Однажды поздней осенью, собирая клюкву, заблудился и вышел из ряма у незнакомой деревни. А тут еще дождь пошел, промок насквозь. Делать нечего, зашел в ту деревню. Было около десяти вечера.
«Надо срочно обсушиться, - думаю, - иначе можно и заболеть».
Вдруг слышу: кто – то зовет. Оглянулся, на лавочке у дома - развалюхи стоит сухощавая бабушка в куртке и платке.
- Что, мил человек, никак промок, что ли? – спрашивает меня та бабушка. - Где так устряпался - то?
Я остановился.
- До ниточки промок… Из ряма вот иду. Заходил со стороны увала, а вышел куда - сам не знаю.
- Со стороны увала, говоришь? Это ты лишку хватил. Совсем в другую сторону ты, мил человек, вышел, - усмехнулась она, - что же на солнце – то не смотрел, когда в рям заходил?
- Как - то сразу не сообразил…
- Беда с вами, городскими, - она стала подниматься.
- Звать меня Еленой Кузьминичной. Заходи, гостем будешь. А я только вышла за ограду, вижу, месишь грязь.
Взяла трость и пошла к калитке.
- Банька еще не остыла, иди погрейся.
Не поверил услышанному:
- И попариться, небось, можно?
- Знамо дело... Вот только поленьев подброшу.
Через час уже сидел за столом и пил чай из самовара, слушая Елену Кузьминичну. В комнате пахло только что вымытым полом и лекарствами.
- Да уж, повезло так повезло тебе, мил человек, что встретил меня. У нас теперь, в основном, только дачники из города живут. Отгородились все высокими заборами, овчарки спать не дают ночью. Теперь, ить, чужих не пускают.
- Как вы живете? – я с опаской посмотрел на потолок. - Завалится ведь. А ремонтировать не пробовали?
- На какие шиши? – она вздохнула. – Перебьюсь. Мне не привыкать, хотя сейчас – то жить можно. Вот мама моя хватила лиха, так хватила...
Елена Кузьминична принесла потрепанный фотоальбом. Стала листать страницы.
- Испытания маме выпали большие: росла сиротой, с малолетства гусей пасла у богатых, оглохла из - за простуды…
На одной из пожелтевших фотографий увидел красивую женщину в окружении детей.
- Двадцати пяти лет вышла мама замуж за вдовца с четырьмя детьми, не побоялась. Приданого у нее никакого не было. Мужик был работящий.
- А общие дети - то у них были?
- Не поверишь? Родила ему еще восьмерых. Жили - то душа в душу, справно. Мама мне говорила:
"Никогда, Леночка, не пытайся мужа перевоспитывать - это бесполезное, дочка, занятие".
- А хозяйство держали? – перебил я ее.
- Да уж, известное дело. Наша семья две коровы держала, овечек, кур. Затем стали заставлять в колхоз вступать.
Утерлась передником, вздохнула:
- Куда деваться? Пришлось всю скотину в общее стадо гнать, другого выхода не было… Из - за того, что согласились идти в колхоз, записали «маломощными середняками», это и спасло от ссылки на Васюганские болота.
Она замолчала и долго о чем – то думала. Было слышно, как тикают часы в горнице.
- А что было потом?
Елена Кузьминична встрепенулась, как ото сна.
- Потом? – она отхлебнула чай из чашки. – Случилось страшное - кормилец скончался. Приехал на похороны его старший сын Иван.
Поправила платок и горько усмехнулась:
- Представляешь? Прямо с похорон и забрали его.
- За что?
- Пес их разберет. Сказывали деревенские, что, мол, «по линии НКВД». Больше никто не видел. Поговаривали, что жил неплохо: труженик был, твердый середняк. Вот такая была жизнь...
- А вам сколько в то время было лет?
- Мне к началу войны всего четырнадцать лет было. Мама рано утром будит:
"Вставай, Леночка, пора на рынок"
- Положит в корзину яиц, масла в горшок - вот и бегу рано утром к переезду вместе со своими друзьями. И сейчас помню, что в ту корзину входило ровно двести яиц.
- Двести? Не может быть!
- На кой ляд мне тебе, мил человек, врать - то? Как было, так и говорю... На переезде товарняк скорость сбрасывал, запрыгивали на ходу в тот поезд и так ехали восемнадцать километров до станции. Перед самой станцией машинист снова сбавлял ход, чтобы мы спрыгнуть могли. На самой станции ведь могла милиция арестовать. Жалко ему было детей, с пониманием относился. На станции был рынок, где хорошо продукты раскупались. Домой возвращались снова на товарняке. И так частенько приходилось мне ездить.
Она ушла к печи, принялась возиться с чугунками.
- А как по - другому? Выживать надо было... Ведь дома ждали больная мама, братишки и сестренки.
- Как со здоровьем - то сейчас?
- Болею сильно, с руками вот замаялась.
Показала свои темно - коричневые сморщенные ладони:
- Ноют, ох ноют... Ночью встану, на улицу выйду и руками машу из стороны в сторону. Они, как плети, висят - хоть обрывай. Порой криком кричу - так больно. Лекарства покупаю - не помогают. Дояркой работала, вот и сказывается все теперь.
Выйдя из горницы, долго разыскивала в альбоме какую - то фотографию.
- Вот так и прожила свою жизнь - в одиночку билась с нуждой. Мой парень ушел служить танкистом в сорок пятом, погиб на войне с японцами. Осталась лишь фотокарточка, где он из башни танка выглядывает.
Наконец - то нашла то, что искала. Протянула фотографию.
- Своих детей не было, так всегда, когда возвращалась с вечерней дойки, обязательно давала соседскому мальчишке Ване то пучок саранок, то пиканов сладких... А он как радовался! Ждал всегда у калитки.
Пошла в горницу и стала стелить мне кровать, сама рассказывает:
- Вырос Ваня, выучился, стал предпринимателем. Рядом с моей развалюхой выстроил коттедж. Сейчас все больше бегом бегает мимо, порой, забывая и поздороваться.
- Ну, а как мамина судьба? - поинтересовался я.
- Зимой сорок четвертого маму парализовало. Представляешь, мил человек! Обступили мы ее кровать, орем дурнинушкой, а она ничего сказать не может, лежит, лишь слезы из глаз катятся.
Через три дня ее не стало. Пошла я в правление просить лошадь, а мне говорят:
"Лошади днем заняты, можем только вечером выделить подводу"
Было видно, что Елена Кузьминична еле сдерживает слезы:
- Так и пришлось в темноте мамку хоронить...
- А что нельзя было на руках до кладбища донести?
- Кладбище было на центральной ферме, это четыре километра от нас.
Вот такая встреча произошла у меня с Еленой Кузьминичной, доживающей свою жизнь в далеком сибирском поселке. Утром проводила меня до калитки. Моросил мелкий дождь. Я возвращался в город, а в голове все вертелись слова Николая Некрасова:
"Есть женщины в русских селеньях".
Фото Инны Меховниковой