Танька

               

   Машину, которой мы пользовались на службе, Николай собрал своими руками, добывая запчасти и детали в автохозяйствах, благодаря красноречию и умению вести задушевные беседы с мелкими начальниками и шоферами.
   Сборка и доводка одряхлевшего «пикапа» армейского образца ГАЗ-69 А, получившего неизвестно от кого малоприятную кличку «козел» за способность на большой скорости прыгать по плохой дороге, шла туго. Николай истратил немало своих средств убеждения, пока дожил до дня неторжественного, им одним оцененного, одному ему приятного – выезда «козла» из бокса ведомственного гаража. Шоферы, помогавшие в ремонте, закусили выставленный Николаем литр самогона им же принесенными салом и помидорами, смеялись над собой:
- А ведь обманул, чертов Анискин! Вокруг пальца обвел. Аппарат-то  ему, считай, даром обошелся!
- Во-во! Ты же ему первый коробку передач приволок, сам перебрал и установил, кулема!
- Да хрен с ним, с «козлом», пусть бегает. Анискин тоже мужик неплохой, пригодится. И водяру хорошую приволок. Наверное, из старых запасов.
   Николая прозвали Анискиным еще в бытность его участковым инспектором. Появился он в поселке в начале зимы, носил погоны старшего лейтенанта милиции и рыжие усы, придававшие округлому лицу солидность, которая исходила и от всей его коренастой фигуры, и от неторопливой походки.
   Намек на старые запасы напоминал о том, что кто-то из водителей в качестве понятого «тряс» самогон с участковым у сельских жителей еще в те времена, когда изъятую жидкость не обязательно было уничтожать «путем выливания на землю», направлять на экспертизу, а составленные документы – в суд. Ошарашенный хозяин самогонной продукции молчал в тряпочку, а найденную «злодейку» в качестве поощрения потребляли активисты из дружинников и понятые, авансируясь этим на дальнейшую беззаветную деятельность по охране общественного порядка в борьбе с пьянством и алкоголизмом.
  Кличка сохранилась и после перехода Николая в уголовный розыск, чему предшествовала хлопотная работа на участке. Он ее, эту работу, знал досконально, с людьми сходился быстро; потенциальные нарушители, а паче всего – шоферы-калымщики и  любители выпить, пошуметь, - гордились своим знакомством с участковым, вспоминали про случаи, когда он их вышибал из кафе. Анискиным его звали и свои, сотрудники ОУР, и представители других немногочисленных служб районной милиции.
   Стояла поздняя осень, был ноябрьский серый день, настроение наше погоде соответствовало. Мы вдвоем отрабатывали улочки в районе совершенного накануне убийства. Мне было интересно и ново участвовать в раскрытии такого тяжкого преступления, хотя о задачах своих имел представление смутное, испытывал гордость оттого, что работаю с опытным сыщиком – семнадцать лет в органах! Мы представляли собой оперативно - розыскную группу, поэтому, с важным видом чавкая по грязи, я ходил за Николаем с тощей папкой под мышкой по домам, номера которых он вычитывал с мятой бумажки, врученной ему на оперативке начальником уголовного розыска. А в группу я, «бесформенный» инспектор по делам несовершеннолетних (то есть, неаттестованный и не одетый в форму), попал случайно: сотрудников свободных мало, я под руку подвернулся, когда Анискин спорил с начальником ОУР Мелехом:
- Не поеду я один! Не положено в одиночку работать. Если что случится…
   Мелех схватил меня, мимо пробегавшего, за рукав:
- Вот, твой друг, детский милиционер, в бой рвется. Вы с ним подвиг совершите, все преступления прошлых лет попутно раскроете. И не скучно будет вдвоем…
   Скучно?! Уже когда я работал в милиции, сотрудника, который пошел усмирять пьяного соседа, тот зарезал кухонным ножом. А ведь и в баньку вместе ходили, и  рюмочку выпивали вместе по праздникам…
   После нескольких часов езды по улочкам и закоулочкам, хождения по частным домам, выслушивания непонятных мне вопросов Николая и ответов осторожных хозяев и хозяек, я отупел, устал и перестал вникать в разговоры, отказывался от сигарет, предлагаемых Николаем, не замечал растущего раздражения в его голосе, нелестных реплик в адрес руководства, «козла», дорог, погоды и убийцы, из-за которого мы «уродуемся». Чтобы не распалять друга – он, когда злой, выражений не выбирает, пользуется русскими стандартными, - я умолчал о том, что меня ждет моя непосредственная работа, о которой меня завтра спросит тот же Мелех: встречи в школах, беседы на предприятиях, тьма бумажек – почты, полученной у «вечного» секретаря райотдела Анны Степановны. А почту надо исполнять в первую очередь и отчитываться за выполнение утвержденного начальником плана работы на день, неделю, месяц, квартал.
   Участие в раскрытии преступлений – удел всех сотрудников небольшого райотдела – сильно отдает душком привычного аврала. Роль инспекции по делам несовершеннолетних самая двусмысленная в этом нужном деле. Раскрытие преступлений – основной показатель в деятельности уголовного розыска, всей милиции в целом. Если ты внес в него ощутимый вклад, получишь благодарность, а то и денежную премию. Но если преступление, раскрытое тобой или с твоим участием, совершил подросток, состоящий на учете, готовься к очень крупной неприятности. И ничто и никто тебе не поможет. Не захотят. Заслуг не вспомнят, всыпят по первое число. «Наша служба и опасна, и трудна». С мыслями почти гамлетовскими: »Раскрыть или укрыть?»
   Убили человека. Плохого, никчемушного, всему городку глаза намозолившего выпивоху Никиенко: ходил, грешным телом светил, штаны, вместо пуговиц, на проволоку закрученной держались. Жена тоже под стать своему благоверному, в последние годы его не праздновала, деньги и «пойло» отнимала, порой поколачивала. О житье – бытье детей и разговора нет. Полная, голодная свобода. Старший Юрка подворовывал по мелочам, шлялся Бог весть, где ночами. Вот и появился формальный повод включить меня в оперативно – розыскную группу «по раскрытию убийства гражданина Никиенко 11 ноября 198…года  по улице Гоголя около 23 часов, совершенного неизвестным(и) лицом (лицами».
   Семья-то неблагополучная, а семьи такой категории входят в круг интересов инспекции. Ничего, что основной причины неблагополучия нет – скончалась. «Кому нужно, чтобы ты работал? Главное, чтобы мучился», - бытовала поговорка в милиции.
   Жили Никиенки в старом глинобитном домике, в нескольких десятках метров от улицы Ленина, центра города, на улочке, каких в городе множество: темной, грязной, по вечерам пустынной. Жили шумно, с частыми пьянками и скандалами, выдворением поздней ночью засидевшихся незваных, но пришедших с «банкой» гостей или родственников.
   Злополучным вечером, когда пить стало нечего, пьяный хозяин с более трезвым зятем вышли из дому в поисках добавки. Тротуар из щербатых бетонных плит был даже для них, статью не вышедших, узким, и редкие прохожие прижимались к заборам или торопливо шагали в невидимую грязь, уступая решительно настроенным на скандал мужикам. Но не все. Какой-то парень бесцеремонно столкнул плечом тестя с тротуара, его приятель в ответ на брань поддел ногой упавшего, погнался было за бросившимся бежать зятем, но в темноте споткнулся, махнул рукой, выругался и вернулся. Проходя мимо барахтавшегося в придорожной жиже, мычавшего что-то Никиенко, парень зло пнул его еще пару раз крепким ботинком на прощание:
- Падла. Вякает еще, курва.
   Зять, осмелев, возвратился к поверженному тестю, нащупал воротник его куртки, стал тащить родственника на тротуар, вопя при этом в сторону обидчиков:
- Подожди, сучий потрох, я тебя еще встречу! Ты у меня повертишься, как…- Но, услышав приближающийся топот, бросил тестя на тротуаре и рванул поросячьей рысью вперед, чем обеспечил тестя несколькими мощнейшими пинками по ребрам. Когда ворчание обидчиков стало удаляться и затихать, зятек с оглядкой подошел к тестю. Поставил его, грязного и липкого, к забору, но увести с собой, хотя и дом рядом совсем, не смог. Силы иссякли, а тесть превратился в тяжеленный мешок: и бросить жалко, и унести нельзя. Пришлось прислонить его к замшелому забору и шагать за подмогой.
   В доме продолжалось злое веселье. В тарелках валялись вонючие окурки, табачный дым висел под потолком. Несмолкаемый гул стоял в комнатушке, «и стол стоял на четырех, хоть пьяным был не он, а гости». О тесте никто не спросил у Лося, так зятя называли по-домашнему. Выпить не было, интерес к Лосю сразу пропал. Малость протрезвевший зять взял в коридоре велосипед, выволок его во двор, сорвал бельевую веревку, натянутую между деревьями, и поплелся выручать Никиенка. Обнаружил старого не сразу: тесть должен был стоять, а нашел его Лось лежащим под оградой. Битый час он устраивал тестя на велосипед, измучился, измарался весь: то велосипед упадет, то тесть оземь брякнется. Юрка, шурин, помог. Увязали батю, как куль, только ноги по земле волочатся, притащили домой, в коридоре на старую кушетку уложили. Ну, куда было с ним? В доме гости, а он весь из грязи слепленный. Тут один гость еще выпить принес. Черт с ним, дураком, до утра очухается. Не впервой. Бывало хуже. Никиенка сразу позабыли, налегли на выпивку, закусь, на песни…
   «Скорую» вызвал Юрка, сын. Ему 16, он пьет мало, проснулся раньше других. Около десяти часов. Поздно.

                * * * 
    Перекусили мы в бывшем пивном баре, ныне именуемом «Пельменной». Изменилось только название, назначение осталось прежним, и кличка «гадюшник» соответствовала. То же пиво, те же завсегдатаи с карманами, топорщащимися от бутылок. Обслужили нас относительно кондиционными пельменями и пивом, так как знали по частым вечерним наездам и обслуживающий персонал, и клиенты. О наездах отдельно: это не наезд польской шляхты на зарвавшегося соседа, просто каждый работник милиции обязан был отработать определенное время по охране общественного порядка за счет личного времени. Это значит -  после службы, согласно графику, энное количество часов нужно было провести, обходя злачные места, торговые точки, танцульки и дискотеки (фальшивое название «дискотека» прочно утвердилось в культурном быте города). «За счет личного времени» приходилось, подменяя дежурную часть, выезжать за тридцать – сорок километров на семейный дебош, кражу из бедного сельского магазинчика, разбираться в юношеских драках с участием  нескольких десятков представителей молодого поколения с каждой стороны, и переть пьяниц в вытрезвитель.   Все сделанное во благо общественного порядка учитывалось в специальной личной книжке сотрудника на основании записей в журнале учета лиц, доставленных в дежурную часть, вытрезвитель, ДНД города. Тяжкое, кстати, дело – дежурство с дружинниками: если надумаешь кого задержать, особо ли распоясавшуюся пьянь в ресторане, зачинщика уличной драки, нарушителя вечерней тишины и покоя граждан – помощи от дружинников не жди. У каждого из них найдутся друзья и знакомые среди нарушителей, знакомые знакомых или друзья друзей. В лучшем случае дружинники сойдут за свидетелей. Или не сойдут, а уйдут. Трех дней к отпуску не дают, а энтузиазм – понятие устаревшее, в органах себя не оправдывает. 
   Николай заметно успокоился, от еды подобрел. Курит уже не рывками, пепел под ноги на пол не стряхивает. Выехали на ровную дорогу, солнышко скупо прорезалось. Дорога идет под гору, к городской бане, отрезок длинный и без перекрестков. «Козлик» не прыгает, ухабов мало – катимся. Я тоже ожил, взбодрился. Солнце мне понравилось, на душе веселее стало. Смотрю по сторонам, но без милицейского намерения что-то, представляющее интерес, уловить. Просто, из интереса. Молодые мамы с колясками – густо справа, на солнечной и безветренной стороне. Справа, на пешеходной дорожке, спокойнее, людей меньше, но ветрено: полы плащей развеваются, волосы путаются, мешают. Но асфальт чище вроде бы.
     Это что? Подростковое пальто из драпа в крупную зеленую клетку, а над пальто светлая, с золотистым отливом, ветром растрепанная грива. А обладательница ее совсем юная, но лицо даже в профиль какое-то усталое, блеклое, взгляд отрешенный. Неприятный чем-то взгляд. И сапожки не по сезону и фасону, коричневые, войлочные, а она в них – по грязи. Обидно порой за провинцию нашу: или беднота, или безвкусица, а еще хуже, если то и другое вместе.
   - Девушка, вас подвезти?
   Безразличие стерлось с ее лица, в глазах испуг метнулся. Но странно – молчит. Мне, чтобы она в машину села, выйти пришлось: в пикапе по одной дверце с каждой стороны, сиденья с откидными спинками. С задержанного, например, глаз нельзя спускать, каждое движение надо фиксировать, руки свои держать свободными – а ты ему спинку сиденья откидываешь, под локоток подхватываешь. Как эту деваху: пальто влажное, на ощупь грязное. И запах от него.… Как объяснить? Нечистоплотного быта. Плесени. Грязной кухонной тряпки. Передать трудно.
   Николай увеличил скорость:
-   Простите, девушка, вам куда?
   В ее речи слышится акцент уроженки западных областей Украины:
- До центру. Лучше, если  ближе к магазинам. Я тороплюсь – меня ждут.
   Ждут, как же. Папа с мамой. Или тетя, судя по одежде – чужая. Она мало похожа на девчонок, кого родители в магазин посылают. Сумки не видать. Деньгами не пахнет. А чем же пахнет? Ну-ка, поближе. Точно, вином, дешевым. Перегар вчерашний. Николай продолжает разыгрывать галантного кавалера. Это у него в крови – с женщинами любого возраста изображать джентльмена:
- Куда вы, простите, торопитесь? Послушайте, Михаил Иванович (это порция вежливости мне), наша юная дама торопится. И ее ждут. Везет же некоторым! Я бы тоже такую симпатичную девушку ждал. Кто, если не секрет, такой счастливчик? Как вас, кстати, зовут?
- Таня.
- О! Мою дочку зовут Таней. А где вы живете? В нашем городе давно?
   Ошарашенная словесным ливнем, Татьяна рассказала, что живет в городке недавно, на квартире у знакомой, сейчас пока не работает, уволилась из автопарка, где была кондуктором автобуса. Знакомая ее была замужем, но развелась, хотя муж бывший к ней по-прежнему ходит. Нет, детей у них, вроде бы, нет, фамилии ее она не знает, точнее – не помнит, запомнить не пыталась, зовут ее Светой, вот она ее сейчас и ждет, вместе с бывшим мужем. За вином послали. Адрес? Щорса, двадцать четыре, частный дом. Какая прописка! Паспорта нет, хотя возраст иметь его уже позволяет, он на прежней работе остался, не отдают. Говорила уже, что работала кондуктором? Так у нее дневную выручку украли. Ну, не украли, сама своему парню отдала – заняла, что ли. А он не вернул, поэтому ей и получку не дали, и паспорт не возвратили. Мол, деньги вернешь, получишь расчет. Парень где? Мой, Гришка? Там, у Светки, спит еще. Вчера долго сидели. Я и не пью сильно много, это Гришка со Светкиным Анатолием, да еще дружки с бутылкой заходили,… подождите, мы куда это приехали? Мне в магазин надо. В милицию?! Так вы из милиции? А я им рассказываю, душу изливаю. Всю, как есть, вывернула! Теперь мне кранты, в суд поволокут, на автобазе обещали. Не хочу! Пустите, я уйду, ждут же меня! Ну, пустите, а?...
   У Николая в кабинете Татьяна утихла. Сникла вся, сидела на стуле сгорбившись, подобрав под себя ноги в забрызганной войлочной обувке. Николай, очевидно, что-то решил про себя, помолчал немного, покурил. Мне на ум ничего не приходило, в связи с Татьяной происшедшее. Я думал о ее судьбе, о ней, приехавшей из далекого села в чужой незнакомый город, где говорят, хотя и на похожем языке, да на другом диалекте – вот вам и барьер, один из многочисленных, стоящих между нынешними людьми. Не принимают на работу чужих людей в малых городах, тем более – девчонку несмышленую, без образования, без друзей, денег, связей, приличной одежды, а теперь еще и попавшую в сомнительную компанию. Жаль дурочку, до щемящей боли жаль ее голубых, как студеное озеро, глаз, умеющих – я заметил, - быть и порожними, и порочными, и молящими. Жаль. Борьба противоположностей, все правильно.
   Николай перестал дымить, прокашлялся:
- Все, Татьяна, поехали!
- Куда? – встрепенулась. Сообразила. – Я же сказала, они дома, закрыты снаружи, а ключ вот, у меня. Я не поеду, боюсь. Знаете, какие они злые, избить могут, прямо ужас. Я не поеду! Вот ключ.
   Я просидел с Татьяной в кабинете Анискина около получаса. Она уже не поглядывала на меня с беспокойством после каждого вопроса в ожидании подвоха. Даже изредка улыбалась. Историю ее я угадал: семья большая, доходы малые, отец пьет, а детвора ему до лампочки. Татьяна не очень себя блюла, «гулять» начала еще в восьмом классе. Парни были постарше, ей даже деньги давали.… А теперь Гришка, этот гад, тут деньги отобрал, сам не работает давно, пьет с дружками, какие-то делишки с ними обсуждает, картами не гнушается. Жениться обещал, но теперь она знает, что не женится. Нет, и она за него не пойдет. Ни за что, нет. Почему? Не скажет, стыдно. Или ладно… Он ее вчера своему дружку подложил. За так. За долг…
   Светку Николай привез во всей красе: растрепанную, запухшую, в грязном халате с размытыми, застиранными цветочками. Психолог! Момент неожиданности, похмельное состояние, быстрота и натиск мигом сбили наглую спесь. Женщина поняла, что ее ни в чем не обвиняют, разговор идет по совсем другому руслу, минуя ее особу и жизнь, скупо рассказала о Татьяне, о бывшем своем муже Анатолии:
- Что Татьяна скулит? Кто-то ее бросил, я подняла, пропасть не дала. Да, не работаю, имею право. Из-за ребенка: есть он, как нету. У матери живет. На что? Я ей алименты отдаю. Сколько? Столько, сколько получу. Я что, виновата, что он по-настоящему работать не хочет? Да, возьми да выгони. А где лучше взять? Вчера вечером вместе сидели. Вчетвером. Потом Танька спать легла. Да, комната одна, но есть еще кровать за ширмой. Видели? А я с Анатолием с другой стороны сплю, у стола. Ну и что же, что слышит и видит? Не маленькая уже, ей больше шестнадцати. Да и сама тоже хороша. Ага. Так мы в карты играли. До полуночи. Гришка, я и Анатолий. Ну, выпивали. Кто приходил? Гришкины дружки. Не шатались, значит, не пьяные. С бутылкой. Распили мы ее вместе. Один, что помоложе – Сашкой зовут, - у Гришки долг какой-то потребовал, а у того денег нет. Сашка сказал: «Тогда в счет долга», и к Таньке за ширму пошел. Ну, что тут непонятного? По теням же все видно. И кровать скрипучая. Анатолий спросил у Гришки: «Что ж ты так?» А тот буркнул только: «А я ему долг отдаю», - и снова в карты уткнулся. Нет, Танька не кричала, на помощь не звала, к нам не выбегала. Видно, понравилось. Те двое вскоре ушли. Да около полуночи ушли, говорили еще, что подрались на улице с кем-то по пьянке, - так у них частенько бывает. Имени второго не помню. Он около двери сидел, не хотел дальше проходить – мол, обувь грязная, наслежу. Скромный какой-то. А Сашка наглый, он и к Таньке в ботинках полез. Скотина.
   Соколов Сашка учился в ПТУ, был моложе своего приятеля Шегловского на пять лет, но наглее в пять раз. И все он отрицал: пьянку, драку поздним вечером, визит в Светкину «хату», тем более – происшедшее с Татьяной. Но против фактов, как известно, не попрешь. Допрашивали его то трое, то пятеро, в том числе замначальника райотдела с почти тридцатилетним стажем оперработы. Тот со всех сторон заходил, убеждал, угрожал – все без толку, мимо. Все-таки Анискин в психологии оказался подкованнее: ведь никто из задержанных не знал, а следователи не учли, что о смерти Никиенка знает только его семья, да и кому он там особо нужен!
- Ты вот что учти, дурак. Тебя о чем спрашивают? О Татьяне. Ты ее насиловал? Нет. Насиловал, спрашиваю? Видишь, нет. И свидетелей тому куча. И сама она то же говорит. Так насиловал?
- Нет. Она сама согласилась. Ей Гришка велел.
- Ну, вот. А мужикам рожи за что набили? За дело хоть? Вечно у вас кулаки по пьяни чешутся.
- Да угрожал там один. Козел старый. А сам на ногах не стоял. Пришлось дать по рогам.
- Ладно. Распишись. Как за что? Не насиловал Таньку, так? По роже дядьке пьяному дал. Ну, пнул пару раз. Так. Пока нет, не свободен, еще разговоры будут.
   Шегловский сознавался трудно, болезненно. Как будто умирал. Ох, тоска вселенская слышалась в голосе: ведь чуть больше года прошло, как пришел из армии и женился, и жена как раз в роддоме, по этому поводу выпить решил. Выпил…
   Жена Шегловского родила, когда он был уже арестован. 
   

                * * *
   
   Домой мы возвращались поздно. Устали, почти не разговаривали. Николай ехал быстрее обычного, ночь не ночь, а утром все равно на работу.
 - Слышь, Коль, а что будет с Танькой?
- Что, что! На работу устроим. Или родителей вызовем.
- Хороши мы, птицы. На Таньку, как на живца, убийц поймали.
- О, черт! Снова яма. Помолчи, ладно?