ГЕНРИХ - "ГЕНИЙ, ГЕНРИХ И ГАРМОНИСТ"
Поздняя осень сорок первого, Западный фронт. Командование спешно перебросило несколько стрелковых рот на юго-запад. Куда именно и зачем, простым рядовым не объясняли. Да тем и не хотелось ничего знать: после пяти ночей тяжелого марша многие мечтали о бое, как об отдыхе.
Показался край деревни. Долгожданный приказ:
– Рота, стой! Занять огневые позиции, окопаться!
Бойцы разбрелись по пригоркам, на ходу снимая с пояса лопатки. Один – совсем молодой и щуплый, будто шинель надели на кол, – уперся руками в колени и нагнулся, тяжело дыша.
Неподалеку уже вовсю орудовал лопатой плечистый парень с кудрявым чубом. Оглянулся на щуплого:
– Притомился, гений? – Сам он махал лопатой так резво, словно до того не шагал, нагруженный, всю ночь вместе с остальными. – Война, брат, это тебе… не клопов на печи давить! И не... героизм всякий, грудью… под пули и все такое. Война – это грязь... – Он мерно выбрасывал землю из ямы. – Пахота... Холод... И вши. – Чубастый энергично почесал шею под шинелью. – Зачем от мамки сбег, а?
"Гений" не отвечал, а медленно вертел головой. Потом побрел куда-то в сторону.
– Я тебе вот что скажу, – продолжал чубастый. – Мозги твои, они на фронте ни к чему. Пуля – дура, слышал такое? Вот то-то.
Его молчаливый собеседник раздвигал носком сапога купки травы на склоне пригорка – и наконец обнаружил неглубокий, но очень удобный овражек. Окопаться в таком куда быстрее, чем на ровной земле, а места – хоть на троих.
– Эй, Гармонист! Хватит копать где попало, тут уже готовое место есть! – крикнул он.
Гармонист – тот самый, чубастый и широкоплечий – насупился, но снаряжение свое подхватил и перешел. Оба закатали рукава.
Справились быстро: все строго по уставу, сантиметр в сантиметр. Прямо образцово-показательный окоп получился.
Друзья вылезли из окопа, отряхнули гимнастерки.
– Я еще травы сухой нарву, утеплимся! – решил Гармонист. Он любил удобство и не отказывался от своих привычек даже на передовой.
– Эй, кто закончил? – подошел командир взвода. – Соколов, вы с Меркулиным все?
– Так точно, товарищ комвзвода! – Николай Соколов вытянулся по струнке, насколько позволяла натруженная спина.
– Вот и славно, сходите на разведку. Немцы затаились где-то за селом, а где – непонятно. Разобраться!
– Есть! – гаркнул Гармонист.
Комвзвода покосился на задорный чуб Меркулина. Перевел взгляд на Соколова, вздохнул.
– Соколов, ты у нас молодой, да ранний. За старшого будешь. Да, и возьми Потоцкого, он тоже готов.
Подождав, пока командир отойдет, Меркулин больно пихнул друга в бок.
– Что, Гений, доумничался?
***
Трое красноармейцев перебежками пробирались по пустой деревне. Тяжелые шинели остались в окопах, и на холодном осеннем ветру всех троих била дрожь.
Соколов незаметно косился на Потоцкого. Что он, в сущности, о нем знает? Почему комвзвода не поставил старшим его? Не подведет ли?
В роте Генриха Потоцкого сторонились: то ли за «фрицевское» имя, то ли за еле уловимый западно-прибалтийский акцент и слишком правильную речь. Сам он тоже не стремился в компанию: когда между боями и переходами вокруг весельчака Меркулина собиралась вся рота, послушать разные байки и нецензурные частушки, Генрих держался поодаль, только следил за происходящим черными глазами.
С другой стороны… Именно Генрих первым заметил присыпанный землей снаряд, на котором чуть не развели костерок. Именно Генрих вытащил из-под пуль Калымова, когда тот запаниковал под первым в своей жизни кинжальным огнем и зачем-то полез наверх из окопа.
Нет, Потоцкий свой, и точка.
Кругом было очень тихо. Изредка поскрипывали распахнутые двери и калитки, хлопал на ветру забытый кем-то на заборе домотканый половик. И никаких следов перестрелки. Жителей, похоже, успели эвакуировать до прихода немцев – или же они ушли сами, собрали все пожитки и спрятались в лесу или в тылу.
Меркулин застыл на месте, поднял руку. Соколов с Потоцким замерли – и тоже услышали. Кто-то тяжело переминался с ноги на ногу, топтал сухую траву. «Пойду проверю», – знаками показал Соколов и двинулся налево, в обход Меркулина. Медленно и бесшумно снял с плеча винтовку. Осторожно дослал патрон и скривился, когда в тишине раздался явственный щелчок. Зашел во двор, осторожно переступая сапогами по утоптанной земле.
Сарай. Тяжелая сосновая дверь подперта чурбаном. Соколов пригнулся, подобрался ближе. Да, за дверью кто-то есть.
Бух! Ударом ноги Соколов сшиб чурбан. Распахнул дверь, наугад навел в полумрак дуло.
В ответ обиженно захрюкали.
Навстречу бойцу выбежала молодая, тощая и очень грязная свинья. Практически поросенок. Как она осталась в хлеву? Вероятно, зарылась в груду очистков или сена и там заснула. Укрылась и от хозяев, и от непрошеных гостей.
Соколов опустил винтовку и расхохотался.
– Вот так номер! – хлопнул себя по ляжкам подоспевший Меркулин. – Ну что, берем?
Хрюшка кругами бегала по двору и что-то вынюхивала.
– Погоди. – Соколов остановил руку Меркулина, которая уже тянулась к винтовке. – Давай на обратном пути, а то куда с ней.
И почему-то покосился на Генриха, который терпеливо ждал их за забором. Будто только тот понимал, что обратного пути для кого-то из них, а то и для всех, может не быть.
Они загнали свинью обратно в хлев и закрыли дверь. На пути к выходу Соколов остановился.
– Стой-ка… Гармонист, есть мысль.
– Ну? – прищурился Меркулин.
– Если немцы не услышали нашу подругу, скорее всего, они на другом конце села. Не ближе.
– Ну, так мы туда и идем.
– Подожди. Давай подумаем. Как ты вообще себе представляешь, что будет дальше? Мы идем себе по середине улицы, а фашисты выходят из засады и нам кланяются? Угадай, кто кого раньше увидит.
– Ладно. Что ты предлагаешь?
***
От пинка несчастная свинья с визгом помчалась вперед.
Сначала ничего не происходило. Хрюшка затрусила медленнее.
Тишину разорвала пулеметная очередь.
Свинья свалилась на бок и застыла.
Еще минут через пять из-за дальнего дома показалась серая фигура в высокой каске.
Соколов шумно втянул носом воздух, повел плечами. Они с Меркулиным затаились за заборами с разных сторон, чтобы кинуться на немца, как только тот нагнется за добычей. Потоцкий по плану должен был их прикрывать.
«Вперед!» – махнул он Меркулину и выскочил из укрытия.
Увы, все пошло как-то не так. «Пойманный на живца» фашист будто только и ждал, что на него кинутся. Налетевшего первым Меркулина он свалил метким ударом в челюсть. Развернулся навстречу Соколову, сшиб в дорожную пыль, навалился сверху. Соколов увидел оскаленные желтые зубы, резко пахнуло чужим одеколоном. Немец схватил его за горло, а другой рукой выхватил из-за голенища нож.
– Гнида! – заорал очухавшийся Меркулин и всем весом обрушился на руку с ножом, сбивая замах. Лезвие только пропороло гимнастерку Соколова.
Раздались сухие щелчки. Немец взвыл и задергался. Над дорогой поплыли облачка пыли. Соколова и Меркулина спасло лишь то, что второй немец явно не решил, то ли защищать товарища, то ли убить его, чтобы не достался русским живьем.
Тем временем Потоцкий преспокойно вышел на дорогу, загородив остальных, и приложил свою «мосинку» к плечу.
– Потоцкий! Назад! – шепотом вскрикнул Соколов.
Наблюдатель выпустил еще одну очередь, но будто вслепую: все пули легли в пыль прямо перед Потоцким.
Тот прицелился и спустил курок как раз в ту долю секунды, на которую удивленный наблюдатель выглянул из укрытия.
Как показала беглая разведка, на посту немцев было всего двое. Первый остался жив, хотя потерял сознание от болевого шока: одна из пуль раздробила ему локоть.
Красноармейцы привели «языка» в чувство и погнали к своим позициям. Меркулин шел позади остальных, кряхтел под тяжестью ноши, но поросенка не бросал.
***
Вечером «три Гэ», как их уже прозвали после успешной вылазки, сидели в окопе на троих и черпали из одного котелка гороховую кашу со свининой.
– Молодчара ты, Колька! Одно слово, гений! – Меркулин со смаком облизнул ложку.
– Сколько раз говорил, не называй меня так, – поморщился Соколов.
– И то верно! Из института на фронт сбежать – это еще додуматься! – поддел его Меркулин.
Соколов вздохнул.
– Вообще плохо я все продумал. Вон, если б не Генрих, лежали бы мы там до сих пор, вместе с хрюшкой.
– Да, Потоцкий! – оживился Меркулин. – Какого хрена ты полез под пули?
– Услышал по звуку, что пули на излете.
– Ха, «языка»-то подстрелили!
– Случайно, – сухо отрезал Потоцкий.
Соколов, который все это время молча наблюдал и прикидывал, открыл рот. Но задать вопрос не успел.
– Эй, где вы там? – На фоне серого сумеречного неба вырисовалась голова замкомвзвода. – Приказано укрепить окопы накатами, довести до полного профиля и занять оборону. Утром начнется.
– Никак наш «язык» раскололся? – спросил Меркулин.
– А то!.. – закивал заместитель. Он очень гордился повышением (иногда, думая, что никто не видит, трогал новые кубари) и всячески пытался дружить с бойцами. – Их там целый батальон, а нашей роте приказали держаться любой ценой. Ждем подкрепление с огневой поддержкой. Авось успеют!
И он исчез за краем окопа.
– На живца, говоришь? – хмыкнул Меркулин.
Соколов и Потоцкий молча засунули ложки в сапоги и полезли наверх.
***
Соколов проснулся от того, что вздрогнула земля. В дальнем углу Потоцкий бормотал какую-то непонятицу, больше похожую на птичий клекот :
– Ар фиу, коро, коро!
Где-то далеко падали мины. Соколов встал, осторожно сдвинул одно из бревен и увидел кусочек ночного неба.
Черный лоскут с иголочными дырками звезд прочертила огненная линия. Другая, третья... Враг начал артподготовку.
***
К рассвету обстрел закончился. Замкомвзвода еще раз пробежал по окопам:
– Молодцы! Отлично окопались! Немцы лупят-лупят, а нам хоть бы хны! Так, теперь сидим как мыши. Боевое задание: как пойдут танки с пехотой, танки пропустить, пехоту бить из укрытия.
«Три Гэ» скатали шинели, в сотый раз проверили винтовки. В ушах у всех еще звенела ночная канонада, на зубах хрустел песок, стоявший в воздухе после взрывов.
Соколов осторожно выглянул из окопа.
Тихое туманное утро. Среди желтой жухлой травы чернеют десятки воронок. Основательный народ эти немцы, лениво подумал Соколов. Знают ведь, что их раза в четыре больше, а все равно стреляют, не пускают свою пехоту.
Соколов перевел взгляд чуть правее и резко вдохнул. Пальцами впился в бруствер, приподнялся на цыпочки и так застыл, будто мышь перед гадюкой.
– Чего там? – протянул Меркулин. – А-а? – Равнодушная нотка в его голосе окончилась взвизгом, и он смущенно закашлялся.
Соколов молчал. Он смотрел, как в просвет между деревней и лесом из белесого тумана выезжают черные танки.
Это был не первый бой Николая Соколова. Он знал, что за танками вышагивает немецкая пехота: все в одинаковых серых формах, с автоматами или винтовками, готовые от бедра поливать свинцом все, что движется…
– Идут, – спокойно ответил за него Потоцкий.
***
Следующий час растянулся в тысячу раз, как секунда сна умещает полнометражный кошмар.
Сколько танков проедет по трехбревенному накату, прежде чем тот вдавится в землю и рухнет на тех, кто внизу?
Сколько можно стрелять из укрытия, пока тебя не заметят те, кто широкой цепью прочесывает поле?
Сколько фашистов и сколько своих, сцепившихся в рукопашной, убьет одна противопехотная мина?
Постойте. Судя по звуку, мина прилетела… сзади. У роты давно не осталось минометов!
– Ребя-а-ата! – Соколов высунулся из окопа, замахал руками тем, кто не послушался приказа и все-таки вылез наружу. – Помощь дошла! Эгей! Давайте в окопы, быстро! Пусть стреляют по немцам!
У его уха вжикнула пуля. Еще одна. Соколов живо пригнулся, перезарядил винтовку и прицелился в сторону выстрела. Слева от него методично заряжал «мосинку» Потоцкий, справа сдабривал отборным матом каждый выстрел Меркулин.
Откуда-то сзади застучали пулеметы. Стройная цепь немецкой пехоты рассыпалась на звенья, покатилась назад. Все поле боя накрыло таким мощным огнем, что казалось, в свинцовом вихре не останется ничего живого. Некоторые немцы, обезумев от страха, спрыгивали прямо в красноармейские окопы. Если успевали бросить оружие и поднять руки – могли остаться в живых. Пленных связывали чем придется, загоняли в углы окопов, громоздили друг на друга.
Постепенно пулеметные очереди стали реже, потом вовсе умолкли.
– А ну, ребята! Айда добивать фрицев! – Меркулин выглянул за накат, потом осторожно, но быстро вылез. – Свинка-то с зубами оказалась!
Туман давно рассеялся, и было видно, как оставшиеся немцы быстро бегут к лесу. Из окопов стреляли прицельно, не спеша, как в тире. На таком расстоянии живые люди казались картонными человечками, которых вовсе не жаль. Серые человечки безмолвно валились на землю, кувыркались, смешно взмахивали руками.
– Гармонист, не совался б ты пока наружу, – подал голос Соколов. – Сам говоришь: пуля – дура.
– Ладно! – Меркулин пустил вдогонку еще одну пулю и спрыгнул в окоп. На чумазом лице сияли белки глаз. Он блеснул зубами, тряхнул кудрявым чубом и вдруг завел:
– Эх, Коля, Николай, сиди дома, не гу…
Песня оборвалась. Глаза мгновенно остекленели, лицо обмякло. Только что здесь был Меркулин-Гармонист, а теперь чье-то чужое тело сползало по стенке окопа. Прямо под чубом изо лба торчал крупный осколок. Вокруг осколка вскипала темно-красная кровь.
– Гармонист! – рванулся вперед Соколов.
Его что-то толкнуло в грудь. Он поднес туда руку, отнял ладонь и увидел розовую пену. Поискал глазами Потоцкого.
Тот сжимал какую-то черную коробку с кнопками и говорил в нее, почти кричал:
– Ар фио, куготан дрил, дрил май!
Радиус сплошного поражения минометной осколочной мины составляет шесть метров, рассеянно подумал Соколов.
Изо рта Потоцкого выросла красная роза. Ее лепестки быстро множились, пока не заполнили весь окоп.
– Генрих, ну ты даешь! – хотел сказать Соколов.
Но стало так хорошо, тепло и спокойно, что он промолчал.
***
Глаза открывать не хотелось. Только подашь вид, что проснулся, как отец обязательно сбросит одеяло и закричит: «Вставай, нас ждут великие дела!» Погонит обливаться холодной водой, а потом – на пробежку, в любую погоду… Нет. Отца уже нет. Никто не будет воспитывать из него суворовца. Он ведь из-за гибели отца подделал метрику и сбежал в военкомат прямо с лекций. Война. Фронт. Немцы. «Язык». Бой… Гармонист! Что с Гармонистом?
– Приветствую вас, дорогой гость! – раздался женский контральто.
Соколов открыл глаза и резко сел. Прямо перед кроватью на уровне глаз возникла большая белая точка. Быстро засновала, замельтешила и секунд за пять соткала в воздухе женскую фигуру со светлыми, почти белыми волосами.
– Кто вы? Где Меркулин? И Потоцкий? Вы медсестра? И откуда вы… – Соколов помотал головой: морфий ему вкололи, что ли…
Блондинка ласково улыбнулась. Она была в белом трико, которое сливалось со стерильно-белыми стенами, так что загорелое лицо и руки будто парили в воздухе.
– Инициирую процесс последовательной передачи информации.
– Что-что? – растерялся Соколов. Девушка чем-то напомнила ему Генриха – возможно, слишком ученым языком или едва уловимым акцентом.
– Включаю систему культурной адаптации, – произнесла девушка и вдруг оказалась в чем-то вроде золотой туники с большим вырезом на груди. – О великий воин! Я – дух этого небесного корабля, бороздящего звездные просторы. Твои доблестные товарищи Мерк-Уллин и По-тоц-Кий мне неизвестны. Однако мой хозяин принес тебя сюда с поля боя, и я врачевала твои раны три дня и три ночи.
– Чертов морфий, – пробормотал Соколов. Неужели все так плохо? – Где врач? Где все наши?
– Твои доблестные «наши» мне неизве… – начала блондинка, но закончить не успела. В одной из стен открылась круглая дверь, и через нее, нагнувшись, вошел высокий худой мужчина в черном трико.
Генрих!
Словно не замечая блондинку, он направился к Соколову – и прошел девицу насквозь. Блондинка обиженно надула губки, сжалась в точку и исчезла.
– Генрих… – прошептал Соколов. – Где я?
– Что она тебе наговорила? – хмуро спросил Потоцкий и присел на кровать.
– Какие-то небесные корабли… Да нет, это мне что-то вкололи.
– Тебе ничего не кололи.
– Где же я тогда? У нас нет таких госпиталей. Хотя, может, у нем…
Соколов замолчал и стиснул кулаки под одеялом. Плен? Почему тогда Генрих разгуливает где хочет?..
– Нет, ты не у немцев, – покачал головой Генрих. – Постарайся меня понять. Используй свой замечательный мозг.
– Ладно. – Соколов скрестил руки на груди. – Попробую.
– По правилам я должен провести тебе ликбез. С… скажем так, с моей помощницей ты уже знаком.
Генрих щелкнул пальцами, и перед ним снова выросла блондинка из белой точки.
Соколов помотал головой еще раз. Устойчивая галлюцинация? Обман зрения?
– Мой доблестный друг! – завела блондинка. – Этот небесный корабль прилетел из другого мира. На самом деле твой мир не плавает на трех китах и не стоит на трех слонах…
– Стоп! – резко скомандовал Генрих. – Отменить культурную адаптацию.
Блондинка без запинки продолжила:
– Уважаемый гость! Этот космический корабль прибыл на орбиту вашей планеты со звезды, входящей в видимое вами созвездие Кассиопеи. Наша миссия – наблюдать за театрами военных действий на примитивных планетах и собирать умирающих разумных особей, которые имеют значительный творческий потенциал. Тем самым мы продлеваем срок их жизни без ущерба для локальных цивилизаций.
– Достаточно. Коля… Ты что-нибудь понял?
– Это какая-то проверка? Или гипноз?
Генрих вздохнул. Потер крючковатый нос. Потом скомандовал:
– Иллюминатор.
Стена напротив начала бесшумно сдвигаться вправо, открывая черное звездное небо. Таких ярких звезд Соколов еще не видел. Не успел он перевести дух, как показался край чего-то огромного и круглого. Похожего на… глобус, обложенный белой ватой.
– Узнаешь? – спросил Генрих.
Соколов вскочил, сделал несколько шагов к иллюминатору, всмотрелся внимательнее. Да! Вот «пистолет» Африки. Завихрения облаков над Тихим океаном. Кусок Индокитая с Гималаями. Евразия.
– Юный мир. – Генрих подошел к нему, встал рядом. – Задорный, как Гармонист. Смекалистый, как ты. Мы всего этого лишены. Да, теперь мы живем в десять раз дольше. Развитая медицина, силовые щиты, оружие… Но за все на свете надо платить. Вместе с хрупкостью жизни мы потеряли способность принимать решения интуитивно. Мы забыли, что такое скачки творческой мысли, что такое озарение. Коля, нам нужны такие, как ты.
Соколов ничего не отвечал. Он нашел Союз. Где-то здесь Москва, здесь – Минск. И Западный фронт, и Северо-Западный, и другие... Война. Горят города и села, гибнут тысячи людей – а из космоса всего этого не видно. Совсем.
Соколов повернулся к Генриху и процедил сквозь зубы:
– Я знаю, кто вы.
Генрих вопросительно посмотрел на него.
– Вы стервятники. Вы жиреете на чужом горе. На нашей смерти!
Тот промолчал.
– Да, вы такие сильные! Неуязвимые! Благородные! Так взяли бы и остановили войну! – Соколов покраснел и почти кричал. – Где там! Или, может, вы сами войну и развязали?!
– Коля, успокойся… – Генрих закусил губу и нахмурился. – Ваша война – масштабный исторический процесс. Мы, горстка чужаков, не смогли бы ни начать ее, ни закончить.
– Верни меня назад.
– Не могу. Нельзя.
– Тогда ты хуже стервятника. Ты предатель! Ты забыл, как мы с тобой в окопах… Как Гармонист… Что ж, получается, все это зря? Даже его смерть насмарку?
– Хватит! – Голос Потоцкого прозвучал непривычно резко. – Ты устал, у тебя истерика. Сейчас ты немного поспишь, потом поешь, и мы вернемся к этому разговору.
***
В космическом корабле Генрих и Гений, кассиопеец и землянин, или, проще говоря, Потоцкий и Соколов, сидели за квадратным столом, удивительно похожем на обычный стол в каком-нибудь земном доме.
Соколов выскребал ложкой из миски остатки варева, удивительно похожего на армейскую гороховую кашу.
Потоцкий следил за ним черными глазами и был удивительно похож на боевого товарища. Свой, и точка?
Мысли Соколова прервала иллюзорная блондинка, в очередной раз возникшая в воздухе.
– Чай подавать? – мелодично осведомилась она.
– Да, черный, нам обоим, – ответил Генрих. – Завари прямо в кружках, по-военному.
– Есть вопрос, – заговорил наконец Соколов. – Как выходит, что я понимаю, о чем вы говорите?
– Мы говорим на твоем языке. Я выучил русский за несколько лет по радиозаписям, потом – на месте, в Литве. Корабельный искусственный разум понимает команды и говорит на шести ваших языках и еще ста сорока двух.
Стол медленно раздвинулся. Из середины поднялась небольшая платформа с двумя кружками из неизвестного Соколову материала. Он взял ближнюю кружку, обнял ладонями. Подул: горячо.
– А как я вообще сюда попал? Ничего не помню.
– Прямое попадание минометной мины. Гармониста ранило в голову. Я ничего не смог сделать. Тебе пробило легкие и еще несколько жизненно важных органов. Я вызвал с корабля… такой космический челнок, на котором мы обычно добираемся до планеты и обратно, чтобы не сажать весь корабль. Здесь у нас отличная хирургическая станция.
Соколов поднял голову, твердо посмотрел на Генриха.
– Что ж… Спасибо. И за чай тоже!
И выплеснул полную кружку ему в лицо.
***
Пока Генрих мотал головой, пытаясь стряхнуть налипшую заварку, Соколов кинулся бежать по белому коридору. Он сам не знал, куда: главное, подальше от предателя.
– Корабль! – скомандовал он на бегу. – Покажи дорогу к челноку.
Блондинка возникла рядом и выплыла вперед. Как быстро Соколов ни бежал, она обгоняла его на два корпуса.
Остановилась блондинка внезапно, так что Соколов с разбегу пролетел сквозь нее. Потом вернулся: в стене открылось круглое отверстие. Он нагнулся и пролез – видимо, сразу в челнок. Во всяком случае, попал он в комнатку с крошечным круглым иллюминатором и приборной доской, мигающей разноцветными лампочками.
Отступать было некуда.
– Корабль! У челнока есть такая же, как ты? Ну, девушка, чтобы разговаривать?
Блондинка молча указала на большую зеленую кнопку и выплыла из челнока.
Соколов вдавил кнопку в панель. Ничего не произошло. Чертыхнулся, нажал еще раз. Ни девушек, ни бабушек…
– Фио ар, – раздался серебристый голосок. – Ке уа, каро.
Соколов завертел головой. Вот откуда звук: между панелью и иллюминатором зависла крошечная фигурка, размером с пол-ладони. Поймав его взгляд, фигурка тронулась с места, подплыла к нему и остановилась перед лицом, сантиметрах в десяти.
– Говори по-русски! – приказал Соколов, хотя сам не верил, что из этого что-то выйдет.
Дюймовочка молча смотрела на него.
– Ладно, надеюсь, ты хотя бы меня понимаешь, – вздохнул Соколов. – Гони туда, откуда меня забрали. Поле, поняла? Окопы? Фронт?
Дюймовочка продолжала хлопать ресничками.
Из коридора через открытую дверь донесся знакомый голос.
– Коля! Подожди! Мы не договорили!
Соколов ткнул пальцем в первую попавшуюся кнопку. Дверь с легким шипением закрылась, в кабине на пару секунд потемнело. А потом его с силой вдавило в кресло. Снова потемнело – на этот раз надолго.
***
Луг в желтых кляксах одуванчиков. Маленький Коля вырывается из маминых рук, бежит, спотыкаясь, по траве. Падает, валится носом в пахучую зелень. Саднит разбитая коленка, из носа капает кровь – но Коля не плачет, чтобы мама не ругала.
– Вставай! – Чья-то рука трясет за плечо. Это не мама. Голос мужской, знакомый.
– Нет… – простонал Соколов, поднимая лицо из влажной земли. – Генрих!..
– Я-то Генрих, – отозвался тот. – А ты – дурак. Зачем в челнок влез? После первой бессмысленной команды тебя катапультировали как чужеродное тело. Туда, откуда ты взялся.
Соколов протер глаза, огляделся. Поле с пригорками. Лес. Край белорусской деревни. Повсюду воронки и ямы. Окопы. Очень знакомые окопы.
– Гармонист! – вскрикнул он и соскочил в овражек, который когда-то прятался за высокой травой. В окопе было пусто, если не считать груды осколков и отстрелянных гильз.
Хруст подмерзшей земли под сапогами. Сзади подошел Генрих, молча встал рядом.
– Генрих… – прошептал Соколов. – Я и правда не полечу с тобой. Хотел бы, но не могу. Лучше сразу убей.
– Ты предпочтешь смерть? – Генрих резко повернул голову к нему.
– Я не дезертир. На мою страну напали. Понимаешь?
– Понимаю. За последние дни особенно много понял. – Генрих помолчал, подкидывая носком сапога камешек. – Пойми и ты меня. Я тоже… не дезертир.
Соколов присел на корточки, шумно выдохнул.
– Что делать-то будем?
– Кто из нас Гений? Придумай что-нибудь.
Соколов усмехнулся горькой шутке, но, покосившись на Генриха, понял: тот совершенно серьезен.
***
Уже к середине войны по Красной Армии стали ходить легенды о двух друзьях-пехотинцах. Будто бы они десятки раз выбирались из окружения и спасали по полроты прямо из-под носа фашистов. Будто бы на одном из них все ранения заживают за ночь, а второго и вовсе пули не берут. Будто бы командиры, зная их смекалку и смелость, дают невозможные боевые задания - а они справляются!
Девятого мая сорок пятого года Николай Соколов и Генрих Потоцкий встретили с однополчанами на подступах к Берлину. А наутро просто пропали, будто испарились. Во всяком случае, на Земле их больше никто не видел.