Егор Ерохин считался «первым парнем» на университете. Он не был красив классической красотой. Чуть выше среднего роста, крепкого сложения, непокорно-вихрастый. Его нос носил едва заметный след перелома, полученного в молодецкой драке. Губы были алыми и сочными. Как у всех очаровашек, у него на лице кричаще выделялись глаза. В темной каемке пушистых ресниц они были почти до неприличия выразительны. В зависимости от ситуации, из них выскакивали бесы или вылетали ангелы. Глазами Егор мог говорить, петь, смеяться, ласкать. Обаяние, водопадом хлещущее из него, сражало всех наповал. Егорушка ходил у судьбы в баловнях. Ему удавалось все. У него была хорошая семья. Он современно и дорого одевался. Уже на первых курсах Ерохин стал подрабатывать оператором на телевидении, что прибавляло ему очков и полезных знакомств. Егор жил широко и легко. Все экзамены он сдавал, не напрягаясь, без подготовки – за счет ловко подвешенного языка и магнетизма своих шоколадно-зеленых глаз.
Однажды мы толпились у двери, за которой мучила студентов преподавательница зарубежной литературы - старая дева-мужененавистница. Самым нашим умным-разумным зубрилам она ставила хиленькие четверочки, криво улыбаясь и покалывая в лица язвительными замечаниями. Ерохин выпорхнул от нее, по обыкновению, лучезарным. «Ну?», - застыли мы. «Пять», - небрежно обронил Ерохин и уплыл в волнах своего необъяснимого шарма.
Егорка, ко всем прочим достоинствам, был щедр. Он устраивал грандиозные «праздники жизни», на которые попадали совершенно посторонние люди, кормящиеся с барского стола не один день. Ерохин мог вдруг пригласить всю группу в ресторан или на премьеру модного спектакля. Мог приехать в студенческое общежитие с музыкантами, и уже через полчаса весь этаж отплясывал зажигательные танцы, прикладываясь к бутылкам с Ерохинским коньяком и закусывая Ерохинскими фруктами.
Разумеется, Егора любили женщины всех возрастов и социальных мастей. Егора любили желторотые абитуриентки и стервозные старшекурсницы, соседские бабушки, дородные поварихи из универовского буфета и наша скандалистка – уборщица тетя Валя, романтичные практикантки и строгие профессорши. В него страстно влюблялись, из-за него ссорились и даже дрались, его караулили у подъезда, ему писали письма и звонили по ночам, чтобы молчать в трубку.
Егор с готовностью отвечал на влюбленности, но недолго и ветренно. Не задумываясь, он менял подружек, оставляя на своем пути поверженные армии раненых сердец. О его похождениях ходили легенды. Но, невзирая на предупреждения об опасности, все новые бабочки слетались на свет Егоровых чар, чтобы основательно обжечь крылышки.
Меня сия участь счастливо миновала. Я воспринимала Ерохина как хорошего веселого товарища. И потому до поры, до времени все его сердечные дела и мучительные трагедии отверженных пассий проходили мимо, не задевая моего сознания.
Помню момент, после которого я стала пристальнее вглядываться в его отношения с женщинами. Это было не трудно – они всегда были у всех на виду.
…За окном вьюжил зимний вечер. Студенческое общежитие наводило скуку непривычным безлюдьем. Сессия была сдана, и все иногородние отправились к мамочкам на борщи. Мне нужно было задержаться на несколько дней, чтобы обрубить «хвост» несданного зачета. На нашем этаже остались лишь я и подруга по несчастью со старшего курса. Мы никогда не дружили - перебрасывались приветами и незначительными фразами. Вынужденное одиночество и долгота темных вечеров сблизили нас. Мы играли в карты, слушали магнитофонные записи, забалтывались до глубокой ночи.
Как-то, зайдя к Лене, я застала ее в глухой обороне от мира. Она лежала на кровати, уставившись в стену, и безмолвствовала. Я долго тормошила ее и расспрашивала о причинах такого состояния. Наконец Лена резко развернулась, села на кровати, сгорбившись. Стала тихо рассказывать про себя и Него, не раскрывая тайну имени своего предмета обожания. Пару месяцев назад она потеряла голову. Сначала было нечто феерическое: цветы, стихи, шампанское, поцелуи, закаты и рассветы. Потом, как водится, он стал охладевать и отказываться от встреч, ссылаясь на пустяковые причины. Лена же к тому времени увязла в романе всерьез и надолго. Стала преследовать его, вымаливать свидания, требовать объяснений. Он не говорил, что все кончено. Иногда возвращался на ночь, но после снова исчезал. Порой рисовался на горизонте своей воздыхательницы с новой счастливицей и цвел, как ни в чем не бывало. Лена страдала.
Она помолчала и стала произносить твердые страшные слова: «Недавно он ночевал в общежитии. Гулял со своей компанией. Пришел к нам выпивший, лег на мою кровать и уснул. Все разошлись. Мы остались одни. Я почувствовала тогда, что не могу так больше, что должна все прекратить. Я взяла нож и подошла к нему спящему. Я примеривалась, куда мне лучше ударить: в сердце или в горло. Даже заносила над ним нож, но в последний момент останавливалась. Я простояла так часа два, наверное, и не решилась на этот поступок…» Лена подняла на меня глаза, ополоснула сухим горячечным блеском: «Я тогда не смогла – испугалась! Но я должна, понимаешь! За все, что он сделал – должна его убить!»
Я совершенно не ожидала такого поворота, была сбита с толку. Не знаю, откуда, черпала до самого утра убедительные аргументы в пользу того, что «не надо ломать себе жизнь» и «все забудется», и «ты еще будешь счастлива». По ходу разговора я ненавязчиво выяснила, кто же этот роковой мужчина, вызвавший столь нешуточные страсти. Оказалось – Ерохин. Я пребывала в неком замешательстве. Мне думалось, он лишь легкомысленный мотылек. И вдруг – черно-красные тона губительных влечений, надрыв и смерть.
Лена, вроде, успокоилась внешне. Но после каникул я узнала, что она бросила учебу и уехала из города.
Я носила в себе чужую тайну, и на Егора смотрела уже через призму этой тайны. Знала теперь, что те, кого касался он своим мимолетным огнем, могут оказаться стоящими на краю пропасти.
Впрочем, любое чувство притупляется. И когда к окончанию последнего курса у Ерохина обнаружился серьезный роман, я уже как-то не вспоминала про изломы и раны. Егор на этот раз, кажется, влюбился очень глубоко. Его выбор был безупречен. Ингу Бог одарил лицом идеальных пропорций и строгой красоты. Темноволосая, темноглазая, слегка печальная – она напоминала библейскую героиню. Вместе они смотрелись, как картинка. Некая Егорова небрежность подчеркивала светский лоск Инги. А его широкоплечесть заставляла умиляться грациозной хрупкостью девичьей фигурки. Они почти не расставались, ходили, держась за руки, целовались на улице. И иногда – о, светопреставление! – в коридоре университета можно было увидеть, как Инга за что-то отчитывает Ерохина, а он роняет глаза в пол и многословно извиняется. Дело стремительно шло к свадьбе.
На этом этапе, не увидев счастливого финала, я уехала и с головой окунулась в свои дела. С моего горизонта надолго исчезли все университетские знакомые.
Прошло несколько лет, и я проездом оказалась в городе, в котором располагался мой альма-матер. За бутылкой вина мы с давнишней подругой вспоминали студенческие времена, безумные проделки и боевых товарищей. Попутно я узнавала их постуниверситетскую судьбу.
«А что Ерохин? Где он? Как они с Ингой?» - наконец спросила я. Услышанное заставило опечалиться и надолго задуматься.
В моей памяти остался стоп-кадр на моменте «дело стремительно шло к свадьбе». Как оказалось, действительно, шло. Были куплены шикарные свадебные наряды и кольца. Приглашены гости на торжество. Родители не могли нарадоваться на молодых голубков и спорили, в какую экзотическую страну их лучше отправить на месяц пить мед.
За несколько дней до бракосочетания Инга, как в плохой мелодраме, застала жениха в объятьях некой вульгарной девицы. Он, конечно, клялся, что черт попутал, и никогда раньше, и никогда больше…Но невеста в силу своего патриархального воспитания и врожденной гордости предательства не простила. Свадьбу отменили. Ерохин ушел в загул. А Инга ушла к давнему своему воздыхателю – солидному зрелому бизнесмену. Они очень быстро и без помпы поженились, и уже через год агукали над чудным малышом. Егор вернулся к прежним привычкам: менял подруг, гулял рубаха-парнем в компаниях, брал новые вершины на карьерной лестнице.
Так прошло еще года два. Жизни Егора и Инги катились параллельно, по негласному обоюдному договору никак и нигде не пересекаясь. Инга со своим бизнесменом поехали в очередной отпуск в Прибалтику, оставив сыночка нянькам да бабкам. Их машина попала в аварию, Инга с мужем погибли на месте. После того, как Егор узнал о трагедии, у него стали замечать первые седые волосы. Используя свои связи, правдами и неправдами, обив пороги всех инстанций, на коленях упросив бабушек и дедушек с обеих сторон, Егор смог оформить опекунство и перевез Ингиного малыша в свою холостяцкую квартиру. Он стал заметно серьезнее, трогательно ухаживал за ребенком, не жалея для него сил и денег.
Все же иногда Ерохин взбрыкивал. Во время одного такого «взбрыка» он вскружил голову юной модели. И даже пообещал жениться на ней. Полгода девочка ловила каждый взгляд, каждое слово своего кумира. А потом он заявил, что она ему надоела и больше не нужна. Девочка ушла домой. Поднялась на верхний этаж, открыла окно и бросилась вниз, на пыльный асфальт. Она выжила, но осталась калекой. Был сильно поврежден позвоночник. Врачи вынесли вердикт: она останется обездвиженной на всю жизнь. Егор ходил в больницу с цветами, там же сделал ей предложение. Сразу после выписки они отправились в загс: Егор – с седыми прядями, но все еще очаровательный, и красавица под белой фатой – в инвалидном кресле. Рядом стоял мальчик, празднично одетый, с чуть грустным лицом идеальных пропорций.
Подруга сказала, что теперь они тихо живут семьей. Егор много работает. А когда она встречает его, старается отвести взгляд. Потому что из его до неприличия выразительных глаз выплескивается какая-то нечеловеческая, запредельная тоска…
Над этой историей можно долго размышлять. Задать кучу вопросов – и не найти ни одного ответа. Трудно судить кого-то. Вроде, все справедливо: что посеял – то пожал. Но почему кажется, что пожатое несоизмеримо горче посеянного? Или, так и должно быть? Ибо зло возвращается сторицей.
Но кары небесной Егор не дожидался. Он мог остаться вихрастым мотыльком, пьющим нектар наслаждений из многих цветов. Его совесть прокричала ему, что он сам должен взвалить крест на свои плечи. И он взвалил. Неизвестно, какой ценой ему это далось. Неизвестно, что перевесит в Судный день: разбитые им ранее сердца или его плачущее сердце.
Понятно одно: из этой ситуации никто не вышел победителем. Все оказались разрушены.
2003 год