера осталось недоеденное – и ладно. А тут: и кашка тебе горяченькая, и котлетка с гарниром – хоть и малюсенькая, да мясная, и салатик из помидор, и коржичек румяный, и маслица кусочек да в блестящем чайнике чай горячий с молоком.
Тут Петрович и вовсе повеселел…
- А ничего, жить вроде можно на курорте-то!
К врачу не опоздай! – Напомнил сосед после завтрака. – На какое время тебе там назначено? Точно и приходи.
Сосед, хоть и был помоложе, Петровичу явно нравился:
- Смотри, заботливый какой, помнит обо мне.
Точно в назначенный час Петрович появился у врача. Кабинет чистенький и нарядный, с большим ковром под ногами, сейчас был залит солнцем и тоже понравился больше, чем ночью, - он покосился на знакомую кушеточку…Немолодой толстенький человечек с буйной седой шевелюрой над здоровенными очками в пол-лица сидел за столом и что-то быстро писал, низко наклонясь над бумагами и не обращая на Петровича никакого внимания. Из-за тяжести очки медленно съезжали на кончик носа, и лохмач, вскидывая голову, мигом садил их на место, от чего становился похожим на задиристого петушка.
- К-кхе… - кашлянул деликатно Петрович, напоминая о себе.
Наконец, опять смешно дернув головой, толстяк оторвался от своей писанины и глянул на Петровича. Через толстенные линзы глаза, видимо очень близорукие, сильно уменьшались и показались колючими…
- Ну-с, дорогой, что нас беспокоит, на что жалуемся? – неожиданно басовитым голосом произнес толстячок с явным кавказским акцентом. – Да вы присаживайтесь вот сюда, - кивнул он на стул возле своего стола.
- Ноги вот… - внезапно оробев под колючим взглядом, прохрипел, поперхнувшись, Петрович…
- Вы не волнуйтесь, дорогой! Фамилия ваша? – Порывшись в пачке бумаг на углу стола, врач вынул одну из них. Краем глаза Петрович с удивлением увидел свою фамилию, уже отпечатанную на машинке…
- Так что, дорогой, ноги говорите? И как болят – сильно? Всегда или часто? И где болят? – Он заставил Петровича сначала разуться, задрать брюки, а потом и вовсе их снять и прилечь на знакомую кушетку.
Тут бока Петровича заныли, разом вспомнив, как давеча он тут их отлежал…
Не привыкший, чтобы им кто-то так сильно интересовался, он чувствовал себя неловко и аж вспотел весь то стеснения, что у серьезного человека столько времени отнимает. Он чуть было не начал уже уверять врача, что теперь ему уже получше… Вот отоспался с дороги, да уже третий день у станка не стоит, - теперь уже полегчало… А сам только и думал, как бы поскорее вырваться из цепких лохматых лап этого настырного не то грузина, не то армянина… Но не тут-то было… Тот долго и щекотно своими волосатыми пальцами прощупывал подошвы, больно зажимал какие-то сосуды повыше пяток, поштучно перебирал пальцы ног, лазил под коленки и, вовсе уж ни к чему, казалось Петровичу, под то самое место, откуда у человека ноги растут… А потом колотил молоточком по разным местам, заставляя закрывать глаза, язык высовывать. Вообще, глупостями занялся – серчал Петрович… Наконец, смерив давление, врач оставил взопревшего старика в покое.
Усевшись за стол, он снова что-то долго строчил, наклоняясь к самому листку, и опять потихоньку сползали очки на кончик носа, а он смешно вздергивал голову, чтобы вернуть их на место…
- Ну, что ж, дорогой, полечим ваши ноги! – обнадежил врач, отпуская наконец Петровича из кабинета. - Сестра вам скажет, что делать дальше, зайдите к ней после обеда.
Действительно, после обеда ему вручили целый ворох бумажек, и молоденькая сестричка долго и подробно толмачила, когда и куда Петровичу нужно пойти… Он надеялся, что его сразу же возьмутся лечить, однако не тут-то было…
- Завтра натощак сдадите анализы, потом сделаете кардиограмму…
- Так я же все это уже проходил, еще дома, - взмолился Петрович, - без этого меня бы к вам не пустили.
- Это ничего не значит, - строго отрезала сестра, - у нас тут свои порядки! А вот это – самое главное, пойдете на энцефалограмму, ее у вас совсем нет.
- Чего-чего? – не понял Петрович…
- Это вашу голову подробно обследуют, - разъяснила сестра, - без этого врач вам лечение не сможет назначить.
- Надо же, как тут обстоятельно дело поставлено, - чтобы ноги полечить, он все во мне, аж до макушки проверяет, - подумал Петрович с уважением к дотошному лохматому толстяку.
Все было бы ничего, да с головой он, честно признаться, крепко струхнул…
Когда ему на голову надели какую-то хитрую штуку, от которой к незнакомому солидному прибору тянулось множество проводков, Петрович мигом смекнул, что по ним сейчас пустят электрический ток (а чего же еще-то, коли провода?)…
- Этого только еще не хватало, голову током пытать! – осерчал Петрович и тут же дернулся было встать и уйти, но проводки натянулись и не дали.
- Что вы – что вы! Разве можно так? Оборвете же все! – всполошилась сестра, - Не шевелитесь! Лежите спокойно и закройте глаза… - Тут она для верности придавила его к кушетке.
Поняв, что удрать уже не удастся, Петрович смирился, и больше не дергался… Он попытался успокоить себя, что не должны уж слишком-то сильно…
Сестра тем временем ловко разнимала реденькие остатки его седой прически, и он ощущал холодные, словно лягушачьи, прикосновения мокрой ватки то на лбу или висках, то на темени или затылке… Легкий озноб пробирал от них Петровича… Покончив с примочками, сестра еще раз наказала лежать, не шевелясь, с закрытыми глазами и, щелкнув выключателем, вышла.
Он тут же воровато приоткрыл один глаз – темень кромешная, только что-то гудит в углу… Разглядеть в темноте ничего не удалось, и он обреченно зажмурился.
Глаза не открывать! – словно подсмотрев за ним, скомандовала сестра непонятно откуда.
После этого что-то тихонько застрекотало в той стороне, откуда тянулись провода… Петрович понял, что началось, и замер, готовый ко всему… Ничего особенного он не почувствовал, только нарастало в душе ощущение опасности… Ему чудилось, что по тоненьким проводкам, опутавшим его голову, тихой сапой крадется электрический ток и пока копит силы для решительного удара… Вот-вот он ка-а-ак шандарахнет! А вкрадчивое стрекотание не утихало… Сквозь сомкнутые веки то он чувствовал какую-то нарастающую красноту, то она сменялась полным мраком.
Поделать с собой он ничего не мог – постыдный, животный страх за свою головушку цепко держал его, ни на миг не отпуская, аж подташнивать его начало…
- Тьфу ты, противно как, - серчал про себя Петрович, - это надо же было так влипнуть!
Наконец, стрекотание смолкло. Щелкнул выключатель. Появилась сестра:
- Вставайте!
- Все уже что ли? – несказанно обрадовался Петрович, что все обошлось, и он остался жив-здоров, током его голову шарахнуть так и не успело.
Теперь, переведя дух, Петрович решил никому не признаваться, какого труса он было тут спраздновал. Однако не утерпел и вечером соседу проговорился.
От того, что миновала такая серьезная опасность, весь остаток дня Петровичу было весело. Он разгуливал по старинному парку, дивясь его красоте и представляя, как прежде тут разгуливали важные господа и нарядные дамы, каких он видывал только в кино.
- Как там княжну-то звали? Мери вроде… - приглядывался он к гуляющим, - … вон ту бы чернявенькую девчонку так нарядить, не хуже бы княжны-то была…
Он попробовал попить водички в знаменитой нарзанной галерее из новенького складного стаканчика, очень удобного – шлепнул ладошкой, он и присел в коробочку, в кармане не торчит. И нарзан этот вовсе не противный оказался, вроде газировки у них в цехе.
Петрович присаживался отдохнуть на скамеечку где-нибудь в тенистой аллее, заговаривал с незнакомыми людьми из разных городов…
Кого тут только не было!
Под вечер, совсем как встарь, заиграл в парке духовой оркестр, поплыли над аллеями знакомые мелодии старинных вальсов, которые напомнили Петровичу молодые годы… Они так и манили в круг, который быстро освободили для танцующих.
Ощущение радости бытия не покидало его весь остаток дня.
После ужина он даже, за компанию с соседом, утянулся на танцы в соседний санаторий. Нет, сам он танцевать не помышлял (куда уж ему!), - а так, просто полюбопытствовать.
Сосед его мужиком оказался компанейским, шумным и веселым. Приехал он из Норильска, где работал обогатителем на горном комбинате. Денег у него были полны карманы, и отдыхать он хотел широко – «на всю денежку». И душа у него, видать, была тоже сильно широкая, он все любил – и гульнуть, и выпить… А женщин любил так всех сразу! Мог прямо на улице сграбастать симпатичную бабенку, а то и двух враз, и чмокнуть их от избытка чувств, весело хохоча… И вот ведь потеха, те на него даже не обижались, не шарахались, а тоже только весело хохотали, увертываясь.
- Попробовал бы я эдак-то, разом бы по морде схлопотал, - втихаря завидовал Петрович.
Дома, то есть в комнате, соседу не сиделось, он все куда-нибудь торопился…
Вот и на танцы тоже: брюки нагладил, рубаху сменил и теперь торопил Петровича, а то компания уйдет…
От санатория на танцы, и правда, шла веселая гурьба. И что удивило, не только молодежь, и пожилых много. Все принаряженные, ухоженные – и не поймешь, кому сколько лет, особенно женщинам… Разве что седина которую выдает…
Такого просторного зала для танцев Петрович в жизни своей не видал.
- Поди с наш цех будет… - сравнивал он, - …только пол уж больно блестит, скользко танцевать-то, не попадал бы кто.
Он облюбовал себе укромное местечко на подоконнике, в углу зала, но когда загремел оркестр, и публика высыпала на средину, места оказалось маловато, так что Петровичу приходилось порой поджимать ноги, чтоб невзначай не оттоптал кто.
Наблюдать тоже было интересно…
- Вон мужик солидный какой, а дама у него щупленькая, вовсе девчонка вроде… (Ох, закрутит она его сердешного!)… Он уж взмок да и красный весь, а она скачет как козочка и не остановится, не пожалеет мужика…
- А эти вот уж больно хороши! И седые ведь оба, а как ладно танцуют, лучше молодых… Чего только не выделывают ногами-то… И не спутаются ведь – ишь, как кружатся!
Петрович невольно больше приглядывался к пожилым и не переставал дивиться - были и не моложе его которые, а тоже танцевали, не стеснялись. Ему даже завидно стало в душе…
- Эх, ноги бы другие, не болели бы, так и я бы поди не стоял! – не понятно перед кем оправдывался он.
А вот и сосед… Петрович увидал, как азартно он крутится около аппетитной молодушки. Танцевать он совсем не умел, но музыку понимал и в такт ей смешно бегал вокруг партнерши, высоко взбрыкивая пятками в белых кроссовках с какими-то яркими фирменными знаками. При этом и круглое, как арбуз, брюшко его тоже колыхалось в такт… Но, ничуть не смущаясь, сосед по-прежнему весело хохотал и, лишь кончался танец, широко обнимал свою даму и чмокал в щечку.
- Чего ты в угол-то забился?! – заметив Петровича, заговорщически подмигнул ему сосед… - Выбирай себе даму, да вперед! Помочь может?
Но Петрович в помощи не нуждался. Да и соседу, честно говоря, было не до него…
Временами оркестр смолкал, и разгоряченная толпа валила на широкий балкон, обнимавший зал с трех сторон… Вышел и Петрович…
С высоты здания весь городок был виден как на ладони… Он светился множеством ласковых разноцветных огней, мерцавших в южной непроглядной темноте… По цепочкам фонарей угадывались улицы, уходящие вдаль… Горящими свечами вздымались над черными купами деревьев разбросанные тут и там санаторные корпуса… Городок раскинулся среди гор и ночью был так же хорош, как и днем.
- Кефирный вальс! – объявили из оркестра.
- Чего? – удивился Петрович…
- Да последний значит, а потом кефир пить да на боковую… - объяснил ему кто-то, смеясь.
- Гляди, как незаметно день пролетел, - думал Петрович, укладываясь.
Он блаженно вытянулся в чистой постели, но масса новых впечатлений вертелась в голове, не давая уснуть… И только он вроде стал подремывать, как под открытым окном потерянно замяукал какой-то несчастный котенок. Он жалобно звал на помощь, но на его зов прибежал только дурной бездомный пес и яростно залаял. Когда наконец стих этот кошаче-собачий концерт, и Петрович совсем уже настроился поспать, с соседней кровати раздался могучий храп. Сосед сначала изредка сладко всхрапывал, а потом видно перевернулся на спину и привольно захрапел уже напропалую… Сон опять пропал…
Петрович крутился с боку на бок, зажимал уши, а потом засунул голову под подушку – сквозь нее храп слышался как урчание большого сытого кота… На том и заснул, вконец измучившись.
Уже через день Петрович к курортной жизни вполне приноровился. К распорядку дня привык, да и не плутал больше. Теперь только оставалось дождаться, какое лечение ему пропишут. А то все после завтрака по процедурам разбегаются кто куда, а он вроде не у дел.
Доктора звали Гурген Ашотович – Петрович еще вчера выспросил это у соседа.
- Ну что, дорогой, как дела? – осведомился тот, когда Петрович присел на краешек стула. При этом он опять задиристо тряхнул лохматой шевелюрой, отправляя на место сползавшие очки. – Как акклиматизация идет? Даму уже себе нашел, а-а-а?
От такого игривого тона Петрович опять смутился и не нашелся, что сказать…
- Шучу, дорогой, шучу… - добродушно пробасил Ашотыч (как про себя для краткости окрестил его Петрович) и раскрыл его историю болезни…
- Так как ваша голова? Сильно беспокоит или терпимо? – тон его стал озабоченным…
- Чего это он с ног на голову перекинулся? – встревожился Петрович… - Разве давеча чего раскопали у меня в голове-то? – Он мигом вспомнил, как настырно стрекотал в потемках тот аппарат, и в сердце опять закрался тревожный холодок…
Ашотыч тем временем низко склонился над листком, уклеенным синеватыми полосками, очки снова съехали… Полосок было много, и на каждой из них тянулась какая-то зубастая линия. Петрович тоже покосился на полоски, - изломы пугали своей непонятностью, зубцы казались зловещими… Повертев листок так и эдак, Ашотыч молчком заглянул на обратную сторону, но видно и там ничего не обнаружив, тяжко вздохнул и снова поехал носом по полоскам…
- Чего он там вынюхивает, - тревожно ерзал Петрович, - неужто и правда через голову видать, как мои ноги ломает? Не зря видно голову-то проверяли… Гляди, чего наука достигла!
Наконец, врач оторвался от листка и, не глядя на Петровича, взялся за телефон…
- Ох, худо видать дело, - совсем затосковал тот…
- Лена, а где заключение к энцефалограмме? Как это нету?! Зайдите ко мне!
- Так, Гурген Ашотович, в отпусках же все, кто вам заключение писать будет… - тем временем оправдывалась сестричка, проходя к столу, - … никто его и не давал.
- Ну что ж, дорогой, - Ашотыч, теребя злополучный листок, озадаченно помолчал… - Пока немного подождем с твоей головой, уточнить кое-что придется…
У Петровича от серьезности положения противно засосало под ложечкой, но уходить ни с чем ему не хотелось.
- А что, ноги-то нельзя без этого хоть малость полечить? – все же осмелился спросить вконец расстроенный Петрович.
- Ноги?! А что с ногами? Тоже болят? – встрепенулся Ашотыч. Видать он начисто забыл про ноги старика(«…а ведь как обстоятельно давеча щупал!»)…
- Так ведь как не болеть? Я же сказывал, - за станком полста лет отстоял…
Очки шустро скользнули на кончик носа, Ашотыч зашелестел листками своей писанины и с удивлением подтвердил:
- Да, да, действительно, ноги! Лена, а собственно как он у вас на энцефалограмму угодил. Я же не назначал!
- Как же не назначали? У вас написано было- «голова», вот я и отправила.
- Лена, где написано «голова», - горячился он, где ты увидела «голова»? Я писал «голени»…
- Ну, Гурген Ашотович, у вас и почерк! – сестричка выпрямилась, тряхнув душистой копной волос.
- Ха-ха-ха… - басовито хохотнул толстяк, а глазки его при взгляде на девушку как-то заблестели, словно умаслились… - Это надо же голени с головой перепутать, ну и бестолковая!
- Голова, стало быть не при чем, - отлегло от души у Петровича, - только зря страху натерпелся… - Только сейчас он, словно очнувшись, разглядел сестричку…
Да-а! Тут было от чего глазам заблестеть!
Прежде всего, в глаза бросались ножки – стройные, шоколадно-загорелые и ничем не скрытые почти до самого их корня. Халатик был такой коротюсенький, что у него самого рубаха и то поди длиннее была… Да еще тот просвечивал малость, а под ним, видно по случаю жаркой погоды, никакой другой одежки, кроме крохотных плавочек, не намечалось... Ножки с ярко накрашенными ноготками были в щегольских босоножках уж до того оправдывавших свое название, что только одна подошва с каблучками и была, да два-три золотистых плетеных ремешка придерживали ее на взъеме…
- Вот это да! – про себя ахнул Петрович, сразу простив все свои злоключения…
Подстать ножкам была и стройная легонькая фигурка, и холеные руки… Солнце, падавшее от окна, золотило нежный пушок на них, и казалось, что от нежной бархатистой кожи исходит сияние…
- Уж эти ручки никогда мозолей не узнают! – тут же решил он.
Пушистые, блестящие черные волосы, схваченные жемчужной заколкой, похожей на бабочку, рассыпались и мешали разглядеть лицо девушки… Но от одних волос шел такой дурман, что даже у него, старого, голова кругом пошла…
- Ну и хороша девка! – подытожил Петрович. – Не зря у Ашотыча глаза-то посоловели.
Тем временем она сердито крутанулась на тонких каблучках и, не обращая внимания как оба они вслед ей свернули шеи, удалилась, плавно покачивая бедрами.
Лечение Ашотыч ему, конечно назначил. И Петрович, как всякий порядочный курортник, теперь деловито спешил на свои процедуры.
Он блаженно мок в теплом нарзане, весь облепленный мизерными пузырьками газа. Они щекотно катились вдоль желобка по спине и выпрыгивали над поверхностью, от чего ванна легонько вскипала, - точь-в-точь как шампанское в новогоднем бокале.
Поговаривали, что эти старинные фаянсовые ванны сохранились еще со времен Шаляпина да Есенина… А теперь вот и он тут же.
Потом, где-нибудь в парке, присев на лавочку отдохнуть в тенечке, он обменивался впечатлениями с новыми приятелями.
Он лечил свои ноги в барокамере, заталкивая поочередно то одну, то другую в прозрачную камеру, из которой откачивали воздух, и тогда ему казалось, что ногу изнутри начинает распирать.
Худенькая слепая массажистка то отдирала ему мясо от костей, как ему казалось, то растирала, щипала или ласково поглаживала… И он удивлялся, откуда в этих хрупких ручонках столько силы! Петрович от души ее жалел и каждый раз тихонько совал в карман ее халатика троячок, как подучил его сосед. А она делала вид, что не замечает этого.
По вечерам Петрович степенно прогуливался по широкому курортному проспекту. Смешавшись с нарядной разноязыкой толпой, шел на площадь к сверкающему поющему фонтану, который так и притягивал всех радужными переливами. Он подолгу дивился на него, усевшись где-нибудь на скамье…
Вечер сменялся ночью внезапно, и тогда расцветали нарядные вечерние огни. С окрестных гор спускалась на город тихая прохлада…
В эти блаженные минуты казалось Петровичу, что курорт ему поможет, беспременно полегчает ему с ногами…
А как же иначе?!
Кисловодск – Екатеринбург, 1991г.