Черные сухари

 
        -  Команде подъем!  -  доносится сквозь пелену сна  и казарма оживает.
Ежась и  покашливая, мы сбрасываем  с себя одеяла и шинели, которыми укрывались на ночь, быстро напяливаем робы с сапогами и выстраиваемся на среднем проходе. Там уже маячат строевой старшина Жора Юркин и дежурный лейтенант.
        - Так, - сипло басит прохаживаясь перед шеренгами  Жора. - На улице минус двадцать пять, зарядка отменяется. Всем живо умываться, идем на завтрак, а потом в поселок на снег.
        -  А че мы?  Мы ж на днях ходили! - недовольно гудят из строя.
        -  Ат-ставить разговоры! - выступает вперед офицер. - Сказано на снег, значит на снег!
        - Вольно, разойдись! - подпрягается Жора  и строй распадается.
        Сонно переругиваясь и прихватив туалетные принадлежности, мы  направляемся  в умывальник, плещем на лица парящую от холода воду и наскоро дымим сигаретами у обреза.  А через полчаса,  опустив уши шапок  и отворачивая лица от секущего крупой ветра, в наклон идем  в сторону камбуза.
        Зима на Кольском  в этом году выдалась небывалая. К середине декабря замерз залив, на побережье  постоянно лютует пурга  и все кругом занесено снегом.
На камбузе, не смотря на многолюдность, тоже холодно, и мы  завтракаем,  не снимая шинелей.
        - М-да, - говорит опорожняя очередную кружку дымящегося кофе Витька Допиро. - Холодрыга почти как у нас в Сибири.
        Затем мы набиваем карманы  шинелей оставшимся сахаром и галетами,  спускаемся вниз, и в сопровождении лейтенанта  выходим наружу.
        Пурга чуть стихла, ночной мрак посветлел, и в казарменном городке уже вовсю машут лопатами  несколько экипажей.  Тоже самое происходит и в базе, где  с пирсов и   корпусов лодок, вахта  сбрасывают  в залив тонны снега.
        Миновав режимную зону, с ползающими по ней двумя бульдозерами, мы переваливаем низкую гряду сопок  и  оказываемся в поселке. Там уже орудуют лопатами «губари»  и, получив в ДОФе  орудия труда,  наша команда присоединяемся к  ним.
        Объект -  площадь в центре. Сначала работа идет вяло, но постепенно мы втягиваемся,  и  площадь освобождается от снежного покрова.
        Между тем, поселок просыпается. На его улицах появляются   женщины, везущие на салазках малышей в садик,  стайки бегущих в школу пацанят  и несколько гарнизонных собак.
        Последние, дружелюбно помахивая хвостами,  сразу же направляются к нам.
        - О,  Бой! Здорово! - умиляется  Вовка Солодовников и, сняв рукавицу, протягивает ладонь здоровенному сенбернару. Тот  довольно пыхтит и  шлепает в нее  свою лапу.
        Мы угощаем собак  сахаром, они с достоинством хрустят, потом метят ближайший сугроб  и трусят в сторону базы.
        - Пошли заступать на вахту! - смеемся мы, после чего  снова беремся за лопаты.
        К полудню  площадь принимает  свой первозданный вид, по ее периметру высятся горы снега,  и мы сдаем орудия труда  техничке ДОФа.
        - Так, десять минут перекур, а потом на обед, - смотрит лейтенант  на наручные часы,  и все дымят сигаретами.
        Чуть позже, весело переругиваясь и толкаясь, мы строимся в колонну, слышится команда «шагом марш!»  и  сапоги   гремят по  брусчатке.
        - Шире шаг! - приплясывает сбоку Жора,  на что мы поддаем ходу. 
        Метель давно кончилась, небо просветлело  и  окружающая   панорама впечатляет.
        Справа, за  поселком, сливаясь с горизонтом, высятся  заснеженные гряды сопок, слева, внизу, морозно парит залив, с застывшими на нем утюгами ракетоносцев,  а  вдоль берега замерзшего в низине озера, серебрятся инеем заснеженные кустарники.
        - Красиво, - пускает морозные клубы пара изо рта, шагающий рядом Серега Чибисов. - Словно в сказке.
        Через полчаса, разгоряченные ходьбой,  мы  подходим  к  высящемуся на сопке камбузу, взбираемся наверх по широкому деревянному трапу и   одними из первых  вливаемся в  широко распахнутые двери.
        В просторных залах, на длинных, рассчитанных на десятерых столах, уже холодно отсвечивают пирамиды алюминиевых мисок,  стоят исходящие паром бачки  и чайники с компотом, а также причитающиеся подплаву деликатесы.
        Мы с шумом занимаем свои четыре,  рассаживаемся по  скамьям и  обнаруживаем, что вместо  хлеба, на  столах  сухари.  Ржаные, величиной с ладонь.
        - Что  за хрень? - бурчит Витька Кругляк, берет один и вертит перед глазами.
Мы делаем то же самое,  недоуменно крутим башками и начинаем возмущаться.
        -  Эй, боец! - хватает Жора  за локоть пробегающего  рядом  нарядчика. - А где хлеб?  И тычет тому в нос сухарем.
        - Нету, - бубнит моряк. - Выдали, что дали.
        - А нам по барабану!  -  гудим мы. - Тащи хлеба!
        На шум появляется дежурный по камбузу и разъясняет, что в гарнизоне сломалась пекарня и пока придется обходиться сухарями.
        -  Так они ж каменные, во! -  орет здоровенный Саня Кондратьев и молотит одним по столу. Крышка трясется, но сухарь цел.
        - Щас, - бормочет мичман и машет кому-то рукой.
        Через минуту  у стола возникает еще один нарядчик  и брякает на стол молоток. Новенький, судя по всему из «ЗИПа».
        - А теперь вот так, - гудит мичман и крушит им отобранный у Сани  сухарь. - Ну, а теперь  кидайте их в миски, наливайте борщ и вперед.
        - От суки, че делают, -  вертит Жора в руках молоток, когда  дежурный отходит с разъяснениями к  очередной  вопящей  команде. - На долби, - и сует молоток  Кондратьеву.
        Потом  миски наполняются борщом, в них помещаются сухарные осколки  и в воздухе возникает непередаваемый аромат   ржаного хлеба.
        - М-м-м, - довольно мычим мы, активно работая ложками. - Вкусно!
        К концу обеда  от сухарей остаются только крошки, а последний, запасливый Желудок, запихивает в карман робы.
        -  Путевая вещь,   - косится на меня  Жора. - Надо на вечер в казарму прихватить.
        - Понял, - отвечаю я, выбираюсь из-за стола и топаю  в хлеборезку.  Там у меня приятель.
        - Привет, Жень, -  захожу в небольшое помещение, с сияющим в центре столом  их нержавейки, на котором установлено  что-то вроде гильотины.
        - Здорово,  - улыбается сидящий на банке,  одетый во все белое Женька и сует мне  волосатую лапу.
        - Че, отдыхает твой комбайн? - киваю на гильотину.
        - Ага, - зевает хлеборез. - Пекарня гавкнулась, вот, выдаю сухари, -  и тычет пальцем в стоящие у стены  крафтовые мешки.
        -  Выдай для наших дополнительно, - заглядываю я в один.-  Добро?
        -  Добро, - соглашается Женька, тянет со стеллажа бумажный пакет и загружает его  коричневыми сухарями.
        - А откуда такие?  Раньше никогда не видел.
        - Из спецрезерва, - многозначительно поднимает вверх палец хлеборез. - Это, который закладывают на военное время.  Вон, на мешках и дата есть.
        И действительно, на сером крафте, помимо «госта» и еще каких-то надписей, указан год  изготовления. 
        -  Это ж надо!- удивляюсь я. - Мы тогда еще не родились. 
        - Ну да,  - кивает бритой головой Женька. -  Мы не родились, а сухарей уже наготовили. Кстати, в них рожь высшего качества. Сейчас такой нету.
        Когда вернувшись назад и брякнув увесистый пакет на стол, я сообщаю о происхождении  экзотического продукта,  Желудок сразу же изъявляет желание лично его тащить.
        - Не, - вертит головой Жора. - Сожрешь по дороге.  Понесет Кондратьев.
        А на следующий день снова заработала пекарня,  и нам выдали свежий хлеб. Белый и черняшку.
        Но все еще долго вспоминали те сухари.  Насушенные, когда мы еще не родились.