3
До полного изнеможения колотился обезумевший пленник на прочной привязи, стараясь понять, почему же этот злой подросток так жесток и несправедлив к нему.
Обессиленный, с окровавленной конечностью он через какое-то время присел на скате крыши, с тоской и надеждой глядя в раскинувшийся над ним голубой простор неба. Отдохнул чуть-чуть, отдышался, снова взлетел и начал кружиться, насколько позволяла длина нитки, отчаянно пытаясь освободиться от подлой и крепкой привязи. Вторично устав до изнеможения, вновь присел на скате железной крыши. Но разохотившийся Петяй то и дело дергал за нитку, кричал, свистел, побуждая пернатого «артиста» к новым пляскам в воздухе. И опять взлетал над крышей измученный Белохвостик, так и не поняв, что же с ним приключилось.
После четверного или пятого изнурительного «танца» натягивающаяся до предела нитка перетерлась об острый выступ железного водосточного желоба и лопнула. Неожиданно освободившийся Белохвостик, издав радостный крик, возликовал и взвился в чистое высокое небо. Пока хватало сил, с упоением летал в поднебесье с куском нитки на лапке. Лишь к вечеру, обессиленный и проголодавшийся, возвратился на свой выступ под аркой и долго силился уяснить, за что же мальчишка посадил его на аркан? Сильно жгла и болела нога, кружилась голова. И только на второй день осмелился вылететь к мусорным ящикам и подкрепился там несколькими крошками замерзшего хлеба.
Намертво впившаяся в кожицу лапки петля день ото дня резала все больше и больше, и Белохвостику становилось все хуже. Даже к ближайшим ящикам, где можно было чем-то поживиться, вылететь было трудно. Изболелся сизарь, исхудал, ослаб до крайности. А январские морозы крепчали, пронизывающие ветры дули днем и ночью. От истощения и озноба беспрестанно и самопроизвольно закрывались глаза, и грезились ему кучки разваренной вермишели , какую доводилось клевать у симпатичного и добродушного старика. Предвиденное принимал за реальность, поспешно начинал клевать во сне и… сваливался с насеста. Но услужливые крылья тут же раскрывались и спасали его от смертельного удара о промерзший асфальт.
И Белохвостик решил искать спасения у доброго человека, который так приветливо встречал его раньше. Очнувшись от очередного обморочного забытья, поднатужился из последних сил, кое-как долетел до знакомого подоконника на первом этаже и через стекло увидел хозяина квартиры: он снова сидел на полу и что-то мастерил. Прошло какое-то время, прежде чем симпатичный старик разогнулся, отодвинул от себя маленький стульчик, потянулся, выбросив над головой руки. В это же самое время погибающий голубенок стукнул клювиком в стекло. Старик оглянулся на стук – и его лицо озарила приветливая улыбка. Подъехав на своей дощечке к окну, он радостно воскликнул:
- Привет, синьор белохвостый! Давненько не виделись. Зазнался, что ли? А я, брат, болел… Сильно болел… Да и у тебя, вижу, что-то вид неважнецкий. Изголодался, поди. Минуточку! –Придерживаясь стенки,он подкатил к тумбочке, достал белый хлеб, раскрошил его на ладони и, проделав такой же путь обратно, высыпал крошки на подоконник. Подтянулся, кое-как достал до нижней защелки и открыл окно. Дунул ветер – и почти все они слетели наружу, соскользнули с заледенелого снега и попадали вниз, где их тут же подобрали голодающие собратья. Лишь две маленькие крошки задержались около Белохвостика. Он бережно склюнул их, чуть-чуть повеселел, но лететь никуда не мог. Прижался бочком к оконной раме и задремал.
Не вспорхнул он, не бросился наутек и тогда, когда к окну подошла белокурая девочка, бережно взяла коченеющего страдальца в свои теплые и ласковые ладошки и передала старику.
- Во-о-от оно что-о-о! – понимающе воскликнул он, разглядывая скрюченные пальцы на лапке птицы. – Кто же тебе сделал такую пакость? И за что? В чем твоя вина? Ах, негодники! Ах, жестокосердные! – Он прижал голубенка к губам, согревая его своим дыханием. Чувствуя дрожь полуживой птицы, с горечью думал о человеческой жестокости, которую испытал не один раз и на себе. Кто, если не родители, виноваты в том, что их дети растут злыми и жестокими? Кто, если не родители, виноваты?
- Деда, деда! – заволновалась девочка, разглядывая голубенка. – У него лапка кривая… Она сломатая…
- Скорее всего, это сделал Петяй из нашего двора, - глухо промолвил старик, трогая безжизненную лапку птицы. – У него и отец порядочный живодер. В этом, Настенька, вся суть. Сейчас, сердешный, тебе станет легче. Поможем, подлечим… - Он достал со стола ножницы, бережно притиснул голубенка к груди и с большой предостороженностью отрезал тонкую полоску засохшей кожицы, на которой держалась уже омертвевшая лапка. Смазав культю вазелином, погладил влажную спинку. – Не паникуй брат, - успокаивал дрожащего птенца. – И с такой оснасткой жить вполне можно. Поверь моему опыту. Больше полстолетия я передвигаюсь по земле не как все люди. Ползаю… - Дед Малый глотнул перекрывавший дыхание комок, поперхнулся: Кхы! Кхы! – Снова глянул на опухшую культю голубенка, подул на нее, вздохнул. – За что же ты-то лишился ноги? Я – за свою Отчизну. За нее, брат, за нее… Жизнь не щадил, а ее берег… Где она теперь?.. За что страдал, за что мои холодные ноги лежат где-то в земле или в овраге, обдуваемые ветрами? – Старик всхлипнул, дернулся, будто его кто ударил, - и заскрипела под ним старая деревянная дощечка, точно откликнулась на его боль. И он снова заговорил, неведомо кому адресуя свою исповедь: - Уже вовсю гремел праздничный салют в честь наших славных победителей, в майское небо летели фуражки, пилотки, ремни, вокруг ликовали люди, не стыдясь слез, а меня в это же время несли на плащ-палатке окровавленного, с оторванными ногами… Если бы совсем, а то… В неполных семнадцать лет – инвалид… - Старик поднял воспаленно блеснувшие глаза: - Теперь и ты, будешь прихрамывать при ходьбе. Мы, братишка, оба искалеченные. Но ты счастливее меня: у тебя есть крылья. О-о-о, это большое дело – ты будешь летать! А я… Я навечно привязан к земле… Я ползаю… Я ее руками щупаю…
Торопко билось сердчишко полуживой птицы, пригревшейся в ладонях старика. Дед Малый сидел неподвижно, гладил спинку голубенка, а сам смотрел в сторону окна, за которым едва сводили концы с концами люди, птицы, животные.
Отогреваясь, Белохвостик сидел уже на укороченной выше колена ноге старика. Пристально глянул ему в лицо, негромко гулькнул, очевидно, соглашаясь с ходом горьких размышлений человека, пережившего какую-то большую трагедию, пока не понятную ему.
Через несколько минут бесконечно благодарный птенец пригрелся у человеческого тепла и забился глубоким сном.
Пробудился Белохвостик тогда, когда в квартире никого не было. Зато около клюва обнаружил аппетитно пахнущее пшено и в блюдце водичку. Наелся, напился вдоволь и снова задремал, набираясь у добрых людей сил. Очнулся от прикосновения маленькой теплой ладошки: девчушка присела рядом, разглядывая его со всех сторон, что-то ласково ворковала и нежно поглаживала шейку, из которой не так давно злой мальчишка выдернул несколько перышек. Расхаживая с ним по комнате, рассказывала ему о красивой сказочной жар-птице, о Красной Шапочке и о своей маме.
Через несколько дней в тепле, сытости и ласке Белохвостик окреп уже настолько, что взлетал на шкаф. Там ему понравилось местечко за большим чемоданом, и он отдыхал и выздоравливал. Девочка постепенно приручила его клевать зерно с ее ладошки. Не прогоняла пернатого друга и тогда, когда тот садился ей на плечо и нежно прикасался к ее щечке. Полюбила она Белохвостика и была несказанно рада, когда, проснувшись в своей кроватке, видела его рядом.
- Доброе утро, птенчик! – здоровалась с ним, тепло улыбаясь. – Ты уже выспался? Позавтракал?
Стоя на одной лапке, сизарь смешно склонял головку и поблескивал счастливыми глазками.
Однажды, хорошо выспавшись на шкафу за большим чемоданом, Белохвостик вытянул на всю длину правое крыло и внимательно осмотрел его перышки сверху и снизу. Такую же процедуру проделал и с левым крылом. Затем радостно гулькнул, перелетел со шкафа на подоконник и стал глядеть во двор. Там, неторопливо разгуливая по начавшему таять снегу, жили его собраться.
Дед Малый сердцем уловил смысл тоскливых взглядов пернатого гостя. Потянулся к нему и запросто взял голубя в руки.
- Понимаю, понимаю, - сказал он, осматривая культю птицы. – Тесно и скушно у нас. Не для тебя человеческое жилище: тебе нужно небо и солнце. Там свобода и простор. Это вполне законно. Выбирай, брат, где тебе лучше. Ты – птица вольная. Хорошо птичке в золотой клетке, но лучше – на зеленой ветке. Закон природы… Улетишь, а мы с Настенькой будем скучать и ждать будем… Открой-ка форточку, внучка! Быстрее!
Не спеша, девочка подошла к окну, залезла на табуретку, щелкнула задвижкой и распахнула окно настежь.
- Знай, птаха, с довольствия не снимаем, - трогательно промолвил дед Малый, прощаясь с Белохвостиком. – Всегда будем рады тебе. Если что – прилетай.
- Гур-гур-гур! – с достоинством ответил голубь, пристально глядя на своих благодетелей. Затем здоровой лапкой оттолкнулся от теплой ладони старика и, торжествуя, полетел над крышами сараев и гаражей, над знакомыми домами и потемневшими вершинами тополей и лип, туда, ближе к солнцу, зависшему над городом. Через некоторое время, развернувшись, сделал круг над родной аркой, где родился и вырос, снова приблизился к раскрытому окну и, увидев знакомые лица, еще раз приветливо гулькнул, выражая добрым людям свою безмерную птичью благодарность.
Настенька, хлопая густыми светлыми ресницами, с грустной улыбкой смотрела вслед удаляющемуся голубю.
- Прилетай, Белохвостик! – кричала она, высовываясь из окна. – Прилета-а-ай! Будем жда-а-ать…
На ее глазах он становился все меньше и меньше и вскоре растаял в голубом просторе весеннего неба.
Подняв над головой худую, в синих набрякших узелках руку, дед Малый сидел на своей дощечке и глотал слезы.
На улице разгорался новый весенний день.