Дорога казалась сложенной вдвое.
Cтук рельсов нарушал майскую картину уплывающего пейзажа. Самого пейзажа, впрочем, уже не было видно. Накатывающие сумерки за окном сливались с темнотой вагона, и только новенькая блестящая луна плыла в ритме железных колес, освещая зевающие верхушки засыпающих берез.
Как описать это ощущение неотвратимой невесомости, охватившее вдруг ее? Когда пункты А и Б, откуда и куда согласно расписанию неслась расхристанная электричка, превратились всего лишь в незначительный повод для того, кто хотел погрузиться в двухчасовой летаргический сон.
Внезапно в вагоне зажегся свет и желтые, моргающие лица застигнутых врасплох пассажиров, растерянно всплыли на поверхность. Сидящий рядом с ней мужичок, в ковбойской рубашке и красных кедах на маленьких, каких-то детских ножках, спешно потянулся и достал из саквояжа книжку. Она с любопытством взглянула на книгу, пытаясь разглядеть название, но не успела – он аккуратно развернул обложку на коленях и начал читать, как-то странно водя пальцем по строкам…
На соседнем сиденье расположилась семья: немолодые уже муж с женой и девочка лет четырнадцати. Девочка сидела чуть дальше, чуть прямее и чуть напряженнее, чем они. Казалось, что она отделена от родителей незримой стеной своего детского максимализма. И пара тихонько переговаривалась, стараясь не касаться этой прозрачной стены, чтобы она не зазвенела, обнаружив себя в этих вечных семейных прятках. Потом муж встал, стараясь достать с полки тяжелый чемодан. Жена, вскочив, стала помогать ему, чуть коснулась его руки грудью, и тайком улыбнулась мужу, словно подросток, за которым из окна следит строгий отец. Девчонку, впрочем, не обманула эта скрытая улыбка. Демонстративно отвернувшись к окну, она вгрызалась в жвачку, зажевывая свое неожиданное презрение и невесомую детскую любовь к этим старым чудакам, которые по странному капризу случая, стали ее родителями…
Потом девочке пришлось подняться и вместе с ними гуськом пробираться к выходу, ударяясь о неповоротливый чемодан и потирая ушибленную коленку все с тем же независимым лицом…
Она, проводив семью взглядом, снова отвернулась к окну. С обеих сторон дороги электричку окружала плотная стена леса, который от желтого света железнодорожных фонарей казался почти черным. Вдруг в ее окне неожиданно появилась изящная белая полоса, которая летела вдоль плотных стволов. Она удивилась и оглянулась. Оказалось, что с другой стороны вагона лес уже кончился, и появилось светлое весеннее небо, которое, благодаря игре теней, отразилось в ее окнах, создавая иллюзию просвета.
- В жизни, как в поезде, главное, с какой стороны сесть, - сказала она вслух.
- Но всегда есть шанс поменять место, не правда ли? – неожиданно подал голос красноногий сосед, поднимая голову от своей книжки.
- Вы думаете? – удивленно спросила она.
- Я проверял, - ответил он и снова принялся водить пальцем по строкам.
Она вышла в тамбур, достала сигарету и подумала о том, не стоит ли ей поменять место самой. Длинные поездные разговоры заводить совсем не хотелось. Хотелось уткнуться расплющенным носом в окно и молча смотреть на тоненький месяц луны.
Но, когда она вернулась в вагон, дядечка в кедах уже убрал свою загадочную книжку (названия которой она так и узнала).
- К дочке еду, - начал он, - Не видел ее почти четыре месяца.
- Вы не с ней живете? – сочувственно улыбнувшись, спросила она.
- Нет… - она еще раз сочувственно улыбнулась, мысленно подсчитывая, сколько ей еще осталось ехать.
- Волнуюсь немного, - неожиданно признался он, - А лучшее средство от волнения – разговор с приятной попутчицей.
Она растянула губы в улыбке в третий раз…
- Как вы думаете, - продолжал дядечка, - дети в ответе за наши грехи?
- Смотря, наверное, что считать грехом, - растерянно ответила она.
- Что у вас случилось? – она уже настроилась на мучительную дорожную исповедь.
- Мне – сорок пять лет…
- Ну, это бывает, - от бесконечных улыбок у нее заболели губы.
- В этом году сын женился. Он у меня хороший парень, высокий, сильный, но не тонкий душевно. Весь какой-то рубленный. Может, поэтому и не складываются у нас с ним отношения. Чужие мы, разные…
- А дочка?
- Дочка… - он задумался, - Я вот спросил у вас про грехи, а вы не ответили, вывернулись. Не оправдывайтесь, я ответ уже знаю, хоть вопросов раньше и не задавал таких ни себе, ни другим. Жену мою Ларисой зовут, а любимую Наташей…
…Пятнадцать лет назад Наташа стояла на перроне захолустного подмосковного городка с букетом цветов. Мимолетно взглянув на нее, он неожиданно подумал, что так, наверное, должна была бы выглядеть чуть постаревшая Ассоль. Автоматически продолжая свой командировочный забег, он дошел до угла и оглянулся. Она продолжала стоять в той же позе.
- Девушка, а где тут у вас самый дорогой ресторан? – шутливо спросил он.
Она улыбалась и молчала. Пауза затягивалась и превращалась в неловкость. Он смотрел на нее и мечтал уже поскорее уйти, чтобы не выдать свое смущение.
Неожиданно она протянула ему букет цветов. Он начал отказываться, многословно объясняя, что ему некуда девать этот букет, разве только вот положить в чемодан. Когда он махнул рукой в сторону чемодана, она понимающе кивнула и вставила букет в ручку…
- В этот момент я и влюбился, - продолжал попутчик, - Тонкие руки, чуть небрежно вставляющие синие ирисы в ручку потрепанного чемодана – это была одна из самых красивых картинок моей жизни.
- Вы – художник? – с любопытством спросила она.
- Все на что я способен, как художник - это надеть красные кеды, - невесело рассмеялся он.
…Он не сразу понял, что Наташа – глухая. Минут десять еще пытался шутить, корректно втягивая живот и нарочито небрежно поводя эффектными плечами. Она послушно кивала и изящно выводила в воздухе мимолетные иероглифы.
Ему показалось, что каждый раз он ударяется об эти знаки, как о каменные столбы, разделяющие границы двух миров…
- Почему вы не ушли? – разговор с попутчиком уже не казался ей бездарной потерей времени.
- Признаюсь честно, я всегда был любопытен, а тут явно назревала увлекательная интрижка. В общем, - грустно вздохнув, он почесал джинсовую коленку, - обычная мужская надежда на халяву…
…Потом они переписывались на мятых клочках бумаги, которые он нашел в своем командировочном чемодане. Ночью она сама постучалась к нему в номер, и он молча обнял ее, поднимая легкое тело давно созревшей, как оказалось девственницы.
Через три дня, распаковывая его чемодан, жена вынула оттуда завядший букет.
- В этот момент картинка сложилась: тонкие молчаливые руки, сами протягивающие живые цветы, а другие по-хозяйски равнодушные, выбрасывающие засохшие букеты, - он неловко обнял свой неудобный кейс.
- Вы – поэт! – догадалась она…
- Для этого я слишком примитивен…
…Он не был поэтом, но тогда начал рифмовать строчки, по-прежнему уповая на силу слова. Через месяц после командировки он сказал жене, что записался в бассейн, а сам начал ходить на курсы жестового языка. Учениками этих курсов были в основном молодые матери, детям которых объявили страшный диагноз – врожденная глухота. Увлеченные общей бедой, они косились на него подозрительно. Так рыбки в аквариуме издалека рассматривают лягушку, интуитивно ощущая, что это инородное тело из «другого болота». Дома он, запирался в ванной, вынимал из сумки сухие плавки, и размахивал руками перед зеркалом.
Еще через три месяца Наташа снова ждала его на вокзале. На этот раз синие ирисы были уже у него в руках. Он слишком активно жестикулировал, подстраховывая движения словами. Она казалась еще более хрупкой и усталой, чем прежде. И он затих, снова, будто ударившись о границу ее молчания…
- Почему-то мне казалось, что, когда мы встретимся, все будет легко, - мой попутчик улыбнулся, - Я же вернулся героем, да еще и с трофеем в виде пары десятков жестов.
- Неужели Наташа не оценила ваш подвиг?
- Она его даже не заметила, - он опять улыбнулся, - Когда мы пришли в гостиницу, и я наконец-то обнял ее, она вывернулась из моих рук, взяла салфетку и нарисовала на ней ребенка…
…- Что это значит? – он нервно закурил, - Ты беременна? Ответь нормально!
Он кричал на нее, требуя ответа. Даже схватил за плечи, но тут же выпустил, стыдясь самого себя. Романтические воспоминания, которым было посвящено три с половиной месяца, исчезли. В его номере сидела молчащая женщина. Он бросал в нее слова, а они, как теннисные мячики, возвращались обратно, заставляя его лупить ее бессмысленными круглыми фразами снова и снова…
Наконец он устал и сел на кровать. Она повернулась и вышла. Он почувствовал облегчение…
В электричке затаилась тишина. Ее сосед устало откинулся на спинку сиденья, сидящая чуть вдалеке парочка беззвучно предавалась любви, и только колеса стучали по шпалам с ритмичностью сердечной мышцы. Они помолчали…
- А вы знаете, что глухие люди слышат стук своего сердца, - неожиданно спросил он.
- Нет…
- Когда я узнал, что родилась дочка, я спросил у Наташи только одно: «Она слышит?». Знаете, что она написала в ответ? «Она слышит звук своего сердца. Этого вполне достаточно»…
- Как зовут вашу дочь? – поинтересовалась она.
- Любовь. Люба…
- Красивое имя…
- Жена у меня очень легкий человек, - он опять повернулся к ней, - Мне всегда с ней было легко. Она легко воспитывала сына, легко прощала мне измены. Даже по утрам вставала легко, как птичка. Когда я сказал, что ухожу от нее, она с интересом спросила: «Надолго?»…
…Когда он начал думать о Наташе? Сначала не мог вспомнить даже лица – память выдавала информацию какими-то сморщенными обрывками. Но однажды заметил в метро женщину, которая выразительными жестами рассказывала своему белоголовому сыну сказку. Мальчик рассматривал книжку с картинками, потом поднимал на мать глаза, и они принимались громко хохотать, не сдерживаясь и не слыша звуков своих голосов.
Под аккомпанемент этого странного гортанного смеха, он вдруг четко увидел Наташино узкое лицо, которое осталось за гладкой дверью гостиничного номера.
- Почему-то с возрастом люди перестают рассуждать о возможностях выбора, - он опять прижался к портфелю, - Может быть, потому что количество возможностей сужается до уровня лесного ручейка. В ручейке нет волн, его берега можно нащупать обеими ногами. Я бы с удовольствием сидел у своего ручейка всю жизнь, но, к счастью, он засох.
- Значит, у вас не было выбора, - она рассмеялась.
…Он решил не предупреждать Наташу о своем приезде. Но, когда поезд остановился на маленьком вокзале, с надеждой начал оглядываться по сторонам. По перрону торопливо шагали разноцветные люди. Ему стало тоскливо. Закинув на плечо куртку, он достал из кармана истертую бумажку с адресом. На другой ее стороне был нарисован какой-то увядший ирис. «Без цветов и на этот раз не обошлось», - неожиданно весело подумал он и отправился искать такси.
У Любы оказались темные грустные глаза и маленькие неуверенные руки. Увидев его, она шевельнула пальцами: «Ты – мой папа?». Он кивнул головой, проглотив подкативший к горлу комок. Наташа взглянула на них и ушла на кухню ставить чайник. Весь вечер они сидели в тишине.
Ночью он понял, что вернулся домой.
- Врачи утверждают, что Люба не должна была родиться глухой, - тихо сказал ее попутчик, - Она не слышит, потому что тогда, в гостиничном номере, я смертельно испугался лишиться своего привычного ручейка.
- Это был сложный выбор, - теперь она сидела также напряженно, как он.
- Я не знаю, как научиться слышать тишину, не знаю смогу ли я променять привычное бормотание телевизора на их космическое молчание и я не слышу звука своего сердца. Но я вернулся домой, - поезд притормозил, ее попутчик поднялся и направился к выходу. В дверях остановился, взглянул на нее и начертил в воздухе один из загадочных иероглифов.
Она снова посмотрела в окно. Белая полоска света все так же плыла на уровне глаз. И колеса стучали по шпалам с ритмичностью сердечной мышцы. Было тихо.
- Я слышу звук своего сердца, - подумала она, - И этого вполне достаточно…