Предупреждение: Это рассказ о маньяке. Не пастораль, в общем. Но до жанра "ужас" не дотягивает.
Он заснул - вот почему все случилось.
Вода в озере была черной, такой же, как его настроение. Затянутое облаками августовское небо в торфяном зеркале казалось еще более унылым. Поплавок неподвижно покоился на маслянистой поверхности воды, ничем не выдавая присутствие здесь рыбы. Может, рыбы и не было, Сережа не удосужился в этом удостовериться. Крючок был заброшен без наживки.
Он шел сюда пять километров по старой заросшей лесной дороге, мужественно таща на себе снаряжение - палатку, удочку, котелок и рюкзак с несколькими банками тушенки. Тушенку он и сварил сегодня утром на костре, и теперь по опушке плыл приятный, но уже поднадоевший запах. Его отшельничество длилось третий день.
Сережа еще был слишком молод, чтобы научиться наслаждаться приятными моментами жизни. Поэтому мысли его были прикованы не к красотам природы, а к предстоящему возвращению в город. Он собирался сделать это сегодня. Нет, не собирался. Был должен.
Родители думали, что он поехал рыбачить, но он просто хотел побыть один, хоть немного, чтобы не слышать этой вечной шарманки о том, как ему следует себя вести, как жить, даже, может быть, как думать. Он не понимал, почему отцу и матери доставляет такое удовольствие критиковать каждый его шаг, воспитывать - до сих пор, хотя ему уже девятнадцать, входить в его комнату без стука, шарить по карманам, проверять, когда он последний раз сменил белье и прочая, прочая, прочая...
Хотя бы теперь у него была возможность отсутствовать дома несколько дней - вот и все привилегии статуса студента. Он придумал, что хочет порыбачить, а на самом деле просто хотел побыть один. Но, озвучь он настоящую причину своего отъезда, его бы не поняли, засыпали бы вопросами и нотациями, а так отец только презрительно хмыкнул - он предпочитал более интеллектуальное времяпровождение. Сережа и сам посидел бы дома с книжкой, если бы жил один.
Впрочем, покоя не было и здесь. Вчера на том берегу появились мальчишки - наверное, из близлежащей деревни, впрочем, понятие "близ" было весьма условно - километра три, не меньше. И не лень им было тащиться... Побросав на песок свою нехитрую одежонку, они резвились в воде, бросались друг в друга поднятым со дна илом, с деланной опытностью затягивались одной на всех сигаретой и говорили, говорили, говорили... громко, тупо, ни о чем и не без мата. Это была классическая деревенская шпана, рано повзрослевшие, наглые и невоспитанные подростки. Сережа таких не любил, потому что именно такие чаще всего издевались над ним, называя "шпалой" (за рост и телосложение) и "напильником" (за проблемы с кожей). Он чувствовал какую-то подлую несправедливость в том, что эти хулиганы имеют возможность существовать с ним под одним небом, в то время как его самого постоянно заставляют следить за своей речью, прилично себя вести и - что особенно его раздражало - часто мыться. Зачем, не понимал он, принимать душ чаще раза в неделю? Зачем ежедневно плескаться над раковиной, чистить зубы и мыть лицо, которое от воды шелушится еще сильнее? Он, как мог, избегал гигиенических процедур, за что также становился объектом насмешек.
Когда незваные гости устроили прыжки в воду с плеч друг друга, Сережа не выдержал.
- Рыбу распугаете! - крикнул он. До противоположного берега было метров двести, ему даже не пришлось напрягать голос. Слова легко докатились до тех, кому были предназначены.
- Чего тебе, дядя? - пропел один из них - коренастый и рыжий. Сигарету принес именно он.
- Уйдите, говорю!
- Тебе тут что, куплено? - отозвался рыжий.
Больше на Сережу никто не обращал внимания. Они резвились, шумели, раздражали его, и он даже решился было уйти, но посмотрел на оставшуюся банку тушенки и остался. Бросать ее здесь было жалко, а тащить с собой лень.
Впрочем, они быстро угомонились, вылезли на песок и раскинули картишки, покуривая все тот же хабарик и сплевывая сквозь зубы. Сережа старался не смотреть на них, но они все равно попадали в поле его зрения, и он злился. У него никогда не было компании - и в школе, и в институте он держался одиночкой. Как-то так получилось изначально. Школа была престижная, учился он хорошо, но симпатий ни у кого не вызывал. В институт поступил по собственному выбору, но и там не нашел приемлемого круга общения. Он никогда вот так не лежал на берегу и не играл в подкидного дурака с приятелями. За отсутствием таковых.
Наконец он не выдержал.
- Уйдите! - крикнул он снова.
Рыжий поднял голову и покрутил пальцем у виска.
- Уйдите! - заорал Сережа. Раздражение нарастало, грозя стать чем-то более серьезным. Такое с ним иногда случалось. В отрочестве он даже вроде как нашел способ справляться с этим, но позднее понял, что метода эта не слишком-то благовидна. Те кошки потом снились ему. Он даже специальность выбрал в соответствии с теми случаями - чтобы искупить, что ли...
Мальчишки вернулись к своему занятию.
- Я сказал - вон пошли! Всю рыбу, я сказал! Распугаете!
- Слышь, дядя, заткнись. Отвлекаешь.
- Я милицию вызову!
- Да по тебе самому шконка плачет.
- Не даете отдохнуть человеку! Порыбачить! В кои-то веки!
- Послушайте...
Интонация этого голоса несколько отличалась от прочих. Самый мелкий из мальчишек и единственный из них незагорелый, поднялся и подошел к кромке воды. Сделал руки рупором у лица и произнес тихо, но Сережа услышал его так, словно тот стоял рядом:
- Своими криками вы распугали рыбу гораздо сильнее, чем мы. Так что замолчите, пока мы не расположились на вашем берегу.
- Да ты... - он не знал, что ответить. Если грубость вызывала у него ярость, то вежливое обращение повергало в ступор. Сережа и сам разговаривал культурно, но почему-то всегда удивлялся, когда встречал это качество в людях не своего круга.
Он действительно замолчал и сидел на берегу неподвижно, пока мальчишки не ушли. А потом еще несколько часов - до темноты. На ночь костра не разводил и замерз, утром, едва забрезжило, выполз из палатки, дрожащими пальцами вытащил из рюкзака спички, поджег собранные накануне ветки. Вскипятил воду, но вывалил туда тушенку из последней банки прежде, чем вспомнил, что хотел чаю. Снова сел у воды, злой - выливать бульон не хотелось. Пытался прополоскать от жира банку, чтобы вскипятить чай в ней - безуспешно. Махнув рукой, лег на спину, глядя в серое небо. Вчера было солнце, а сегодня его, наверное, ожидать не следовало.
Поем - и пойду, - подумал он и заснул.
Во сне к нему явилась одна из кошек. Она была мертвая, но шла. Шла медленно, волоча за собой кишки из распоротого им живота. В ее глазу торчала материнская туфля. Он помнил, что сначала вонзил кошке в голову "шпильку", и только потом выпотрошил животное. Было интересно. Но мать говорила, что зверей обижать нельзя. Поэтому он очень тщательно отмывал каблук, чтобы она ничего не поняла.
Со следующими кошками было уже не так интересно, и он подумал, что это из-за того, что они намного слабее, чем он. Недостойные соперники. А еще они не умели говорить и просить, чтобы он пожалел их.
Неинтересно.
Кошка подошла близко и обнюхивала его лицо. Он чувствовал движение ее вибриссов по своей шее, а потом она перешла к руке и, кажется, топталась на его запястье. А чуть позднее она хихикнула, и Сережа проснулся.
Они прыснули от него в разные стороны, но отбежали недалеко. Все те же, вчерашние. У конопатого в руке была хворостинка, которой он и щекотал Сережу. Рыжий держал в руках его рюкзак.
В рюкзаке была заначка - рубль. Почти новый складной нож. Студенческий из Тимирязевки. В общем, не самые ненужные вещи.
Сережа резко вскочил. Он был на голову выше любого из них, не зря получил свое прозвище. Но они отступили не из-за роста, а увидев консервный нож в его руке.
Он рванул к рыжему, тот отскочил, споткнулся, и в этот момент конопатый сделал Сереже подсечку. Тот упал, взмахнув рукой и задев ножом рыжего по икре. Брызнуло красным, рыжий завыл:
- Ааааа, гад!!
Сережа поднялся, тупо уставившись на нож, с которого капало. В голове творилось странное. Он оглядел стоящих вокруг - они стали отступать. Рыжий двигался на полусогнутых, морщась и держась за ногу. Сережа сделал шаг в его сторону.
- Тикаем, ребя, он бешеный! - крикнул раненый, отшвырнул рюкзак и неожиданно резво понесся к лесу. Они все поспешили за ним, но Сережа не отставал. Соображал он плохо, зная только одно - не нужно, чтобы они ушли. Но рук не хватало, и он вцепился в первого, кто подвернулся ему - того, кто вежливо разговаривал с ним вчера через озеро. Сбить его с ног и навалиться сверху было легче легкого, а вот удержать - уже сложнее. Мальчишка бился под ним, как рыба, выброшенная на берег. Вроде хлипкий, а упорный. Его подельники увидели случившееся, но не остановились. Трусливо слиняли.
Сережа сумел перевернуть его на спину, сел сверху. Левой рукой обхватил тонкие запястья, правой поиграл консервным ножом. Мальчишка понял и перестал дергаться.
- Решили, значит, расположиться здесь? - ехидно спросил Сережа.
- Мы пошутили, - ответил мальчик и подкупающе улыбнулся, - извините.
Рюкзак валялся неподалеку, и вряд ли его успели обшарить. Что делать дальше, было непонятно. Тащить пацана в милицию? К родителям? Смешно. Сережа уже хотел было выпустить его, но вдруг ощутил непривычную легкость под левой кистью. Часов не было.
Часы - это уже серьезно. Это не рубль, запрятанный под подкладку, и даже не складной ножик. Это несколько месяцев откладываемых денег со стипендии. И это гарантированный скандал дома.
Сережа сдвинулся назад и стал расстегивать на мальчишке ремень - дурацкий дерматиновый поясок, но для задуманного хватит...
- Вы что? - спросил его мальчик, - вы это зачем?
Сережа отвлекся от своего занятия, чтобы легонько ткнуть его в шею рукояткой ножа. Пацан снова затих, только таращил глаза.
Сняв ремень, Сережа связал мальчишке руки над головой и поднялся, перекинув его через плечо и держа за ноги - чтобы не лягался. Мальчик был совсем легкий, еле-еле начавший формироваться, еще не раздавшийся в кости, с уже намечающейся долговязостью и размахом плеч, но пока нескладный и тонкий. Куда бы его деть, чтобы не сбежал?
На краю опушки стояло дерево, прибитое молнией. Обгорелый сук длиной около полуметра торчал из покореженного ствола чуть выше Сережиного роста. Отлично.
Не переставая демонстрировать нож, он зацепил мальчишку связанными руками за сук и погрозил пальцем:
- Станешь дрыгаться - будет больнее.
Ноги мальчика не доставали до земли.
Не спеша обшарил опушку. Рюкзак и все его содержимое были целы, но вот часы пропали.
Сережа вернулся к дереву. Мальчишка морщился, знамо дело, руки затекли. Футболка задралась, обнажив бледный живот.
- В общем, так, - спокойно сказал Сережа, - ты мне говоришь, где они живут, и я тебя отпускаю.
Мальчик с усилием поднял голову. Глаза у него были ненормально большие и тревожного болотного оттенка. Он смотрел на Сережу со странным выражением - без испуга и даже с каким-то сочувствием.
- Ну?
- Я их не знаю. Я не местный, - голос звучал на удивление спокойно.
- Не местный, - задумчиво пробормотал Сережа, - городской, стало быть?
- Нет. Просто - не местный.
- Второй день с ними гуляешь и не познакомился?
- Нет.
- Врешь.
- Нет.
Сережу раздражала невозмутимость мальчишки. Ему ведь должно быть больно, неудобно, да и страшно, с конце концов, а он разговаривал так, словно не имел никакого отношения к происходящему.
- Будешь висеть, пока не скажешь, - изрек Сережа и отошел к котелку. Костер опять потух, и бульон почти выкипел. Достав из рюкзака ложку, Сережа медленно и демонстративно съел тушенку, выхлебал, обжигаясь, навар. Прополоскал котелок в озере, не особенно тщательно, ведь больше он здесь не понадобится, хотел залить тлеющие угли, но посмотрел на мальчишку и почему-то забыл о своем намерении. Он забыл также о том, что мучить слабых неинтересно. Нет. Вот как раз сейчас было интересно.
Видимо, чтобы ослабить напряжение, мальчик запрокинул голову назад и размеренно дышал. От дыхания его тело слегка раскачивалось, по обнаженному животу пробегала судорога.
Сережа ощутил, что нечто подобное скручивает и его диафрагму, спускаясь ниже. Он снова подошел к дереву.
- Не вспомнил?
Мальчик помотал головой. Сережа понял, что же так задевало его - парню было лет четырнадцать, самый расцвет переходного возраста. Сережа в его годы был такой же нескладный и худой, но уже тогда его лицо покрывали отвратительные прыщи, позже переродившиеся в шершавую коросту. Лицо же мальчика было безупречно гладким, светлокожим, с контрастирующими темными бровями и ресницами, с ярким, четкого рисунка ртом. И ни одного прыщика, а крупная родинка справа от носа совсем не уродовала, скорее, наоборот. Уж этого-то не дразнят обидными словами, у него, может, и девчонка есть, - неожиданно злобно подумал Сережа.
У него самого девчонки не было. Никогда. До сих пор.
- Тебе удобно? - глумливо спросил он и чуть приподнял мальчишку за бедра. Тот поморщился и открыл глаза.
- Вы что, мальчиков любите? - спросил он презрительно.
Сережа отступил, как от удара. Мальчишка снова повис, на этот раз прикусив губу. Все-таки больно. Был бы потяжелее, конечно, запел бы раньше, а то субтильный - в чем душа... Разделывать - так ничего и не останется.
Почему он подумал об этом, Сережа не знал. Наверное, сработало профессиональное - как-никак, будущий зоотехник. Мысль все равно была странной, и он пытался ее прогнать, но вдруг увидел перед собой яркую картину - нож легко, как в масло, входит в мягкие ткани... Он поднял указательный палец, представляя себе, что это лезвие, и ткнул мальчика в солнечное сплетение. Тот вздрогнул, и наконец-то в его глазах промелькнуло что-то, похожее на панику. Вот, уже лучше.
- Люблю, когда ведут себя как следует, - прошипел Сережа, - не нравится, да? Говори, куда мои часы уволокли? Ну! - он ткнул кулаком в беззащитный живот, мальчишка покачнулся, над ним что-то сухо треснуло.
- Сейчас рухнешь и ноги переломаешь, - пропел Сережа, подвинувшись совсем близко. Их лица находились на одном уровне.
Мальчик открыл рот, словно желая что-то сказать, Сережа еще ненамного приблизил к нему лицо, и пацан схватил его зубами за нос.
Сережа заорал от внезапной боли и рванулся назад, но парень обхватил его ногами за талию и не отпускал, вгрызаясь. Сережа выл, пытался оторвать его от себя, бил руками наугад, а наверху трещало, и уже не только наверху, и Сережа думал, что это трещит его нос, и пытался отступить, и не мог, и орал, и длилось это вечно, а потом что-то треснуло особенно сильно, исчезло сопротивление, он смог отступить, почему-то по прежнему волоча за собой мальчишку, и был страшный грохот, и что-то оцарапало его, а потом он упал, увлекаемый вцепившимся в него пацаном. И лишь только оказавшись лежащим ничком, понял, что случилось.
Дерево упало.
Мальчишка наконец-то выпустил его нос и теперь яростно возился внизу, пытаясь выбраться. Он выпутал руки из растянувшегося ремня и вцепился Сереже в волосы. Это стало его ошибкой - надо было продолжать калечить нос. Голове было больно, но не настолько, чтобы потерять самообладание. Сережа снова перехватил его руки. Мальчик лягался - ощутимо, но все же не дотягивался до чувствительных мест. Они покатились по песку, молотя друг друга, пытаясь каждый оказаться сверху. Кровь заливала Сереже рот, и он видел, что губы пацана тоже стали темно-алыми, и даже зубы окрасились. Он уже не казался красивым, а был похож на взбесившегося зверька. Не произнося ни слова, видимо, сберегая силы, мальчик яростно боролся, пытаясь не столько вырваться, сколько нанести противнику новые травмы. Дрался он непрофессионально, но очень вдохновенно. Однако силовой перевес был не на его стороне, и, докатившись до костра, они наконец восстановили статус-кво - Сережа снова сел сверху, держа парня за руки. Консервный нож он где-то потерял, поэтому, мельком оглядевшись, выдернул из костра тлеющую ветку.
- Говори, где часы, гнида! Говори, убоище! Говори, сволочь! - от злости он растерял весь запас культурных слов. Он уже знал за собой это свойство - зацикливаться на одном и том же требовании, когда в голове становилось красно, а внизу живота болезненно пульсировала какая-то неведомая анатомии мышца, - говори!
- Да пошел ты, - прошептал мальчик и плюнул ему в лицо розоватой слюной и добавил, - вонючка.
Это было последней каплей. Да, Сережа давно не мылся, потому что зачем? Но это вовсе не повод ему о данном факте напоминать.
- Ну держись, - прошипел он, - сейчас я тебе попорчу твою смазливость, - и замахнулся рукой с головешкой.
На этот раз мальчишка испугался по-настоящему, и Сережа ощутил легкий, но сокрушительно сладкий укол удовлетворения, а потом парень в последний момент сумел выдернуть руку - левую - и зажал себе рот. Это снова было ошибкой, потому что нос Сережи все еще оставался его слабым местом. Но мальчик решил именно так, и все случилось так, как случилось.
Пальцы у мальчика были длинные и тонкие, они, подобно паучьим лапкам, обхватили его лицо, и Сережа очень четко видел белые лунки аккуратных ногтей, чуть припухшие фаланги и сплетение синеватых жилок на тыльной стороне ладони. В этот лабиринт и воткнулась головешка.
Глаза мальчишки распахнулись еще шире, тело выгнулось, и внутри его груди зародился какой-то низкий звук. Он часто засопел, забился, глаза мутнели от боли, а горячая деревяшка погружалась в детскую руку, и Сережа не мог оторваться от этого зрелища.
- Больно? - спросил он, а внизу живота бушевала буря, - больно? А ты попроси, ты попроси, и я тебя отпущу. Попроси, - шептал он, почти хрипел, наваливаясь, чувствуя, что наступает что-то невыразимо прекрасное, но для завершения ему было нужно, чтобы мальчишка просил. Умолял. Принадлежал ему. Он нажал сильнее, поворачивая свое орудие в ране, которая, кажется, уже начала обугливаться. Запахло горелым мясом, но это было приятно, но потом Сережа уловил другой запах - так воняло на мясокомбинате, когда сжигали рога и негодные шкуры.
Его вдруг затошнило, спазм в животе рванулся выше, стиснул желудок, и Сережа, скорчившись, упал на песок, выворачиваясь наизнанку, не замечая, что край рубашки попал в костер и задымился. Его рвало бесконечно долго, было больно и почему-то страшно. Пытаясь прогнать этот страх, он выл и рычал, а потом снова извергал из себя тушенку, бульон, желчь и что-то еще, не менее противное.
В жизни Сергея Ивановича Головина было потом еще немало мальчиков - не меньше десятка. С годами он в совершенстве отточил искусство беседы с ними. Постепенно он обзавелся для этого и транспортом, и помещением, и инструментом. Были у него ножи, веревки, проволока и даже паяльная лампа. Юная плоть распадалась под сталью, кожа пузырилась, тела бились в конвульсиях. Мальчики оказывались понятливыми и подыгрывали ему, как могли. Нельзя сказать, что делали они это с удовольствием, но уж Сергей Иванович точно оставался удовлетворен. А мальчики - у них уже не спросишь. Но все они, все просили пощады и сдавали друг друга. Все, кроме этого.
Сергей Иванович вел их реестр, от нулевого - того, что он только придушил до потери сознания в восемьдесят четвертом, то сразу троих, последних.
Этот же шел у него под номером Минус первым. Просто потому, что Сергей Иванович ни по каким признакам не смог записать его себе в актив. Чаще же всего он думал, что ему просто повезло, коли уж звереныш предпочел сбежать, а не перегрызть ему горло, пока его рвало.
Мальчик убежал, но не оставил Сережу в покое. Он стал сниться ему вместо кошек, а иногда и вместе с кошками. У него были рога и хвост с кисточкой, все горело, чадило и воняло. Сережа ощущал этот запах даже во сне.
Он боролся со своим наваждением - принимал снотворное, искал соответствующую литературу, даже пытался завести знакомства в медицинской среде. Отчаявшись, пошел в церковь, откуда его изгнала прихожанка-богомолка за то, что не снял шапку. Его засекли выходящим из храма и пропесочили на комсомольском собрании - чуть не вышибли из института, и была бы ему прямая дорога в Афганистан. Много еще произошло в его жизни случайностей, позволивших ему прожить не очень долго, но след оставить заметный и жуткий.
Был диплом, конезавод, служебная квартира, долгожданное одиночество. Первая неудачная попытка изнасилования. Первая удачная. Первая жертва. Первый страх. Гараж, заманенные туда мальчишки, кровь и слезы, и чувство вселенского счастья и собственной значимости. Он все реже вспоминал о пареньке с покалеченной рукой, и тот все реже снился ему. Но иногда являлся, и Сережа чувствовал, что его ад никуда не делся. И устраивал ад следующему мальчишке.
А в девяносто втором его поймали и расстреляли, избавив его - от кошмаров, а человечество - от очередного урода. Говорят, это был последний казненный преступник в стране.